Сердечная недостаточность

Есть слишком много того, что я хотел бы сказать, Но пока что это «прощай». (James Arthur - Cars outside)

Так закончился год. Они счастливые кружились в потоке дней, разделяя на двоих хрупкую, как хрусталь, свободу Эрена. Но ей, как известно ему самому, суждено было разбиться. И в один день осколки этой свободы все же впились в его молодую душу. Именно в тот день. Когда в его квартиру постучались люди в униформе. Они как раз готовили с Микасой завтрак, который так и остался стыть на столе нетронутым. Его отправили в участок до выяснения обстоятельств. И запретили даже говорить с ней. — Я не похищал ее! — утверждал он полицейским, которые сковали его наручниками и безнадёжно обвиняли в незаконном удержании. А тем временем Микаса буквально только за стеной пыталась убедить другого полицейского в том же: — Он меня не похищал! — Ты еще скажи, что сама с ним сбежала! — только подливал масла в огонь разъярённый отец. Она боялась признаться. Боялась. Но еще больше боялась, что Эрена посадят. Чего и пытались добиться ее родители. Но слово младшей Аккерман было последним: — Да! Я люблю его! И сама с ним сбежала! Этого полицейским было достаточно. Эрена отпустили. Но увидеть Микасу ему все так же не позволили. На этот раз родители. Подошедшие к нему, как только того выпустили из кабинета. — Йегер, да? Знаю твоего отца, отличный доктор, — начал было мужчина, встав перед Эреном. В его таких же металлических, как и у Микасы, глазах, читалось презрение. Даже отвращение. — Но ты явно пошел не по его стопам. Эрен сжал челюсть. Заиграли под кожей яростные желваки. Но он сдержался, чтобы не послать мужчину куда подальше. Все же это родители Микасы. Он не имеет права их оскорблять. Хотя бы потому, что они произвели на свет ту, которую он любил всей душой. — Чего вы хотите? — Всего ничего. Оставь нашу дочь в покое. Эрен был готов к тому, что его именно об этом и попросят. Поэтому лишь пожал плечами. — Нет. Она любит меня. А я люблю ее! — И поэтому хочешь разрушить ей жизнь?! — слова больно кольнули куда-то в сердце, но еще больнее было от продолжения. Такого правдивого. Попавшего в самую суть, в самое болезненное место в его подсознании. — Да ты посмотри только на себя, убожество! Я видел условия, в которых ты живешь. Я знаю, что ты пашешь на стройке за копейки. Еще и куришь. Скажи мне на милость, что ты можешь ей дать? А действительно… что? — Но я же дал ей… свободу. — И из-за этой свободы ее могут отчислить со школы! Тебе сколько лет вообще? Ты понимаешь, что с ней будет, если она не окончит школу? Ты и ей желаешь всю жизнь проработать на стройке? Он был прав. О, как же чертовски этот мужчина прав. Как Эрен вообще не подумал об этом раньше? В погоне за мнимой свободой, он совсем забыл, в каком мире вообще живет. Он даже не знал, что ответить. Вот так. В один момент вся свобода превратилась в прах. Разбилась в дребезги о стену реальности, вместе с мимолетной, прошедшей сказкой. — Если любишь ее, отпусти! С тобой у нее нет будущего. Эти слова отпечатались клеймом в его памяти. И вертелись в голове, словно юла, еще долгие дни. Сосредоточиться на работе из-за них не получалось. Не получалось ничего. Он просто погибал внутри, умирал, чах… от мысли, что ему придется ее оттолкнуть. Ее отец прав. Он ей не пара. Чему хорошему он ее научил? Курить? Лазать на крыши? И заниматься сексом? Смешно. Господи, как теперь смешно с самого себя. Настолько, что он просто остановился посреди улицы и, как идиот, засмеялся, сквозь пелену падающих из глаз слез. Ему было позволено еще раз встретиться с ней. Еще раз. Рядом с ее домом, чтобы это могли видеть и контролировать ее родители. Эрен топтался на снегу. В небе безжалостно светило солнце. Сердце бешено, истошно колотилось в груди, а руки дрожали, как будто перед расстрелом. В голове он повторял сценарий. Сценарий того, как будет делать ей больно. Хотя он обещал. Он клялся никогда не причинять ей вред. Но что хуже?.. отпустить или стать для нее отравляющим ядом? С ним она обречена. А без него у нее действительно может появиться шанс стать по-настоящему свободной. А он… Он просто обречен. Его сердце окончательно треснуло, когда она вышла к нему. Когда улыбнулась, как всегда, лучисто, радостно. Так она улыбалась только с ним. И ему придется стереть эту улыбку. — Эрен. — Микаса протягивает руки. Хочет обнять. Но Йегер отходит назад. Не чувствуя под ногами земли. И она видит. Что-то не так. Выпрямляется. Пытается заглянуть в его опущенные глаза. — Ты чего? Раз. Два. Три. Ну же, скажи это, Йегер! Разбей ей сердце! Это необходимо! Но почему же так тяжело? Вдыхая полные легкие воздуха, сжимая кулаки до побеления в кончиках пальцев, на его лице снова выступили старые, добрые морщины. Он выдал слова даже слишком резко. Слишком грубо. Слишком холодно. Так что сам себя испугался: — Все кончено, Микаса. Мы расстаёмся. Эрен услышал этот треск. Треск их свободы. Треск ее сердца. И то, как с них посыпались мелкие осколки. Пазл, который никогда нельзя будет собрать вновь. Он до последнего сохранял холодный взгляд. Даже когда по ее щекам поползли соленые слезы. Его разрывало желание стереть их, сцеловать, обнять и утешить. Сказать, что все это не правда. Что это не его желание. Не его воля. Но вместо этого он лишь стоял, как вкопанный, кусая себя за язык, чтобы не сказать лишнего. — Н-но… Подожди, Эрен. Объясни мне, почему? — смотреть в ее глаза было больнее всего. Слышать ее отчаянный голос — невыносимо. — Почему?.. От Эрена, казалось, отрывали живьем кусок плоти. А где-то в окне за этим наблюдало две пары довольных глаз, которые прекрасно знали, что он сейчас скажет. Чем разобьет ей сердце окончательно: — Да потому что я не люблю тебя! Я просто врал. И пользовался тобой. Твоим телом. Всем. А этот шарф. Выброси его к чертовой матери. Он ничерта не значит. Я просто нашел его возле помойки, а ты носишься с ним, как дура. Ну вот. Она захлебывается в слезах, а он просто уходит. Он сказал все. Все, чем мог задеть ее за живое. Чем мог оттолкнуть. Заставить себя ненавидеть. Запах моря растворяется в воздухе. А вместе с ним растворяется их короткие, обреченные на крах свобода и любовь. Боль. Она застывает где-то в левой груди. Им тяжело дышать. И не ясно, кому сложнее. Кому больнее. Кому невыносимей. Ей или ему. Но как только Йегер оказывается в том самом безлюдном переулке, где они, казалось бы, еще только недавно познакомились, где он впервые увидел ее, впервые вдохнул запах ее парфюма, он сразу же прижимается спиной к стене и дает волю эмоциям. Истошный крик. Слезы. Отчаяние. Он разбил ее сердце. Разве ему есть теперь прощение? Разве имеет он теперь право быть «свободным» в одиночку? Вместе с огоньком любви в нем погасла и тяга к этой бесполезной и ненужной без нее свободе. Без Микасы он не хочет ни воли, ни заточения. Ему безразлично все. Он пуст. Без нее даже солнце светит не так ярко. Поэтому Эрен решается на то, на что никогда бы в здравом уме не согласился бы. Закурив сигарету, он набирает номер. Не подписанный. Но выученный наизусть. И, когда гудки сменяются деловитым: «Да, сынок?», Эрен безразлично отвечает: — Я все обдумал, пап. Я хочу поступить в медицинский.