Самозваные святые

Дорога каменистая, ухабистая; телега трясется, подпрыгивает, опасно кренится на поворотах; скрипят колеса, стучат по земле лошадиные копыта, ганадо, сжимающий вожжи покрытыми мокрыми язвами руками, что-то бормочет: молитвы или проклятия — не ясно. Изредка он оборачивается на Луиса, огненно пылая глазами; лицо мужчины одутловатое, цвета прокисшего молока, кожа шелушится, в уголках рта пузырится кровавая пена. Грязная рубашка на спине ганадо надувается, что-то под ней шевелится и извивается; вид ганадо едва ли способен что-то вызвать, кроме тошноты, поэтому Луис предпочитает смотреть на Лукрецию, подставившую лицо солнцу. Девушка чуть заметно улыбается, радуясь поездке, ветер путается в ее волосах, играет тугими завитками, при свете дня оказывается возможным рассмотреть ее веснушки. Они бледные, практически одного тона с кожей, но Сера готов поклясться, что они складываются в рисунок созвездий. На щеке испанки он успевает найти Ориона, Деву и пару Медведиц, когда девушка поворачивается на его взгляд; пронизанные солнечными лучами, глаза девушки становятся цвета горького шоколада. Она озадаченно морщит переносицу в ответ на озорную улыбку Луиса. — Что-то не так? — За исключением того, что мы едем в замок безумного коротышки, все просто прекрасно, — заверяет биолог; он и сам рад, наконец, оказаться на свежем воздухе, пусть вместо того, чтобы спокойно сидеть всю дорогу, тянет огреть ганадо по голове чем-нибудь тяжелым. Останавливает лишь то, что далеко он не уйдет; и неизвестно, как на это отреагирует Лукреция. Не драться же ему с ней. Луис Сера не бьет женщин, особенно красивых. Наверняка Саддлер все продумал; кто в своем уме станет терпеть полоумных зараженных после такой девушки? Только для чего? В чем смысл? Вряд ли все затевалось ради того, чтобы Сера присоединился к культу, Лос Иллюминадос могли действовать и без согласия. Тогда — зачем? Ради рычага воздействия? С этим явно вышла промашка: Лукреция не сломалась настолько, чтобы раствориться в учении Саддлера. Умная девочка, думает Луис почти с нежностью и проказливо ухмыляется, когда телега, скрипя, кренится, объезжая покосившийся указатель, и Лукрецию откидывает в его сторону. — Прости… — Ничего, — заверяет Сера, обнимая испанку за плечи. — Вот так нам обоим будет удобнее, верно? — Скорее, мы свалимся вдвоем, — парирует Лукреция; биолог рассеянно подмечает, что если провести линии между веснушками на ее носу, получится Овен; ганадо мрачно зыркает на них через плечо и сплевывает на землю бурую слюну. — Можешь падать на меня, — великодушно предлагает Луис. — Предпочту не падать вовсе, — девушка ерзает, поводит плечами, но не отталкивает биолога; только суровая морщинка, залегшая между ее бровей, несколько тревожит, — господин Рамон очень ценит этикет и манеры. В его замке нужно вести себя прилично. — О чем речь, моя красотка? Я — образец галантности, — уверенно произносит Сера; Лукреция качает головой, от чего ее волосы начинают лезть ему в лицо. — Господин Рамон не так религиозен, как святой отец, но серьезно спрашивает со своих слуг и подданных. Я… не хочу его огорчать, — девушка сглатывает, прикусывает нижнюю губу, стараясь унять ее дрожь, и Луис обнимает испанку крепче. Несмотря на пудру, румяна и шелка, Салазар ничем не лучше Битореза; но за возможность пожить в замке этого мелкого уродца, пожалуй, можно потерпеть.