На своём месте

Как подступиться к Ричарду после произошедшего, Гэвин не знал. Извиниться? — да с какого хуя! Будто он был виноват в том, что Ричард в него влюбился! …это даже звучало неправильно. Неестественно. Не по-ричардовски. Да с чего Гэвин вообще взял, что это должно было быть правдой? Из-за слов Коннора и размытой фразочки Ричи, ничего не проясняющей и не доказывающей? — Какой-то бред, — мрачно поделился он с самим собой, пока выбирал наименее грязную футболку из шкафа. — Полная херня. Да, точно. Ничего он в меня… сука. Выяснять не хотелось. Просить прощения тоже — он вообще не должен был чувствовать себя виноватым! Но ведь чувствовал. Как минимум — за наезд. Положа руку на сердце… — Положа руку на сердце, — тихо сказал Гэвин, сжимая руль своей малышки, пока непривычно молчаливый Ричард пристёгивался ремнём безопасности, — меня, ну, не должно волновать, носишь ли ты фильтры. Ты… прав, — это короткое слово стоило ему определённых усилий и жертв, — а я зря на тебя наорал. Извини? Ричард покосился на него и пожал плечами. Гэвин пожевал губу и мрачно добавил: — Меня нервирует эта ситуация. Реально. Но не из-за тебя. Я… (не знаю, как спросить, действительно ли ты в меня) не доверяю себе, потому что… блядь… да потому что это говно влияет на меня сильнее, чем на тебя. Я не знаю почему. Просто… просто вот так. Ричард кивнул. Гэвин почувствовал себя необъяснимо задетым. — Ты ничего мне не скажешь? — резко поинтересовался он, выруливая со стоянки перед участком на Третье авеню. — Ну, там «ок, Гэвин», «ты гондон, Гэвин», «пошёл ты, Гэвин»? Ричард улыбнулся, и Гэвин так залип на этой его улыбке боковым зрением, что едва не вписался в другую машину. — Я не злюсь на тебя, если ты хотел это услышать, — непривычно мягко ответил Ричард, пока Гэвин во всеуслышанье материл «криворукого дебила» в тачке перед ним. — Мне бы хотелось, чтобы наши отношения чуть больше напоминали здоровое напарничество и чуть меньше — игру на выживание, в которой я всегда определяюсь тобой как враг. — Я не считаю тебя… — запротестовал было Гэвин, но Ричард покачал головой и негромко произнёс: — Я знаю, что ты делаешь всё, что можешь. Знаю, что тебе приходится тяжело. И знаю, как тебе не нравится вся эта ситуация и тот факт, что твоим Истинным должен был оказаться именно я, — тут его кадык, этот красивый резко очерченный кадык, дёрнулся, и Гэвин больно прикусил нижнюю губу, чтобы привести себя в чувство. — Но мы в одной лодке. И мои выборы и поступки продиктованы желанием создать комфортные условия для нас обоих. Я… уже понял, что повёл себя неправильно в нашу первую встречу, — он поморщился, — что выбрал неверную линию поведения. Я учёл это. Нет необходимости подозревать меня в попытке повторить этот опыт. — Нихуя речь, — беспомощно пробормотал Гэвин, не находя в себе никаких нужных и правильных слов. — Долго перед зеркалом репетировал? — Всю ночь сочинял, — охотно подхватил Ричард. Когда он позволял себе такие шуточки, его лицо расслаблялось и становилось живым, и Гэвину это так… Блядь. Достаточно. — Что там у нас сегодня? — грубее, чем следовало бы, спросил он, чтобы отвлечься от недопустимых мыслей, явно принадлежавших не ему. — Изнасилования, мокруха, расчленёнка? — Хуже, — мрачно поведал Ричард, тон которого тут же сделался серьёзным и собранным. — Прямо по курсу пожилая женщина, которую ты вот-вот собьёшь. Гэвин выругался и от дороги больше не отвлекался.

***

Была у вселенной в целом и у жизни Гэвина в частности одна паскудная особенность, которая в кратком переложении могла бы выглядеть следующим образом: если тебе кажется, что всё идёт хорошо и правильно, то скоро тебе прилетит во-о-о-от такущим хуем по лбу от кармы. Не благодари. И ведь всё в самом деле классно было! Ну, великолепно просто! — пошатнувшееся было хрупкое перемирие с Ричардом возобновилось, Гэвин перестал носить фильтры и даже (спасибо, Господи, за маленькие радости) не сходил с ума от запаха сандала, пусть и привык теперь бессознательно искать его всюду, впитывать, как губка… Но это было мелочами. Тем, чего требовал омега внутри него. Небольшим компромиссом с самим собой. В остальном же ничего не поменялось — те же совместные просмотры фильмов, те же перебрасывания шуточками, те же (случайные, случайные, случайные) прикосновения, под которые хотелось поддаться, приластиться. И то же сопротивление этим порывам, удающееся ему с каждым разом всё легче и легче. Идиллия, мать её. Даже Коннор чуточку присмирел, остыл и больше не разговаривал с Гэвином сквозь зубы. Живи и радуйся, казалось бы! Вернёмся к первому абзацу. День был паршивым, конечно, с самого утра. Гэвин проснулся сопливым и с больной головой, а в животе тянуло и крутило так, что он не раз помянул недобрым словом вчерашнего мудилу из корейской закусочной, уверявшего его, что жрачка свежая и он не отравится. На работу он едва приполз, в самом мерзком из потенциально возможных состояний и настроений, из чистого упрямства, на самом-то деле — Гэвин ненавидел болеть и охотнее сожрал бы свой ботинок, чем взял день отгула. И потом, что ему этот насморк? Пройдёт, надо просто лекарствами закинуться, ага. А пока что сходи-ка ты на хуй, Хэнк. И ты, Коннор. И ты не еби мне мозг, Тина. А ты, Ричи… просто сгоняй мне за кофе. — Ты точно в порядке? — в пятый раз за двадцать минут спросил Ричард, поставив перед ним стаканчик с кофе. — В полном, — хрипло буркнул Гэвин и поморщился: его ощутимо мутило. — Простыл. Ничего особенного. — Ничего особенного, — скептически повторил Ричард. — Выглядишь дерьмово. — Ой, зато ты, блядь, всегда как звезда с обложки, сраная супермодель, — огрызнулся Гэвин и притянул к себе кофе. Хлебнул — и едва не выплюнул моментально: от приторной сладости к горлу подкатила тошнота. — Что за говно? — просипел он, откашлявшись. — Ты туда пачку сахара ёбнул? Ричард вскинул брови: — Один кубик. — Да не гони, — прорычал Гэвин, ещё ощущая на языке мерзкий сладковатый привкус. — Прикольнуться вздумал? Смешно тебе? Сам попробуй, сразу почувствуешь этот пиздец, сраную… Ваниль. Осёкся. Вдохнул поглубже, не веря самому себе. И — пока только на самой периферии рецепторов — различил запах, которого не ощущал уже много лет. Его. Чёртов. Запах. Гэвин уставился на Ричарда в ужасе и схватился за край стола немедленно задрожавшими пальцами. Ноздри Ричарда судорожно раздулись, в глазах мелькнуло понимание, осознание, волнение — и ещё тысяча эмоций, которые Гэвин не успел или не смог понять. Блядь. Блядь, блядь, бля… — …дь, — закончили они в унисон. Целое мгновение, ужасающее и бесконечное — как минимум один удар свихнувшегося ноющего сердца, — они молча пялились друг на друга, как два идиота. Потом Ричард резко мотнул головой, будто пытался прийти в себя, моргнул, и взгляд его стал чуть осмысленнее. — Гэвин, — проговорил он, непривычно чеканя слова, как если бы панически цеплялся за их звучание. — В машину. Быстро. — Я не… — слабо запротестовал было Гэвин, но Ричард отрезал: — Я отвезу тебя домой. Гэвин сглотнул. Попытался просипеть что-то внятное, но вышел только несформированный невнятный звук, что-то на грани со всхлипом. Чёрт. Почему, ну почему?! Какого хера? Что такого он сделал этому ёбаному миру?! Гэвин не помнил, как сумел добраться до тачки. Кажется, пулей вылетел из участка, молясь, чтобы никто не сумел ничего почуять и понять. Ричард ведь был его Истинным, вот и почувствовал его запах. И только. Остальные наверняка даже не заметили. Да. Да, точно. Это просто… просто сбой в работе таблеток. Из-за болезни. И живот болит из-за этого. Всего лишь… разовая случайность. Гэвин закинется дома антибиотиками и блокаторами, насрать, если их нельзя смешивать, и всё будет заебись. Да. Всё будет супер. Всё под контро… На пассажирское сидение он рухнул кулем, не чувствуя ног. Колени тряслись, ноги были ватными, в низу живота полузабыто-знакомо тянуло, а голова шла кругом. Гэвину было дерьмово. Гэвину хотелось пить, плакать и кричать. Гэвину хотелось Ри… Ричард опустился на водительское место. Стиснул одной рукой руль — костяшки побелели. Не глядя на Гэвина, вслепую протянул руку и прорычал: — Ключи. Гэвин судорожно зашарил по карманам. Едва не выронил проклятые ключи на пол и, поминая недобрым словом свою неуклюжесть, торопливо вложил их в ладонь Ричарда. От соприкосновения рук — кожа к коже, у Ричарда были сухие горячие пальцы — его переебало бесконтрольной дрожью, и пришлось зажмуриться, с силой впиться зубами в нижнюю губу и буквально распластаться по сидению, чтобы сдержать первый бездумный порыв продлить близость. Получить больше. Это уже нельзя было списать на отравление. Как и запах Ричарда, заполнивший его лёгкие и забивший ноздри; восхитительный, прекрасный, идеальный запах, от которого в животе потеплело, а в трусах стало влажно. Ёбаная срань! — Блядь, — прохрипел Гэвин, облизывая пересохшие губы. Ричард согласился отрывистым кивком. Вырулил со стоянки. Всегда безукоризненно аккуратный и собранный на дороге, он теперь вёл машину в какой-то злой, почти взбешённой манере, сжимая руль обеими руками и глядя только перед собой. На его виске пульсировала венка. Кадык нервно ходил вверх-вниз. Гэвин не должен был пялиться и отвлекать его от вождения, но всё равно смотрел, жадно и исступленно, почти с отчаянием. Дышать ему было нечем, а в животе пульсировала тупая мучительная боль. В заднице хлюпало. И это было отвратительно, ужасно и пугающе — точно так же, как в его первую течку. На полосу перед ними вырулил чёрный джип, Ричард ударил по тормозам, выругался — Гэвин никогда не слышал, чтобы он так выражался, — нервно посигналил… покосился на Гэвина, почему-то дёрнулся и сглотнул. И прошипел, едва шевеля неподвижной челюстью: — Открой, пожалуйста, окно. Гэвин моргнул. Чуть не заржал — господи, ну и придурок, неужели самому догадаться было нельзя? Торопливо нажал на кнопку, и в лицо ему ударила спасительная струя воздуха, самую малость разбавившаяся сгущающийся в машине концентрированный аромат. Смесь их с Ричардом запахов. Кофе и ванили, сандала и выпечки. Вот, значит, как оно было. Как это ощущалось. Истинность. Гэвину было больно и плохо, Гэвину хотелось провалиться сквозь землю, стереть этот день из памяти — своей и Ричарда, — забыть, как будто ничего подобного никогда не происходило… Гэвину хотелось, чтобы Ричард протянул руку и положил ладонь ему на бедро. Чтобы на нём не было джинсов, способных скрасть это прикосновение. Чтобы чужие пальцы — длинные и сильные, с аккуратными коротко подстриженными ногтями, почему он раньше никогда не замечал, какие у Ричи красивые пальцы — обхватили его твёрдый член, прошлись по всей длине грубоватой лаской, скользнули по внутренней стороне бедра и… Глухой скулящий выдох наверняка принадлежал кому-то ещё. Не ему. — Сейчас, — напряжённо прошептал Ричард, сухо сглотнувший и вздрогнувший от этого звука. — Ещё пять минут. Потерпи, Гэ… Осёкся. Как будто больше не мог произносить его имя. Гэвин почти физически нуждался в том, чтобы он его произнёс. — Мне так хуёво, Ричи, — проскрипел он, прижавшись плечом к двери машины и зажмурившись, словно это могло хоть немножечко уменьшить его стояк и влажность между ягодицами. — Так… Унизительно и мерзко. — Я знаю, — на мгновение их взгляды встретились, и Гэвин едва не сдох — в глазах Ричарда, тёмных, с залившим радужку зрачком, плясало безумие. — Я знаю, детка. Потерпи. У Гэвина даже не было сил на то, чтобы возмутиться по поводу этого «детка». Гэвину было ебано, господи, как же ему было ебано, как же ему хотелось ощутить на себе горячую тяжесть тела Ричарда, почувствовать в себе его твёрдость и каждый размашистый рваный толчок, до грязного хлюпающего звука и… — Гэвин, — полузадушенно выдохнул Ричард, в этот самый момент паркующийся возле его дома. — Не нужно. Гэвин не смог ответить. Спустя несколько мгновений дверь с его стороны распахнулась, руки Ричарда — горячие и сильные, Господи Боже правый, Гэвину так хотелось, чтобы они навсегда остались на нём — подхватили его под мышки, помогли встать. Гэвин пошатнулся. — Сможешь идти? — спросил Ричард еле слышно. Гэвин пожал плечами, покачал головой, а потом кивнул. Ричард взял его за руку — разряд тока, волна мурашек, беззвучный скулёж, — потащил за собой, почти бессознательного, едва переставляющего ноги. Двухминутная дорога до квартиры показалась Гэвину вечностью. Его шатало, тошнило и трясло, в горле было сухо, а в белье мокро, и всё это было ужасно, Гэвин не хотел ничего подобного испытывать, не хотел чувствовать, как влага пропитывает трусы и как его запах становится всё насыщеннее. Не хотел ощущать, как у Ричарда, ещё сжимающего его вялую ладонь, дрожат пальцы. — Почти, почти, — сдавленно бормотал Ричард себе под нос, будто это помогало ему держать себя в руках. — Сейчас. Вот так. Давай, детка. «Пошёл ты на хуй вместе со своими детками», — собирался огрызнуться Гэвин, переступая порог. А вышло — запнуться, пошатнуться и чуть не рухнуть носом в ковёр. Спасли — руки на пояснице, твёрдая грудь, к которой он бессознательно прильнул спиной, загнанное взволнованное дыхание в самое ухо. Гэвин склонил голову, плохо понимая, что делает, обнажил шею, и судорожный выдох Ричарда пришёлся в аккурат на то место, где не было — и никогда не должно было быть — метки. Как приглашение. Ричард отстранился так резко, что Гэвин едва не всхлипнул от пронзительного ощущения потери. Развернул его к себе лицом. Взял за плечи. Встряхнул. Взглянул глаза в глаза — они у Ричарда были больные и злые — и проговорил практически по слогам: — Гэвин. Посмотри на меня. Тебе нужно… взять себя в руки. Гэвин не хотел брать себя в руки. Гэвин хотел поцеловать его, стянуть с него блядские строгие брюки, запустить руки под рубашку. …спина Ричарда оказалась горячей, почти раскалённой, будто он пробыл весь день на солнце. А губы — знакомо тёплыми, необычно мягкими, податливыми и отзывчивыми. Самыми восхитительными на свете. — Мне нужно, — хрипло частил Гэвин в перерывах между короткими жалящими поцелуями, на которые эти изумительные губы не отвечали, — так нужно, чтобы ты… блядь, Ричи… ричиричири Голова у него кружилась, в животе взрывалась одна вспышка боли за другой, и он плохо понимал, что говорит и делает. Кажется, он лепетал что-то про то, что сейчас сдохнет; всхлипывал; царапал короткими ногтями напряжённую широкую спину Ричарда… В какой-то момент под его лопатками оказалось холодное и твёрдое, а затылок едва не впечатался в стену — непременно впечатался бы, не подставь Ричард ладонь. Ричард. Да. Точно. Ричард — это было его гибкое крепкое тело напротив тела Гэвина, его жадный жаркий рот, его хриплое, с присвистом, дыхание, мешавшееся с глухими поскуливающими стонами… Стонами, которые, как Гэвин осознал совершенно неожиданно и очень отчётливо, издавал он сам. Это было хорошо, Боже, это было так прекрасно, его пальцы сползли на шлевки брюк Ричарда, дёрнули, притянули — к себе, бёдра столкнулись с бёдрами, Гэвин едва не заорал и едва не кончил… И вдруг всё прекратилось. Ричард отпрянул, оттолкнул его от себя с такой силой, что Гэвин всё же приложился головой об стену. Отступил на шаг. Помотал головой. Стиснул переносицу. И с явной мукой, читавшейся в каждой букве, прохрипел: — Мы должны остановиться. — Почему? — спросило что-то жадное и жалобное губами Гэвина. Ричард взглянул на него — выстрел в упор, две грозовых бездны на расстоянии одного поцелуя. Руки у него дрожали. Гэвин дрожал — весь. — Потому что, — медленно, стараясь не дышать, проговорил Ричард, — это неправильно. Всё в Гэвине считало это правильным. — Ричи, — выдохнул он умоляюще, и Ричард взглянул на него почти с яростью и прорычал: — Нет. Нет, Гэвин. Ты… пожалеешь об этом. И — раньше, чем Гэвин успел что-то сказать — хрипло добавил: — Я должен уйти. Уйти? Куда? Ты бросишь меня? Оставишь одного — вот так? Ты правда поступишь со мной так жестоко? Ричи, почему ты не хочешь меня? Кажется, Гэвин произнёс что-то из этого — или всё сразу, одним скопом — в его губы, обвив руками его шею и прижавшись грудью к груди. И всё в нём сладко задрожало и восторжествовало, стоило ему прильнуть ближе. О, Ричард хотел. Ричард хотел его так сильно, и это кружило голову и заставляло жаждать большего, ещё, ну же, покажи мне, как ты меня… Пощёчина обожгла щёку, заставила дёрнуться и пошатнуться. А ещё — самую малость привела в чувство. — Гэвин, — проскрипел Ричард напряжённым механическим тоном, какой мог бы принадлежать неисправному андроиду. — Довольно. Гэвин прижал ладонь к щеке и взглянул на него беспомощно. Ричард попятился к двери, не сводя с Гэвина больных измученных глаз, сжал зубы с такой силой, что на скулах его заплясали желваки, и выплюнул: — Я не насильник и не собираюсь пользоваться тобой, пока ты… в таком состоянии. Это… это уже слишком. Я так не могу. Хлопнула дверь: Ричард ушёл. В самом деле ушёл. Бросил его одного. Оставил сражаться с болью и жаром, нарастающими с каждым мгновением и уже способными свести его с ума. Ноги перестали держать его. Гэвин стёк на пол бесформенной лужей, закрыл лицо руками, жадно глотая остатки стремительно испаряющегося аромата сандала, и взвыл в голос.