На своём месте

Несколько мгновений, бесконечных и сладких, они стояли вот так, молча и неподвижно, и Гэвин вслушивался в нервный стук чужого сердца, бездумно считая удары: десять, тридцать семь, девяносто четыре… Он даже успел подумать, что, может быть, всё закончилось бы вот так — этим объятием, теплом тела Ричарда, его дыханием Гэвину в макушку. Запахом сандала, ставшим для Гэвина новой константой. Спокойствием, неожиданным и желанным — кто бы мог подумать, что он обретёт его в руках того, от кого столько бегал? Согласием, которого он жаждал с необъяснимой силой. Но на сто тринадцатом рваном ударе Ричард тихо произнёс: — Гэвин. Гэвин прикусил щёку со внутренней стороны: он знал, что Ричард скажет дальше и к чему это всё приведёт, но ему так мучительно, почти до скулежа не хотелось, чтобы Ричард начинал всё это заново… — М-м? — пробормотал он невнятно, жмурясь до боли, будто, если бы открыл глаза, всё прекратилось бы. Всё ведь и прекратится, да?.. Ричард вздохнул ему в макушку. Пробежался короткой осторожной лаской пальцев по затылку — Гэвин задрожал и прильнул к нему ближе, и он вовсе не был уверен, что в этой неконтролируемой искренней реакции следовало винить его сущность или природу. Может, ни в чём, что я чувствовал и продолжаю чувствовать по отношению к тебе, не было её вины. Может, я просто… — Нам всё равно придётся это обсудить, — прошелестел Ричард таким голосом, словно меньше всего на свете хотел обсуждать это. Гэвин его понимал. Гэвину тоже не хотелось. — Нужно ли? — усомнился он: то, что он понял для себя и о чём успел подумать за последние минуты, вовсе не требовало проговаривания вслух. Это было бы… неловко, и глупо, и неуклюже. Неужели нельзя было просто оставить всё то, что он готов был пообещать или предложить Ричарду, не озвученным? Такой вот прописной истиной, не нуждающейся в дополнительном объявлении? Ну пожалуйста… Но Ричард легонько сжал его плечо, вынуждая отстраниться — сразу стало холодно и неуютно — и поднять голову, встретиться взглядами. После этой его дебильной истерики и ещё более дебильных (и необходимых им обоим) объятий Гэвин, наверное, со стыда бы сгорел, увидь он в глазах Ричарда снисхождение, насмешку или, что было бы ужаснее всех прежних вариантов, сочувствие. Клянусь, я тебя за это никогда не простил бы. Но Ричард смотрел спокойно и уверенно, почти мягко, точно ласкал взглядом, Гэвин не знал, что люди — и в особенности этот сдержанный холодный человек — так умеют, как и не знал, что это окажется настолько приятным, он не должен был испытывать ничего подобного, ведь в самом деле не должен был, но всё-таки испытывал, и это вроде как… Меняло всё. Всё, во что он верил и чего хотел. — Нужно, — негромко констатировал Ричард. Помолчал, точно собираясь с мыслями. И медленно заговорил вновь: — Я… не ожидал, что ты будешь против моего перевода в другой участок. Признаться, был уверен, что только обрадуешься. Но, так или иначе, уйти будет правильнее всего. Я не собираюсь ни к чему тебя принуждать, и мне не нужно, чтобы ты делал что-то ради меня только из чувства долга или… — Ты совсем идиот? — перебил его Гэвин, как только сумел обрести дар речи и связать звуки в слова. Ричард моргнул и неуверенно отозвался: — Да нет вроде. — А мне кажется, что да! — рявкнул Гэвин и вновь подступил к нему вплотную, сжав кулаки. — Какого хера, Ричи? Ты что, думаешь, что я весь из себя такой благородный рыцарь, чтобы делать что-то, чего бы я не хотел, ради того, чтобы ты не уходил из участка? По правде говоря, я сделал бы что угодно, чтобы ты остался. Но дело не только в этом, и, обещаю, я прострелю тебе башку, если ты заставишь меня это озвучить. — Гэвин, — Ричард едва заметно поморщился. — Ещё несколько недель назад ты даже видеть меня не хотел и сам настаивал на том, чтобы я перевёлся в другой отдел. — Это было до того, как… — Гэвин отвёл взгляд и стушевался. Потом пожал плечами и, злясь на себя за нерешительность, а на Ричарда — за то, что заставлял его всё это говорить, пробормотал: — Я вроде как… познакомился с тобой поближе. Понял, что ошибался в тебе. У нас ведь вышло стать хорошими друзьями. Может, тогда… — Может, тогда — что? — безжалостно уточнил Ричард после очередной дрожащей паузы, оборвавшей окончание его фразы. Гэвин сжал зубы. Взглянул на него исподлобья, не зная, в чём подозревать: в издевательстве или в непроходимой тупости. Затем, вымучивая из себя каждое слово, прошептал: — Может, тогда у нас получится стать чем-то большим. Одна его часть — та, что много лет воевала за независимость и одиночество, зубами и когтями выцарапывая ему право жить так, как ему хотелось — воспротивилась этим словам, этому решению, которое он принял с такой поспешностью; но другая половина откликнулась волной одобрения и тепла, и самым страшным было то, что Гэвин уже не мог приписать эту реакцию омеге внутри него. Вроде как… не мог разделить их. Как будто мы вдруг стали одним целым, единодушным, слитным — на эти минуты. Ричард смотрел на него молча, и выражение лица у него было нечитаемое. Гэвин поёжился, передёрнул плечами и грубовато осведомился: — Скажешь что-нибудь? Ричард помассировал виски. Тяжело вздохнул. И, теперь глядя в сторону, тяжеловесно выплюнул: — Я… ценю твоё предложение. По правде говоря, Гэвин, мне очень хочется на него согласиться. «Так соглашайся!» — заорало что-то нетерпеливое у Гэвина в затылке. Ричард помолчал, словно собираясь с мыслями, а потом выдохнул: — Но мне не нужны подобные жертвы с твоей стороны. — Да какие ещё жертвы?! — заорал Гэвин, но Ричард, будто не услышав его, тихо продолжал: — Я знаю, что ты ко мне привязался. И я к тебе привязался — тоже. Гораздо больше, чем стоило бы, но разве я мог это проконтролировать? — он невесело усмехнулся, и всё его невыразительное бледное лицо пугающе дрогнуло. — Мне нужно было сделать это раньше. Пока это ещё не было для нас мучительным. Но я… думал, что смогу тебя переубедить. Что природа победит. Что ты сам придёшь ко мне — по собственной воле, а не в подобных обстоятельствах. И, подняв голову и взглянув на Гэвина в упор, мрачно добавил: — Я ошибся. Недооценил твою стойкость и не учёл, что у тебя могли быть желания и планы на жизнь, не включающие никакую Истинную Пару. Не включающие меня. И если раньше это казалось мне незначительным условием, которое я смогу изменить, а наше знакомство я воспринимал как неудачный старт, партию, которую ещё можно переиграть, то теперь… Он покачал головой. Гэвин гулко сглотнул, и его сердце подскочило к самому горлу и бросилось вниз, в рёбра, раненой птицей, когда Ричард безжалостно добавил: — То теперь я не хочу и не стану тебя ломать. Не имею права. Ты построил свою личность на отрицании того, кто ты есть. На подавлении омеги внутри тебя. На борьбе с социальным устройством, которое не воспринимало тебя всерьёз. Если я останусь, а ты пойдёшь на уступки и дашь мне то, чего требуют наши инстинкты, всё это окажется разрушено. Почему сейчас это волнует меня так мало? — Может, и не окажется, — хрипло возразил ему Гэвин, облизывая пересохшие губы. — Может… есть какой-то способ сохранить всё в тайне. Ведь ты продолжаешь оставаться единственным, кто ощущает мой запах. — Но я бы не поручился за то, что всё будет продолжаться так же хорошо и дальше, — парировал Ричард. — И ты это знаешь. Мы не можем быть уверенными в том, как будет вести себя твой организм. Насколько эффективными будут оставаться твои подавители. Они уже подвели тебя, и, если бы во мне осталось на крупицу меньше здравого смысла… Гэвин вздрогнул. Он мог представить себе в красках, что именно тогда произошло бы. И как он чувствовал бы себя после — каким разбитым он был бы теперь, если бы это случилось. Но дело было в том, что этого не произошло. Что Ричард совершил практически невозможное. Что тогда, в его квартире, Ричард пересилил себя, чтобы уйти; и пересиливал сейчас, проговаривая ему очевидные и беспощадные истины побелевшими губами. И всё в Гэвине считало это неправильным. Почти смертельным. Как будто он больше… не то чтобы не мог сопротивляться голодному зверю у него внутри, зверю, требовавшему Ричарда — его губы, его руки, его тяжёлое горячее тело. Как будто он больше не хотел. — А если… — он нервно сглотнул и вскинул голову, с вызовом уставившись прямо в чужие глаза, помедлил, решаясь, и наконец взял Ричарда за руку — тёплые пальцы, дрогнувшие в его судорожной хватке. — А если мы хотя бы попробуем? — А когда не получится, мне придётся уйти? — мягко уточнил Ричард, обласкав подушечкой большого пальца его напряжённую ладонь; как будто бы на автомате, не отдавая себе отчёта в том, что делает. — Гэвин, это трудно уже сейчас. А потом станет просто невыносимо. — Да почему не получится?! — с жаром запротестовал Гэвин, но Ричард покачал головой, на корню пресекая его возражения одним этим усталым движением, аккуратно высвободил руку и невыразительно, как манекен или робот, произнёс: — Слушай, я ведь тоже человек. У меня есть чувства, есть желания, есть гордость, в конце-то концов. И, в отличие от тебя, в том, что я ощущаю, очень мало от природы и от инстинктов. Я не хочу обманываться. Не хочу подпитывать надежду твоей жалостью. Это унизительно и больно, Гэвин. Почему ты говоришь так, как будто я тебя… — Что это значит? — упавшим голосом спросил Гэвин. Ричард взглянул на него со странной исступленной нежностью, отозвавшейся в Гэвине болезненным спазмом. И спокойно ответил: — Это значит «нет».