~ Малфой ~
Грейнджер была права: он подставил Уизела. И не важно, что всё вышло настоящим экспромтом — буквально по счастливой случайности — Драко подставил. И она была неправа одновременно. Потому что этот выплеск магии исходил не от рыжего… Только ночью, пытаясь уснуть в своей постели в подземельях, Драко по-настоящему осознал, насколько всё вышло сказочно в его пользу. Не будь конфликта, вовремя ввёрнутого комментария и поддержки Нотта, его могли вычислить и утопить в море вопросов, на которые он не факт, что ответил бы… А так пришлось отдуваться всего лишь собственными ощущениями. Впрочем «всего лишь» — не самое верное дополнение. Потому что это были настоящие муки… Даже будучи волшебником, Драко прекрасно знал, что такое озноб. Как минимум дважды в жизни, он ощущал на собственной шкуре это мерзкое чувство, когда малейшие прикосновения к коже были отвратительны, а мозги являли собой кишащую массу из жалящих кислотой муравьёв. В итоге всё то, что творилось с ним вчера, было сильнее раз в сто, и его нельзя было называть иначе, как «пиздец». Невыносимо было даже слегка повернуть голову, двигать конечностями. Он кажется познал, как чувствует себя трёхсотлетний старикан на смертном одре, но вовсе не потому, что был лишён сил, а наоборот. Драко Малфой был переполнен магией… Пришлось долго и глубоко дышать, не шевелясь. Чтобы освободить от горячки хотя бы мозги и руки — чтобы не дрожали и не раздражали. В итоге Драко удалось сконцентрировать избыток энергии в области солнечного сплетения и завернуть в спираль, но она вытянулась какой-то пружиной и спустилась ниже, к области паха, вызвав нахер ненужный эффект. Сложно было придумать бо́льшую нелепость: немощь с каменным стояком. И самым ужасным было то, что ничего не помогало! Нет, можно было конечно запереться в ванной и, набросив крепкой заглушки, попробовать чуть облегчить свою участь естественным образом. Однако приносящее удовольствие действо с чем-то вроде пытки сочетать точно не следовало, а оно было бы таковым, учитывая неадекватную реакцию кожных покровов даже на малейшее давление привычной одежды. Позже, отдыхая вдали от всех, он осудил себя за дерзость. Это был первый контакт со спящим драконом. Драко наконец почувствовал его — и не только рукой, а всем своим, блять, туловищем — насколько тот огромен и беспощаден. Он ведь почти облажался! Забрал слишком много магии, и не оставил её при этом в кольцах, как было велено, а позволил проникнуть под шкуру. Это было рискованно, но благо «почти» — здесь ключевое. Продремав пару часов с трёх ночи до пяти, Драко очнулся, и мысли о вчерашнем «поступке» снова забили его мозги до отказа. Он сел на постели, опустив на пол свои белые ноги, и вздохнул. Нет, выбора не делать этого у него не было, просто не надо было при всех! Драко вцепился в свои волосы и больно потянул их. Грейнджер ведь стояла совсем близко! Что, если бы её зацепило? Конечно фантомный «ключ» не мог нанести вреда тому, кто не покушался на ядро, но выплеск… Грейнджер. Хватка пальцев в волосах стала ещё крепче. Опять всё пришло к ней! Мысли и, блять, порывы, которые уже приходилось сдерживать силой. Вот кто дал ей право заставлять думать о себе? Тем более с раннего утра?! Тем более его, Драко Малфоя? Кто дал тебе, мать твою, такое право? Сначала подпрыгивать в глубоком декольте, невольно заставляя разглядывать подробности, как выяснилось, весьма живописной женственности. Потом переводиться на Слизерин. Носить короткую юбку. Дерзить. Травить ядовитыми наркотическими цветами и похищать людей на их же собственных мётлах прямо из окна и топить после в озёрах. Потом смотреть ланью и трепетно шептать тихонько в полутьме библиотеки слова благодарности. Снова дерзить и ходить туда-сюда перед носом в том же самом мини. Выёбываться всякими изощренными способами, в том числе и покорным молчанием, и наконец склонять к разврату уже открытым текстом — в тот самый момент, когда нить терпения стала невыносимо тонка. Драко едва сдержал стон мученика. Хотя что тут говорить — он сам виноват. Не мог найти вчера другого места и, блять, припёрся в уютный уголок. Забыл какого-то чёрта, что данная опасная личность там вовсю хозяйничает и вечером обязательно придёт поработать. Думал наивно, что быстро справится с горячкой и не уснёт, как идиот, прямо в кресле, а состроит вид, что всё отлично и просто выполнит учебные обязанности. Надо признать, что в результате всё почти так и вышло — чего Драко не мог себе позволить, так это позорного бегства. И пусть боль почти полностью схлынула, оставив только состояние возбуждения, но всё же творить зелье с дичайшей эрекцией было унизительно. Зная, как прозорлива Грейнджер. Пришлось даже правду сказать, чтобы заодно попытаться смутить её — и лучше бы молчал нахер, честное слово! Пожалел в ту же секунду… Драко выпустил волосы из кулаков, выругавшись про себя. Да к чёрту её! Когда-нибудь эта стерва должна отпустить его, и уже даже не важно, пожалуй, что нужно для этого сделать. Сейчас важно другое — поговорить кое с кем. Он осторожно поднялся и призвал свою мантию, завернулся в неё, предварительно нашептав заклятий от всяческого шума — чтобы даже шороха от него не исходило. Сейчас важно побыть призраком. Благо, озноб окончательно отпустил после короткого и неглубокого сна. Как бы смешно это ни было, но, покинув подземелья, Драко двинулся в то место, от которого ему пока нужно было держаться подальше — в кабинет директора Хогвартс. Старухи там точно не было, зато был кое-кто другой — всезнающий, важный и… мёртвый. И они обмолвятся парой словечек, разумеется: с новыми силами Драко легко откроет дверь, а Дамблдор, вероятно, легко откроет свой нарисованный рот… Нужная ему картина, к радости, висела отдельно, но Драко всё равно погрузил все остальные портреты в более глубокий сон — чтобы не проснулись, пока двое беседуют. — Драко. Мальчик, который выждал, — вежливо поприветствовал его Дамблдор. — Я знал, что ты придёшь ко мне… Драко мог бы вздрогнуть от этого голоса, если бы был растерян и услышал внезапно, но сейчас он лишь легко улыбнулся… — Так вы поняли, что произошло здесь вчера… Вы создали отличный ключ, директор. Спасибо. Дамблдор слегка склонил голову набок. — Не понимаю о чём ты, но скажу что не всё можно удержать жадными руками. Далеко не всё. Каков расписной умник! Философствует с видом добродушного дедушки и прикидывается, что не в курсе! Это было забавно. — А что насчёт ваших рук? Мне известно, что одна из них была чёрной… В момент, когда вы больше не могли маскировать магией ваш недуг, он стал очевиден для всех. — Конечно. Я больше и не думаю скрывать это. Смотри… — Дамблдор поднял ладонь и пошевелил пальцами, продемонстрировав некроз кожи. — Проклятое кольцо Мраксов сделало своё чёрное дело… — Чушь! — тут же выпалил Драко и сверкнул серым взглядом. — Грейнджер, Поттер и Уизли сталкивались с крестражами побольше вашего. Мелкая Уизли легко пережила контакт с дневником. И вдруг могущественный волшебник вроде вас так просто попался. Не верю. Вы бы учуяли. Это было иное колдовство. Результат долгих, долгих лет регулярных касаний очень могущественной силы. Дамблдор улыбнулся и поправил очки. — Отличные наблюдения. Должно быть, ты в курсе так же, для чего я долгие годы носил бороду. Вид под ней не для всякого глаза… — Он на миг увёл взгляд на какое-то мелкое перо, пролетавшее мимо. — Кожу желательно бы беречь смолоду. Всё верно. Дракон больно жжётся, и у Дамблдора были ожоги. Или порезы. На миг Драко вспомнил Грейнджер, её серьёзное и сосредоточенное лицо и мелкого призрачного паскудника, который устроил на её плече уютную жёрдочку. Как же всё-таки это было удивительно и… крайне нечестно! — О, это был совет, — кивнул Драко. — Благодарю. Но я вам обещаю, что мои руки так не пострадают. Он запустил руку в карман мантии и высунул уже окольцованной, поднял её выше к портрету. Дамблдор даже не взглянул на украшения, склонил голову в другую сторону и ответил отеческим голосом: — Ты пришёл сюда похвастаться тем, что якобы умнее меня? Нда… Драко сжал кулак и, перекатившись с пяток на носки, сделал шаг в сторону. Ему конечно сложно было сформулировать, а для чего он и правда притащился в такую рань. Мне нужен ваш совет, господин раскрашенный кусок холста. Потому что ваше ненастоящее лицо — единственное в этих стенах, кто может хоть что-то поведать… Драко снова взглянул на портрет и стиснул челюсти. Бывший глава Хогвартс продолжал смотреть с просто непробиваемым добродушием. Расскажи мне, мать твою! Не жалей, как несчастное дитя. Не поучай! Хоть что-нибудь. Хотя бы слово!!! Но чёртов гад всё сделал наоборот. — Твой отец так и не понял, увы. Чем больше он пытается нагрести, тем больше теряет… Бесполезно! Малфой-младший — не святой Поттер, не рыжий долбоёб и не Грейн… Драко чуть не поперхнулся этой фамилией — каким таким магическим образом она снова вторглась в его разум?! — Речь не об этом, директор, — почти прорычал Драко. — Не об алчности. А о том, чтобы вернуть то, что является нашим по праву рождения. И это моё дело, не его. — Допустим, — спокойно ответил Дамблдор. — Но разве то, что ты пытаешься забрать — твоё? — Нет, — твёрдо ответил Драко и презрительно сощурил взгляд. — Так же, как и не было вашим. Это всего лишь шаг на пути к цели. Как это было и для вас… Проклятый нарисованный хитрец снова увёл в сторону взгляд и покачал своей седой головой. — Кажется вы, Малфои, слишком сильно прониклись идеей чистоты крови. А ведь изначально именно вы были самыми гибкими из тех, кто впоследствии пополнил список так называемых «Священных двадцати восьми». — Это даже смешно, насколько всё не так… Вернее, насколько всё так же, как было до принятия текущего девиза нашей семьи. На этом Дамблдор изобразил ещё бо́льшую отеческую заботу, чем вызвал у Драко желание закатить глаза. — Драко, Драко… У тебя чудесное имя, но не стоит воспринимать так буквально ни его, ни многое другое. Он подошёл ближе к раме и произнёс полушёпотом: — Некоторые люди считают, что им позволено чуть больше, чем всем остальным. Или не чуть. Вы из таких людей. Вы были искателем, уважали силу и добивались могущества разными способами. И это отлично. Это путь прогрессивного человека. Неужели вы не понимаете меня? Брови Дамблдора сложились домиком, что стало почти невозможно выносить. — Я… всего лишь портрет, Драко. А ты живой. И ты ещё очень молод. Ни за что не поверю, что тебе хочется усложнять себе жизнь вместо того, чтобы просто наслаждаться ей. Драко закрыл глаза и помотал головой. Шагнул назад с напряжённой улыбкой. — Вы опять снисходительны. И опять будто жалеете. Я бы очень не хотел испытывать это снова. Поэтому, да. Вы всего лишь портрет… А ещё, вы никому не расскажете об этом разговоре. — Быстро найдя палочку, он тут же прошептал одно из заклинаний Блэков, которыми те зачаровывали картины на Гриммо. — Чувствуете? Кое-кто умеет отлично заколдовывать холсты. — Ох, не стоило, — снисходительно пожал плечами Дамблдор. — Я и не собирался. Кто поверит изображению? — Он наклонился так, что Драко показалось, будто он сейчас вылезет за раму. — На этом, я думаю, разговор окончен. Скоро сюда придёт хозяйка. Дамблдор щёлкнул пальцами и исчез с холста, а Драко едва не заорал в голос, потому что на слово «хозяйка» ему представилась отнюдь не Макгонагалл. В очередной, мать её, раз! Это было слишком. Нужно было вздохнуть поглубже. Да, Драко Малфой, ты, кажется, всё ещё нестабилен. Сейчас нужно идти обратно к себе. И быть, быть, быть дальше тихим и осторожным.~ Поттер ~
Ясное небо — лучшее, что может предоставить природа для полёта волшебника на метле, особенно если этот самый волшебник — ловец. Такую погодную редкость во второй половине октября следует использовать по максимуму, но Гарри чувствует, что сейчас ещё более далёк от игры, чем месяц назад. Может быть и хорошо, что похер, если учесть, что это всего лишь тренировка… Метла под ним, этот простор, скорость — большего и не надо. Чтобы не мешало раздумьям. Он нашёл Турпин почти сразу же после той встречи в библиотеке. Извинился, признав свой срыв. Она кивнула, сказав короткое «Ладно». И наказала через несколько дней… Мог ли догадаться, что так будет? Что это ни черта не было «ладно»?! Что придётся всё-таки отвечать за покосившуюся личную жизнь перед Макгонагалл? Ну конечно же мог, однако… Золотой шарик с трепещущими крылышками является на секунду и исчезает из поля зрения… — Я боялась, что вы будете и дальше требовать от себя слишком многого, мистер Поттер, и на этот раз не справитесь. Но напоминаю: вам всего восемнадцать. Всего. Восемнадцать. Гарри не мог обработать такую элементарную истину от директора быстро. Он не знал, как — ни вчера, ни сегодня, переспав со всеми разговорами и мыслями, дыша в данный момент свежим воздухом. Он считал себя слишком взрослым, чтобы принимать жизненно важные решения — уже очень давно, но Макгонагалл с высоты своего опыта вот так просто сбила его самоощущение. Можно даже сказать, отменила. Как отменила право избранного старосты мальчиков на Обливиэйт. Она поняла. Она будто простила ему всё, что он тогда вывалил — всю некрасивую правду, за исключением подробностей о цвете дыма, к которому он пристрастился. По-человечески простила ему-человеку, строго отчитав и лишив некоторых привилегий звезду школы по фамилии Поттер. Гарри больше не опускал глаз в беседе в кабинете директора, даже несмотря на то, что ему было по-прежнему стыдно. Он понимал, что ропот, осуждение и конфликты уже ждут за дверью — ему приклеят новый ярлык и будут обсасывать тему жирного тёмного пятна на сияющей репутации. Рон, возможно, накинется с кулаками. Но кажется, он был настолько готов к этому наказанию, что ему было почти наплевать. — Вашей неуязвимости может позавидовать любой, мистер Поттер, — нарушила наконец тишину Минерва. — Что ещё вы от меня хотите? Что он мог ответить? Защитите меня от пересудов и шумихи? Более мерзкой просьбы Гарри и представить не мог. Поэтому он молчал, не отводя своего взгляда. Однако он не ушёл без директорской милости — последней милости, как она сама сказала после глубокого вздоха. Макгонагалл попросила его подойти ближе — произнесла это таким тихим голосом, будто кто-то мог их услышать — и поднеся к его лбу руку, оставила между бровей свою магическую печать. Придержала подбородок мягко, как любящая бабушка, которой у него никогда не было. Простила. И «милость» её сработала превосходно: Гарри будто не замечали, несмотря на то, что разговоры за спиной он всё-таки слышал. Это было приятно, особенно если учесть, что он ничего не просил. Но эта приятность не защитит от ожогов и боли — одна из немногих вещей, которые он точно знал. Потому что пламя должно было его настигнуть и настигло — пламя Джинни, конечно же. Опередила немного, придя первой на его территорию. В этот миг метла начинает вибрировать от набранной скорости, но идея нагнать снитч забывается вовсе… Тот огонь был тихим и даже кротким на вид, но злым по своей сути. — Мне больно… — произнесла она осипшим голосом. — Только не перебивай меня, пожалуйста. — Опустилась на диван, глядя на него, стоящего у распахнутого окна с сигаретой в руке. — Мне больно Гарри, потому что ты… очевидно давно от меня что-то скрываешь. И очевидно, я тебя совершенно не знаю. Она смотрела с тоской и с осуждением одновременно. Склеры её ореховых глаз были розовыми. — Я… — Я просила не перебивать меня. — Она опустила веки, и те задрожали. — Знаешь, моя семья слишком многое сделала для тебя. Мой дом стал твоим вот так просто. Сначала Рон, следом сразу наши родители, а потом и я — всегда пожалуйста. Двери открыты. Я понимаю, сколько всего ты совершил для магического мира, Гарри. Но и тебе в ответ сделали не меньше. Потому что хотели, по любви. Я была уверена, что это взаимно. Мы всегда были честны, и всё, что ожидали от тебя — это точно такой же честности. — Ожидали… — тут же повторил Гарри, и Джинни состроила такое лицо, будто кто-то легонько шлёпнул её по щеке. — Как-то я сказал Рону, что хотел бы уйти, чтобы не быть никому обязанным. Чтобы никто собой не рисковал ради меня. Он ответил примерно то же, что и ты сейчас. Это было верно, но с вашей точки зрения. Какой она была у меня — да чёрт его знает теперь. Очевидно сейчас мы огребаем последствия. Вы ожидали. А я никогда… Не умел. Этого. Делать! Руки сжимаются вокруг метлы, и Гарри зажмуривается, превращаясь в напряжённый комок от воспоминаний. — Мне всегда было интересно, каким был мой отец, — произнёс он после паузы. В тот миг уже закрыл окно, избавившись от окурка. — Все говорят о нём только хорошее, и правильно: он ведь боролся и погиб. Кто говорит плохо о мертвецах, которые боролись? И вот однажды я увидел другое. В видениях Снейпа. Сначала не придал этому большого значения, потому что все мы, Гриффиндорцы, не самые… тихие… Отец с матерью были крепкой парой — вроде бы всё правда. Сошлись рано… …как и мы. Так же на войне. Она больше не пыталась сказать своё слово, превратившись в покорную слушательницу. Ручки на коленях сложила. Гарри подобрался ближе, желая сесть на зелёный диван Гермионы напротив, но передумал. — У них ведь и не было иного выбора, как держаться друг за друга. И я часто думаю, Джинни, а что было бы с их парой, не случись в мире Волдеморта? Выросли бы эти отношения до семьи? Родился бы я или нет? Годрик… Я ведь должен сказать спасибо безносому ублюдку за своё рождение. Войне должен сказать спасибо. Всему дерьму должен сказать спасибо. — Высказывая все это, Гарри хаотично блужал, однако в следующий миг он остановился и посмотрел на неё. — Я должен сказать спасибо войне и за тебя. За то, что в принципе борьба и моя жизнь неразрывны. За то, что мир на самом деле мне некомфортен. И я никогда, слышишь? Я никогда не буду таким, как Артур. Мне нужна эта борьба. С самим собой в данный момент. Возможно, когда-нибудь это закончится, но дождёшься ли ты? Зная тебя, я могу сказать точно — нет. Ты не поставишь свои лучшие годы на карту ради неопределённого будущего, и правильно сделаешь… Какой же сумбур, чёрт! Он кажется не мог нормально объясниться, хотя слово себе дал. Успокоился вроде. Считал, что готов. Наивно. Джинни встала на ноги и сделала шаг навстречу: — Никто не заставляет тебя быть кем-то. Твоим отцом и тем более моим, да Мерлин помилуй. Нет! Ты можешь быть просто собой. Не думал об этом? Гарри развёл руки в стороны и натянуто улыбнулся… — И как тебе я? Сегодня, сейчас — всё честно. Любишь? Никто не хочет честности, Джинни. Все хотят соответствия своим ожиданиям. И свято верить, что всё это правда. Она промолчала, будто была согласна с его словами. Почему отстаивать своё так погано? Так верно и так приятно и одновременно именно — погано? Гарри посерьёзнел и произнёс проникновенно: — Я люблю тебя. Я люблю Рона. Всю вашу семью. Я люблю Гермиону. — Вздохнул глубоко. — В магловских заповедях есть такая фраза: возлюби ближнего своего, как себя самого — помнишь? Я хочу любить себя так же, как и всех вас. — Это не путь к любви, это саморазрушение, — сипло прошептала она после нескольких секунд тишины. Но Гарри покачал головой. — Я просто забрал то, что хотел. Впервые в жизни. Бесчувственно, не думая об ожиданиях с другой стороны — мне было плевать. Это было отвратительно, но… мне понравилось. Можешь говорить мне, что это был не я. Или не совсем я, но это не так. Чёрт! Да, это был момент, чтобы достать острое лезвие и дорезать до конца. И в настоящем он начинает рычать, летя на золотое предзакатное солнце. — Лайза Турпин не была первой. И даже не была второй, и с теми другими всё было по-настоящему. Ещё недавно я принимал наркотики, теперь просто курю, но знаешь, часть меня всё ещё страстно хочет окунуться в то забытьё. И хочет новое тело для удовольствия. Я должен был тебе рассказать сразу же, но не знал как. Потому что вы хорошие и вы ожидали. Потому что я сам не понимал того, что со мной происходит, и не до конца понимаю сейчас. Я много чего не знаю, Джинни. Не знаю, что мне нужно. Прости… Он смотрел на неё прямо. Для этого, как выяснилось, нужна была ещё большая отвага. Джинни не плакала, не кричала, будто была готова принять всё. Гарри уже собирался удивиться такому лёгкому восприятию, как она твёрдо шагнула навстречу и, вытянув руку, вытащила из его кармана пачку сигарет невербальным Акцио. — Поклянись мне памятью о матери, — сказала она, подняла выше тонкую светлую коробочку и потрясла ей, — что Пэнси Паркинсон ни при чём. Что она никак не связана с этими переменами в тебе, Гарри. Он обомлел. Потому что не ожидал такого нападения в момент тихого и болезненного разговора, больше походившего на монолог-откровение. — Я не буду этого делать, — вырвалось из него само по себе. Он тут же покачал головой и сжал в кулаки вспотевшие руки. — Нет, я не трогал её, если ты об этом. Я с ней даже толком не разговаривал за всё это время… — Она тебе всё-таки нравится, — ухмыльнулась Джинни, подняв выше голову. Это правда! Это, чёрт возьми, правда!!! Он упал наконец задницей на диван. Закрыл глаза руками, сдвинув очки вверх. Ей было очень больно — Гарри не мог этого не чувствовать. Но что было делать? Ему ещё хуже. Ещё, мать его, хуже, и уже очень давно. Джинни оставила его одного ещё до того, как он разомкнул свои веки — бесшумно. Это был конец — безобразный, как месиво плоти и крови после работы беспощадного топора. Хороший Гарри Поттер хорош и в любви — Турпин всё-таки очень умна, раз выдала такую иронию на всеобщее обозрение. А причём ли Пэнси Паркинсон на самом деле? Гарри резко тормозит метлу, зависая в воздухе. Задавая себе этот вопрос. Снова. Он вдруг вспомнил, как увидел её сегодня утром — всего на мгновение, без привычной игривой улыбки. Она явила ему то, чего он был лишён некоторое время назад — прямой и пронзительный взгляд на несколько секунд, и после её зелёные глаза сфокусировались чуть выше — между его бровей. Она будто увидела печать, оставленную Макгонагалл. Она заворожила и напугала его. Снова. Может ли один человек выводить другого на истину просто тем, что находится где-то неподалёку? Просто тем, что он есть? Чёрт побери, как много философии! Гарри Поттер никогда так много не размышлял о подобном! И прямо сейчас он очень высоко над землёй — такова реальность. Он оторван, он одиночка в небе, команду не видно и не слышно. Он внезапно видит весь Хогвартс как на ладони, и отчего-то чувствует пульсацию от защитной директорской печати в области «третьего глаза». Надо снижаться, Гарри. Идём. Но он почему-то не может. Он чувствует дрожь, исходящую от земли, как бы парадоксально это ни звучало. Он видит Астрономическую Башню, видит странный белый луч — будто кто-то выпустил Люмос Солем. И этот луч утолщается, меняет угол, и видно, что его источник опускается вниз и буквально режет башню. Блять, это действительно так! И он там не один, их два, три, десять, и не только на Астрономической! Весь замок покрывается светящимися трещинами, и они мельчают на глазах, испещряя древние стены. — Гарри! — слышится оклик. Он понимает краем разума, что это Джинни. Она сейчас за его спиной — поднялась следом, несмотря ни на что. Он так же понимает, что этот характерный звук у уха — не что иное, как снитч, который ждёт, когда ловец обратит на него внимание, и который ловится в итоге вовсе не им, а рассерженной рыжеволосой охотницей. Но он не может, не может не смотреть на Хогвартс под собой. — Да что с тобой?! — кричит Джинни, отлетев чуть подальше, и оказывается перед ним, но Гарри против и движется в сторону, чтобы она не загораживала ему вид развевающейся мантией. — Ты тоже видишь это? — спрашивает он тихо. И примерно в этот момент он хочет закричать. Потому что замок тут же разрывается по расчерченным светящимся линиям, превращаясь в гигантское облако каменной пыли, а свет желтеет до оттенка, среднего между медью волос Джинни и золотом снитча. — Очнись, Гарри, эй! — Джинни подлетает ближе и щёлкает пальцами перед его лицом. А он, кажется, не способен даже моргнуть. Гарри чувствует пульс у себя в глотке. Чувствует жар. На поверхность из руин выползает огромный огненный дракон и рычит так, что барабанные перепонки готовы полопаться, как шарики обожаемой Дадли пузырчатый плёнки. — Неужели ты не видишь? — прорывается наконец его вопль отчаяния. — Посмотри вниз!!! Это существо… Оно больше Хогвартс! Оно только что разорвало и поглотило его второй дом! Эта голова… Эти рога — словно дракон коронован! — Спускайся, пожалуйста, ты не в себе, — уже спокойно говорит Джинни. Касается плеча. Но Гарри, кажется, больше ничего не чувствует. Он не видит ничего, кроме огня, сжигающего его жизнь — он слепнет от него! И летит вниз, словно камень.