На своём месте

— Пиздец, — уныло констатировал Гэвин, уставившись на свои запястья. «Пиздец» было, пожалуй, единственным словом, которое могло бы описать ситуацию. Вчерашний инцидент в машине не только стоил Гэвину львиной доли его душевного спокойствия и способности трезво мыслить. Не только что-то непоправимо изменил в том, как он воспринимал Ричарда и как планировал к нему относиться. Не только сделал всё… сложным, чертовски сложным, на самом-то деле. Эта срань ещё и оставила на нём несводимое напоминание о себе. Буквально — на нём. Гэвин потёр особенно крупный синяк — один из следов пальцев Ричарда, на мгновение потерявшего над собой контроль — на правой руке и тяжело вздохнул. Меланхолично подумал, не откосить ли от работы, прикинувшись больным. Потом вспомнил о Ричарде — и рассердился. Чёрта с два он даст этому напыщенному петуху повод считать, что позорно зассал! Но что тогда делать? Гэвин мученически вздохнул и поплёлся переодеваться. …на работу он пришёл одним из первых, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Плюхнулся на стул, покосившись на пока ещё пустовавшее рабочее место Ричарда, помянул вышеозначенного Ричарда недобрым словом, пониже натянул и без того длинные рукава водолазки, которую чудом откопал в недрах шкафа… Признаться, Гэвин терпеть не мог водолазки. Да и вообще — одежду с длинным рукавом. Он круглогодично таскал безразмерные футболки и даже часов не носил: ему нужны были свободные руки, так ему было удобно и комфортно, так он привык работать и жить. А теперь, блядь, полюбуйтесь. В водолазке было жарко. Она была слишком облегающей, облепляла где не нужно, и Гэвин казался в ней худее и тоньше, чем выглядел обычно, храни Господь оверсайз. И это тоже бесило. Конечно, никто не заподозрил бы в нём омегу, усиленные тренировки сделали своё дело — Гэвин мог похвастаться телосложением среднестатистического беты, а может, даже хиленького альфы. Но… Какая же эта срань неудобная! Гэвин разъярённо дёрнул плотный тугой воротник, по ощущениям будто ошейником сдавливающий горло. И скривился, когда проходивший мимо Миллер присвистнул: — Ты что это приоделся, Рид? — Собираюсь на свидание с твоей мамашей, — огрызнулся Гэвин и снова нервно поправил рукава: он не собирался давать участку ни малейшего повода для обсуждения следов на его запястьях. Его внезапная смена имиджа привлекла внимание чуть ли не каждого в отделе. И это бесило! К полудню Гэвин уже устал рычать в ответ на любопытные расспросы и игнорировать смешки и косые взгляды. Как же он ненавидел этих уебанов! А особенно, конечно, Коннора, робко сообщившего ему, что Гэвину «очень идёт». Очень, сука, идёт! Коннору в башку он бы шмальнул первым. Это было хуже, чем едкий комментарий от Хэнка про то, что Гэвин впервые на его памяти выглядит не как бомж. Хуже, чем приподнятые брови Фаулера. Хуже, чем дружеская ухмылка Тины, несомненно, решившей, что он завёл на работе какие-то шашни. Ужаснее Коннора отреагировал только один человек. Только. Один. Его ёбаный младший брат. Ричард Стерн, появившийся на работе в восемь ноль ноль, как по часам, несомненно, прикид Гэвина оценил сразу же. С чего бы ещё взяться этой крошечной запинке, которую невозможно было заметить, если не приглядываться? Не то чтобы Гэвин приглядывался. Так или иначе, Ричард заметил водолазку сразу. И — не сказал ни слова, кроме дежурного «доброе утро, детектив». Только окинул взглядом. Нет, не так, окинул взглядом, и глаза у него потемнели, сделавшись цвета мокрого асфальта, а ноздри раздулись. И ещё — судорожно дёрнулся кадык. Крошечные незначительные детали, на которые, должно быть, обратил внимание только Гэвин. Ричард не обращался к нему в этот день по другим поводам, кроме рабочих вопросов. Не смеялся над шуточками Андерсона, упражнявшегося в искусстве стендапа на радость всем желающим, ещё бы, блядь, такой ведь повод — Гэвин Рид оделся как нормальный человек! Не поддакивал Коннору с его тупорылым, ненужным и неуклюжим комплиментом. Проигнорировал Пирсон, когда та между делом поинтересовалась, счастлив ли он обнаружить, что его напарник всё же не совсем безнадёжен в вопросах стиля. Ричард вообще молчал. Гэвин был бы благодарен ему за это, если бы не то, как Ричард на него смотрел. Пялился. И, в общем-то, даже не скрывал этого. По крайней мере, не от детектива Рида. Это, блядь, нервировало! — Гэвину не нравилось ощущать себя музейным экспонатом, на который все тычут пальцами и перешёптываются. Он ещё мог бы пережить остроты коллег — ему было не привыкать, в участке безобидных рыбёшек не водилось, одни пираньи, а Гэвин достаточно часто подшучивал над ними для того, чтобы теперь пожинать плоды своего ехидства. Но Ричард… Это его молчаливое, тайное, стрёмное внимание сводило Гэвина с ума. Он едва сумел дождаться обеденного перерыва, чтобы свалить на кухню и утопить горе в кофе: крепком, с одной порцией сливок и кубиком сахара, который Гэвин всегда кидал в стаканчик как бы украдкой, опасаясь, что кто-нибудь заметит. На кухне, правда, почти сразу же прибавилось народа, и Гэвин, взбешённый и раздосадованный этим фактом, поспешил убраться оттуда раньше, чем успел бы услышать ещё один комментарий про водолазку. Как будто это было событием века! Эл бы ржал до икоты, если бы узнал. Позорище. Пришлось идти в уборную. Гэвин отлил и ещё долго медитировал перед грязным зеркалом, разглядывая свою помятую рожу, необъяснимо помолодевшую от одного только факта наличия сраной водолазки, и клялся и божился, что никогда, никогда больше не напялит это синтетическое порождение дьявола. Ни-ког-да. На выходе из туалета его настиг Фаулер. Для разнообразия не прокомментировал его внешний вид — тема водолазки детектива Рида была, очевидно, для начальства исчерпана, — только рявкнул, явно торопясь: — Занеси-ка это ко мне в кабинет. «Этим» оказалась солидная кипа бумаг. Гэвин не успел даже слова сказать — Джеффри уже передал ему ценный груз и умчался, вероятно, опаздывая на ковёр к шефу, мистеру Главному Говнюку Штата Мичиган. Гэвин хмыкнул, перехватил бумаги поудобнее, малодушно радуясь, что повод не общаться с коллегами нашёлся сам собой… Путь к кабинету Фаулера, впрочем, лежал через небольшое столпотворение. Андерсон, Коннор, ебучий Ричард… команда мечты, блядь. Гэвин скривился, отрывисто кивнул им, ускорил шаг, торопясь пройти мимо… Ричард посмотрел на него. Снова окинул этим своим нечитаемым взглядом, и что-то в Гэвине сжалось и откликнулось на силу читавшегося в его глазах призыва. С такой чувственной яростью, что он запнулся, и одна из стопок бумаг выскользнула из его рук. Хэнк заржал. Гэвин выругался, опустился на колени, принялся шарить по полу, торопливо собирая разлетевшиеся повсюду документы… И едва не завопил от неожиданности, когда в аккурат напротив него очутился Ричард. Гэвин открыл рот. Ричард молча приподнял бровь, и Гэвин рот закрыл, шумно клацнув зубами. Вдвоём дело пошло быстрее — за пару минут управились и собрали документацию. Гэвин торопливо прижал к груди кипу бумаг, протянул руку, намереваясь забрать у Ричарда собранную им стопку, буркнул недружелюбно: — Спасибо за помощь, о которой я не про… Осёкся. Взгляд Ричарда, теперь напряжённый и мрачный, сосредоточился на его запястье. На запястье с задравшимся из-за возни с бумажками рукавом. Ещё мгновение Гэвин, замерший испуганным зайцем, малодушно надеялся на то, что никто ничего не понял. А потом Хэнк захохотал: — А-а-а, так у Рида завелась подружка! Жёсткая она у тебя. Или это дружок, а? Сука, сука, сука. — Хэнк! — шикнул на него Коннор, лицо которого приняло страдальческое выражение. — Некрасиво лезть в чужую личную жизнь. «Личная жизнь» Гэвина Рида дёрнула щекой, сжала зубы с такой силой, что на скулах плясали желваки, и процедила: — Вставайте, детектив. Я помогу вам отнести документы. А взгляд у него был такой, что Гэвин, вознамерившийся было спорить, немедленно сдулся — убить можно было этими ледяными серыми глазами. Он нервно дёрнул плечом, поднялся на ноги и решительно зашагал к кабинету. Первым втиснулся в святая святых, торопливо сгрузил бумажки Джеффри на стол, обернулся, намереваясь слинять побыстрее и не дать Ричарду ни шанса обсудить с ним увиденное… И — чуть не заорал. Ричард приблизился к нему вплотную, размашистым гневным шагом, напугавшим Гэвина до усрачки. Положил свою часть документов на стол. И выплюнул таким тоном, каким убийцы предлагают жертвам озвучить своё последнее желание: — Покажи руки. — Чё? — Гэвин дёрнулся и больно приложился бедром о столешницу. Попытался отбрехаться: — Чувак, отвали и дай пройти. — Руки, — настойчиво повторил Ричард. Гэвин продемонстрировал ему средний палец, и это оказалось ошибкой — Ричард поймал его за ладонь, игнорируя взбешённое шипение, дёрнул рукав вниз, обнажил полоску кожи с налившимися синевой отметинами его пальцев… Гэвин хотел было вырваться, может, даже заехать Ричарду по роже, но простой контакт чужих пальцев с его собственными оказался каким-то слишком… волнующим, неправильно и жутко, до кома в горле и тяжести в животе. Ричард смотрел на его запястье странным взглядом, который у Гэвина не вышло идентифицировать и опознать. Злился? Сожалел? Наслаждался увиденным? — Доволен? — прохрипел Гэвин, вновь слабо — слишком слабо для того, чтобы оказать настоящее сопротивление — дёрнув рукой. — Теперь отъебёшься? — Почему ты не сказал мне? — резко спросил Ричард, подняв голову. На его лицо набежала тень, когда Гэвин рефлекторно отпрянул, инстинктивно спасаясь от этого тона, и он добавил куда мягче: — Я не рассчитал силу. Извини. У Гэвина во рту пересохло. Шершавые подушечки пальцев Ричарда тронули его запястье, неожиданно осторожно, практически нежно; Гэвин не знал, что Ричард на это способен и что эта мелочь способна вызвать у него такой острый, мучительный, сладкий спазм. — Больно? — одними губами произнёс Ричард, следя за ним этими своими убийственно-серыми глазами. У Гэвина сердце дрогнуло, чуть не остановилось — а потом заплясало по рёбрам с новой силой, и этот лихорадочный бешеный стук привёл его в чувство. Он вырвал руку, прорычал сквозь зубы зло и как-то беспомощно: — Всё нормально, бывает. Не сахарный. И ещё — добавил, чувствуя странное желание отомстить непонятно за что: — Я же сказал, не лапай меня, блядь. Я тебе не впечатлительный омежка, готовый выпрыгнуть из штанов от одного прикосновения. Ричард изменился в лице. Поджал губы. Что-то в Гэвине сжалось и сломалось, как будто он что-то непоправимо испортил. Как будто поступил неправильно. — Приношу свои извинения, детектив Рид, — формально и сухо выплюнул Ричард. — Этого больше не повторится. К чему именно относилась последняя фраза, сопровождающаяся новым взглядом на его запястье, на которое Гэвин спешно натягивал рукав водолазки, он не знал. Дверью Ричард не хлопнул: прикрыл аккуратно и почти беззвучно. Но Гэвин всё равно почему-то вздрогнул и зажмурился, как от ужаса или от боли. Когда он нашёл в себе силы вернуться в отдел, Ричард был поглощён работой и даже не поднял головы. Гэвин не должен был ощущать себя задетым этим, не должен был, ведь так? Но почему-то ощутил.

***

Приходилось признать: всё шло паршиво. Нет, не так — откровенно херово, если уж начистоту. Препараты вроде бы работали, но как-то неправильно, не так, как раньше; он совал в нос фильтры каждое утро, но и без запаха Ричарда что-то в нём сходило с ума и выло на разные лады; он сделался в десять раз раздражительнее, чем раньше, и срывался на всех по поводу и без. Ему было плохо, блядь, как же ему было плохо! А Ричард… А Ричард как будто решил для себя, что Гэвина Рида больше не существует. Вроде как… поставил на нём крест. Отвалил. Перестал смотреть и лапать. Обращался только по рабочим вопросам и неизменно с официальным «детектив Рид», которое Гэвин никогда прежде не ненавидел с такой силой. Казалось бы — живи и радуйся. Ровно то, чего он хотел. Разве нет? Но Гэвин не радовался. В Гэвине всё глупо и больно сжималось каждый раз, когда Ричард проходил мимо, не удостоив его даже взглядом. Это было ненормально. Мучительно. Страшно. И, что хуже всего, Гэвин не был уверен, что это пройдёт. Доктор Уилсон считал, что он безмозглый идиот. Эл вроде как сочувствовал, но избегал прямых оценок поведения Ричарда и Гэвина. Только повторял: «Это ваше личное дело». Гэвин не хотел иметь с Ричардом Стерном никаких личных дел. Какого хера он его игнорировал?! Почему только Гэвину было плохо и дурно, почему только Гэвина тошнило от блокаторов, которыми он всё же изредка злоупотреблял, почему только Гэвин ежеминутно сражался с порывами тела и сердца, продиктованными тупой и не желающей успокаиваться природой? Почему. Ричард. Не страдал? Наверное, думать так было подло. Наверное, нужно было порадоваться, что хотя бы один из них с ошеломительной лёгкостью игнорировал притяжение Истинной Пары. Наверное, Гэвину стоило бы чувствовать себя счастливым по поводу того, что Ричард наконец-то забил на него хер. …а Гэвин срывался на него вдвое чаще, чем на всех остальных вместе взятых. Плевался ядом, скалился, рычал, едко комментировал всё, от дебильной кудряшки до слишком «по-омежьи» аккуратного почерка. Охреневали с этого, кажется, все, особенно Коннор, с каждым разом казавшийся всё более воинственно настроенным по отношению к нему. Все, кроме Ричарда, который раз за разом окидывал Гэвина ничего не выражающими взглядами и сдержанно отвечал: «Как скажете, детектив Рид»; «Я вас услышал, детектив Рид»; «Займитесь делом, детектив Рид». Детектив Рид, детектив Рид, детектив Рид… Гэвину малодушно хотелось снова услышать, как Ричард произносит это чёртово «Гэвин». Гэвин ненавидел себя за то, что ощущает всё это. Гэвин ненавидел Ричарда за то, что тот — не. Гэвину было так нужно… — Сколько можно? — устало спросил у него Ричард после очередного их совместного задания — ничего особенного, рядовое домашнее насилие, добро пожаловать в Детройт, — когда они разобрались со сбором показаний заплаканной жёнушки и вышли на улицу, где Гэвин с удовольствием проехался язвительными комментариями по бесчувственности Ричарда, и не подумавшего утешить пострадавшую, когда та бросилась к нему в объятия и принялась орошать слезами его рубашку. И тот факт, что на мгновение Гэвин ощутил острое, практически непреодолимое желание заехать миссис Коллинс по смазливому личику… Ничего не значил. Абсолютно. Он просто ненавидел плачущих женщин. Ненавидел плачущих омег. — Чё? — переспросил Гэвин, ещё силившийся отдышаться после миновавшей вспышки. Ричард повернулся к нему лицом. Уже стемнело, и сумерки снова скрыли от Гэвина выражение его глаз; это было хорошо, это было славно, так было проще. — Сколько можно меня провоцировать? — практически по слогам повторил Ричард. — Я вовсе не… — ершисто начал было Гэвин, но Ричард перебил его и монотонно продолжил: — Я услышал тебя. Услышал — и отвалил. Как ты и хотел. Что ещё тебе нужно? Гэвин, только-только намеревавшийся язвительно высказаться по поводу завышенной самооценки Ричарда, считавшего, что мир вертится вокруг него, разом выдохся. Потом, ощущая, что растерял весь боевой задор, хрипло и неуклюже пробормотал: — Да ничего мне от тебя не нужно. Вообще ничего. — Хватит, — резко произнёс Ричард, сделав к нему шаг и замерев на расстоянии прикосновения. Гэвин вздрогнул, застыл соляным столбом и тупо уставился на его напряжённую линию челюсти. — Хватит лгать самому себе. Если ты не хочешь дать мне шанс, но при этом неспособен справиться с самим собой, почему это должно становиться моей проблемой? — Ты охуел? — одними губами свистяще спросил Гэвин. — Да я тебя вообще не трогаю! — О, ну разумеется! — раздражённо рявкнул Ричард, и Гэвин поймал себя на нелепой и несвоевременной мысли о том, что не слышал, чтобы Ричард повышал голос ни на кого больше. Ни на кого, кроме него. — Трогаю только я! Лезу только я! Лапаю только я! А ты — благородный рыцарь в белом плаще, мужественно сопротивляющийся природе! — О чём ты… — заговорил Гэвин — и ему снова не дали шанса продолжить. — Неужели ты правда не отдаёшь себе отчёта в том, что делаешь? — продолжал Ричард. С каждым словом он подступал всё ближе, кажется, даже не осознавая этого и не замечая испуганного и взбудораженного взгляда Гэвина, судорожно метавшегося по его лицу и то и дело застревающего на губах. — Ты так хотел, чтобы я оставил тебя в покое, а теперь отчаянно пытаешься привлечь моё внимание. Какого хера, Гэвин? Гэвин хотел сказать ему, чтобы он прекратил орать; что всё озвученное ранее было правдой и что он, Гэвин, вовсе не пытался привлечь внимание Ричарда; что ему действительно просто хотелось, чтобы ненужный и нежеланный Ричард наконец-то отвалил; что… Он не понял, как это произошло. Честное слово, он не понял! Он собирался высказать Ричарду всё, о чём подумал, собирался урезонить его, привести в чувство — только это. Ничего больше! Абсолютно ничего больше! …как под его ладонями оказались чужие напряжённые плечи, Гэвин не знал. Не знал он и о том, как вышло, что его лицо приблизилось к лицу Ричарда; что чужие глаза — потемневшие и изумлённо расширившиеся, с практически затопившими серую радужку зрачками — очутились совсем рядом, так, что в них можно было увидеть его взъерошенное отражение; что его губы столкнулись с губами Ричарда — и это не было поцелуем, это было яростью, и отчаянием, и бессилием, и ещё чем-то не озвученным и не до конца сформированным… Не поцелуем, нет — борьбой. Битвой языков и зубов, влажным звуком столкновения, жаром и тяжестью в животе, маленькой остановкой сердца… только не это Гэвин отпрянул. Отчаянно замотал головой, будто пытаясь убедить себя в том, что этого не было. Отступил на шаг, и ещё, и ещё. Прижал ладонь к лицу. Зачастил ломающимся высоким голосом: — Ох, блядь. Блядь, блядь, блядь. Я… Скажи что-нибудь, умоляю, ну, скажи что-нибудь вместо меня! Я не знаю, почему я… как так вышло… боже, Ричард, я не знаю. Ричард медленно коснулся кончиками пальцев своих губ — изумительно отзывчивых и тёплых, Господи, Гэвин и не знал, что они окажутся настолько… настолько… Пусто улыбнулся — улыбкой, не затронувшей ледяных глаз. Произнёс знакомым невыразительным тоном: — До понедельника, детектив Рид. И, развернувшись, зашагал по пустынной тёмной улице, пока Гэвин беспомощно пялился ему вслед.