Если б только знать, какой у жизни срок...
Вечерняя Элмина оказывается до боли красива. Пусть и не являясь единственным портовым городом на Гилтене, и будучи отдалённой от самого центра, практически приравниваясь к провинциальному захолустью, в сравнении со своими крупно населёнными конкурентами представляла собой она территорию в разы более уютную и завораживающую. Или, может, подобным очарованием обладают все города, больше похожие на разросшиеся деревеньки? В конце концов, вряд ли лично Эльза когда-нибудь бы признала куда более милым любой город Ишгара на фоне родной Магнолии. — Этот вид захватывает дух, не правда ли? — Безусловно, — охотно соглашается девушка, приветствуя Божественного Дракона Воды почтительным кивком головы, и слегка поворачивает корпус к его приближающейся фигуре. — Даже в жизни странствующего волшебника до боли редки бывают случаи личного созерцания таких красот, — достаточно непосредственно делится толикой сокровенных мыслей, когда дракон всё же равняется рядом с ней и тоже вперяет горящий неподдельным восхищением взгляд в распростёршееся над городом великое небо, что в свете последних лучей уходящего солнца мерцает и переливается самыми невозможными красками, словно сама радуга вдохновила и пропитала собой облака. — Сколько в мире ещё всего неизведанно, сколько всего ещё предстоит открыть… «Главное лишь, чтобы хватило на это времени», — невольно думается ей, и крепче положенного девушка вцепляется в балконные перила перед собой правой рукой – той самой, что накануне ночью была безобразно обращена в чудовищную когтистую лапу. Скарлет тогда просто повезло обратить вышедшую из-под контроля бушующую магию собственного тела вспять. Но как долго ей ещё будет так фартово везти, она правда не знает. — Иногда это кажется несправедливым, — отчего-то вдруг вторя её слегка грустному романтичному настрою, начинает свой упаднический монолог Меркуфобия. — Что руки убийцы могут творить такую красоту. Взошедшая полная луна уже сияла неясной белёсой точкой в алеющем золоте закатного неба, исполненного разноцветными, радужными облаками. И захватывающая дух их красота отражалась в водах открытого моря, степенно переходящего в необъятный океан. Прямо сейчас непоколебимая Элмина, едва пережившая за сегодня невиданные для себя никогда ранее катаклизмы и разрушения, тонула в последних крохах насильно высвобожденной в бою магии своего благородного правителя и непрошенных волшебников-чужеземцев. Потому и небо, освещённое последними солнечными лучами, ловко вплетающимися в остаточную пыльную взвесь эфира, расцвечивалось сотней и сотней цветов, иногда Титании совсем незнакомых. — Наше прошлое, сколь бы ни было оно жестоким и бесчеловечным, не определяет нас, — отвечает, словно раскрывает перед древним волшебником непреложную истину. — Человек сам волен выбирать свой путь. И никто тебя за него не осудит. В конце концов, сама Эльза никогда не была тем, кто задаётся этим громким, болезненным вопросом – “почему?” Почему люди изменяют и предают друг друга? Почему выбирают заведомо проигрышный путь? Почему сражаются за то, во что сами не верят, но не оставляют попыток к победе? Она знает, сколь хрупки бывают души, и как легко они ломаются под бесконечными ударами жестокой Жизни. Наверное, именно поэтому ей никогда не было до конца “всё равно”, когда человек за человеком отнимала и рушила она чужие судьбы. — У злодеев нет счастливых концовок. Мечница почти смеётся: — У героев – тоже. Не тогда, когда ты проклят собственной кровью. Не тогда, когда своё же тело стало и неразрушимой клеткой, и злачным тюремщиком. Не тогда, когда чужое поганое прошлое оказывается сильнее её так и не наступившего будущего. Эльза с кипящим в венах презрением чувствует себя лицемеркой, веря, что сможет заставить кого-то другого найти путь ко Свету, в то время как сама она всё больше и больше погрязает во Тьме. Так может, проблема в том, что вовсе она не герой? — Пока ещё есть время, почему бы не попытаться переиграть всё в свою пользу? — то ли говорит собеседнику, то ли по-простецки рассуждает вслух, то ли обращается в пустоту, где слова её затеряются ветром в безвременье, убирая руки с холодеющих теперь (когда солнце окончательно зашло за горизонт) перил и обнимая себя за голые плечи, слегка растирая руками. День в Элмине – со всем сопутствующим сумасшествием – был до душноты жарким, и мельчайшая взвесь Божественной Силы Водного Дракона даже после его разгромного проигрыша не успела осесть в пространстве, так и оставаясь в подвешенном состоянии в воздухе, делая влажную жару приморского края почти невыносимой. Потому и выбор наряда был соответствующий: раздельный купальник и цветастое парео, повязанное на бёдрах, – совсем не скрывающие едва подзаживших, кое-где лишь слегка покрывшихся рубцующейся корочкой ран, что нанесла ей одна из пожирательниц. На самом же деле, – уместная демонстрация уязвимости собственного – всё ещё человеческого – тела, зачастую не присущая истинным драконам и их убийцам. Изящный и тонкий план; как и все в её исполнении. — Не думаю, что у меня осталось его так уж много, — всё ещё в глубокой задумчивости обращаясь взором к прибивающим волнам, шелестит одними губами Меркуфобия, и, не будь Скарлет присущ сверхъестественный слух, вряд ли бы она его расслышала. Эльза настораживается и после соблюдения всех этих вводных философских речей, которыми разбавляли они с мужчиной подступающую тишину вечера так выдержано, трепетно и осторожно, впервые задаёт твёрдый и конкретный вопрос, который крутится на кончике языка уже очень давно: — Мы сделали что-то непоправимое? Она этого правда боялась. С того самого момента, как собственная магия её, в сотни раз усиленная божественной мощью, располосовала огромное драконье тело на части, в сердце Титании поселилась вяжущая горечь собственной недальновидной, грубой оплошности. Мечница чурается чужих страданий, ведь боль врагов своих – прощённых или низвергнутых, – против своей на то воли, ощущает как свою личную. А боли её научили бояться. Даже если с возрастом она выучилась её терпеть. С того самого момента, как потерявший контроль Нацу разбил утратившего свою человечность Бога в пух и прах, в мыслях её перезвоном неизвестной ей старины стояли молитвы, возносимые Великому Космосу за его детище. Ни секунды всего этого устрашающего несвязного боя она не хотела отнимать его жизнь. Она знала – и знает сейчас – что ещё слишком рано. Не пришло пока время ни одного из них. У каждого ещё есть обязанность, которая так и не была претворена в жизнь; и Эльза не понимала, откуда ведала об этом неоплаченном долге. Так и не разгадав его тайной сути, предпочитала мыслить менее глобально, приземленно, о вещах, что касались непосредственно её: в конце концов, на данном этапе Меркуфобия был единственным известным ей драконом, могущим дать ответы на неразрешённые вопросы, – а после корила себя за свою мерзкую мелочность. Сейчас же этого самого Дракона она в нём почти и не чувствовала. Бог Воды объяснял это тем, что в результате их мощного противостояния колоссальная часть его магической силы израсходовалась на сражение, с лёгкостью освободилась в пространстве после всех лет, что сковывал и скрывал он в себе её так непозволительно долго; и теперь, измождённый, ослабленный, разбитый, Дракон его просто мертвецки уснул, оставляя после себя лишь человеческую оболочку. Надолго ли? – никто из них знать не мог. Меркуфобия с молчаливой скорбящей улыбкой в самых краешках губ утверждал, что времени этого ему с лихвой хватит. Человеческие годы, возможно, десятилетие. Эльзе всё больше казалось, что счёт идёт на недели; самое большое – месяцы. — Нет,— запоздало качает головой он, вероятно, ругая себя за не вовремя сорвавшееся с губ откровение. — Нет, вы сделали всё правильно. Волшебница кожей чувствует фальшь его голоса. Незаметно морщит гримасу, как если бы слова на вкус были кислыми и прогорклыми, будто застаревший сухой паёк. Зачем только? В конце концов, совсем не она тот человек, которому в конце его героически-пустобренного притворства будет так нестерпимо больно. Но – как бы то ни было – голая, гадкая, некрасивая ложь его слов овевает её кожу душащим пологом; забирается в открытые участки ран, шкварча и пузырясь в них не хуже концентрированной кислоты; оседает где-то на диафрагме плитой могильной, того и гляди – утянет за собой в самый низ.* * *
Небо над Элминой разрывает громоподобный рёв чудовища. Горожане разражаются предупреждающими криками и малодушно поддаются новой порции переполоха, когда мрачная огромная тень разрезает в грубом, зловещем порыве воздух, проносясь над крышами домов с запредельной скоростью. И сейчас впервые искренне опечалены тем, что разношёрстная команда иноземных волшебников ещё несколькими днями ранее покинула спешно город, влекомая своим загадочным путешествием по неизведанным далям. Огненно-красный дракон в стремительном полёте добирается до самого центра города, прямиком ко дворцу их великодушного правителя, и воспарив в лучах закатного солнца, порывисто пикирует вниз, хлёстко приземляясь на каменных башнях. Когти зверя с уродливым, скрежущим звуком царапают по старому камню, пока сам он в несколько размеренных летящих прыжков спускается к парадным воротам замка. Выходя к нежданному, опасному гостю навстречу, Карамилла – услужливая помощница и преданная соратница Водного Бога-Дракона – старательно давит в самом своём нутре откровенную животную панику. — Вы не можете сейчас сюда войти, — с запуганной робостью объявляет она, когда дракон прямо в воздухе меняет свой облик с устрашающего монстра на не менее грозный и внушительный – человеческий. — Господин Меркуфобия не готов ни к каким встречам. — Неохотно понимая, что с каждым последующим словом её неуверенный голос становится только тише. Божественный Дракон не внемлет её мольбе. С глухим, будоражащим и напрягшийся слух, и дрожащие нервы смешком становится ближе, и ухмылка его – хищная, плотоядная – режет ей вены ровно по всем их петляющим дорожкам. — Прочь с дороги, человек. — Обдаёт искромётным пренебрежением. — Я здесь только ради своего старого друга. Игния не предпринимает никаких попыток в её сторону, даже почти и не смотрит на тоненькую трясущуюся фигурку, не видя в ней ничего интересного, мало-мальски привлекательного, но краем глаза выцепляет, как шарахается пришибнутая испугом человечишка от него в сторону – хоть их и без того разделяют добрые метра три – и откровенно насмехается, вполне довольный произведённым эффектом. Ох уж эти людишки… Ничего не меняется из века в век. — Будь умницей, не беспокой меня и своего хозяина, — бросает напоследок, уверенными движениями прокладывая себе дорогу по чужой резиденции, будто знает все потусторонние ходы старинных коридоров наизусть. Идя на слабый драконий запах, мужчина уже догадывается, какое печальное зрелище во главе с оставленным много лет тому назад товарищем его ожидает по итогу, и всё равно оно искромётно-болезненно въедается в глаза, когда он широким жестом раскрывает настежь тяжёлые дубовые двери. — Ты разочаровывающе жалок, мой друг, — заявляет прямо с порога, опуская с лица едкую ухмылку, вместо неё приобретая надменную серьёзность, и проходит вглубь большой библиотеки. — Проиграть какому-то человеческому сопляку… Вид у Меркуфобии и вправду жалкий: побитый, израненный, болезненный. Весь в бинтах, закрывающих стерильно когда-то могучее, неуязвимое тело, ссадинах и порезах, с кучей явно выделяющихся переломов, будто пропустили наживую через мясорубку – да только та сломанная, и вместо цельного фарша вышло что-то отдалённо его напоминающее. Бесправно не претендующее больше ни на звание искренне почитаемого Бога, ни на мощного Дракона, ни даже на что-то приемлемое к человеческому. Почти труп. Уже мертвец. От истинной сущности его едва ли что-то осталось. Такой себе пустячный обломок и без того никчёмной жизни, конечно. Зачем было выторговывать себе ещё крохи времени, если его всё равно нет? Сражаться, – так насмерть. А оставаться вот таким вот потрёпанным инвалидом… медвежья услуга. В большей степени оказанная хрен знает кому именно: Дракону, что уже на грани? Мальчишке-драконоборцу, простосердечно цепляющемуся за свою так почитаемую человечность? Нацу стоило его добить. Игния морщится, нехотя восстанавливая в голове образ человеческого найдёныша Игнила; и видя старого знакомого таким, с презрением думает, что парнишка, несмотря на всё своё раздутое бахвальство, – как и ожидалось – просто трусливый зарвавшийся ребёнок. Это должно было быть хоть сколько-нибудь интересно. А на деле – та ещё смертная скука. — Ты сам одарил его частью своей силы, — напоминает Меркуфобия снисходительно, не торопясь отвлекаться от своих дел из-за чужого присутствия. — А теперь читаешь мне нотации… Было бы грустно, если бы не было так смешно. Ведь это обыкновенное поведение его давнего товарища, и Божественный Дракон Воды с тоской размышляет о последних тридцати годах, что они не виделись. Хоть кто-то из них не меняется. Хоть что-то в этом мире незыблемо. — Я ставил на тебя, — недовольный то ли собственной недальновидностью, то ли непогрешимой пустой верой в некогда умелого, сильного бойца, признаёт без посредственных утаек Игния, краем глаза, без особого интереса, заглядывая в один из близлежащих к нему громоздких фолиантов, что разложил по всему периметру мебели собеседник. Что же в этих книжонках такое захватывающее, что приятель даже не смеет отвлечься на нарушившего его славный покой гостя? — Но кажется, ты с этой своей игрой в добросердечного и мягкотелого простачка растерял весь свой боевой запал, — отмечает с досадой. Не потому что друг, в конце концов, проиграл чужеземному волшебнику, бесхарактерному человечишке, омерзительному отцовому выблядку. А потому что позорно сдался, даже не стараясь победить. Божественный Дракон Огня слабость презирает. А ничтожное смирение так и вовсе ненавидит. Будь то человек, дракон или Бог. Меркуфобия догадывается о чужих мыслях, кривит уголки губ в доброй насмешке. Над самим собой и ситуацией в целом: — Кажется, так и есть. Будто находит в этом абсолютном абсурде что-то забавное. — Твой брат и вправду очень сильный маг, — дополняет неожиданно. — И умелый боец. Игния кривится, отводя суровый взгляд от старых гилтеновских легенд, – все эти истории он знает наизусть, а появлению изрядного большинства поспособствовал лично – уже давно обратившихся чу́дными сказками, что рассказываются всеми матерями своим мелким отпрыскам с завидной регулярностью, и уходит в сторону от собеседника, ближе к большому витражному окну, через которое тонкими косыми лучами ещё исследует земной мир необъятное чистое солнце, безвозмездно даря свою мощь эти последние часы на исходе дня. Скоро на его место придёт Луна. И воспоминания о ней настигают дракона неконтролируемо вспыхнувшей злобой, искрясь россыпью янтарных всполохов на дне оранжево-карей радужки. Даже думать об этой дрянной вертихвостке тошно. — Он мне никто, — отсекает с нахлынувшей грозностью, не терпя даже словесно своего родства с людским отродьем. — Дитя, что с позиции человеческого убожества и собственной глупости смотрит на мир слишком… наивно, — не сразу подбирает подходящее слово. — Как у него вообще хватило сил противостоять тебе? — кидает через плечо. Бог Воды только уныло пожимает плечами. Он давно уже не тот грозный и смертоносный Божественный Дракон, что славился хладнокровным нравом и беспринципностью действий, что раньше. Да и большую часть его сил у него украла какая-то безызвестная Белая Ведьма, взяв под свой контроль. В этом теле, на самом деле, так мало осталось от него настоящего. И от этого тела уже тоже скоро ничего не останется. На шее заныла широкая резаная рана. Мерк тянется к ней, ощупывая слабо и осторожно самыми кончиками пальцев, проверяя не началось ли по новой кровотечение. — Вселенная этому мальчику завидно благоволит, — отмечает долгие свои наблюдения. — И собрала вокруг него людей ещё более удивительных. “Эльза”. На старом наречье Ишгара – “посвящённая Богу”. Красивое имя. Как никакое другое подходящее такой, как она. — Члены его гильдии, что ли? — уточняет, словно не веря, что слышит подобный сентиментальный бред от старого товарища, Игния, ленивым шагом возвращаясь к столу, за которым всё ещё сидит его оппонент. — Ползучие тараканы, — выдаёт брезгливо. — Хотя и не плохой стимул для этого мальчишки. — Ты не следил за нашим боем? — на всякий случай уточняет мужчина, наперёд зная ответ. Закрывает свою книгу, в долго искомое содержание которой вчитывался так тщательно всё время их разговора, но не выпускает из рук, решая поберечь рядом с собой. В конце концов, он всегда был единственным, кто может спрятать свои знания от всевидящего, пророческого взгляда Луны. Удостой Огненный Бог спровоцированную собственными руками битву вниманием, – и понял бы он всё намного раньше. Вряд ли это было бы хорошо, пока очередное творение Космоса только начало набирать свою истинную мощь и не могло в полной мере защитить себя от – по преданиям самого Мироздания – родной сестры своей и такой же извечной соперницы. Впрочем, возможно у них ещё будут шансы на встречу, прежде чем и Селене станет известна вся правда. Мерк, со всеми оставшимися в его распоряжении силами, всё отведённое ему время правда постарается, чтобы Дракон Луны затерялась в собственных предсказаниях ещё хоть на какое-то время. — Были дела важнее, — отвечает расплывчато Игния, с неудовольствием интуитивно чувствуя, как начинает упускать из виду, который собеседник закрывает от него флёром неизящной загадочности, нечто очень важное. Разговор внезапно надламывается, громоподобно звуча переливистым эхом разбитого стекла, оставляя после себя ядовитые крошки тайн да серебряные паутинки неочевидных уловок. Меркуфобия впервые кривит самые уголки губ в усмешке, и дракон уже без удовольствия признаёт в этом самодовольном оскале его старую версию. Коварную и угрюмую, словно Бог Воды, пользуясь природным своим даром предсказателя, уже сейчас наблюдает кровавую, смертельную драму во всём её ужасающем, великолепном действии. — Некоторые из них, — цедит призрачными полунамёками, — вполне способны тебя удивить. Недолгим взглядом проходится по самоуверенно оголённой груди товарища, отмечая извитые линии солнечных лучей, эфирной меткой заклеймивших огненного дракона уже в таком далёком, как будто бы и не существовавшем никогда детстве. Некоторые из них, так или иначе, привязаны друг к другу ещё с момента своего рождения. Как и завещано Вселенной – есть дуэты, располагающие родственной магией, пользующие силой друг друга как своей собственной. Принадлежащие друг другу. Как он сам и Селена. Бескрайние океаны, бушующие моря, полноводные реки неизменно – ещё с момента сотворения Мира – колоссально зависят от Луны, её прихоти и расположения. Вода в бледном магическом свете навечно останется единственным проводником, что может подсказать жадным гадателям вехи такого неопределённого, хитрого будущего.Первородный Огонь Игнии всегда был первоисточником неисчерпаемой мощи Солнца.
Только в отличии от их шестёрки – Оно так и не воплотилось реальным существом здесь, на Земле, безжалостно бросив их и с себялюбивым торжеством оставшись единолично возглавлять Мир Небесный. Так они думали все эти бесконечные годы. — Как думаешь, есть ли на этой планете существо, способное подчинить себе нашу силу? — спрашивает, словно задаёт загадку с грандиозным, изощрённым подвохом.Меркуфобия отрешённо признаёт, что в будущем грядёт что-то ужасное.
— Нам нет равных, — отвечает, как нечто непререкаемое, и с тяжёлым выдохом, звучащим громче ненужных лирических прощаний, – кажется, теперь навсегда – покидает старого друга. — Потому мы и зовёмся “Богами”.Иначе, зачем ещё самому Великому Солнцу снисходить на Землю спустя сотни лет, что послало оно их на эту бесконечную бойню?
— Можешь начинать готовить поминальную речь, девочка, — в последний раз щекочет смрадным горячим дыханием тонкие перипетии человеческих нервов, обращаясь истинным своим обликом Божественный Дракон, бросая снисходительный господский взгляд на застывшую полумёртвой статуей служанку. — Твоему хозяину недолго осталось.