На своём месте

Вызов был рядовой и, в общем-то, никаких проблем не предполагал. Пьяная драка в баре, только и всего. Классическая история — два придурка нажрались и решили выяснить, у кого яйца больше. Один теперь щеголял разбитым носом и, по всей видимости, сломанной ключицей, а второй мрачно зыркал на всех подбитым заплывшим глазом и старался не шевелить левой рукой. Альфы, едко подумал Гэвин, пока Ричард заполнял протокол. Тестостероновые бомбы, которым не терпится доказать всем вокруг, какие они классные и в жопу поцелованные. Последнюю часть мысли он додумывал, уставившись Ричарду в затылок. Их вынужденному напарничеству шла вторая неделя. Вторая неделя, полная напряжённых переговариваний сквозь зубы и ещё — отчаянной, жалкой паники, накрывавшей Гэвина всякий раз, когда он видел, как Ричард общается с кем-то в участке. Будто прямо сейчас, в эту самую минуту, тот мог невозмутимо сливать другим скандальную, неудобную, неправильную правду. «А вы в курсе, что детектив Рид не тот, за кого себя выдаёт?» Гэвин дёрнулся, сделал неосторожный вдох и закашлялся: ему показалось, что фильтры, которые он использовал каждое утро, на мгновение перестали помогать, что ещё немного, и он ощутил бы запах сандала, и это его до чёртиков напугало. Таблетки пока работали без сбоев, но Гэвин знал, как опасно было расслабляться; он старался держаться от Ричарда подальше, сводил их рабочее взаимодействие к минимуму, постоянно тёрся возле ошарашенного таким несвойственным ему дружелюбием Коннора, только бы поблизости был кто-то ещё — кто угодно ещё, кроме Ричарда Стерна. Сошёл бы даже Джеффри Фаулер, но кэп, несомненно, не оценил бы его попыток уклониться от необходимости сработаться с напарником. Сработаться не получалось. Получалось — собачиться по поводу и без, выискивая самые нелепые оправдания для стычек. Нелепые даже по меркам вспыльчивого детектива Гэвина Рида. В своё оправдание он мог сказать, что ему было феерически поебать на то, плакал ли Ричард по ночам из-за его жестокости. …впрочем, не то чтобы он делал это намеренно. В смысле — срывался. А, да какая разница! Вся эта ситуация изначально была огромной глупостью и безумием. И самым тупым и безумным в ней было то, что Гэвин позволил Ричарду Стерну остаться. В его жизни, в его отделе, в его… Чёрт. Нет. Он не должен об этом думать. — Детектив Рид? — окликнул его Ричард, внёсший очередные данные в планшет; Гэвин, на которого спихнули опрос бармена и который уже получил все — совершенно очевидные — ответы, а потому теперь нагло бездельничал, вздрогнул и промычал невразумительное. Ричард, по всей видимости, счёл это за достаточно приемлемый ответ, поскольку приблизился к нему и протянул планшет: — Ознакомьтесь. Гэвин отшатнулся — это был первый инстинктивный порыв, который он не успел сдержать и не сумел до конца замаскировать. По лицу Ричарда пробежала тень; целое мгновение Гэвин ждал взрыва, но ему лишь грубовато впихнули в руки планшет и — благословение небес, не иначе — отошли в сторону. Ознакамливаться было, в сущности, не с чем. Да, пьяная драка; да, возместят нанесённый ущерб; нет, претензий друг к другу не имеют — тут Гэвин хмыкнул: переглядывались их сегодняшние подопечные так, что этот пункт он немедленно бы вычеркнул; нет, забирать в отделение и задерживать не надо, ну пожалуйста, детективы, ну будьте лапочками. Гэвин скучающе зевнул и потёр переносицу. — Ну? — спокойно спросил Ричард. Их глаза встретились, и у Гэвина что-то больно и по-дурацки сжалось в животе. Ярость. Конечно же, это была ярость. — Чё ну? — агрессивнее, чем следовало бы, спросил он, злясь на себя. — Пусть идут. Нам мороки меньше. Ричард поморщился, как от боли, обернулся на обнадёженно встрепыхнувшихся альф. Кивнул. Шагнул к ним — и самолично расстегнул наручники, которые надел на них, ещё сопротивляющихся, часом ранее. Гэвин необъяснимо застрял взглядом на его пальцах: длинных, с узкими фалангами и аккуратными ногтями. Почти вызывающе изящных для альфы. А потом, поняв, о чём именно только что подумал, чертыхнулся, заблокировал планшет и хрипловато поинтересовался у того из альф, что был пониже, покрепче и понахальнее на вид: — Омежка-то, из-за которого срач начался, номерок оставил? Судя по раздражённому взгляду, которым его окинула эта гора мускулов, Гэвин только что лихо потоптался на его больной мозоли — прекрасный незнакомец, из-за которого два пьяных дебила решили почесать друг об друга кулаки, не выдержал концентрации самцовости и свалил под шумок. Гэвин его поступок мысленно одобрял: выездов на изнасилования им тоже… хватало. В конце концов, подумал он, снова поймав нечитаемый взгляд Ричарда и не без труда проигнорировав порыв продемонстрировать ему средний палец, вам, альфам, доверять нельзя. — Так мы можем идти? — нервно уточнил второй альфа — тот, у которого был разбит нос. — Валите, — великодушно махнул рукой Гэвин. И, когда те, явно торопясь убраться оттуда поскорее, покинули помещение, резко спросил у всё ещё пялившегося на него Ричарда: — Чё надо? Ричард покачал головой. Эти его молчаливые взгляды, оценивающие и напряжённые, уже успели Гэвина порядком подзаебать. Впрочем, с ними можно было смириться, коль скоро мудила Стерн сделал одолжение и действительно больше не приставал к нему с этой сраной темой их Истинности и прочего дерьма. Гэвин даже вроде как был… благодарен. — В следующий раз, когда вздумаете подначивать задержанного, вдвое превосходящего вас силой и массой, подумайте о том, кто будет отскребать оставшееся от вас мокрое пятно от асфальта, детектив Рид, — с мёртвой вежливой улыбкой сообщил ему Ричард Стерн пять минут спустя, когда они покинули бар и сели в тачку. …нет. Нихуя Гэвин не был благодарен этому обмудку! — Чё сказал? — немедленно завёлся он, схватившись за баранку руля — чёрта с два Гэвин позволил бы Ричарду водить его малышку! — и с угрозой уставившись на напарника. — У вас проблемы со слухом? — с изумительным спокойствием осведомился тот. Где-то на периферии его сознания мелькнула здравая мысль о том, что Гэвин не вёлся на подколы такого уровня со времён третьего класса, и не было ни одной, ни единой причины вестись на них сейчас, в двадцать девять. Мелькнула — и пропала, уступив куда более сильному порыву. — Да я тебя!.. — взревел Гэвин, рванувшись к Ричарду и замахнувшись. Ричард остановил его с необъяснимой и обидной лёгкостью — как будто всё тело Гэвина, ещё мгновение назад бывшее тугой сжатой пружиной, расслабилось и превратилось в кисель от лёгкого давления на грудь. От веса чужой ладони в районе солнечного сплетения. Рука Гэвина, мгновение назад сжатая в кулак, повисла вдоль тела бескостным плетнем. — Успокойтесь, — прохладно велел ему Ричард. — Я вовсе не пытался вас спровоцировать. Холод его тона совершенно не вязался с теплом ладони — теплом, из-за которого у Гэвина тревожно и глухо вздрогнуло сердце, так громко, что, должно быть, его лихорадочный стук услышал даже Стерн. — Руку, — прорычал он, помертвев от волны паники и чего-то ещё, чего-то, что пока не поддавалось расшифровке. — Простите? — Ричард озадаченно моргнул. Как будто в самом деле не понимал. Как будто мог — не. — Убери. Свою. Чёртову. Руку, — практически по слогам прохрипел Гэвин. — Я сделаю это, как только вы успокоитесь и возьмёте свой приступ под контроль, — спокойно сообщил ему Ричард, и не подумавший пошевелиться. — Нет у меня никакого приступа! — взревел Гэвин; ярость придала сил, получилось освободиться, ещё получилось заехать кулаком Ричарду по скуле, а удар у Гэвина был поставлен что надо, точно будет синяк, в глазах у Стерна полыхнуло знакомое чёрное пламя, всепожирающее и безумное, и Гэвин ждал, что ему врежут в ответ, Гэвин, может, даже хотел этого, этой потасовки на равных, без снисходительных усмешечек и того блядского превосходства, которое Ричард демонстрировал по поводу и без и которым он уже был сыт по горло, в самом деле, от этого уёбка были одни проблемы, Гэвин не подписывался на подобный геморрой, слышишь, не подписывался, мать твою, дай мне повод, мудила, только дай мне повод, и я перегрызу тебе горло без сожалений! Он понял, что орёт всё это Ричарду в лицо, вцепившись в ворот чужой чёрной рубашки, лишь когда чужие губы оказались прямо напротив его собственных — в опасной близости, способной пошатнуть всё, во что Гэвин верил и чем хотел быть. А ещё он понял — в этот самый миг оглушительной тишины, воцарившейся в машине после его прочувствованного монолога, — что Ричард даже не пытается сопротивляться. Высвободиться из его хватки. Ударить его в ответ. Ричард больше не скалился насмешливо — только смотрел. И глаза его в тёмном салоне казались практически чёрными. Цвета ненависти и презрения, которые Гэвин испытывал к самому себе. С-сука. Что с ним творилось? У него ехала крыша? Откуда взялась эта злость, это желание убить? Молчание было мучительным и непременно свело бы Гэвина с ума, если бы он не попытался прервать его здесь и сейчас. — Я… — начал он хрипло, лихорадочно обдумывая пути отступления. — У меня не… На его запястья легли чужие пальцы, Гэвин вздрогнул, дёрнулся, взбешённое «не смей меня лапать, блядь!» родилось и умерло у него в горле, убитое, как выстрелом навылет, каменной маской чужого лица. — Дыши, — приказал ему Ричард, и было в его тоне что-то напряжённое, почти механическое, как сбоящие нотки рычания мотора. — Дыши. И смотри на меня. Гэвин дёрнулся, вяло трепыхнулся, но толку от этого было ноль — Ричард не выпустил его. Он вдохнул. Выдохнул. И, как только ополоумевшее сердце перестало выплясывать канкан на его рёбрах, проговорил почти жалобно: — Отпусти. Я в порядке. — Ты не в порядке, — раздражённо возразил Ричард, и Гэвин неожиданно — почему-то только теперь — понял, что тот взбешён. — Ты себя не контролируешь. Что будет дальше? Выстрелишь в меня за «доброе утро» с неправильной интонацией? — Я себя полностью… — начал было Гэвин, но Ричард сжал его запястья с такой силой, что он охнул. — Ты себя полностью — что? — вкрадчиво осведомился Ричард. — Не ты ли минуту назад собирался, цитирую, «перегрызть мне горло без сожалений»? — Это была фигура речи, — попытался отбрехаться Гэвин и снова дёрнулся. Ричард снова не позволил ему высвободиться. Только тяжело вздохнул и спросил тоном, полным разочарования, раздражения и чего-то ещё, чего-то смутного и неуловимого — чего-то, названия чего Гэвин, несомненно, не хотел и не должен был знать: — Неужели ты не понимаешь, почему тебя кроет? — Просвети меня, — сквозь зубы процедил Гэвин: лицо Ричарда снова оказалось слишком близко, и это нервировало, беспокоило и ещё… Его взгляд упал на чужие губы — и тут же испуганно поднялся выше. А Ричард приподнял брови. Наверняка уловив эту сбившуюся траекторию. Гэвина так невыносимо, так отчаянно бесило то, с какой лёгкостью этот уёбок держал себя в руках, когда сам он… Нет. Нет, нет, нет. — Как скажете, детектив Рид, — с обманчивой мягкостью, за которой крылось что-то стальное и безжалостное, прошелестел Ричард, не разрывая стрёмного зрительного контакта с ним, контакта гипнотизирующего и пугающего. Подался — ближе. Гэвин попытался отодвинуться, вжаться лопатками в кресло, но тело предало его и шевелиться отказалось. Ричард, впрочем, не сделал ничего из того, что успело промелькнуть в его воспалённом воображении. Не притянул Гэвина к себе; не сжал его горло двумя пальцами, перекрывая кислород; не поцело… Он испуганно оборвал эту мысль раньше, чем она успела бы оформиться окончательно. В темноте выражения лица Ричарда было не разобрать, но его взгляд Гэвин чувствовал каждой клеточкой кожи. Каждым. Сбивающимся. Ударом. Сердца. — Твои таблетки, — ровно произнёс Ричард, будто не замечавший происходившей в нём борьбы, — перестают действовать. — Тебе какое нахуй дело… — начал было Гэвин, ощущающий себя как никогда маленьким и жалким. — Твой организм, — перебил его Ричард, продолжая стискивать его запястья с такой силой, что Гэвин начинал подозревать, что к утру на них расцветёт браслет из синяков, — пытается выплеснуть те нереализованные потребности и желания в отношении меня, которые ты подавляешь. Когда-нибудь слышали о сублимации, детектив Рид? Гэвин униженно вздрогнул. Какое, сука, право имел этот напыщенный хлыщ, заявившийся в его участок, чтобы разрушить всю его ёбаную жизнь, отчитывать его, как малолетку? Смотреть так насмешливо? Кривить тонкие губы, наверняка горячие и шершавые на ощупь, в снисходительной ухмылочке: мол, забавно наблюдать за тем, как тебя ломает? И почему, почему, почему Гэвин был единственным, кого действительно крыло, почему блядские фильтры в носу не помогали, почему Ричард был так охуительно спокоен, когда он сам сражался с собой и проклятой природой каждую чёртову секунду?! Он почти готов был прошептать — или прокричать — это Ричарду в лицо, обвинить его в этом, как в преступлении, но в это самое мгновение мимо них проехала машина, фары залили салон жёлтым, и в секундной вспышке света Гэвин выхватил взглядом чужие блестящие глаза. Ледяные и равнодушные — они должны были быть такими, просто обязаны, это составляло часть портрета мистера Я-Отмороженный-Ушлёпок, было лучшим описанием Ричарда, которое Гэвин когда-либо сумел бы подобрать! Если глаза в самом деле были зеркалом души, то по ричардовским с лёгкостью можно было сказать, что он был тем ещё заносчивым холодным ублюдком. Был ведь?.. Но Ричард, удерживающий его за запястья и не делавший ни единой попытки осуществить то, что зудело у самого Гэвина где-то в подкорке мозга — поцелуй меня, поцелуй меня, поцелуй меня, — Ричард, говоривший так сухо и сдержанно, как умеют только ничего не чувствующие мудаки, Ричард, всегда казавшийся ему глыбой льда… Ричард смотрел жадно. Почти исступленно. Так, будто не смотреть не мог; так, будто от этого зависела его жизнь; так, будто это было физически больно, как смотреть на солнце — а он всё равно смотрел. Машина проехала мимо, салон вновь погрузился во тьму, и эта темнота с лёгкостью спрятала то, что плескалось на самом дне чужих глаз. Господи, подумал Гэвин со странным чувством, сдавившим ему горло. Да тебе же куда хреновей, чем мне. Пиликнула рация, в динамике зашумело, звонкий голос Тины сообщил: — Код десять-ноль-ноль. Гэвин дёрнулся, впечатался плечом в стекло, а Ричард немедленно отпустил его запястья, поднёс рацию к губам и произнёс: — Патруль номер семь на связи. И голос у него был такой, словно они с Гэвином только что обсуждали погоду или жрали в китайской забегаловке. Неправдоподобно, нечеловечески спокойный голос. Гэвина продрало чем-то малопонятным, и сообщение Тины про потасовку на Кирби стрит, 245 он прослушал.