Сердечная недостаточность

Знает ли она, что мы с ней одинаково истекаем кровью? (Where's my love — SYML)

— Эй, Йегер! Еще вон те коробки принеси! — Хорошо! — зажав тлеющую сигарету в зубах, Йегер поднял два тяжелых ящика с цементом и, истекая потом, понес их на второй этаж. Оттуда же и было крикнуто поручение. Как всегда, всю грязную работу оставляли на него. Но его это нисколько не пугало. Работа на стройке. Принеси-подай. Он привык к этому. Всяко было лучше, чем следовать подачкам отца. Хотя Армин вот например, так не считал. «Эрен. Сколько еще ты будешь изнашивать себя? Пожалуйста, перестань. Ты не обязан так пахать. Просто поступи в медицинский, как сказал отец. Он ведь даже заплатит за тебя… " — вот что слышал он от друга каждый раз, когда разговор заходил о работе. Поэтому эта тема была красным флажком. И Йегер старался не поднимать ее лишний раз, чтобы не трепать свои, итак, натянутые, как струны растроенной гитары, нервы. Эрен никогда не станет врачом. Носить коробки. Подавать инструменты. Дышать запахом свежего цемента и еще не высохшей краски. Вот в чем он видел себя до конца своей жизни. С мелочью в кармане, в старой комнате коммунальной квартиры с сигаретой из дешевого, вонючего табака в руке, пепел с которой будет осыпаться на подоконник вместе с днями, что он мог бы прожить, если бы не курил. Так он видел свое сейчас. Так он видел свое будущее. Так он видел свою свободу. Сбросив ящики на пыльный пол, Эрен стер выступившую на лбу испарину. В колонках, которые притащили рабочие, играла какая-то безвкусная поп-музыка. Хотелось выключить ее, подключить свой телефон и врубить любимый металл, под который бы стены еще не до конца отстроенного здания содрогнулись. Но здесь не его пространство. Йегер никто. Лишь мелкая сошка, чьи музыкальные вкусы никого не интересовали. И хотя другие рабочие такие же сошки, как и он, на фоне более преуспевших в жизни людей, они все равно в свою очередь решили, что имеют право помыкать «низшему по званию». Что ж тут сказать. Иерархия. В этом вся человеческая суть. — У меня перерыв. — Эрену было противно среди этих лиц. Угрюмых. Убогих. Побитых жизнью. Таких же, как и он. Но, если сам Йегер способен сострадать и понимать боль других, его боль никому не дано понять. Он просто сбегает хотя бы на пятнадцать минут прочь от этих людей, побродить неподалеку по улице в одиночестве, которое одновременно и убивало его, и давало глоток свежего воздуха. Его всегда преследовало это чувство. Когда внутри все разъедает от пустоты и желания быть с кем-то, но подпускать к себе почему-то никого не хочется. Ведь тех, с кем на самом деле хочется быть, уже нет. Ужасная ирония. Эрен переступает сразу несколько последних ступенек. Выходит на улицу, поправляя пальто, чтобы скрыться от морозного воздуха и оглядеться. Куда идти он не знал, но все равно побрел вперед. Он ненавидел бесцельные прогулки, но с каких-то пор они стали частью его однотонного, серого бытия. Прямо как сигареты и попойки раз в неделю, а то и чаще. Он не знал, чем еще можно было занять себя. Старые увлечения уже не радовали так, как раньше. Без матери все стало не то. Он слишком быстро повзрослел. Жизнь заставила. Гуляя вот так, он наткнулся на парк. Сказать честно, он ненавидел их. Вообще ненавидел гулять в дневное время в людных местах. Ведь мог наткнуться на детей с матерями… которые нежно улыбаясь, поглаживают своих сыновей по макушкам. Ругают их. Смеются. Эрен знал… эти люди не виноваты. Но он злился на них. Злился на себя. За то, что они живы, а она — мертва. За то, что не собрал вовремя денег на ее лечение. Злился на отца, за что, что ему не хватило опыта вылечить ее. На бога. На весь мир. И даже спустя полгода, эта злость в нем ни капли не утихала. Чувствуя ком в горле, он спешит пройти мимо очередной молодой матери, надевающую на голову дочери теплую шапку. Вот бы она сейчас накричала, что он не надел свою… — Саша. Надень шапку. Простудишься же. Этот голос. И шлейф морского запаха Эрен узнал бы из тысячи. Хотя слышал их лишь единожды в своей жизни. Поток ненависти к миру и ко всему сущему прекратился в тот же миг, когда мимо прошли две девушки. И на шее одной из них он заметил красный, как маковый бутон, шарф. — Да ладно тебе, ты же сама без шапки. — На мне шарф. Этого достаточно. До Эрена доходит не сразу. Сознание поплыло, как и земля под ногами. Она носит этот шарф… этот старый, потрепанный кусок ткани, который он подобрал возле свалки в темном переулке. Почему? Запах парфюма исчез. И в нос ударил свежий, отрезвляющий воздух. Эрен сделал шаг вперед. Он хотел догнать ее. Спросить. Но в кармане так не вовремя завибрировал вдруг телефон. Ему звонили со стройки. Нужно возвращаться, иначе его оштрафуют за опоздание. Все повторяется. Она снова сделала вид, что не заметила его. А он просто уходит, так и не узнав ее имени. Но между ними все равно остается невидимая красная нить. Судьба? Они еще когда-нибудь встретятся? Эрен каждый день задавал себе этот вопрос. Он думал о ней. О той незнакомке с миловидной, азиатской внешностью. Такой сильной. Такой заботливой. Он ее совсем не знал, но тех двух встреч хватило, чтобы его сердце привязалось к закутанным красным шарфом нежным чертам лица. А этот запах. Моря. Даже алкоголь не давал забыть о нем. Он помнил все в мельчайших деталях. И, сидя за барной стойкой с каким-то незнакомым мужчиной, чье имя даже не запомнил, уже ему пересказывал свои пьяные, полные обожания мысли. — А волосы у нее, знаешь, такие темные, черные. А тело сильное. Очень… Она меня, как ударила, я аж упал. Щека до сих пор болит, — смеялся он, протягивая бармену стакан, чтобы тот подлил еще немного виски. Так хотелось забыться в объятиях крепкого алкоголя окончательно. — Хах, да ты прям нашу Микасу описал. — отвечает хрипло уже весь красный от спиртного мужчина. — Кто это? — Как? Ты Микасу не знаешь? Она же спортсменка. Гордость нашего города, как-никак. Первое место недавно заняла на междугородних соревнованиях. О ней даже в интернете писали. Возьми, погугли, раз не знаешь, — мужчина хмыкнул и тут вдруг шлепнул Йегера, который полез за телефоном, по плечу. — А то вдруг это и есть твоя возлюбленная незнакомка? — Да! Это она! — Вот, видишь, нашли! Дрожащей от опьянения рукой Эрен держал телефон, на экране которого была фотография. Ее звали Микаса. Микаса Аккерман. И она смотрела на него с экрана так же уверенно, как в том переулке, держа в руке медаль за первое место. Сильная. Красивая. И она точно будет его. Найти ее оказалось не так сложно. Городишка маленький. Спорткомплексов в нем не так уж и много. Пришлось подождать немного, понаблюдать, разбавив этим тяжелые будни, но вот в один день старания Эрена оправдались. Она вышла из-за тяжелых дверей, поправив лямку рюкзака, и куда-то поспешила. Но остановилась. Как только ее мягко окликнули. Совсем не так, как в прошлый раз. Эрен и сам удивился, насколько нежно ее имя слетело с его губ: — Микаса! Подожди! Она неверяще обернулась. И широкими глазами уставилась на него, опуская их взгляд на букет цветов в руках Йегера. Белые розы. Он купил около трех таких же букетов, которые успели замерзнуть и завять, пока он нашел девушку. Но денег, потраченных на них, было ему совсем не жаль. Он бы купил еще сто таких. — Прости, тогда я ушел и даже не спросил твоего имени. Я узнал его случайно. Правда. Я не следил за тобой, просто искал встречи… — глупо протараторил он, оправдываясь. Ведь с ее стороны это может выглядеть так, словно он сталкер. И преследует ее. Но Микаса так не думала. — Как тебя зовут? — касаясь кончиком пальца бархатных лепестков, с любопытством спрашивает она. — Эрен. Эрен Йегер. А… и, это тебе! Он тут же отдает ей букет, поняв, что все еще держит его в своих руках. С его лица не сходит немного глупая, скорее всего даже наивная улыбка. Но он так рад, что наконец-то говорит с ней нормально. — Спасибо. — ее нежных губ тоже касается улыбка. И сердце Эрена вздрагивает, делает кувырок, замирает и разлетается фейерверками в груди. — Приятно с тобой познакомиться, Эрен. — Взаимно! Он не может отвести от нее взгляд, который цепляется то за блики в ее глазах, то за улыбку в тридцать два белоснежных зуба. Почему она так прекрасна? И почему ему кажется, что он знает ее уже не одну сотню лет? А эта красная ткань на ее шее… — Поверить не могу. Ты… правда носишь этот шарф... Микаса вскидывает брови и закрывает порозовевшее лицо этим же куском вязаных нитей. — Ношу. Он мне понравился. Она и впрямь не снимала его с тех пор. Постирала, подлатала и носила везде. Хоть он и не сильно теплый, а кое-где сквозили дыры, которые уже не спасти. Но этот примечательный, старый кусок ткани запал ей глубоко в душу. Так же, как она в душу Эрена. Ведь это ее первый в жизни искренний подарок. — А ты все так же слоняешься ночами по безлюдным переулкам? - пришелся ответный вопрос. — А? Да нет. Уже реже, — неловко почесал щеку Эрен. Но между ними почувствовалась вдруг необычная, приятная лёгкость. В тот день он чувствовал себя впервые за долгое время таким… счастливым. Он боялся даже сам себе признаться, что девушка, согласившаяся прогуляться с ним, делала его таким живым. Микаса словно поглотила всю боль и горечь, копившиеся в нем все эти долгие шесть месяцев, превратив их в прах. И хотя ему все еще больно и не хватает мамы, сейчас, гуляя с ней, смеясь и узнавая получше, он не чувствовал себя одиноким. Он не злился. Он не ненавидел. Он был полон радости.