Проклятье колдуна (Sorcerer's Bane)

Мерлин не был уверен, что было хуже: тот факт, что Ланселот и Гвейн стояли на страже у двери на случай, если он попытается сбежать, или выражение лица его дяди. Он привык к этой брови. Он часто делал что-то, чтобы заслужить её, по крайней мере, три раза в неделю, но он никогда не видел, чтобы выражение лица Гаюса было таким вялым и бледным. Казалось, что весь цвет покинул его лицо, пока кожа не стала такой же белой, как волосы. Единственным оттенком, который оставался, была слезящаяся синева его глаз. — Они знают? — прошипел Гаюс, рукав его мантии затрепетал, когда он широко взмахнул рукой. — Мерлин! Какая часть «держи это в секрете» ускользнула от твоего понимания? — Не то чтобы у меня был выбор, — возразил Мерлин, и его голос заскрежетал в горле. Он сглотнул, пытаясь прогнать комок эмоций, скрутившийся под его кадыком. Он знал, что гнев его дяди вызван страхом, но от этого переносить его было ничуть не легче. — Он действительно не выбирал. — Слова Ланселота были произнесены так, чтобы успокоить. Гаюс бросил на него мрачный, разъяренный взгляд, прежде чем впиться взглядом в Гвейна, который поднял руки в знак капитуляции, поджав губы в обещании молчать. — Выбор есть всегда, — пробормотал Гаюс, качая головой. — Я полагаю, раз ты здесь, а не возвращаешься ко мне домой по частям, Артур, по крайней мере, ничего не заметил? — Эм… Вторая бровь Гаюса приподнялась, присоединившись к первой, и он потянулся за спину, нащупывая табурет, на который можно было бы сесть. — Артур тоже знает? И он не…? — Старик махнул рукой, показывая, что голова Мерлина всё ещё у него на плечах и он не превратился в кучку пепла. Слова, казалось, ускользали от него, и его ноздри раздулись, когда он сделал глубокий вдох. — Я думаю, вам лучше начать с самого начала. — Он сердито посмотрел через плечо на Гвейна и Ланселота. — Вам всем, и ничего не упускайте. Между паузами Мерлин позволил Ланселоту и Гвейну заполнять пробелы. Гаюс внимательно слушал, и по мере того, как рассказ продвигался, выражение его лица становилось всё более озабоченным. К тому времени, как Мерлин дошёл до части о клейме, он уже потянулся за своей сумкой для лечения, указывая на меха, которые скрывали тело Мерлина от посторонних глаз. — Сними это и сядь; дай мне взглянуть на тебя. Мерлин неохотно сделал, как ему было сказано. Даже здесь, когда за спиной у него в очаге ревел огонь, ему было холодно, и к тому времени, как он сбросил последний мех, он дрожал так сильно, что у него стучали зубы. Гаюс бросил на него мрачный взгляд из-под нахмуренных бровей, его обветренная ладонь легла на лоб Мерлина. Это было мягкое, отеческое прикосновение, и Мерлин, не раздумывая, прижался к нему, испустив тихий вздох облегчения. — Перечисли свои симптомы. Расскажи мне всё, что причиняет боль. Мерлин бросил быстрый взгляд на Ланселота и Гвейна, которые переступили с ноги на ногу, скрестив руки на груди и упрямо нахмурившись, давая понять, что они никуда не денутся. — Запястья, горло, рука, голова. — Мерлин поморщился. — Рёбра. У меня болят ноги… — Возможно, было бы быстрее сказать мне, что не причиняет боли, — пробормотал Гаюс, и слабая улыбка смягчила остроту его слов. — Сначала самая тяжелая травма. Покажи мне клеймо и расскажи побольше об ошейнике. Мерлин запинался в своих объяснениях, тратя меньше времени на то, как выглядел металл, и больше на то, что он при этом чувствовал. По крайней мере, здесь, в этих стенах, он чувствовал себя в большей безопасности, рассказывая о своей магии. Комнаты Гаюса всегда были его убежищем, и этот раз не стал исключением. — Я не мог дотянуться до неё, пока был надет ошейник. Мне казалось, что моя магия находится по другую сторону стены. Это было больно. — Это было преуменьшением века, но он не мог найти слов, чтобы объяснить эту черную, гниющую дыру внутри себя или острые кусочки агонии, которые пронзали его с каждым бессмысленным вдохом. — Иногда мне казалось, что я тону. Я едва мог дышать. Оу! — Мои извинения. — Гаюс поджал губы, мрачно глядя на опухшую рану на плече Мерлина. — Я боюсь, что всё станет ещё хуже, прежде чем станет лучше. Нам нужно очистить его от корочки: удалить обуглившуюся кожицу, которую невозможно восстановить, и дать мясу подышать. Со временем заживет, превратившись в шрам, хотя, боюсь, он никогда не исчезнет. Мерлин посмотрел вниз на рану, приподняв другое плечо в нерешительном пожатии. В эти дни шрамы были частью жизни, даже с его магией, помогающей исцелять худшие из его ран: если её можно было убедить сотрудничать. Прямо сейчас он едва ли доверял ей, чтобы зажечь свечу, не говоря уже о том, чтобы излечить разорванную плоть или что похуже. — Всё в порядке. Просто делай то, что нужно делать. — Это не будет безболезненно. Кривая улыбка тронула губы Мерлина. — Исцеление никогда не бывает лёгким. Гаюс грустно усмехнулся, поднимаясь на ноги, шаркая вокруг и собирая необходимые ему инструменты. — Горячей воды, если можно, Гвейн, — приказал он, указывая скрюченными пальцами на котёл, который кипел на огне. — Ланселот, мне нужно, чтобы ты крепко держал Мерлина. — Возможно, я смогу помочь с этим. Мерлин посмотрел в сторону двери и невольно улыбнулся, увидев Артура, стоящего на пороге. Он выглядел усталым, как будто усилия и изнеможение от путешествия наконец-то настигли его. Либо это, либо испытание разговором с Утером взяло своё. Никто не последовал за Артуром, когда он вошёл в комнату, закрыв за собой дверь и снимая перчатки. Он всё ещё был одет в кольчугу, с мечом на бедре, но в нём не было ничего царственного, когда он повернулся к Гаюсу с явной заботой в голосе. — Как он? — Он будет жить, сир, — пообещал Гаюс. — Насколько я увидел, никаких признаков инфекции нет, и теперь, когда он вернулся домой, будет легче сдерживать её. — А как насчет его магии? Гаюс чуть не споткнулся о подол своей мантии, но скрыл своё удивление, озадаченно нахмурившись. — Его магия, сир? Мерлин скривился, молча умоляя Артура заткнуться. Придурок увидел его лицо и не мог не понять, что он имел в виду, но всё равно продолжал: бельевой столб! — Всё изменилось с тех пор, как он освободился от ошейника и кандалов. С тех пор, как он разрушил крепость. — И расправился с бандитами. — Гвейн пожал плечами, быстро извинившись перед Мерлином. Все рыцари слышали различные лекции Гаюса, но чаще всего все они сводились к одной и той же истине: не скрывайте ничего от врача — это вполне может стоить вам жизни. — Он слаб и шатается, но когда он творит заклинание… — Становится только хуже. — Артур непримиримо скрестил руки на груди. — Сначала мы все подумали, что он перестарался в Киррикэрне, но это было несколько дней назад, и лучше всё равно не стало. — Я понимаю. — Гаюс бросил тяжелый взгляд в сторону Мерлина. Он, шаркая, вернулся к себе, принялся мыть свои инструменты в горячей воде, которую принес Гвейн, и раскладывать их на чистой полоске ткани. — Есть ли что-нибудь ещё, что я должен знать? Он склонил голову набок, и под этим суровым фасадом Мерлин смог разглядеть тень его беспокойства. Это была неизведанная территория для них обоих. За всё время, что он пробыл в Камелоте, единственной вещью, на которую они оба могли положиться, была сила его власти. Возможно, он не всегда знал, как этим пользоваться, но оно никогда его не подводило. Ни разу. До сих пор. — Нет. Больше ничего нет. — Ты вообще можешь колдовать? — спросил Гаюс, потянувшись за пинцетом и нежно сжимая руку Мерлина рядом с клеймом. Как будто он подал какой-то сигнал, Артур и рыцари придвинулись ближе, готовые при необходимости удержать его на месте. Гвейн и Ланселот пока не протягивали руку, но Артур положил свою правую руку на здоровое плечо Мерлина, быстро сжав его в знак ободрения, когда Гаюс приступил к работе. — Да. Мелочи, но они отнимают у меня много сил. — прошипел Мерлин, стиснув зубы, когда Гаюс начал очищать и срезать обугленные края кожи. Сначала было не так уж больно, но боль накапливалась слоями, усиливаясь до тех пор, пока не стало невозможно думать ни о чём другом. Его пальцы сжались в кулаки, дыхание стало прерывистым, когда он попытался подавить желание отстраниться. Всё его тело сотрясалось от усилия, и он крепко зажмурился, проглатывая напряженные, пульсирующие звуки боли, которые пытались вырваться из него. — Спокойно, — подбодрил Гаюс, его голос больше не был суровым, а был отеческим и добрым. — Теперь уже немного. Звон сдвигаемой кольчуги прозвучал у него в ушах, и он почувствовал, как Артур пошевелился, опускаясь на колени рядом с ним. Он не произнёс ни слова, когда оторвал пальцы Мерлина от его колена и переплел их в своей хватке, кожа к коже, тёплые и сильные. Это был якорь, за который Мерлин мог уцепиться, и его рассеянный разум сосредоточился на мозолях на пальцах Артура, а также на гладкости кожи между ними: руки, которые не знали, что такое скрести и подавать. И всё же он был здесь, на коленях, предлагая поддержку, в которой Мерлин так отчаянно нуждался, пока Гаюс снимал последние кусочки омертвевшей кожи с поверхности ожога. — Мне нужно вымыть рану, чтобы убедиться, что на ней не осталось грязи, — пробормотал Гаюс, его слова были полны извинений. — Прости, мой мальчик, но всё почти закончилось. Мерлин приоткрыл рот, чтобы ответить, пообещать дяде, что всё в порядке, но мягкое прикосновение чистой влажной ткани лишило его дара речи. Его рука вспыхнула от соприкосновения, снова обжигая всё тело, и отделённые части его магии обрушились на него подобно волне, лишая дыхания и наполняя его до краев. Две линии обжигающего жара пробежали по его рукам от запястья к плечу. Другая полоснула его по горлу, как кинжал, пронзая тело насквозь и вонзаясь в грудь. Мучение оставило его слепым и задыхающимся, согнувшимся пополам, когда сила ударила по его коже. Это ужаснуло его, это жестокое возмездие за его магию. Это заставило его вспомнить об обгоревших трупах в подземелье цитадели, искореженных до неузнаваемости, даже когда другие бандиты погрузились в свой последний сон наверху. Здесь этого не могло случиться. Только не в Камелоте. Не после всего, что он обещал Артуру! Слёзы защипали на его ресницах, когда сухожилия на шее натянулись, напрягаясь от усилия обуздать силу, которая бурлила в нём. Внезапно волшебство исчезло. Его отсутствие заставило Мерлина пошатнуться, и он втянул в себя воздух, чувствуя, как сдавленные, ноющие всхлипы застревают у него в горле. Он не хотел открывать глаза — не хотел видеть, что он сделал со своими друзьями и замком, который они называли домом. Если бы он не сидел, он был уверен, что упал бы на пол, его измученное тело было слишком измучено, чтобы поддерживать его. Вместо этого он съежился там, где сидел, едва замечая голоса вокруг себя или сильную руку, прижимающуюся к его щекам и лбу. Кто-то приподнял его подбородок, но это был знакомый голос Артура, произносящий проклятие, которое, наконец, заставило Мерлина моргнуть, его зрение затуманилось и прояснилось, когда он попытался вглядеться в комнату. Не было ни огня, ни пепла, ни изуродованных трупов, ни камня, превращённого в руины. Вместо этого казалось, что все до единого баночки и флаконы, флакончики и чаши Гаюса наполнены светом: магия стала реальной в сотнях ослепительных оттенков. Это было похоже на что-то из сна, и если бы Мерлину не было так чертовски больно, он бы посмеялся над этой красотой. Вместо этого он изо всех сил пытался сосредоточиться на зрелище, в то время как его плоть горела и пульсировала. Он чувствовал тёплые тела позади себя и крепкие руки на своих плечах: Ланселот и Гвейн удерживали его от падения со скамейки. Артур всё ещё держал его за руку, сжимая так крепко, что Мерлину стало больно. Он придвинулся ближе, или, может быть, Мерлин наклонился, прислонившись к плечу Артура. — Мерлин? Мерлин, скажи что-нибудь! — Ой, — прохрипел он срывающимся голосом. Всё его тело, с головы до ног, болело, чистое клеймо больше не было причиной его агонии. Вместо этого она распространилась наружу, оставив его чувствовать себя ни на что не годным. Он не утруждал себя попытками сказать кому-либо, что с ним всё в порядке. В этом не было никакого смысла; не после того, как они все стали свидетелями такого. — Это необычные раны. — Гаюс погладил тыльную сторону левой руки Мерлина, обнажив хрупкий свод его запястья. Там, где всего несколько мгновений назад не было ничего, кроме полосы сырой, воспалённой плоти, теперь блестела кровь, поразительно красная. Но даже это, каким бы ужасным это ни было, можно было считать естественным. Чего нельзя было сказать о чёрных линиях, ползущих вверх по его руке, разветвляющихся, как виноградные лозы, по мере того, как они поднимались всё выше, рисуя тёмные чернила на пергаменте его кожи. — Здесь то же самое, — пробормотал Артур хриплым и напряженным голосом, когда он переместил хватку, чтобы показать правую руку Мерлина. Его бледные глаза метнулись к лицу Мерлина, мрачному от неуверенного страха. — Как и его шея. Гаюс, что с ним происходит? Тонкие губы Гаюса исчезли, когда он плотно сжал их, его старое лицо прорезали глубокие морщины неуверенности. Он посмотрел сначала на Артура, а затем на Мерлина, его волосы зашелестели по мантии, когда он покачал головой. — Мне жаль, сир. Я понятия не имею.