Серебряная нить

Говорят, у всего сущего есть душа. У людей – это то, что определяет нас: личность, характер, чувства, эмоции… Человечность. То, что заставляет испытывать жалость, сострадание, любовь… Что делает нас «людьми». Но ещё, именно в душе хранится магия. Вот почему даже у камней, деревьев, воды она есть. В самых невинных, на первый взгляд, простых творениях природы, как и в самых зловещих и тёмных произведениях человека. Она течёт во всём, издаёт собственные звуки, имеет каждая свою ауру и вибрирует на разной частоте. Магия везде, весь мир переполнен ею. И в волшебнике она напрямую зависит от эмоций, а эмоции - от неё.     Всё непрерывно связано тонкой серебряной нитью.    Оминис полагал, что в каком-то роде даже сама душа и есть магия, хотя и не мог объяснить почему тогда маглы и сквибы не способны использовать волшебство.    Тоже магия?    В таких вещах он относил себя скорее к агностикам, не отстаивая какую-либо теорию или веру, не имея возможности доказать её самостоятельно или получить эти доказательства извне, но очень любил размышлять об этом, узнавать что-то новое и с интересом наблюдал, как меняется собственное мировоззрение. Насколько уж юноша был упрямым, властным и непреклонным, однако собственные убеждения никогда не определяли его и не управляли им.    Таких, как он, Оминис никогда не встречал. С самого рождения, ещё до полноценного формирования собственной личности, ему уже говорили, что он иной, правда из уст семьи, это звучало скорее, как оскорбление, нежели констатация факта. И юноше не сразу удалось осознать, смириться с тем, что причина его слепоты, на самом деле, не является чем-то существенным для него самого. А тем более, если это всего лишь последствия десятилетий кровосмешения в его роду.     В действительности никто и не подозревал, кем он родился. Для всех Оминис Гонт был лишь слепым мальчиком, обычным чистокровным волшебником, очередным наследником Салазара Слизерина, которому передался его редкий дар – способность к парселтангу. Какая ирония: из всей его семьи - родителей и пятерых детей, благородных, безупречных, изысканных и чистокровных аристократов, - он один родился с физическим изъяном и при этом, всё равно, был достойным унаследовать эту способность. А возможно, и не только её, юноша ещё сам до конца не понимал своих возможностей.    Он слепой, но всегда видел больше остальных: ощущал, слышал, как магия «разговаривает» с ним на её собственном языке. Конечно, о таком рассказать никому он не мог, даже среди волшебников сумасшествие считалось нормальным в довольно ограниченном объёме, а ещё один «позор» на свою семью навлекать Оминис не решался, достаточно было и его существования.     Многие бы посчитали рождение Гонтом проклятием, злым роком, наказанием свыше. Оминис к пятнадцати годам уже был умён настолько, чтобы видеть в этом свои привилегии. Конечно, ему, как и многим с подобной судьбой, не хватало той искренней, любящей семьи, о которой часто пишут в сказках, но тут у него была своя теория.     Мир не любит хаос и всегда стремится к гармонии, равновесию, балансу, который существовал всегда, шёл рука об руку с магией. Ничто не даётся даром и не пропадает бесследно. Так и Оминис, получил взамен нечто не менее ценное: Гонты закалили его, не сделали чёрствым, как они сами, но достаточно сильным, чтобы справиться с любыми трудностями. Заставили взрастить и отстаивать свои принципы, даже если кому-то они покажутся плохими или неправильными. Вопреки их равнодушию и хладнокровию, он вырос человечнее их всех вместе взятых.    Блондин предпочитал считать, что он полностью соответствовал своему имени, это все остальные Гонты до него не дотягивали. Он никогда не бахвалился им, но и не отрицал своей принадлежности к этому роду, не пытался скрыть этот факт. Никогда не опускался до уровня своих обидчиков, если те принимались акцентировать на этом внимание, чтобы оскорбить в ответ, или ещё хуже – бросаться в драку, тут равнодушие Гонтов играло ему на руку. Идиот не виноват, что он идиот. Но упаси их Мерлин перейти ему дорогу… более злопамятного человека, пожалуй, не найти. Оминис не кидался сломя голову мстить, но пригрозить чрезмерно надоедливым какой-нибудь извращённой расправой не упускал возможности. Заодно лишний раз убедиться, что он всегда находится в доминирующем положении.     Несдержанность он в себе терпеть не мог, ведь угрозы или месть не приносили какого-то морального удовлетворения или пользы, хоть, в его исполнении, всегда были искусными и справедливыми. Но порой наблюдать было очень комично, как напыщенная уверенность в превосходстве очередных остолопов испаряется в мгновение, словно испуганный дирикол.    Подшучивать над другими, да и над собой, Оминису нравилось, но чрезмерная серьёзность характера не давала ему в полной мере ослабить самоконтроль. Он почему-то считал, что такое развязное поведение не воспримется правильно, поэтому большинство людей даже не знали, что юноша вообще умеет улыбаться. Но тут он тоже видел свои плюсы: меньше располагал к себе и поддерживал таинственную, холодную ауру нелюдимого наследника великого тёмного мага. Если приходилось выбирать между шумной компанией и одиночеством, он всегда склонялся к последнему, чрезмерное внимание всегда ему претило. Возможно, дело было в том, какое именно внимание ему всегда уделяли: большинство не пытались с ним подружиться, а лишь посмеяться, поиздеваться, унизить. Но за столько лет, он уже привык к одиночеству, Себастиан восполнял недостающее звено социализации в его жизни сполна, и этого было достаточно.    Однако, изначально, их было трое: близнецы Сэллоу и Бёрк. Если с Себастианом и Анной они познакомились по прибытии в Хогвартс в их первый год, и ещё перед распределением успели сдружиться, то Бёрк попала в их компанию намного позже и совсем случайно. Эту нелюдимую девочку Оминис заприметил сразу же: она с первого вечера держалась в стороне от остальных, но привлекла внимание не её отстранённость, а то же, что спустя пять лет и в другом новеньком ученике – странная, непохожая ни на чью другую, аура. В первый раз она едва мерцала, и порой юноше казалось, что у него разыгралось воображение.     Гонта предпочитали чаще не трогать, будучи наслышанными всяких леденящих кровь сплетен о его семье. Над Бёрк же, хоть она и была «из чистокровных», никто не гнушался поиздеваться. Ходили слухи, что её отец женился на грязнокровке - даже такой причины было достаточно. А ещё близнецы подметили странный феномен - её волосы были неестественного синего цвета. Если до их знакомства Оминис считал, что в его жизни слишком много притягательных причин для неадекватного внимания идиотов, то после встречи с ней, быстро понял, что это далеко не предел.    Блондин не решался заговорить с ней. До конца не понимал, что она из себя представляет и чего от неё стоит ждать, но в один момент, видимо, сама судьба вмешалась.     Когда они направлялись на занятие, в одном из узких, тёмных коридоров, старшекурсницы облили Бёрк чернилами. Кому-то не понравилось, что девочка выделяется из толпы даже внешне. В отличии от Оминиса, близнецы не обладали таким самоконтролем: Себастиан сразу погнался за обидчицами, а Анна принялась помогать гриффиндорке. С одной стороны, юноша предпочёл бы не вмешиваться, но и оставить её там у стены, в слезах и перепачканной чернилами было бы слишком жестоко.     Он до сих пор иногда вспоминал этот момент и всё ещё не знал, как бы поступил, благо, этот выбор за него сделали друзья.    Они вчетвером нашли некую отраду друг в друге. Жизнь каждого была так или иначе чем-то повреждена: искалечена смертью родителей, жестокостью и безразличием семьи или издёвками из-за того, на что повлиять они никак не могли. Но вместе они чувствовали себя полноценными, дополняли и принимали друг друга такими, какие есть…     Пока Себастиан, как обычно, всё не испортил.     Самым ценным для Оминиса всегда было далеко не деньги, не власть, не то, что можно купить, а нечто столь эфемерное и хрупкое, что даже руками не потрогать – доверие.     За всю свою недолгую жизнь юноша усёк одну простую истину: доверие слишком ценное, чтобы им разбрасываться. Собственная семья стала отличным этому примером: хватило одного непростительного. Безразличная мать присоединилась к списку из братьев и сестры на бессрочное изгнание из круга его общения, ну а с отцом в итоге отношения немного стабилизировались. Может потому, что он не поддержал гениальную идею старших отпрысков пытать магла в собственном доме, который находился на виду у всех, а крики мог кто-то услышать… Каждый получил равноценное наказание. Но сам Оминис не чувствовал себя отмщённым, о нём никто и не вспомнил, когда на кону была репутация семьи.    В отличии от матери отец хотя бы изредка участвовал в жизни бракованного сына и всегда откликался на его просьбы, иногда даже бесплатно, но чаще, конечно, за услугу в ответ. Такие деловые отношения с ним не были образцом идеала, но вполне устраивали обоих. Зато научили юношу, что в этом мире всё имеет свою цену и даром ничего не бывает.    Ещё одним доказательством тому, что люди не заслуживают доверия, был Сэллоу. Они дружили с первого курса, и по наивности своей, Оминис не сразу уяснил как мир устроен, но Себастиан своим раздолбайским характером быстро это поправил. Сначала это были мелкие, незначительные проделки, которые не возымели должного эффекта. Затем, из-за своего любопытства, впервые потащил юношу в запретную секцию библиотеки, где первогодок, конечно же, мгновенно поймали. И всё бы ничего, если бы шатен не наврал, что у него есть разрешение.     Этот его жалостливый, умоляющий тон, который всегда заставлял идти на поводу, с годами начал понемногу раздражать. Сэллоу не был плохим. Он просто был недостаточно умным. Эксцентричным. Импульсивным. Хитрым. Двуличным. Каким угодно, но дурости в его кудрявой башке хватало с лихвой. Оминис принимал все его недостатки, но мириться с тем, как он растрачивал весь свой потенциал на идиотские затеи, которые с треском проваливались одна за другой, было довольно трудно.     А потом Себастиан поцеловал его. Для Гонта это стало настоящим шоком. Мало того, что мысли об их отношениях в таком ключе его никогда не посещали, он и вовсе, в свои тринадцать лет, не задумывался о какой-либо романтике и девочками не интересовался. Это был настолько дурацкий поступок, что хуже и не придумаешь. Хотя нет, придумаешь: на следующий день притвориться, что ему всё приснилось. Вот только Оминис в ту ночь не мог и глаз сомкнуть, терзаясь в сомнениях и вопросах всерьёз шатен или нет, и до изнеможения копался в себе, не понимая, что чувствует к Себастиану на самом деле. Этот говнюк заставил испытать настолько неприятное чувство неизвестности, настороженности и неуверенности, которых хватило с лихвой, чтобы раз и навсегда перестать доверять ему.     Когда Дин спросил, был ли Оминис влюблён в Себастиана, у него даже не нашлось ответа на этот вопрос. Он сам не знал. Если сравнивать с чувствами к Макмиллану, то нет, но и чисто дружескими их назвать сложно. Сэллоу скорее, как любимый брат, которого Оминис никогда не хотел. Он ощущает свою ответственность за него, ведь этот болван совсем пропадёт один.     Блондин периодически задавался вопросом, почему они всё ещё дружат, ведь общего у них не так много. Несмотря на то, что доверия Себастиан больше не вызывал, это не значило, что и другом он был плохим, совсем нет. Он никогда не задавал лишних вопросов, никогда намеренно не пытался подвести или предать. Язык у него, конечно, отлично подвешен, но он всегда, в любой ситуации, был на стороне Оминиса. Пока не прокляли Анну. Переломный момент, когда довольно забавные недостатки Себастиана обострились до предела и стали несносными.     Оминис не мог его за это винить, она ведь его сестра. Не просто сестра, а сестра-близнец. Насколько юноша слышал, у таких существует особая связь, и поговаривают, что они даже чувствуют настроение и боль друг друга. Себастиан на вопрос об этом, как обычно отшутился, но юноша иногда улавливал его странные резкие перемены в настроении и поведении. Учитывая, как шатен «любил» откровенничать о чём-то личном, Оминис не исключал возможности, что парень просто не хочет об этом говорить. Он почему-то очень не хотел показаться действительно уязвимым.     За всё время, что они знакомы, его прорывало лишь пару раз, в остальное же время Себастиан никогда не вёл себя искренне, не переставал требовать к себе внимание и давить на жалость, но это всё было словно постановой на публику, для своих личных целей. С его тягой к тёмной магии усилилась и тревога. В некоторые моменты казалось, что Сэллоу напрочь отшибает здравомыслие, и, если бы не появился Дин, всё могло обернуться куда плачевнее.     Несмотря на то, каким диким брюнет порой был, совсем неопытным в построении отношений с окружающими, он в мгновение располагал к себе людей, сам того не замечая. Поначалу, Оминис думал, что это его «древняя магия» так влияет на окружающих, но было и что-то ещё, что-то, чего он сам не мог понять. Не удивительно, что и Себастиан потянулся к нему. Робертс, Рейес, Свиттинг, Онай… он чувствовал, видел, как они все смотрят на него.    Может, был бы я зрячим, тоже так бы смотрел. Как-то… Трепетно.    Но, в отличии от остальных, даже без зрения, Оминис видел в нём нечто большее, чем просто одарённого новенького с невероятной силой. Та аура, что витала вокруг парня, его тихий, слегка дрожащий голос, пытающийся не выдать, как всё вокруг ново и непривычно для него, теряющий всю свою уверенность и стабильность, стоит только Оминису заговорить с ним. Эта неподдающаяся контролю несдержанность, пылкость, в контрасте со страхами перед публичным проявлением чувств, перед одиночеством, перед собственной уязвимостью. Он таил в себе столько всего, удивлял непредсказуемостью и нечитаемостью, что юноша порой сомневался, что Дин настоящий, а не плод его воображения.     И вновь возник вопрос доверия. Слизеринец не планировал впускать в свою жизнь кого-то нового, но Макмиллан застал его врасплох... всем.     Когда Оминис ему представился, ожидал любой реакции, но не полного безразличия. Парень словно не расслышал его фамилию, чем вызвал лёгкое замешательство. Такое с Гонтом, сыном «известной, жестокой и богатой семьи, наследником самого Салазара, мать его, Слизерина», случалось впервые. Пришлось повторить. Хотел сразу расставить все точки над «і». Ни к чему была эта любезность и учтивость. Новенький выпалил лишь такое же непонятное «понятно», и ещё больше вогнал своей фразой, что они «братья по несчастью», в ступор. А потом изящно слинял, оставив наверняка с дурацким ошеломлённым выражением лица.    Его манила эта неизвестность, этот странный, не похожий ни на кого, парень с необычно яркой аурой. Он будто светился. Куда бы слизеринец не пошёл, сразу замечал его в толпе. Даже для него, не обладающего зрением, Дин Макмиллан выделялся везде, сам притягивал к себе внимание. Из-за этого свечения, блондину было труднее читать его, понимать заранее, что у того на уме, это раздражало и привлекало одновременно, ведь впервые человек перед ним оказался полностью непредсказуемым. Приходилось полагаться не на собственные умения и опыт, а лишь на знания психологии и поведения, которые в основном применяют маглы, а с ними он был знаком довольно поверхностно и то и дело путался в собственных выводах.    Оминис снова остался растеряно стоять перед нелёгким выбором. И снова его сделали за него.    В отличии от случая с Бёрк, тут он не удивился, что новенький привлёк внимание Себастиана, юноша подозревал, что шатен тоже ощутил эту необъяснимую силу, исходящую от него.     На самом деле, выбор был не в том, пускать Макмиллана в их тесный круг общения, а брать ли под контроль влияние Сэллоу на новенького. Оминис предчувствовал, что, если всё пустить на самотёк, шатен с его поддержкой вовсе выйдет из-под контроля, а этого допускать было нельзя.     И настолько сосредоточившись на этой цели, он и сам не заметил, как вынужденное отвлечение внимания Дина от Себастиана на себя, стало необходимостью, а внутри что-то переворачивалось каждый раз, как новенький произносил его имя. И что самое неловкое, Оминис заметил, что он никогда, с самого первого дня, не звал его по фамилии, как других. Снова выбил из равновесия, равнодушно перешагнув стадию знакомства, поставив себя вровень с Себастианом, хотя они были знакомы «пять минут».     Блондин начал теряться в своих чувствах, не понимая, что с ним происходит, если после поцелуя Сэллоу, он так и не смог определить, нравится он ему или нет, то тут эмоции свалились лавиной, мгновенно разграничив дружбу и нечто большее. И как бы Оминис ни пытался отмотать себя до момента осознания этих чувств, поделать уже ничего не мог. Сопротивляться было бесполезно.     Вместо того, чтобы приглядывать за Себастианом, он всё больше бесился, потому что понимал – его шансы ничтожно малы, и начинал срываться на Дина, виня его в этом, потому что тот продолжал себя вести, как ни в чём ни бывало. По-прежнему непринуждённо и ласково называл его по имени и сводил с ума своим искренним, чутким отношением. Это лишь непозволительно вселяло ложные надежды. Оминис стал всему искать оправдание, не хотел верить и доверять даже себе.     Если бы не Дин, он бы так и не признался, до последнего бы подавлял в себе эти чувства. Возможно, где-то в глубине души, он просто был травмирован семьёй настолько, что считал себя не заслуживающим любви.    Хоть он и способен сочувствовать и сопереживать, слизеринец не любил проявлять свои чувства, не хотел подпускать слишком близко. Поэтому и не поверил его признанию. Начал судорожно искать очередное оправдание, логичное объяснение, не пытаясь даже принять его, сразу бросившись в отрицание. И Дин покорил его второй раз, когда вместо слов, просто поцеловал. Оминис не подозревал тогда, насколько парню было страшно на самом деле. Его самого переполняли эмоции настолько, что он уже хотел хотя бы взять себя в руки и просто успокоиться. Внутри, словно прорвало плотину, которую он так усердно выстраивал всё это время. И, если Дин продолжал терзаться сомнениями и сражался с собственной неуверенностью и дальше, то блондин отбросил всё именно в тот момент.    Оминис никогда не предполагал, что влюбится. Раньше он считал, что не создан для отношений, слишком умный, слишком придирчивый… Секс его не интересовал, даже похабная литература не возбуждала. Как ему и внушили, считал себя другим. В то время, как Себастиан с одноклассниками обсуждали у кого из девушек, насколько выросла грудь за лето, юноша читал «Божественную комедию» Данте и развлекал себя размышлениями о том, кто какой круг ада заслужил.     Но всё резко развернулось на сто восемьдесят градусов, когда появился Дин. Теперь всё было важно и интересно. Кожа горела от его неловких прикосновений, а сердце стучало так громко, что казалось вот-вот выпрыгнет из груди. И всегда хотелось ещё. Чаще слышать его голос, прикасаться, целовать. Не отпускать от себя ни на шаг. Требовалось невероятно много усилий, чтобы держать себя в руках и не напугать его своим напором. Оминис не хотел мириться с этим, но понимал, что нажмёт сильнее, и парень сбежит. Поэтому терпел. Хитрил. И ждал.    Этот невероятный парень стал целым миром для него, воплотив в себе всё то, чего ему так не хватало. Родственная душа. Оминис погряз в этих чувствах полностью, не оставив себе ни шанса на спасение. Дин стал для него всем, и он без раздумий сделал бы что угодно ради него. Поэтому, когда объявилась Лина с маховиком, блондин понимал, что назревает нечто серьёзное. Угрозы от Руквуда и Ранрока и так были ощутимы, но теперь всё стало резко слишком реально, и нужно было действовать быстро.    С Линой всё обернулось не лучшим образом из-за него самого, он это прекрасно понимал. Юноша чувствовал в ней угрозу. Не намеренную и прямую, нет. Кроме припадочной неконтролируемой ярости, она не была плохим человеком, не желала намеренно кому-то зла. Но то, что бурлило в ней было опасно. Он уже чувствовал это раньше и знал, что, если эти двое столкнуться в реальном противостоянии не на жизнь, а насмерть, никому не выжить. С Дином он ещё мог совладать, потому что он к нему прислушался, но вот с ней… она в пылу прикончит и Себастиана, даже сама того не понимая. Он ей не доверял. Оминису не нравилось, как он поступил с Линой, но лучшего выхода он не нашёл, если бы позволил ей исчезнуть, забыл бы всё, и ничего не изменилось бы. Из двух зол пришлось выбрать меньшее. И сделал бы это снова.    Доверие было непозволительной роскошью для него и после Себастиана, он очень тщательно обдумывал свои решения.        Оминис сидел у камина музыкальной комнаты. На глазах всё ещё чувствовалась повязка, а руки по-прежнему предательски дрожали, сжимая палочку так крепко, что юноша аж дёрнулся, заблаговременно осознав, что может сломать её. Столько всего кипело внутри, хотелось просто разнести всё вокруг в клочья. Не удивительно, что заколдованный матерью, на настроение входящего, рояль, даже не пикнул, иначе Гонт, несомненно, начал бы с него.    Повязка неприятно липла к вискам, но юноша всё ещё страшился её снять. Давно он не чувствовал такого леденящего душу, животного ужаса, из-за которого волосы шевелятся на затылке, а кровь стынет в жилах. Страх перед неизвестным пугает, но ещё больше пугает потеря: лишиться чего-то очень важного – части себя.    Раньше Оминис, конечно же, задумывался о том, как бы сложилась его жизнь, будь он зрячим, но никогда всерьёз не желал этого. Когда начал понимать, какой силой, преимуществами обладает, всё словно шаг за шагом становилось на свои места. Навязанное семьёй чувство неполноценности постепенно испарялось и переставало вызывать желание быть кем-то другим. Оминис давно принял себя таким, и попытка Дина изменить его до чёртиков напугала и разозлила одновременно. Юноша понимал, что он не со зла это сделал, но благими намерениями, как известно, выстлана дорога совсем не в радужное место, где водятся единороги и летают бабочки. На душе скреблись жмыры от обиды, как бы его ни оправдывал, инстинктивно толкал в одну линию с другими обидчиками, и уже на себя злился за это.     Дин ведь не такой.    В коридоре послышались приглушённые, знакомые голоса: брюнет его искал. Даже не расслышав диалога, Оминис это понял, но не хотел с ним встречаться. Только не сейчас, не когда он в таком неустойчивом, разбитом состоянии, что может сделать и сказать то, о чём пожалеет. Слишком им дорожил. Понадеялся, что Бернайс, а собственно, ей принадлежал второй голос, своим дурацким поведением спровадит парня и заставит вернуться в его комнату.    Просил же не выходить…    Голоса стихли. Ну вот и всё, он ушёл. Но почему-то от этого легче не стало. Ведь именно этого хотел, а всё равно расстроился только сильнее. Оминис не знал, что ему теперь делать. Скользнул пальцами по влажным от холодного пота вискам и стащил повязку с глаз, которая тут же растаяла в руках. Он уже минут десять, как снова, наконец ощутил магию вокруг, но лишь присутствие Дина в коридоре заставило прийти в себя окончательно. Некогда было нюни распускать, как бы ни хотелось.    Оминис не знал, как теперь сложатся их отношения, после случившегося. Самое худшее ведь должно быть позади, он влюблён в парня и это взаимно. Трудным и даже невозможным казалось именно добиться взаимности. Но не всё так просто. Хотя, с Дином никогда не бывало просто. Даже сейчас, всё ещё чувствуя злость и обиду, Оминис волновался лишь о том, как бы чего не случилось.    Нужно убедиться, что с ним всё в порядке, - требовала совесть.    Бернайс в одиночку вполне безобидна, но это не значило, что рядом с ней безопасно. Да и Оллин ведь находился в том же доме. Оминис нехотя поднялся и сжав палочку крепче, уверенно пошёл к двери, ненадолго притормозив у рояля снова, надеясь всё же выпустить на нём пар, но тот по-прежнему притворялся мёртвым.    В коридоре его решительность слегка поубавилась, а затем и вовсе сменилась лёгким беспокойством и настороженностью, отражаясь в каждом чрезмерно тихом шаге. Он всё ещё не хотел встречаться с Дином, но ставить правильные приоритеты и подавлять свои чувства он умел превосходно.    Из гостиной доносился приглушённый, монотонный голос отца, диктовавший заколдованному пишущему перу какое-то письмо. За спиной позади, на кухне, грохотал утварью Бэни, их домовой эльф, недовольно бормоча себе под нос. Видимо, сильно расстроился, когда его госпожа Рамина забрала Петунию, второго эльфа, с собой. Даже в этом Гонты обходили многих: у каждой семьи был один домовой слуга, а они получили в наследство целых двух, чем не раз любила хвастаться мать.    В отличии от отца она была безумно тщеславной, в мире ни один человек не желал столько внимания и похвалы, как она. Перфекционистка до мозга костей. В частности, поэтому Оминиса она старалась избегать любым способом, будь то его присутствие или просто разговор о нём. Госпожа Гонт наверняка втайне мечтала сократить количество своих отпрысков до парного, хотя и те были далёкими от идеала. Но, как говорят: «чего не видишь, того не существует». Это правило стало её жизненным кредо. Всегда работало безупречно, во всём.     Юноша с рождения не чувствовал никакой связи с ней, хотя, так вроде бы быть не должно, но он даже немного завидовал Дину. Его мать была мертва, он почти ничего не помнил о ней, но по-прежнему чувствовал с ней какую-то невероятную эмоциональную связь.     Что-то похожее было и у Оминиса к его тёте, единственному человеку, к которому он действительно был привязан. И ей достаточно было просто присутствовать в его жизни, интересоваться его успехами, безустанно уговаривать научить его летать на метле, обсуждать интересные моменты из прочитанных недавно книг или проиграть ему, в очередной раз, в шахматной партии. Никто из всей семьи не относился к юноше, как к обычному ребёнку и не проявлял столько внимания и заботы. Не удивительно, что её исчезновение и смерть сильно повлияли на него.    Всё в этом чёртовом доме напоминало о ней, хотя она даже не жила здесь. Этот тихий, одинокий скрип ступеньки на лестнице, когда она тайком пробиралась в музыкальную комнату поиграть на рояле, хотя и делала так лишь тогда, когда матери не было дома. Та терпеть не могла, когда трогали её чёртов рояль. Иногда, мог поклясться, что слышал её тихое пение откуда-то из дальних, гостевых комнат. Но он знал, что её больше нет, потому что не чувствовал её присутствия в доме, лишь эхо, остаточные следы её пребывания, или же мозг просто так жестоко игрался с ним.    Перешагнув скрипучую ступеньку, Оминис поднялся наверх и сразу свернул к своей комнате, понадеявшись, что Дин уже лёг спать или хотя бы просто дожидается его возвращения, но едва коснулся дверной ручки, как понял, что что-то не так. Его присутствие юноша уже бы ощутил. Тем временем внизу поднялся какой-то шум и взвизгнула Бернайс. По спине пробежал неприятный холодок, а во рту ощущался кисловатый, металлический привкус. Это никогда не значило ничего хорошего, предчувствие редко его подводило. Гневный возглас отца заставил сердце мгновенно заколотиться, и юноша резко сорвался с места обратно на первый этаж.    - Что ты сделала?! – Рявкнул мужчина, волоча девчонку за собой из подвала, дверь которого располагалась, скрытой за настенной деревянной панелью, под лестницей.    Оттуда за ними хлынул горячий поток необузданной силы, гораздо мощнее, чем Оминис когда-либо чувствовал.    - Ничего! – невинно пискнула Бернайс, грохнувшись спиной в стену.    - Всё этот пацан! – вмешался Оллин спешащий за ними, за что был тут же схвачен за грудки.    - Не ври мне! – в таком гневе блондин заставал отца нечасто, и обычно его вызывали особо «красочные развлечения» этой парочки.    Оминис всегда видел больше остальных, не просто замечал недоступное человеческим глазам: чувствовал присутствие призраков, даже когда те скрывались, настроение, не только людей, но и животных, любое колебание магии вокруг, её движение, интенсивность и окрас. Да, несмотря на то что он не видел, ощущал даже цвета.     И этот раз не стал исключением. Исключением стало то, что именно разворачивалось перед ним.     Из подвала рвалась на волю необузданная, неизмеримая сила, сродни Адскому пламени, которому, пару лет назад, Оминису «посчастливилось» стать свидетелем, когда Марволо попытался применить его на глупом грязнокровке, которого притащил в их дом. Тот лишь имел неосторожность что-то съязвить в адрес брата в Лютном переулке. Хоть хватило ума не палить им прямо посреди улицы. Тогда тоже, к счастью, вмешался отец и с большим трудом усмирил эту силу, едва сам не лишился жизни, если бы не мистер Зума. Ведь в больницу с такими явными ожогами от тёмной магии он обратиться не мог.    - Говори, или сейчас весь дом сгорит! – кричал он.    Яркое пламя пыхнуло из подвала.     Не дождавшись внятного ответа от девчонки, та лишь скулила, мужчина позвал эльфа и приказал потушить огонь, но Оминис дожидаться не стал и, не останавливаясь, просто пролетел мимо них в интенсивный, оглушающий свет.    - Стой, Оминис! – Закричал отец, но не успел на долю секунды развернуться и схватить его за ворот. – Бени! Потуши этот чёртов огонь!    Блондин ощутил на мгновение, как лёгкий, обтекаемый его тело жар стал стихать, уползая куда-то вглубь комнаты впереди, но стоило только спуститься с последней ступеньки, как пламя вспыхнуло снова, обволакивая теплом.     Он был прав, Дин его не тронет. В обуявшей подвал вспышке неистовой магии юноша не сразу смог сориентироваться и хотя бы что-нибудь различить. Он словно находился внутри солнца.     Говорят, ярче него ничего нет.    Так и Оминис, будучи незрячим, ослеп от мощности этой силы. Уже второй раз за сегодня, этот парень заставлял его чувствовать себя беспомощным, по-настоящему слепым, и он держался из последних сил, чтобы не впасть в отчаяние. Юноша глубоко вдохнул, насколько это было возможно посреди объятого адским жаром помещения и прикрыл глаза, хотя в этом не было необходимости, но такое действие слегка успокоило. Он слышал, как трещали стены и каменный пол от накала, и запах жжёной подошвы собственных ботинок достиг ноздрей. Дин действительно мог сжечь тут всё до основания, даже камень, если не вмешаться.    Не отвлекайся.    Он уловил слабое волнение где-то у ног: словно змея, тонкая нить вяло подрагивала от потоков горячего воздуха и тянулась слегка вправо, к подозрительному небольшому предмету, лежащему на полу. Пока наверху продолжались словесные перепалки и по интонации голосов, похоже огонь выбрался-таки на первый этаж, юноша махнул Акио в сторону магической вещицы, но та даже не сдвинулась с места.    Не сработало? Как такое возможно?    Быстро преодолев расстояние, блондин, не задумываясь схватил зеркало рукой и зашипев, мгновенно выронил. Серебряное обрамление с рукоятью раскалилось до предела. Руку пронзала острая, жгучая боль. Оминис проследил направление нити, по наитию пнул зеркало ногой в эту сторону и, сделав несколько шагов, распознал лежащего на полу Дина. Вокруг него юноша стал замечать и другие нити, тянущиеся в разные стороны, растворяясь в ярком пламени древней магии и совсем не понимал, что это, и почему он заметил это только сейчас.    Оминис упал на колени и коснулся его лица. Несмотря на то, что всё вокруг было объято пламенем, Дин был холодным, как лёд. Если бы не его ровное, тихое дыхание, Оминис бы подумал, что парень мёртв, при чём уже давно.    Зеркало скрежетало. Трескалось и собиралось обратно, словно сопротивлялось выпускать его.     - Экспульсо! – Блондин не стал мелочиться, сразу начал с мощного проклятия, но артефакт так и остался целым. – Редукто!     Ничего.    Этот противный скрежет так и продолжался. Оминис, не раздумывая, сжал крепко палочку в кулаке и выждав нужный момент, замахнувшись, со всей силы, вонзил заострённым, серебряным концом рукояти прямо в центр. Не теряя ни минуты, схватив обожжённой рукой его снова, быстро повернул стеклом вниз и ударил зеркалом об пол, вздрогнув от неестественно мощного хлопка. Осколки с дребезжанием разлетелись в разные стороны. Рука неконтролируемо дрожала и уже нестерпимо горела, но юношу лишь волновало, пришёл ли Дин в сознание. Подхватив за плечо Оминис поднял его в полусидящее положение, прижав здоровую ладонь ко лбу и почувствовав, как его кожа постепенно теплеет, облегчённо выдохнул.    - Всё хорошо, успокойся, - прошептал он куда-то парню в загривок. – Я его разбил. Всё закончилось. Уйми огонь, иначе спалишь весь дом.    Пока жар вокруг постепенно стихал, отец приказал эльфу незамедлительно отправить младших два несчастья в поместье к матери и привести сюда мистера Зума. И только в таком порядке.     Поскольку была уже глубокая ночь, велел уважительно, но настойчиво стучаться в дверь, но ни в коем случае не вторгаться к нему без приглашения. Складывалось впечатление, что он побаивался шамана, или же просто прекрасно был осведомлён, на что тот способен, хотя Зума никогда не проявлял враждебности по отношению к кому-либо из Гонтов.    Оминис лишь знал, что они с отцом знакомы довольно давно, но свела их не учёба в Хогвартсе. Мистер Зума никогда не посещал их семейные праздники и не оставался на ужин, он был всегда дружелюбен, но не создавал впечатление друга, скорее заставлял чувствовать напряжение. И отец, похоже, разделял мнение Оминиса об этом человеке, так как тоже старался вести себя с ним сдержанно и уважительно.     Пока хозяин дома ждал шамана, Марволо, едва недавно вернувшись от своих «важных дел» и заставший то, что творилось в их доме посреди ночи, снова тайком свинтил куда-то, от греха подальше.    После того, как «чудо-мальчик» чуть не сжёг всё вокруг, никто из Гонтов не выказывал желание попадаться ему на глаза. Только Оминис всё так же сидел с ним на полу, и, по-прежнему, держал в объятьях, хотя в этом уже и не было острой необходимости.     Зеркало валялось неподалёку, и юноша мог поклясться, что оно всё ещё скрежетало. Это была необычная вещица и явно не принадлежала их дому, иначе эту мрачную, тёмную ауру он наверняка бы почуял намного раньше.    Раздался хлопок трансгрессии где-то у двери, на первом этаже, и слегка нервный голос отца бросился в объяснения прибывшему гостю, но тот, похоже, не был настроен на разговор, так как, не проронив ни слова, сразу стал спускаться вниз по лестнице к парням.    Чем отличается в первую очередь магический артефакт от обычной заколдованной вещи, так это самой магией, вложенной в него. Волшебная метла будет убираться самостоятельно, при использовании нужного заклинания. В сочетании с чарами на присутствие она будет вскакивать каждый раз, когда волшебник, наложивший их, появится на пороге. С артефактами, реликвиями и прочим тёмным барахлом же всё куда сложнее, их чары не рассеиваются со смертью заколдовавшего их человека, они существуют сквозь века, вне времени, всё с той же силой, мощью, таят в себе опасные и соблазнительные возможности и желания. И на это, несомненно, есть причина. Они часто искушают, обманывают и больно ранят, причиняют страдания, и физические, но больше психологические. Вот почему Оминис всегда считал такие вещи опасными, сродни творениям тёмной магии, хотя, на самом деле, не всегда чувствовал, мог различить, что это действительно она. Поэтому из магических вещей, он предпочитал носить при себе лишь палочку, которая, к слову, была таким же магическим артефактом, но с ней отношения у него сложились особым образом, и тут он готов был сделать исключение, как с Дином.     Довольно неуважительно, конечно, сравнивать человека с вещью, но ведь и палочка не была просто веткой дерева. А отношения у них складывались довольно похожим образом. Это, немного поостыв, блондин не мог не подметить.    Мистер Олливандер всегда говорит: «Палочка выбирает волшебника, не наоборот». Мало кто понимает эти слова, но Оминис почувствовал это ещё до того, как мужчина достал футляр с полки. Едва он вошёл в его лавку, сразу почувствовал её. Та магия, что исходила от палочки, будто манила, звала его.     В отличии от других волшебников, от его братьев и сестры, которым понадобилось несколько попыток, чтобы подобрать нужную, его волшебная палочка терпеливо ждала всё это время, когда он придёт за ней. Но взяв впервые её в руку, мальчишка почувствовал не радость, а приступ паники и страха от того, что она заставила его увидеть.     Если раньше он ориентировался лишь наощупь и по излучаемой магической ауре, палочка расширила его возможности, наделив способностью различать формы, плотность и даже цвет, ориентироваться не только на слух, и тактильно… Он был по-прежнему слеп, но словно прозрел, и это напугало до чёртиков.     К чему-то новому привыкнуть очень сложно, неизвестность пугает, но она не всегда бывает плохой. Если выбирать между зрением и своими способностями, Оминис несомненно выбрал бы последнее, но Дин смотрел на всё иначе. Он… смотрел. Юноша понимал, что он поступил так с ним не со зла, просто не знал, не мог влезть в его шкуру и испытать это, а сделал выводы из собственных мыслей, поэтому Оминис не желал злиться на него. Хотя спросить мнения несомненно стоило.     А сейчас, став жертвой проделки сестры и брата, этот парень, с трудом придя в себя, тихо сидел перед ним, не проронив ни слова, лишь потянулся к разбитому зеркалу и взял его в руку.    Мистер Зума подошёл к парням и, присев перед Дином, заглянул в его глаза, аккуратно убрав волосы со лба.    - Всё в порядке, твоему сознанию просто нужно немного времени, чтобы перестроить свою память обратно, - спокойно произнёс он, затем аккуратно повернул обожжённую ладонь Оминиса к себе и, растерев по ожогу какую-то мазь, снова вернулся к Дину, протянув ему руку. – А вот эту вещицу я хотел бы вернуть.    - Я… разбил его, - отозвался Оминис, но тот лишь снисходительно засмеялся.    - О, не переживай, его не так легко уничтожить.    Мистер Зума поднялся на ноги и, тряхнув зеркалом в воздухе, произнес:    - Répare le.    Осколки, рассыпанные по полу, вмиг взлетели и сели обратно в серебряный держатель, мужчина тут же накрыл зеркало платком, заблаговременно достав его из кармана.    - Можно спросить? – Снова заговорил Оминис. – Почему этот крестраж оказался у моей сестры?    Кажется, вопрос застал Зума врасплох. И похоже не только его, но и Дина, который дёрнулся от незнакомого слова.    - Мистер Гонт, да вы полны сюрпризов. Знаете о крестражах?    - Мне не доводилось раньше с ними сталкиваться, но да, я читал об этом, - кивнул блондин. – И заметив необычную, тёмную магию, исходящую от него и… оно чувствуется живым. Это не простая магия…    - Так и есть, - подтвердил мужчина. – Не простая. Если вы читали о крестражах, то знаете, что в них заключена часть души человека… Но не здесь. Уверяю вас, вы ошиблись. Это и правда творение тёмной магии, но зеркало не крестраж. Что до того, как оно оказалось в вашем доме, то также могу вас заверить, что к этому я отношения не имею. А теперь простите, но мне нужно кое-что обсудить с вашим отцом.    Мужчина вежливо откланялся и пошёл обратно к лестнице.    Дин всё ещё дрожал. И по-прежнему молчал. Оминис помог ему подняться на ноги с намерением отвести наконец в его комнату. Он больше не чувствовал этой злости или обиды, скорее облегчение, что всё закончилось не так трагично, как могло, и никто не пострадал. Чувство неопределённости в их отношениях по-прежнему ело его изнутри, но это могло подождать и до завтра.      - Ты знаешь, что я не потерплю таких проделок, Аластар, - разгневанный голос шамана у двери наверху заставил парней замереть и повременить с поднятием по лестнице. - Не важно кто она, дочь твоя или чужачка. Это твоя вина, если девчонка недостаточно осведомлена о том, что несёт за собой воровство у меня. И скажи спасибо, что для меня достаточно двух пальцев, - безразлично произнёс Зума. – Знаешь сколько сейчас на чёрном рынке стоит воровская рука?    - Я благодарен, Тафари, - холодно ответил отец. – Если бы имел подозрения, что она при мне осмелится выкинуть такое, не брал бы с собой к тебе в лавку, а запер бы дома.    - Мальчишка у тебя смышлёный… - Проговорил он приглушённо. – Смотри, чтобы он не ввяз во что-то похуже этого.    Мужчины замолчали, а спустя несколько секунд, шаман трансгрессировал из дома. Одинокие шаги отдалялись от двери, и где-то вдалеке отец требовательно позвал эльфа, принимаясь поручать ему какие-то задания.       Парни тихо, стараясь не привлекать лишнего внимания, поднялись на второй этаж. Дин вошёл в комнату следом за Оминисом, тихо закрыв за собой дверь, резко, схватив его за запястье, дёрнул к себе и тесно сжал в объятьях вытянувшееся от неожиданности в струнку худощавое тело.    - Я люблю тебя, - выдохнул он ему в шею, нежно прижимаясь губами следом.    Блондин замер, не в силах выдавить ни слова, боролся с противоречивыми чувствами не понимая, как поступить. Мучать его не хотел, но всё ещё чувствовал уязвимость от его поступка, пытался найти компромисс в своих эмоциях и не идти наперекор ни себе, ни ему.    - Прости меня за то, что я сделал… - Продолжил Дин. - Ты прав. Как всегда, прав во всём, кроме одного – я не считаю тебя ущербным или калекой. Но я боюсь, что слишком поверю в тебя, возомню себе, что ты сильнее, чем есть на самом деле и из-за меня ты пострадаешь, или что ещё хуже - погибнешь. Поэтому пытаюсь справиться со всем сам, а не потому, что сомневаюсь в твоих способностях или считаю слабым, я просто… должен защитить тебя, не из-за твоей слабости или уязвимости, а потому, что ты слишком дорог мне. Настолько, что я не представляю свою жизнь без тебя. И… да, ты никогда не говорил, что тебе трудно, не жаловался, даже подшучивал над собой, но я думал это твой защитный механизм и таким образом ты пытаешься прикрыть свои истинные чувства, боишься показать передо мной свою уязвимость. Я идиот, согласен. Понаделал кучу выводов из воздуха… Я пытаюсь вести себя нормально, но на деле абсолютно не умею строить отношения… Удивительно, что мне удалось завести здесь столько друзей и сблизиться с кем-то… Я не должен был решать за тебя, моя эгоистичная натура взяла надо мной верх, и я посчитал, что знаю лучше, как позаботиться о тебе и сделать тебя счастливым. Я не надеюсь, что ты поймёшь меня, просто знай, что ни в одном из вариантов возможных последствий, я не пытался заставить тебя страдать. Для такого одичалого парня, как я, ты стал целым миром, и мне безмерно жаль, что ты чем-то обделён… По моему мнению, конечно. Потому, что считаю, что ты не заслужил этого. Ничего из того плохого, что случилось с тобой. Была бы моя жизнь лучше, я не задумываясь поменялся бы с тобой местами… Я бы всё отдал ради тебя… - Дин сжал его ещё крепче. – Пожалуйста, дай мне шанс доказать… Я хочу быть с тобой, хочу быть частью твоей жизни, и чтобы ты стал частью моей… Правда хочу. Не просто встречаться… Я люблю тебя, как бы это до сих пор ни было странно и дико для меня, но я не откажусь ни от одного своего слова. Я не врал, когда говорил, что у моих чувств много разных форм… Для меня ты не просто человек, в которого я влюблён, ты единственный свет в моей никчёмной жизни, ты моё белое пламя, жаркое и опасное, но которое при этом не обжигает, а лишь согревает своим теплом. Ты заставляешь меня сиять ярче и не даёшь тьме поглотить меня, как и обещал… Позволь всё исправить.    Оминис слегка отстранился, насколько это было возможно, его пальцы нежно скользнули по щеке парня и задержались у самого подбородка, слегка приподнимая, будто хотел посмотреть Дину в лицо, но на самом деле, чтобы он посмотрел на него.    - И как ты хочешь это исправить? – Тихо спросил он. - Как мне восстановить доверие к тебе? Снова предложишь избить тебя? Изнасиловать? Пытать? Что по твоему мнению способно заставить меня забыть об этом и жить дальше?    Голос слегка дрожал. Он и правда не знал ответа ни на один вопрос, а каждый из предложенных вариантов заставлял внутри что-то болезненно сжиматься.    - Я… - Дин растерялся.     Каждое предложение звучало ужасно, но Оминис этого и хотел.    - Я сделаю всё, что скажешь. Стерплю любую боль. – выдохнул он.    - Это ужасный ответ.    - Я это заслужил…    - Заслужил? – юноша дёрнулся и скривился от этого слова, настолько это отвратительно прозвучало. – Заслужил, чтобы я отплатил тебе болью на боль? Кто тебя этому научил?    Хватка вокруг него резко ослабла.     Да, отомстить было бы справедливо, но неправильно. Как бы Оминис ни был зол и обижен, не смог бы намеренно ранить его, ни физически, ни морально.    - Пожалуйста, не бросай меня… - еле слышно прошептал Дин куда-то вниз, отчего в груди защемило.    - Я… и не бросаю, - растерялся Оминис. - Я по-прежнему люблю тебя.    - Повтори, - шёпотом потребовал он.    - Я люблю тебя.    Вместо горечи и обиды, юноша почувствовал, как тепло окутывает его. Достаточно сказать такие простые, светлые слова, как мрак рассеивается. А ведь это самое настоящее, хоть и не магическое, заклинание, которое способно на невероятные вещи.    - Ещё раз.    - Я люблю тебя.    - Ещё раз, - Дин снова сжал его крепко, чем вызвал лёгкое смятение своим непонятным требованием.    Что такого он мог увидеть в том зеркале, чтобы жадно требовать признаний ему в любви снова и снова? Повернув голову к нему, Оминис терпеливо повторил:    - Я люблю тебя.    Оминис понял, почему Дин напомнил ему о его волшебной палочке. Что бы ни случалось, какие бы эмоции он ни испытывал, он нуждался в ней, как ни в ком раньше, как в нём теперь. И так же, как и Дин, похоже, был готов вынести что угодно, лишь бы не потерять его.      Наконец, ребята удобно расположились на непривычно широкой кровати, и ненадолго воцарилась тишина. Впервые Оминису было жаль, что она такая огромная. В одиночной, школьной, они жались друг к другу, чтобы уместиться, а тут даже не касались. Дин, похоже, думал об этом же, так как недолго, неспокойно поворочавшись, стал подбираться к блондину поближе, а затем неожиданно поднялся и сел, рывком стащив с него одеяло.    - Верни, мне холодно, - юноша протянул руку, но Дин перехватил его, отбросив одеяло ещё дальше.    - Да, минутку, - заврался брюнет, выманив из Оминиса тихий смешок.    Даже не собирался. Вместо этого принялся расстёгивать на нём пижамную рубашку, наклонился и робко поцеловал. Юноша чувствовал, как дрожат его руки, а непослушные мелкие пуговицы не поддаются, но тот настойчиво продолжал.    - Сейчас не лучшее время, - Оминис ласково перехватил его где-то посередине процесса, но парень даже не замедлился. – После всего случившегося…    - Как раз наоборот. Не хочу больше ждать.    - А? – Не понял Оминис и нервно прокрутил фразу в голове несколько раз, всё ещё сомневаясь, что он имел в виду именно то… что хотел иметь. – П-погоди…    Воспользовавшись растерянностью, Дин ловко схватил его штаны на бёдрах и быстро стянул вниз до колен.    - Нет, – более твёрдо заявил юноша и в этот раз крепко перехватил его запястье, заставив всё-таки остановиться. – Не сегодня. И не… здесь.    По сути, дело было не в первенстве и не в том, кто кому должен уступить. Обстоятельства оказались не самыми благоприятными, а оба парня изрядно вымотаны. Оминис всегда представлял себе это как-то особенно, ласково, романтично, но пережитый вечер и ночь… Да и место... Хуже и придумать нельзя. Не хотел, чтобы их первый раз намертво связался со ссорой, нападением сестры и тем, как Дин чуть не сжёг его дом.     Парень наклонился к нему снова и прижавшись к его щеке губами тихо прошептал:    - А я и не собирался.    И как это понимать?    Он говорил одно, а делал совсем противоположное. Спустился мягкими, прохладными, дрожащими пальцами по груди вниз, пока продолжал осыпать его лицо и шею поцелуями.    Оминис разрывался между вожделением и совестью: ему нравилось, когда брюнет проявлял инициативу и характер, хоть это и не всегда совпадало с его собственными желаниями, но всё сейчас кричало о том, насколько это неправильно. И, помимо, создавалось впечатление, будто таким способом парень выслуживает прощение, отчего юноша почувствовал себя омерзительно.    - Прекрати! – Крикнул он, внезапно и слишком громко, что Дин аж подпрыгнул и оторопело замер. – Я… не хотел тебя напугать, - он нежно погладил парня по щеке. – Пожалуйста, давай вернёмся сначала в Хогвартс.    Брюнет некоторое время не двигался, будто обдумывал его слова, и выпалив недовольное «нет», стал спускаться по груди поцелуями всё ниже. Обхватил его член пальцами, совершая медленные, слабые фрикции, лишь усиливая нежелательное, но такое приятное возбуждение. Когда его губы миновали пупок, до Оминиса внезапно дошло его намерение. Он резко, в панике, схватил Дина за волосы, дёрнув его головой, и тот прошёлся по его члену зубами, заставив блондина второй рукой заглушить несдерживаемый стон, укусив себя в ладонь. Было не столько больно, сколько неожиданно и, о великий Мерлин, благо тот его инстинктивно не укусил. Но, дабы не испытывать судьбу, юноша его волосы всё же отпустил.    - Прости, - прошептал брюнет. – Я не специально…    Заставил смутиться так сильно, что Оминис растерялся, что ему теперь делать. Вроде как он всегда был ведущим в их отношениях, хотя и многое уступал Дину, но это было намеренно, спланировано, несомненно он всегда чувствовал себя у руля.    Конечно же, блондин наврал, когда согласился быть… «принимающей стороной», сделал это просто, чтобы закончить спор и понадеялся, со временем, это как-то утрясти, но теперь…    Не в его характере было таскаться за кем-то, идти позади, фигурально выражаясь, хотя они с Сэллоу наверняка всегда выглядели именно так, потому что Оминис предпочитал ходить в одиночку. Он ненавидел, когда кто-то пытался хоть как-то повлиять на его мнение, решения или манипулировать им. Подчинить и сделать ведомым. Хотя, ввиду своего характера, сам частенько грешил именно этим.    Теперь же юноша чувствовал, что лишился власти. Дин его не слушал. Ни с дурацким подарком, ни теперь. Будто бы абсолютно вышел из-под контроля. И чем-то даже напоминал их придурковатого друга, который скажет и сделает всё, что угодно, лишь бы получилось так, как он хочет.     Оминис ощущал, как парень волновался и дрожал всем телом, но он продолжал настойчиво ласкать его языком, неумело и смущённо, тем не менее даже так, медленно сводил с ума, доводя до исступления. Дыхание сбилось вконец, сердце колотилось так бешено, что даже поташнивало, а голова кружилась то ли от переизбытка кислорода, то ли от его недостачи, угрожая истеричным обмороком. Это было похоже скорее на какой-то эротический сон, чем на реальность. Оминис очень хотел и одновременно боялся проснуться. И он сдался, не в силах продолжать сопротивляться. Конечно, юноша давно мечтал об этом, но зная Дина, никогда по-настоящему не верил, что что-то подобное произойдёт. А сейчас эти влажные губы обхватывали его ствол и скользили по нему, сверху вниз и обратно, заставляя приглушённо стонать, в одночасье уверовать и молиться всем богам одновременно, чтобы лишь преждевременно не кончить и всё не закончить.    Кончики пальцев приятно покалывало, пока он перебирал длинные, тёмные пряди, со всей нежностью, уже не пытаясь как-либо управлять парнем, предоставив полную свободу, хоть это давалось с трудом. Тело прошибало сладкой дрожью, заставляя сжимать бёдра и пальцы на ногах с каждым более уверенным движением головы и заглушать собственные, совсем уже не тихие, стоны свободной рукой.    - Быс…трее… - прошипел Оминис, не сдержавшись.    От паха, по всему телу, растекался необузданный жар, заставляя буквально гореть от каждого прикосновения. Дин обхватил его твёрдый, пульсирующий член у основания, сжав пальцами, продолжая двигаться всё быстрее и скользить по всей длине влажным языком во рту, обострив ощущения до предела.    Это была далеко не первая их близость, но впервые Оминис почувствовал что-то совсем иного уровня: не только его эмоции, но и то желание, животное, неконтролируемое, что горело внутри него и которым Дин раньше никогда не делился. Юноша не понимал, как в данной ситуации можно ощутить настолько невероятную близость, столь тесную связь даже не от полноценного секса, но дело оказалось вовсе не в нём. Невзирая на признания в любви, мимолётные вспышки страсти, брюнет не принимал себя, всё равно чувствовал какое-то подсознательное сопротивление своим чувствам, а сейчас, словно впервые ощутил себя свободным и поддался порыву, отбросив все страхи и сомнения и полностью взяв контроль на себя.     Не удержавшись, Оминис сжал шелковистые, угольные волосы в кулак и дёрнув его голову от себя, выгнув спину, протяжно застонал в неимоверно сладостном оргазме.    Замерев на несколько секунд, Дин дал ему время прийти в чувства, затем, ласково убрав всё ещё сжимающую его волосы тонкую руку и потянулся за палочкой, чтобы очистить следы спермы с его тела, но тут Оминис его опередил, быстро стянул с себя рубашку, не заморачиваясь заклинаниями, просто вытерся ею. Он перехватил парня и повалил поперёк кровати.    - Нет, Оминис, продолжение будет, как вернёмся в Хогвартс, - соблазнительно промурлыкал брюнет. – Это был аванс… за день рождение.    Юноша удивился.    Хах. Ну, конечно, Себастиан ему рассказал.    - Теперь мне ещё больше не по себе… - Пробормотал Оминис, всё ещё нависая над ним.    Нежные пальцы, едва ощутимо коснулись виска, скользя вниз по щеке до подбородка, не давая и шанса устоять от поцелуя.    - Ты только… Себу не рассказывай, ладно? – Смущённо промямлил Дин.    - С какой стати мне о таком рассказывать Себастиану? – нахмурился он.    - Ну… Э… - Дин не смог придумать внятного ответа, поэтому лишь застенчиво захихикал, притянув его к себе. – Ни с какой. Спокойной ночи.    Что такого секретного в том, что Селлоу нельзя было знать об этом, Оминис так и не впёр, но сейчас это было не важно.    - Ох… - Дёрнулся он и резко поднялся, поправив штаны. – Совсем забыл… Раз уж мы обмениваемся подарками…    Юноша шустро сполз с кровати и закопошился в шкафу у двери, достав из него небольшую, плоскую чёрную коробочку, перевязанную серебряной лентой. Он понятия не имел, как Дин отреагирует, поэтому не решался протянуть её, так и продолжил стоять с ней в руках.    — Это мне? – приподнялся брюнет.    - Д-да… - Оминис неуверенно вручил ему коробку. – Мне… помог твой друг из Рейвенклоу, у них оказался довольно обширный архив школьной газеты и… я не совсем уверен, что не ошибся…    - Как ты её нашёл? – Дин оторопело сел, и по интонации блондин убедился, что всё-таки угадал.    В коробке лежало старое фото для одной из статей школьной газеты «Люмос», с соответствующей оригинальной печатью. На нём была запечатлена светловолосая девушка с яркими голубыми глазами. Оминиса давно посетила идея отыскать фото его матери в архивах газеты, ведь, за семь лет учёбы, каждый студент попадал под их объектив хотя бы раз, но проблема заключалась в том, что юноша лишь слышал её описание, а палочка не могла столь детально и достоверно опознать человека на фото, не зная блондин его лично. Пришлось просить у рейвенкловца помощи, так как именно большинство из их факультета занимались газетой.    - Ты знал, что её настоящая фамилия Блэк?    - Да… Теперь знаю.    Дин схватил юношу за руку и затащив на кровать, крепко сжал в объятиях.     - Спасибо.