На своём месте

Гэвин думал над тем, что сказал ему Элайджа, всю ночь — и так и не определился с тем, что ему в этой связи делать. Он чувствовал себя задетым, почти униженным — не этого Гэвин ждал от встречи с братом и не такие слова хотел услышать. И вместе с тем… Что, если Эл был прав? Что, если Гэвин в самом деле поступал с Ричардом жестоко, даже не задумываясь об этом? Что, если Ричард хотел с ним… — Да мне всё равно! — рявкнул он в пустоту, когда эта светлая мысль посетила его голову. — Я-то не хочу! Но червячок сомнения всё равно подтачивал его изнутри. На работу Гэвин притащился взъерошенный, не выспавшийся и ещё более злой, чем обычно. Привычно поцапался с Хэнком, пошутившим про бурную ночь, перекинулся парой фраз с сонной Тиной… И — как на нож — напоролся взглядом на широкую спину Ричарда. Сглотнул. Сделал робкий шажок вперёд. А потом заметил Коннора, пристроившегося задницей на краю стола Ричарда и что-то тихонько ему говорившего со слабой извиняющейся улыбкой. Ричард, кажется, слушал внимательно; но, стоило Гэвину приблизиться к ним ещё, вздрогнул и оглянулся. Как будто учуял его. Коннор поднял голову, тоже заметил Гэвина и немедленно перестал улыбаться. В целом по тому, как резко похолодело и посуровело его кукольно-красивое лицо, Гэвин как-то сразу догадался, что речь шла о нём и что Коннор определённо не питал к нему в данный момент ни малейшей симпатии. Секундочку. Если они обсуждали его… В его голове встала чудовищная картинка: вот Ричард подзывает Коннора к себе, вот паскудно ухмыляется и наклоняется ближе, вот шепчет, шепчет, шепчет — о том, какую неприглядную правду скрывает образцовый бета Гэвин Рид. Под ложечкой у него засосало, а сердце испуганно вздрогнуло. Гэвин торопливо приблизился к столу Ричарда, игнорируя гримасу недовольства, исказившую лицо Коннора, и бросил, глядя только на неподвижную линию челюсти Стерна-младшего: — Коннор, не оставишь нас? Хочу переброситься парой слов с напарником. — И опять наговорить ему всякого дерьма? — с неожиданной резкостью откликнулся Коннор и поднялся на ноги. Помогло это мало — он был на добрую ладонь ниже Гэвина, уже в плечах и худее. Так что, если хотел произвести впечатление, вышло херово. Что вышло отлично, просто изумительно, блядь, — так это вывести его из себя. — Ты чё несёшь? — прорычал моментально вскипевший Гэвин. — Защитничек нашёлся. Что, Ричи тут плакался тебе в жилетку, жалуясь на злобного детектива Рида? Он даже не заметил, как назвал Ричарда краткой формой. Зато заметил Коннор — глаза его гневно блеснули, и он воскликнул, больно ткнув пальцем Гэвину в грудь: — Да об этом весь участок говорит, мудила! Гэвин набрал воздуха в лёгкие, чтобы послать не в меру заботливого старшего братишку куда подальше, но в этот самый момент раздался спокойный голос Ричарда: — Коннор. — Что? — запальчиво отозвался Коннор, и не подумав ни отступить, ни убрать палец с футболки Гэвина. — Достаточно, — негромко, но весомо уронил Ричард — и Гэвин с некоторым изумлением обнаружил, что Коннор как-то немедленно сдулся, передёрнул плечами и, растеряв весь боевой задор, раздражённо буркнул: — Как знаешь. Он окинул Гэвина ещё одним взглядом — раздражённым, разочарованным, предупреждающим, Гэвину должно было быть насрать на то, что там о нём думает Коннор, но какого-то хера не было — и протиснулся мимо, не забыв больно пихнуть его в плечо. Остались только они — Гэвин, ещё не остывший окончательно, и Ричард, изучающий отчёты. Как будто у него были дела поважнее произошедшего только что. Как будто смотреть на Гэвина ему больше не хотелось. Как будто… Гэвин плюхнулся на край его стола, туда, где минутой назад сидел Коннор, открыл рот, намереваясь разразиться гневной тирадой на тему рыцарей и их принцесс… А вместо этого спросил совершенно не то, что собирался: — Почему ты его остановил? Ричард моргнул. Отложил в сторону документы. Потом нейтральным тоном ответил: — Это моё личное дело. — Наше, — зачем-то поправил его Гэвин — и только теперь Ричард уставился на него в упор, своим этим жутким змеиным взглядом, пугающим и гипнотизирующим одновременно. — Наше, — согласился он, и Гэвин купился бы на безразличие в его тоне, если бы не видел этих чуточку потемневших глаз, этих самую малость раздувшихся ноздрей, этого судорожно дёрнувшегося кадыка. И всё в нём захотело, практически потребовало, чтобы он приник к этому нервному кадыку губами, повторил языком его рельефный выступ, прикусил кожу у самой артерии, волнующе и дразняще… — Вы что-то хотели, детектив Рид? — скучающе осведомился Ричард, и Гэвин очнулся, рассердился на себя, спрятал почему-то вспотевшие ладони под задницей и с вызовом поинтересовался: — О чём вы с Коннором тут шушукались? Если ты растрепал ему, клянусь, я тебя… Ричард вскинул брови в идеальной имитации вежливого недоумения, не затронувшей его моментально похолодевших глаз. — Нас с вами не связывают отношения, позволяющие вам требовать от меня подобных подробностей, — высокомерно уронил он, и Гэвин сжал зубы: сраный напыщенный индюк! Он уже намеревался озвучить эту характеристику вслух, когда Ричард, снова уставившийся куда-то в сторону, сухо процедил: — Впрочем, если вас волнует это, я ничего ему не рассказал. — Тише ты! — шикнул Гэвин, как-то разом вспомнивший, где они находились и как много людей их окружало. А потом, проклиная собственный неуверенный голос, уточнил: — Правда? — Правда, — отозвался Ричард с холодной яростью. — Надеюсь, на этом допрос окончен. — Это не… — запротестовал было Гэвин, но Ричард резко дёрнул головой и произнёс таким ледяным тоном, что Гэвина до самой печёнки пробрало: — Я прекрасно вижу ваше отношение ко мне, детектив. Но я в первую очередь ваш напарник, и вам стоит научиться доверять мне вместо того, чтобы демонизировать. Гэвин открыл рот, но с ответом так и не нашёлся — слишком больно вздрогнуло сердце, помешавшее ему выдавить из себя хоть слово. Словом, попытка примирения вышла так себе.

***

Гэвин, в общем-то, знал, что однажды это случится. Типа был готов и, положа руку на сердце, даже удивлялся тому, как гладко — за исключением некоторых нюансов — всё шло до сих пор. Как будто судьба давала ему шанс. Или, что вероятнее, как будто хотела ослабить его бдительность, застигнуть врасплох, ударить в спину. И — ударила. У Ричарда, сжимающего его предплечья, было жуткое неподвижное лицо, словно застывшая маска, гипсовый слепок с мертвеца. Только глаза горели, точно две жаровни, и Гэвину было страшно в них смотреть, но только они одни — эти адские костры — помогали ему удержаться на ногах. Его трясло, он задыхался, ему хотелось расцарапать себе горло и грудь, обнажить всё то, что застряло у него в глотке, выдрать — с корнем, господи, он не мог дышать, это было больно, ну почему это было так больно… Ричард держал крепко, не позволяя его ногтям впиться в кожу. Гэвин, конечно, всё равно успел — оставил себе на память широкую царапину на шее, — но теперь только бестолково трепыхался и судорожно хватал воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. В туалете они были одни, и Гэвин молился всем богам, чтобы никто — ни одна живая душа — не зашёл сюда сейчас, когда он почти… …он не знал, как это произошло. Всё было хорошо, честное слово, всё было нормально! Если, разумеется, не считать паскудного чувства вины, которое мучало его весь день и которому не находилось выхода, потому что каждый раз, когда Гэвин собирался сказать Ричарду, что вовсе не хотел той некрасивой утренней сцены, тот поднимал голову и смотрел на него своими чудовищными глазами, у Гэвина вроде как… кончалась смелость. Но всё же день был не так уж и ужасен. Они съездили на задержание, получили от Джеффри выволочку за некорректно оформленные отчёты (Гэвин) и похвалу за чёткость и оперативность заполнения документации (Ричард), позубоскалили на эту тему (Гэвин), позыркали мрачно (Ричард)… Словом, взаимодействие выходило почти приемлемым. Почти. А потом это случилось. Ричард работал над планом допросов по делу по убийству молоденькой беты, Гэвин до хрипоты спорил с ним о том, что собранные ими улики указывают на одного конкретного подозреваемого, и тыкал Ричарду в лицо заключением криминалистов, Ричард взбешённо поджимал губы… Практически идиллия. Была бы ею, если бы Гэвин не наклонился в порыве праведного гнева к самому лицу Ричарда, если бы едва не вжался носом в его шею, если бы не ощутил на задворках сознания запах сандала и кофейных зёрен… Если бы не вдохнул неосознанно этот аромат поглубже, инстинктивно желая уловить каждую его нотку. И вот тогда-то его и накрыло. Как будто ком в горле застрял; непроходимый, не рассасывающийся ком, больше не позволяющий кислороду проникать в его лёгкие. Гэвин захрипел, судорожно дёрнул ворот футболки, кажется, даже порвал — откуда ещё взяться этому треску? — а в следующее мгновение на его запястье сомкнулись пальцы Ричарда, его грубо вздёрнули на ноги, а в ухо прошипели: — В уборную. Быстро. Ричард понял всё куда раньше, чем он. По крайней мере, Гэвин ещё успел подумать не о том и запротестовать… Попытаться запротестовать — потому что вместо этого начал задыхаться. Между двумя точками маршрута — рабочим местом Ричарда и тесной кабинкой туалета — Гэвин только и сумел, что малодушно порадоваться тому, что весь отдел свалил на обед и никто не видел этой в высшей мере компрометирующей сцены. Ну, и расцарапать себе горло, не без этого. А теперь — вот. Полюбуйтесь только. Стоял, дрожал и трясся, как побитая жизнью дворняжка, пока Ричард удерживал его за руки, не давая навредить себе самому, и методично повторял, как мантру: — Дыши. Дыши. Дыши. «Я не могу. Я, блядь, не могу дышать!» — хотелось заорать Гэвину, но раз за разом выходил только жалкий всхлип. У Ричарда искажалось лицо, как будто каменная маска, скрывающая его эмоции, крошилась и разбивалась, а пальцы впивались в кожу Гэвина больно и сильно, наверняка до новых синяков, но сейчас ему было плевать на отметины, ему просто хотелось не сдохнуть в вонючем толчке полицейского департамента Детройта, а ещё он был жалким и потным, и это было отвратительно, ужасно, просто-напросто… Восхитительно. Восхитительным было твёрдое плечо Ричарда под его щекой. Тёплая ладонь Ричарда, угнездившаяся между его лопаток. Тихое, практически беззвучное: — Всё хорошо. Ты можешь с этим справиться. Восхитительным было это неожиданное, непрошенное, необходимое ему объятие, самым необъяснимым образом сумевшее заставить его сделать первый вдох. Гэвин всхлипнул. Ричард, неправильно истолковавший этот звук, спросил куда-то ему в макушку: — Всё в порядке? Нет, хотелось ответить Гэвину. Всё охуительно не в порядке. Но он оказался способен только на слабый кивок, и Ричард немедленно отпустил его и отстранился, как будто это стало сигналом к отступлению. Гэвина пронзило чудовищным ощущением потери, он неосознанно потянулся следом… У Ричарда дрогнули губы, как от боли. И Гэвин застыл, ненавидя себя за слабость, а Ричард хрипло произнёс: — Извини. — За что? — не понял Гэвин. Ричард мрачно взглянул на него и кивнул на его руки, ещё прижатые к груди. С новыми синяками, заменившими только сошедшие. Гэвин впервые не почувствовал по этому поводу ни беспокойства, ни злости. — Да насрать, — пробормотал он, кусая губы. — Я… спасибо? Это простое слово стоило ему всех его сил. Ричард дёрнул щекой и невыразительно откликнулся: — Не за что. И ещё — тише, будто надеялся, что Гэвин не услышит: — Ты меня напугал. Гэвин попытался рассмеяться, сказать, что это было ничего не значащей хернёй, что он контролировал ситуацию… это, в конце концов, было ложью во благо, разве нет? — Мне кажется, — пробормотал он вместо этого, глядя Ричарду куда-то в горло, — что я начинаю тебя чувствовать. В смысле… в смысле запах. Острый кадык — изумительно красивый рельефный выступ — резко дёрнулся, когда Ричард ответил: — Я знаю. Это трудно не заметить. Гэвин вскинул голову, взбешённый и задетый, но в глазах Ричарда не было ни намёка на насмешку, и он смотрел на Гэвина серьёзно, без улыбки, очень устало. И это — последнее — врезало Гэвину под дых, заставило трусливо отвести взгляд. — Нам пора возвращаться, — сказал Ричард спустя минуту напряжённого молчания, и в его голосе было непробиваемое, безукоризненное спокойствие. — Я выйду первым, а ты… — Подожди, — зачем-то выпалил Гэвин. Облизнул губы. И, чувствуя себя неловко и нервно, прохрипел: — Я типа… хотел тебя поблагодарить. За то, что ты согласился на всё это. И, чувак… я стараюсь тебе доверять. Правда стараюсь. В расширившихся глазах Ричарда — две чёрных бездны зрачков — были изумление, недоверие и ещё какая-то глухая, почти исступленная нежность, и Гэвину малодушно, глупо и стыдно захотелось начать задыхаться снова, чтобы Ричард обнял его ещё раз, чтобы погладил по спине, чтобы сказал, что всё хорошо и что Гэвин может с этим справиться… Ричард кивнул — молча, будто и у него всё больно и сладко сжалось в груди. — Мир? — одними губами спросил Гэвин. — Мир, — произнёс Ричард — и улыбнулся. Эта простая и тихая улыбка, в которой не было ни язвительности, ни издевательского пренебрежения, так изумила Гэвина, что он ещё долго оставался в кабинке, сверля стену невидящим взглядом. Даже после того, как Ричард покинул уборную. Могли ли они в самом деле стать друзьями? — это было однозначно лучше, чем враждовать. То, как его тело реагировало на Ричарда, реагировало несмотря ни на что… Эти страшные вспышки гасились тем же, что их провоцировало, — близостью Стерна. И если одного объятия оказалось достаточно для того, чтобы купировать приступ… Гэвин выругался и с силой потёр сухие глаза. Первоначальный план действий, очевидно, нуждался в существенных корректировках, и он не знал пока, к чему они способны привести.