Чужое гнездо

Вано было, наверное, лет семь, когда это случилось впервые. Он тогда ещё считал папашку своим родным отцом. Дурак! Первый раз был неловким, сумбурным. Вано помнил, как мама на него кричала, помнил, как папа (подумать только, он его тогда так называл!) вступился и что-то говорил ей рассудительно и тихо. Вано даже обрадоваться успел — и тем обиднее было ему, когда папа взял его за плечо, развернул и шлёпнул. Вано тогда закричал, попытался вырваться, а папа взял и отвёл его в спальню, уложил к себе на колени и продолжил шлёпать. Вано не помнил, чем провинился тогда, но до сих пор помнил, что мама не пришла. Слушала шлепки и крики, но не пришла. Разрешила. Одобрила. Вано помнил унижение, когда папина рука вероломно заголила его, помнил, как орал и вырывался, помнил жар позора, помнил, как наконец соскользнул с отцовских колен, упал на пол и неуклюже натягивал на себя штаны. В тот момент ему хотелось только, чтобы все об этом забыли, чтобы не припоминали, чтобы не смотрели и не видели. Он помнил, как пару дней спустя поспешно прижался спиной к стене, когда мама вошла зачем-то в ванную, пока он мылся. Он был уверен, что весь покрыт синяками, и не мог допустить, чтобы мама увидела. Это был его личный позор, его клеймо. Папа тогда притащил ему шоколадку, и они все втроём старательно делали вид, что ничего не было. Вано был этому не то что рад, нет. Он был бы рад, если бы этого позора действительно не было. Но позор был, и приходилось ждать, пока время залечит раны. Когда Вано почти убедил себя, что это прошло и никогда не повторится, его наказали снова. В этот раз он даже помнил, что произошло: мама попросила помыть за собой чашку, а он почему-то не стал. Отказался — и всё тут. Причин такого поступка он, наверное, и в тот момент не знал. Просто стукнуло что-то в голову, перемкнуло. Мама не стала ругаться, велела: — Встань в угол. Вано и этого делать не стал. Так и сидел за столом, насупленный и упрямый, и понимал, что загнал себя в другой угол, ещё более безвыходный. Потом с работы пришёл папа, и мама сказала: — Ваня опять не слушается. Наверное, у них всё заранее было решено, наверное, они обсуждали выходки сына и за его спиной договорились, что отныне можно его бить, потому что папа, ни о чём не спрашивая, взял Вано за плечо и отвёл в спальню, и там всё повторилось. В этот раз Вано пробовал договориться, обещал всегда мыть за собой чашку, но широкая и твёрдая, как доска, отцовская ладонь продолжала гулять по его заду. — Но я же больше не буду ни разу! — рыдал Вано. Кажется, у него даже сопли надувались пузырями, унижение было полным. — А это не за будущие разы, а за этот, — сказал папа, и Вано понял, что за содеянное прощения не бывает. Таких моментов за следующие годы было много, они превратились в рутину. Мама ставила Вано в угол, и он поначалу честно шёл и выстаивал своё наказание, но потом обязательно приходил папа, и мама обязательно говорила: — Ваня опять не слушается. И Вано пытался безропотно идти в спальню и покорно ложиться на отцовские колени, но менее болезненным и унизительным наказание от этого не становилось. Никаких шоколадок постфактум уже не было, что только подтверждало: порка — это норма, Вано её заслуживает. Немного позже к обязательной программе добавился ремень, и теперь Вано полагалось перебираться с отцовских колен на кровать и подкладывать под живот подушку, но на этом что-то в нём сломалось. Чтобы дать любимому отпрыску ремня, папашке приходилось скакать за этим самым отпрыском по всей квартире, за ноги вытаскивать его из-под кровати, уворачиваться от тяжёлых предметов и проявлять чудеса меткости, чтобы хоть как-то попасть по извивающейся и увиливающей мишени. Вано не останавливали ни выдранные волосы, ни разбитый нос, ни багровые полосы от ремня на рёбрах, ни случайно рассечённые углами мебели лодыжки и скулы. Один раз папашка (Вано, которому было тринадцать, на тот момент уже знал, что они друг другу никто) прорычал: — Ты понимаешь, что я тебя сейчас убью, если ты не ляжешь?! И Вано понял — он не шутит и не преувеличивает. И сдался. Лёг. Папашка не спешил начинать, ещё наматывал круги, беспокойно позвякивая ремнём. И бил потом долго, дольше обычного. В какой-то момент Вано стал считать удары — досчитал до семидесяти трёх. Потом папашка сел рядом и стал долго и нудно рассуждать за жизнь, будто Вано ещё недостаточно настрадался. Потом похлопал по плечу и велел одеваться. Стоило Вано прикрыться, в комнату сунулась мать. — Ну что, мальчики, помирились? — Всё путём, — сказал папашка и потрепал Вано по голове. — Пойдёмте тогда пить чай, — обрадовалась мать. — Мам, ты ебанулась? Какой чай? — спросил Вано. — Вань, ну зачем эти скандалы каждый раз? — примирительно сказала мать. — Перед соседями стыдно. — Мы с Ваней договорились, — сказал папашка и помог Вано подняться, — он больше не будет от меня бегать. Вано негодующе вскинулся, потому что ни о чём таком не договаривался. Папашка подмигнул и самодовольно ухмыльнулся, а мамашка с умилением потрепала по щекам их обоих: — Вы мои мужчины!