***
Психолог, рекомендованная ему доктором Уилсоном — доктор Томпсон, — оказалась средних лет бетой с короткой стрижкой и массивными очками, делавшими её самую малость похожей на черепаху. У неё был спокойный голос и уверенный взгляд, а ещё она не лезла с наскока Гэвину в душу, не пыталась вывернуть наизнанку все его сраные травмы, чего он подсознательно ожидал и боялся. — Вы большой молодец, что решились на психотерапию, — мягко сказала она, когда Гэвин сумбурно и сбито изложил ей краткий пересказ своей истории. — Надеюсь, я сумею оказаться для вас полезной. Но вы должны понимать, Гэвин, что львиная доля успеха зависит от вашего желания изменить своё мышление. Что, разумеется, будет непросто. — Да знаю я, — буркнул Гэвин, ёрзая в мягком кресле. Ему было неуютно, и он всё ещё не считал идею стоящей. — И, честно говоря, не особо жду, что эта психотерапия мне поможет. В общем, я не буду в претензии, если у нас ничего не получится. — Почему вы считаете, что ничего не выйдет? — спросила доктор Томпсон с улыбкой. Гэвин неопределённо пожал плечами: — Потому что я жил как бета, и меня это устраивало. Мне нравилось. А теперь я пытаюсь перестроиться на то, что всегда казалось мне неправильным. Так что… извините, конечно, за откровенность… сомневаюсь, что мозгоправ поможет мне осознать, какое это охренительное счастье — быть омегой. Миссис Томпсон рассмеялась и спокойно ответила: — Что ж, по всей видимости, нам с вами предстоит обсудить очень много всего. — Ну, как прошло? — негромко спросил Ричард, позвонивший ему пару часов спустя, когда Гэвин уже успел добраться до дома и теперь жарил яичницу. — Да не знаю, — пропыхтел Гэвин, которому пришлось зажать телефон между ухом и плечом, чтобы не уронить его в сковородку. — Вроде нормально. Расспрашивала про мать и про отношения с братом. Ну, знаешь, все эти классические приёмчики: объяснить всё детской травмой и предложить отпустить все обиды. — Уверен, что это тебе по силам? — рассмеялся Ричард, и Гэвин — опять — завис, застрял на этом звуке, непривычном и вместе с тем таком знакомом. — Допиздишься, и я расскажу ей, что ты меня газлайтишь, — угрожающе прошипел он, выключая огонь. — О-о-о, какие словечки пошли, — развеселился Ричард, и они потратили ещё добрых десять минут на беззлобные переругивания, в ходе которых Ричард трижды был назван абьюзером, а яичница безнадёжно остыла.***
Обстановка на экране накалялась, и Дарт Вейдер уже готовился произнести легендарное «Люк, я твой отец», но Гэвин был слегка (очень) занят для того, чтобы следить за этим историческим моментом. Занят, разумеется, Ричардом. Его горячими губами, его жадными поцелуями, восхитительной тяжестью его тела. Ричардом, вжимающим Гэвина в диван; Ричардом, вылизывающим его горло; Ричардом, заставляющим его сладко вздрагивать и давиться стонами, скулежом, мешаниной непереводимых звуков. Ричардом, притирающимся пахом к паху — можно было кончить от одного этого ощущения, даже не стягивая одежду, Гэвин, блядь, был готов, он мог бы поклясться, что если бы Ричард ещё сильнее сжал его бедро, которое стискивал, наверное, до синяков, если бы толкнулся резче и размашистей, имитируя секс… Он сам не понял, как это произошло. В какой момент Гэвин умудрился скрестить лодыжки на чужой пояснице, запутаться пальцами у Ричарда в волосах, выстонать в череду поцелуев что-то жалобное, очень напоминающее «ещё», он знал только, что не хочет, чтобы это прекращалось; что ему охренительно, до звёздочек под плотно зажмуренными веками хорошо; что он готов на всё, лишь бы Ричард издал ещё один полузадушенный хриплый звук удовольствия, который Гэвин только что поймал губами. Это было слишком, слишком здорово. Всё это. Но в тот момент, когда пальцы Ричарда сместились с его бедра на задницу, чувственно сжав, Гэвин… вроде как испугался. Чем ещё объяснялось то, с какой яростью врезалось в его рёбра разом ополоумевшее сердце и как всё в нём оборвалось? Он дёрнулся, застыл каменным изваянием — и тут же, обругав себя за эту малодушную демонстрацию страха, попытался расслабиться… но Ричард уже почувствовал его напряжение, убрал руку и шепнул в самые его губы: — Что-то не так? — Нет, я… — Гэвин судорожно выдохнул и прикрыл глаза. — Чёрт. Извини. Это… просто я… — Не готов? — подсказал Ричард. И меня так это злит. Гэвин разлепил ресницы, напоролся на внимательный взгляд, в котором не было ни намёка на раздражение, и несмело кивнул: — Да. Наверное, да. Не знаю, Ричи. Это… я понимаю, что всё это херня, но… Он не успел закончить: на его губы легла чужая тёплая ладонь, прерывая поток бессвязных оправданий. — Ты не обязан делать то, чего не хочешь или что тебя пугает, — тихо, но твёрдо проговорил Ричард, отстранившийся ровно настолько, чтобы теперь между ними возникла дистанция в одно прикосновение. — Я никуда тебя не тороплю, и мне вовсе не хочется, чтобы ты видел во мне насильника и врага. — Да я ничего такого в тебе не вижу, — пристыженно буркнул Гэвин: он чувствовал себя жалким. — Я просто… бля… это ведь, наверное, такая мелочь. И торопливо продолжил, задыхаясь от унизительного ощущения собственной никчёмности: — Я… чёрт, Ричи, я пиздец как тебя хочу. Хочу заняться с тобой сексом, хочу почувствовать, каково это, хочу окончательно стать твоим. Но при мысли об этом мне становится так… не могу даже описать. Будто я шагаю в пропасть. Я ведь половину сознательной жизни провёл, убеждая себя в том, что никогда не буду иметь ничего общего с омегами. В частности, не позволю себя трахнуть. И теперь мне… Он осёкся. Сглотнул сухой ком. Пробормотал слабым голосом: — Я всё испортил, да? Мгновение Ричард сверлил его пронзительным взглядом, не произнося ни слова, а потом вдруг пожал плечами и ответил так буднично, словно говорил о погоде или о покупке пачки яиц: — Тебе необязательно позволять мне это. — В смысле? — не понял Гэвин. Ричард помолчал. Затем прошёлся короткой осторожной лаской костяшек пальцев по его щеке и спокойно пояснил: — Мы можем ограничиться объятиями, поцелуями и прочими вещами, не предусматривающими секс вообще или конкретно секс с проникновением. Можем подождать — столько, сколько будет необходимо. Или… — тут он помедлил, и его лицо на мгновение потеряло своё извечное сдержанное выражение и сделалось каким-то беззащитным, почти испуганным. — Или, например, ты трахнешь меня. Гэвину показалось, что его обухом по голове огрели. Он точно не ослышался? Это была какая-то шутка? В таком случае — дерьмовая, блядь, Ричи, что за говно… — В с-смысле? — заикаясь, переспросил он. Ричард не отводил взгляда и больше не улыбался. Его ладонь, теперь лежавшая у Гэвина на груди, казалась напряжённой и тяжёлой. — В смысле, — повторил он тихо, но твёрдо, — я согласен на смену ролей. Возможно, это поможет тебе понять, что раскладка в постели — всего-навсего условность, и от твоей роли в ней не зависит ни то, кто ты, ни то, насколько ты важен, или ценен, или мужественен. — Скажи, что это прикол такой, — полузадушенно прохрипел Гэвин. Но Ричард безжалостно покачал головой: — Нет. Я совершенно серьёзен. — Ты… — Гэвину не хватало то ли слов, то ли дыхания, он даже не мог понять, чего больше. — Ты что, реально разрешишь мне… — Почему нет? — Ричард казался напряжённым, но в глазах его читалась непоколебимая уверенность, которая почему-то ввела Гэвина в ступор. — Если тебе это нужно… Мерзкий голосок в голове Гэвина ядовито заметил: посмотри-ка, он готов на это ради тебя. Образцовый альфа, самец и далее по списку — готов. А ты нет. Почему ты — нет? Ему стало дурно, и, злясь на себя и на этот голос, он неожиданно для себя самого процедил: — Знаешь, а давай. какого чёрта — Давай прямо сейчас. что я делаю Ричард моргнул. А следом — отрывисто кивнул: — В таком случае нам стоит переместиться в спальню. Не думаю, что диван — подходящее место для секса. — Супер, — пробормотал кто-то другой губами Гэвина. — Погнали. Ричард встал на ноги — высокий и широкоплечий, до безумия, до головокружения красивый. Гэвин поднялся тоже. Его трясло, как осину на ветру. В спальню Ричард вошёл первым. Гэвин ввалился следом, ориентируясь только на его широкую спину, идеально прямую и ровную, наверное, у Ричарда никогда не было проблем с осанкой, почему он был таким совершенным, боже, Гэвин думал о каких-то глупостях, всё это полное безумие, от первой буквы до последнего движения, какого хрена он творит и неужели он в самом деле собирается… — Ложись на кровать, — услышал он свой голос, и голос этот показался ему чужим. Ричард повиновался. Его бледное лицо было похоже на застывшую маску напряжения, готовую в любой момент треснуть, и Гэвину почти хотелось, чтобы она треснула. — Раздевайся, — приказал он. У Ричарда на скулах заплясали желваки. Ну же, подумал Гэвин с отчаянием, скажи, что всё это бред, что я заигрался, что ты этого не хочешь! Но Ричард ничего не говорил. Ричард расстёгивал рубашку — пуговицу за пуговицей, методично и неумолимо, и в тот момент, когда он расправился с последней и потянулся к ремню на брюках… — Хватит, — дрожащим голосом прохрипел Гэвин: в груди у него всё ныло и скулило, а к горлу подкатывал ком из слёз. — Хватит, это… это полнейший пиздец. — В чём дело? — спросил Ричард, сев на кровати. Гэвин пошатнулся и почти рухнул на покрывало рядом с ним, и Ричард сжал его запястья и повторил куда обеспокоеннее и напряжённее: — В чём дело, Гэвин? Тебе нехорошо? «Тебе нехорошо?» Будто это ему, Гэвину, предстояло нечто, что априори считалось унизительным для представителей его пола. Будто это он готов был пойти на подобную жертву ради своей бракованной, неправильной по всем параметрам Пары. Будто это он нуждался в защите. Его накрыло волной горечи, и отвращения к собственной жестокости, и бессмысленной, но всесильной нежности. Гэвин притянул Ричарда к себе с такой яростью, что они оба неуклюже, боком повалились на покрывало; вцепился в него так, словно от этого зависела его жизнь; прошептал, давясь глухими сухими рыданиями, на которые не имел права, но которые не мог больше сдерживать: — Ты полный придурок. И — следом, почти с надломом: — Я так тебя люблю. Произнести это вслух впервые оказалось неожиданно легко — намного легче, чем он когда-либо мог себе представить. Ричард обнял его в ответ — так, как обнимал всегда, сильно и надёжно, точно бессловно обещая оставаться рядом. И ещё долго гладил его по вздрагивающей спине, пока Гэвин безуспешно пытался собрать себя воедино.