Ангстрем

На правах главного раненного, Антон получает право вернуться на свою кровать. Упав на неё, он издаёт стон удовольствия, такой глубокий и громкий, что Арсений не может удержаться от пошлой шутки, но Антон не помнит, какой именно. Он помнит только руки Арсения, торопливо расстёгивающие его рубашку, и просьбы не отрубаться вот так сразу, а потом — отрубается вот так сразу. Словно его выключили, поставили на базу, как робот-пылесос. Судя по всему, во сне его лихорадит, потому что снятся кошмары, сны какие-то тугие, тяжёлые, вязкие. Снится, что он на сцене какого-то устаревшего, советского, что ли, театра, играет спектакль, только слов не знает, и роль свою не знает — ничего не знает, всё импровизирует. С ним на сцене почему-то Позов, Арсений и этот его бородатый Серёжа — вот такая компания. Отойдя в сторону, Антон наклоняется к Арсению, чтобы спросить, что происходит, но в этот момент зал начинает так визжать, что ответа он не слышит. И тогда Антон просто играет всё, что приходит ему в голову: играет какого-то шамана, какого-то охотника за привидениями, риэлтора, бандита, учёного… А потом убедительнее всего играет Антона, который просыпается у себя в кровати, весь мокрый и липкий, в расстёгнутой рубашке, задравшейся почти на голову. Просыпается — от звука закрывающейся входной двери. Кто-то ушёл? Или кто-то пришёл? Антон пытается приподнять голову, выглянуть из ниши, где спрятана его кровать, но никого не видит, только слышит какие-то шорохи. — Арсений? — зовёт он главного подозреваемого в шорохах. — Ась? — тот возникает в поле зрения с пакетом в руках. Снимает с себя фиолетовые кроссовки, которые пару вечеров назад ругал и говорил, что такое не носит, а вот сейчас посмотрите, напялил, чтобы в магазин пойти. — Ты уходил куда-то? — хмурится Антон. — Один? — Ну уже вернулся, — преувеличенно бодро отмахивается Арсений. Шастун откидывается обратно на подушку: — Так нельзя делать… я твой телохранитель… без меня опасно выходить… одному… Арсений ставит пакет на кухонную стойку и вздыхает: — Ну смотри, у тебя всю ночь был жар, я начал бояться, что это заражение крови, хотел позвонить твоему этому риперу, но не нашёл контакты. Антон морщится от воспоминаний о злющем Димке и соглашается: — Позову не надо, к Позову… только если я совсем умирать буду. Он пока не остыл. — Во-от, — кивает Арсений. — Поэтому я решил, что мы справимся своими силами, но у тебя в аптечке оказалось целое нихуя, поэтому мне пришлось в аптеку идти. Ну и на обратном пути немного продуктов купил, потому что в холодильнике целое нихуя тоже. — Продуктов? Ты как далеко ходил? — напрягается Антон. — До супермаркета аж, что ли? — Не-не-не, — Арсений машет головой и принимается разбирать пакет. — Тут в магазинчик внизу зашёл, там ещё такой… хмурый китаец. — Это Азамат, он казах, — поправляет Антон с ноткой укора в голосе. Арсений на мгновение делает провинившееся лицо, а затем продолжает: — Сорян, я думал тут все китайцы. Вот взял упаковку яиц, помидорки, перчики… Хочу эту замутить, как её, шакшуку, ты делал? Антон кивает. Настоящая еда из настоящих продуктов сейчас звучит так заманчиво, что он даже решает поумерить свой пыл и поставить на паузу попытки отчитать Арсения за самовольную вылазку. — Вот, — продолжает Арсений. — Только зелень у него была прям совсем вялая, поэтому я заглянул в кафе внизу к этой… казашке? — Это Ян Гэ, она китаянка, — вздыхает Антон, не понимая, зачем вообще приплетать национальности людей в этот диалог. — Ой, ну всё, — отмахивается Арсений. — Это не главное. Главное, что я накупил всяких штук, буду сейчас тебя спасать от неминуемой гибели. Антон для человека, которого нужно спасать от неминуемой гибели, чувствует себя не так уж паршиво — просто общая слабость и бок ноет. Ну и липкое всё. Но тем не менее, послушно играет роль умирающего пациента, пока Арсений достаёт из сумки какие-то баночки, коробочки и… клеевой пистолет? — Это точно из аптеки? — настороженно уточняет Антон. — Или из магазина стройматериалов? А то они там рядом. — Не ты чего, это ж БФ-6, он меня столько раз спасал, я удивился даже, что в аптечке наёмника его нет, — Арсений демонстрирует вырвиглазно розовый бок флакона с агрессивной надписью BIND FLESH 6. Хорошо хоть без иллюстраций. Антон послушно ждёт, пока доктор Попов помоет руки, и подставляет бок под немного пощипывающую антисептическую салфетку, а затем с интересом наблюдает, как его латают, словно прохудившийся борт тачки. Арсению нужно отдать должное — он действует быстро и уверенно, как будто в таких ситуациях не раз уже бывал: осторожно стягивает края раны пальцами, ровно проводит по ним носиком клеевого пистолета, и даже дует сверху как-то профессионально. А потом без слов всаживает в Антона какой-то инжектор. — Ау! — Шастун аж подпрыгивает на месте от такого коварства и садится на постели. — Это что такое?! — Кьюр-олл-алтимейт, — зачитывает Арсений так, будто впервые видит упаковку у себя в руках, и поднимается с кровати. — Это который коктейль из антибиотиков широкого спектра? — хмурится Антон и дождавшись короткого кивка, ворчит. — Мне Позов всю душу вынул рассказами о том, какое это говно, и как такие штуки приближают эпидемию антибиотикорезистентности. — Да ей нас уже сколько, почитай сто лет как пугают, — доносится голос Арсения с кухни, куда он отправился разбирать остальные покупки. — Отмахивайся, отмахивайся, — ворчит Антон, снова откидываясь на подушку. — Посмотрим, кто будет смеяться последним, когда из меня вырастет огромный золотистый стафилококк и сожрёт всех на этой планете. — Извини, я ничего не слушал после слов «вырастет огромный cock», — несётся с кухни. Вот козлина. Хочется швырнуть в Арсения подушкой, но Антон себя от этого удерживает, по крайней мере, до момента, когда его накормят настоящей горячей домашней едой. Шакшука у Арсения получается больше похожей на обычную яичницу с помидорами, но Антону хватает благоразумия не выпендриваться и не заявлять, что Позовы делали по-другому, когда он у них на выходных оставался. Он довольно уминает несчастную яичницу за обе щеки, макает хлеб в желток и вообще всячески показывает, что это самое вкусное, что он ел в жизни. Он же не дурак, чтобы чем-то возмущаться, когда ему продуктов купили и завтрак приготовили. Арсений выглядит довольным и даже каким-то гордым, как будто эта яичница — вершина кулинарного искусства. С ним никто не спорит. После завтрака Арсений самолично убеждается, что клей на борту пациента схватился, и гонит того в душ. Отмокая под тёплыми струями, Антон всё думает, как он так перепрыгнул между жанрами и из вчерашнего экшена с раскиданными по стенам мозгами охранников перенёсся в какой-то ромком, где о нём заботятся, готовят ему завтрак и в магазин ради него ходят, несмотря на опасность. Он не знает, что думать по этому поводу, но точно знает, о чём предпочитает не думать: о том, что обозначивший свои планы на свидание Арсений подбивает к Антону клинья. И нельзя сказать, что эта тактика не работает (хотя и тактика запирания их в тесном шкафу тоже работала на ура, чего уж тут). Вываливаясь из душа завёрнутым в полотенце, Антон застаёт Арсения за попыткой сменить постельное бельё. Хочет помочь, но доступных ему сейчас действий хватает только на то, чтобы показать, где на полке можно взять чистый комплект. Пока Арсений борется с пододеяльником и, ворча что-то про тупых американцев, пытается понять, куда пристроить top sheet, Антон набирает Лизе, которой они вчера отвезли освобождённых? похищенных? украденных? девчонок. Та поднимает трубку довольно быстро и сообщает, что Шельмы уже начали разбираться с этим делом. Копов побоялись привлекать, потому что они и так тут явно замешаны, и отнюдь не с той стороны, с которой нужно. Пару девочек уже вернули в семьи, остальные пока остаются в кризисном центре. Ещё Лиза добавляет, что им просто невероятно повезло, что никто не успел пробить тачку, на которой они свалили, и только один свидетель сказал, что на похожей развалюхе, кажется, разъезжает какой-то хмырь из Валентино. Антон усмехается — вот где сломанное радио сыграло ему на руку. К моменту, когда разговор с Лизой практически завершён, Арсений побеждает в схватке с постельным бельём и бескомпромиссно гонит Антона в постель, красноречиво развернув телевизор на кронштейне к кровати. — Я думал, мы сейчас позавтракаем и делами заниматься поедем, — ворчит Антон, глядя, как на кровать перекочёвывают дополнительные подушки и плед с дивана. Интересно, это негласное объявление того, что Арсений отказывается спать на диване и возвращается на кровать? Так или иначе, сейчас он заползает именно на неё. — Антон, — со вздохом начинает он, закапываясь в одеяло. — Давай на чистоту, ни ты, ни я сейчас банально не в состоянии «заниматься делами». В меня не стреляли вчера, но я всё равно пару раз довольно ощутимо головой приложился, и это явно не входит в режим восстановления, прописанный мне доктором после операции. — Но… — робко начинает Шастун. — Никаких «но», — отрезает Арсений и стучит ладонью по матрасу рядом с собой. — Я всё ещё твой клиент, и я прошу… нет, приказываю сегодня валяться и смотреть марафон «Уотсонской шлюхи» на WNS. — Я семнадцатый сезон не досмотрел ещё, — ворчит Антон, забираясь на кровать следом. Ему, может, и хотелось бы повыпендриваться, но в момент, когда голова касается чистой взбитой подушки, он понимает, насколько же сильно Арсений прав. Какие дела, какое куда-то ехать, с чем-то разбираться, если максимум, на который они сейчас способны, это валяться вот так вот и радоваться, что никого из них вчера не убили. И Антон радуется. А ещё пересматривает дурацкий шестнадцатый сезон, в котором главный герой отправляется путешествовать автостопом через все НСША, чтобы быть оттраханным каждым попадающимся дальнобойщиком, водителем и мотоциклистом, а в конце замутить с инструктором по дайвингу. Но Антон эти серии уже смотрел, поэтому он знает, что они с инструктором вместе не будут, а в начале семнадцатого сезона сценаристы об этих отношениях благополучно забудут. Зато в середине семнадцатого сезона, когда Шастун почти начинает клевать носом, появляется камео Лиззи Уиззи, и Антон сразу просыпается и даже садится на кровати, вперившись в экран влюблёнными глазами. — Чё, нравится тебе? — фыркает Арсений, переводя взгляд с телевизора на Антона и обратно. — Ага, — кивает Шастун, глядя как на экране его любимая актриса погружается в бассейн в малюсеньком бикини, и её хромированное тело бликует в свете разноцветных ламп. — Чему там нравиться, — задумчиво тянет Арсений. — Один хром… Антон морщится: — Ну не во внешности же дело, внешность себе кто угодно может купить щас. Характер цепляет. Арсений задумчиво трёт нос: — Она разве не жуткая стерва? Такая себе характеристика, конечно. — Она… — тянет Антон, — своеобразная. Мне нравится, когда у женщины есть характер. — А у мужчины? — не упускает свою возможность влезть Арсений. Антон поворачивается на него, отрывая взгляд от идеального блестящего женского тела, и смотрит устало, мол, а сам как думаешь, идиота кусок? — Ты из этих, что ли, — фыркает Арсений, — которым в отношениях подавай страсть, ревность, перчинку и всю вот эту хуйню? — Мне просто нравится, когда с человеком не скучно, — Антон уходит от прямого ответа. — Когда чувствуешь, что вы живые друг с другом, а не как будто… две мёртвые рыбы. — Рыбы — плохо, — с умным видом кивает Арсений. — Тут я с тобой согласен. — Всё тебе рыба чем-то не угодила, — сонно ворчит Антон в ответ. Он пытается сосредоточиться на экране, но, видимо, продраться дальше семнадцатого сезона ему не судьба, потому что, как бы интересно ни было смотреть на попытки главного героя избежать групповухи с девятью женщинами, сон берёт своё. Антон сам не замечает, как паузы между морганиями становятся всё длиннее и длиннее, пока он не проваливается в состояние сладкой вязкой дрёмы, и не досматривает семнадцатый сезон во сне. Когда он просыпается, по телевизору уже идут новости, за окном темно, а Арсений сопит рядом, закинув на Антона ногу во сне. Оно и не удивительно — Шастун съехал с подушки и нагло закатился к нему под бок. Антон лежит так какое-то время, слушая чужое мерное дыхание, наслаждаясь весом и теплом чужого тела на своём. Он мог бы это себе представить. Мог бы к этому привыкнуть даже. Мог бы вот так заваливаться домой после сложного задания, и сметать со сковородки всё, что предложат, и терпеть, пока осторожные руки обрабатывают раны, и валяться весь день в кровати, и спать в обнимку, и… Почему-то хочется запрокинуть голову, подтянуться и поцеловать Арсения в уязвимое место под подбородком. Но Антон этого не делает. Какой в этом был бы смысл? Надеяться, привыкать, верить, что что-то может выйти из этого, если ничего выйти не может. Если бы им было так нужно, они могли бы, наверное, упасть в э-э-э… дикий омут страсти, могли бы трахаться как кролики без продыху, а потом распрощаться без лишних чувств, но это же не то, что происходит? Большую часть времени кто-то из них (а то и оба) настолько покоцаны жизнью, что о сексе думать не приходится, да и если честно, секс даже не входит в число приоритетов Антона. Секс это всего лишь один из способов получения близости, а вот именно на близость подсаживаться опасно, когда знаешь, что через неделю-другую всё закончится. Антон позволяет себе так пролежать до конца новостного блока, а когда начинается реклама, заставляет себя осторожно выползти из-под придавившего его тела. Сколько бы Поз ни ругался на антибиотики широкого спектра в дешёвых лечилках, Антон действительно себя сейчас чувствует лучше, чем утром — и бок почти не беспокоит, и жар спал, и жить хочется. Сунув ноги в тапочки, а на плечи накинув первую попавшуюся толстовку, Антон выходит на балкон покурить в трусах. Снова. Снаружи вечерний Найт-Сити играет роль себя: кричит, смеётся, грохочет басами, визжит сиренами. Как ненавидеть этот проклятый город, когда он такой живой? Внизу Ян Гэ складывает зонтики над уличными столиками. Антон безучастно наблюдает за её выверенными движениями: протянуть руку, сложить зонт, выдернуть его из стола, кинуть в кучу к собратьям. В какой-то момент она поднимает голову и замечает своего наблюдателя на балконе. Замирает. — Добрый вечер? — неловко здоровается Антон и делает шаг влево, пытаясь за перегородкой перил скрыть тот факт, что он в трусах. — Я тебе остатки лапши отложила, — сообщает Ян Гэ разочарованно. — А ты не зашёл. — Могу сейчас спуститься, — из вежливости предлагает Антон, хотя на деле никуда спускаться не хочет. — Я уже Азамату отдала, спасибо, — отмахивается девушка и хватается за новый зонт. Вот так вот, в большом городе клювом не щёлкай. — Он мне нравится, — внезапно подаёт голос Ян Гэ два зонта спустя. — Кто? Азамат? — не понимает Шастун. Она мотает головой: — Твой новый мужик. Заплатил за петрушку. Мне нравится. — Он не мой новый мужик, — вздыхает Антон и выпускает дым. — Он мой клиент, который временно у меня живёт. Ян Гэ на несколько мгновений замирает, поднимает голову на Антона и смотрит на него тем самым своим уничижительным взглядом. Потом кидает последний зонтик в кучу и принимается переворачивать стулья. — Мои клиенты мне завтрак не готовят. Я им готовлю завтрак, — ворчит она негромко, но довольно чётко. — Да он… странный дядька, — соглашается Антон. — Но ты не волнуйся, когда я этот заказ выполню, он мне заплатит много денег, и я тоже буду платить за петрушку. — Ты выглядишь как человек, который ни разу в жизни не платил за петрушку, спасибо, — фыркает Ян Гэ и исчезает под козырьком ресторана, на этом, видимо, посчитав разговор исчерпанным. Антон остаётся на балконе ещё пару минут, пока докуривает сигарету и в проём между домами неловко смотрит, как эвакуируют чью-то (слава богу, на этот раз не его) машину. Такие себе развлечения после целого дня просмотра сериала про гей-оргии. Так, стоп. Эвакуатор, точно! И как он раньше не додумался? Через пять минут Антон уже шумно заваливается в комнату, наплевав на то, что там вообще-то спит человек. — Арс! Арс! — как быстро притёрлась эта смешная короткая форма имени. Арсений с кровати подаёт признаки жизни, но жизни не очень довольной обстоятельствами. — Чего? — мычит он сонно. — Помнишь, мы не могли придумать, как отвлечь твоего Захарьина точечно? Я нашёл! Я даже договорился уже. — Я думал, у нас выходной сегодня, — ворчит Попов, садясь на кровати. Он растрёпанный и заспанный, и выглядит в точности так, как выглядит любой человек, жалеющий, что лёг спать днём. — Да я просто решил проверить и попал, — то ли оправдывается, то ли объясняет Шастун. — Короче, у меня оставался в телефоне контакт мужика со штрафстоянки, я ему по приколу позвонил, спросил, не эвакуирует ли он для нас машинку одного человечка, так, в качестве розыгрыша… И прикинь, он согласился! Не за деньги! Бесплатно! Просто потому что ему в кайф быть мудаком! — Машину… машину Захарьина эвакуировать? — переспрашивает Арсений, явно всё ещё пытаясь влиться в реальность. — Ну, — подтверждает Антон. — Так что осталось только нетраннера найти, и пазл считай сложился. Но тут у меня тоже есть прикидки, завтра позвоню одной знакомой… Ты чего? Всё в порядке? Арсений трёт лицо, явно пытаясь стряхнуть с себя остатки сна, а потом поднимается на ноги: — Да как-то ты очень бодро вперёд поскакал, я не успел даже толком включиться, а ты уже… сложил, этот свой, пазл. Антон аж теряется. Он ожидал увидеть радость по поводу того, что подготовка к штурму не стоит на месте, а в результате Арсений то ли не выспался, то ли опечален чем-то. — Я думал… Я думал, чем быстрее мы найдём решения для этих наших штук, тем лучше… — мямлит Антон. Арсений машет руками: — Не-не-не, всё хорошо, это круто, что ты придумал что-то, просто… эм… просто у меня есть ещё кусок информации, который я приберегал напоследок, и я как-то думал, что потом им поделюсь, но получается, видимо, что это пора сделать сейчас. — Кусок информации? — напрягается Антон. О какой информации можно говорить так хмуро? Вот щас как скажет что-нибудь, как выяснится, что он чей-нибудь сынуля, или советский шпион, или… да что там может быть ещё хуже? Вряд ли выяснится, что у Арсения всё это время при себе был актуальный план здания или чертежи вентиляции… — В общем, когда я ещё не был уверен до конца, с чем имею дело, — осторожно начинает Арсений. — Я для своего руководства в Милитехе — ну, как я тогда предполагал, — записал брейнданс. Из которого можно извлечь информацию о местоположении ключевых, эм… точек внутри. Антон чувствует, как непроизвольно округляются его глаза и рот открывается: шпионский брейнданс??? Настоящий? Как в фильмах про спецагентов? — Ты серьёзно?! — скорее, восклицает, чем уточняет он, но Арсений это воспринимает как честный вопрос и отвечает так же: — М-угу. Я тебе его собирался показать, честно, просто не словился, что уже пора. Он… специфичный. — Специфичный? — тупо повторяет Антон эхом. — В плане жанра, — почему-то объяснения Арсения всё делают только ещё запутаннее. — Сам увидишь. Ты же смотрел брейндансы раньше? — Обижаешь, — фыркает Антон. — Само собой. Он хоть и не совсем уж заядлый любитель этого дела, но иногда соблазнялся на брейнданс-порнушку: всё-таки, когда не просто видишь картинку, но и чувствуешь всё, что чувствовал актёр, ощущения совсем другие. Ещё ему как-то попадался брейнданс-квест, где нужно было разгадать загадку, прыгая по дорожкам в редакторе; и обучающий брейнданс чьих-то родов, которые Антон решил пройти по фану, а в результате чуть не вырубился от боли на ранних схватках и выключил. — Тут немного другое, — пускается в объяснения Арсений. — В промышленных брейндансах обычно откорректированы звуки, сведены к минимуму ненужные ощущения, подкручена яркость чувств, ну в общем, сделано всё, чтобы у тебя от совокупности своих и чужих впечатлений голова не лопнула. У меня же равка — со всеми дорожками несведёнными, там файл огроменный просто, но зато там вся информация из сцены, включая звук пролетающей мухи и ощущение чешущейся пятки. — Эм… Ну звучит как охуенно полезная нам штука, — Антон растерянно чешет голову, так и не понимая, почему настолько значимым ресурсом Арсений не поделился в самом начале их планирования. Не был уверен, что Антону можно доверять? Не верил, что они зайдут так далеко? Арсений и сейчас не выглядит окрылённым перспективой показывать эту загадочную запись кому-то, но тем не менее, направляется к дивану, где лежит его ноутбук. — Обруч есть? — бросает он на ходу. Антон кивает и двигается к своему столу, где в одном из ящиков предстоит найти устаревший, но всё же исправно работающий обруч для брейнданса. Электроды на месте, немного зарядки пока есть. Остаётся надеяться, что он потянет этот гигантский файл, которым пугал Арсений, и не станет ругаться на кодеки. Антон передаёт обруч в руки профессионалов и сам садится рядом на диван, терпеливо ожидая, пока Арсений запустит проект, проведёт сопряжение устройств и убедится, что всё работает. — В общем, — вздыхает Попов, протягивая бодро мигающий огоньками обруч владельцу. — Он специфический, я предупредил. Постарайся хотя бы смотреть по сторонам. Антон хмурится, пытаясь понять это странное напутствие, но послушно напяливает на себя обруч. — Запускаю? — Запускай. От мигающих по бокам огней никуда не деться, хотя ощущение в начале тошнотворное. Антону буквально кажется, что его выбрасывает из своего тела и вкидывает в чужое. Только вот блокираторы собственных сигналов не работают, и перед глазами всё плывёт, потому что ощущения двоятся. Ноги Антона согнуты и упираются в диван, но в то же время ноги Антона идут по тёмным глянцевым коридорам Арасаки. Пальцы ощущают и синтетическую обивку дивана, и те же пальцы ощущают тонкий шёлк кармана дорогих брюк. Обоняние передаёт запах горящего мусора из-за окна, и в то же время, запах изысканного ванильного ароматизатора. — Живой? — настоящего Арсения слышно как через кисель. Антон кивает. Или это Арсений в брейндансе кивает кому-то из коллег. Хорошо, что он начал снимать заранее, пережить поход по коридору проще, чем если бы Антона сразу выкинуло в момент какого-то важного диалога. Арсений скользит по тёмному блестящему полу между стеклянных стен переговорок, ловит своё отражение в зеркале — хорош до неприличия, словно был рождён для итальянских костюмов. Правда Антон вот чувствует, что роскошные ботинки немного натирают, севший после стирки пиджак тянет в плечах, а пятка действительно предательски чешется. Так, ладно. Теперь, когда он пообвыкся немного, можно начать обращать внимание на окружение. Какой-то длинный коридор, вазы, стекло, подсветка, куча дверей. Арсений направляется к той, что расположилась в самом конце коридора, именная табличка на ней гласит «Захарьин, А.» Стучит пару раз для виду, а сам косит взгляд на замок. Перед глазами Антона мелькают знакомые строчки кода: 1 °C 1C E9 BD E9. Дверь поддаётся без вопросов? — Зохан? Можно? — осторожно зовёт Арсений, втекая внутрь кабинета. Но внутри никого нет. Кабинет просторный — прям такой, какой Антон себе в воображении рисовал, когда представлял жизнь зажравшегося корпората. Панорамные окна, дорогая мебель, огромный стол, заваленный бумагами, планшетами и какими-то непонятными штуками, которые Антон даже не успевает разглядеть. Арсений, не тратя времени, ныряет в один из ящиков стола с какой-то прям уверенностью, что то, что ему нужно, лежит здесь. Он поднимает плотные папки, докапывается до самого дна, цепляется за красный шнурок и вытаскивает на свет божий ключ-карту в прозрачном пластиковом футляре. Затем выпрямляется, замирает, методично осматривает кабинет, явно рассчитывая на будущего зрителя. И торопливо направляется к выходу. Уже в коридоре, прикрывая за собой дверь, Арсений бросает внутрь: — Спасибо, я тогда попозже зайду! — и дружелюбно улыбается проходящему мимо охраннику. Ловко. Дальше Антону становится сложно запоминать — мельтешение поворотов, дверей, лифтов, сотрудников. Хочется верить, что, когда он окажется тут сам, память услужливо подбросит эти кадры, а не запутает ещё больше. Это поэтому Арсений так сомневался, стоит ли показывать этот брейнданс? Лифт опускается куда-то прям совсем вниз — как будто бы даже под землю. Арсению приходится приложить к считывателю злосчастную ключ-карту, чтобы вообще попасть на этот этаж, но маневр работает. Так, значит, он специально стащил карту у главного исследователя на проекте, чтобы попасть куда-то, где его быть не должно? На этаже, куда его выплёвывает лифт, тихо и безлюдно. Арсений идёт неторопливо, разглядывая все камеры, точки доступа и вентиляционные отверстия по пути. Как-то так себе Антон шпионский брейнданс и представлял, на самом деле. Интересно, он просто показывает дорогу до нужной лаборатории? Почему тогда полоса воспроизведения ещё показывает больше половины? Арсений останавливается у двери с безликой табличкой «Лаборатория 641». Почему-то медлит. Смотрит на своё отражение в глянце тёмного стекла, поправляет волосы, расстёгивает верхнюю пуговицу рубашки. Антон чувствует, как потеют его ладони, но не может понять — это ладони Арсения или его собственные. Странная… странная штука эти несведённые брейндансы. Арсений коротко стучит, а затем сам открывает дверь той же самой картой и прячет её в карман брюк. За дверью — напряжённое гудение сотен машин, жужжание робота-манипулятора, тихий писк приборов. Это лаборатория, догадывается Антон. Та самая, откуда Арсений потом украдёт прототип. Но пока что он с ней только знакомится — рассматривает двухуровневые серверные шкафы, мощную систему охлаждения, экраны со схемами и графиками. Отсутствие камер. И одинокую фигуру в белом халате, замершую у монитора. — Арс… — невысокий светловолосый мужчина, Антон его раньше не видел, но слышал его голос через прокси, опускает руки с планшетом, ошарашенно глядя на Арсения. То есть, на Антона. То есть, на Арсения. Антон чувствует, как у него в груди нервно колотится чьё-то сердце, когда Арсений делает шаг вперёд. — Я знаю, что ты скажешь, — торопливо проговаривает он. — Что меня не должно здесь быть, что это всё неправильно, что мы совершаем чудовищную ошибку. Но я с нашего последнего разговора не мог перестать думать о том, что ты сказал, и… Антон. Ты мне нужен. Шастун вздрагивает, слыша своё имя — даже если понимает, что обращаются не к нему. Захарьин панически откладывает планшет, делает шаг навстречу, смотрит снизу вверх совсем беспомощно. Интересно, Шастун тоже так беспомощно выглядел, когда в баре тянулся за поцелуем? Это то, что делает Арсений — кажется, лишает тебя воли и разума, скручивает в баранку по своему хотению. И никакие ангстрем-боты ему для этого не нужны. — Тебе нельзя здесь находиться, — шепчет Захарьин, а сам льнёт, тянется за поцелуем, сдаётся, трещит по швам на ходу. Даже жалко его. — А что мне ещё поделать, если единственное помещение в этом чёртовом здании, где мы можем с тобой остаться наедине без камер — это сверхсекретная лаборатория? — выдыхает Арсений ему в губы. Вот это предлог, конечно. Они целуются. Здесь Антон как раз предпочёл бы, чтобы яркость притупили — ему хочется отвернуться, вынырнуть, затаить дыхание, когда к нему прижимаются совсем чужие губы, когда жёсткая щетина царапает его лицо. Интересно, как Арсений планировал показывать это начальству из Милитеха? Или осознанно пошёл на эту маленькую шалость, чтобы выбесить вредного босса, которому пришлось бы это смотреть? Попов тем временем не теряет времени даром, красноречиво стягивает с учёного халат и освобождается от собственного пиджака. Прижимает Захарьина к себе, крепко, страстно, не позволяя усомниться в серьёзности своих намерений ни на секунду. Забирается руками под чужую рубашку, сминает лицо под тонкими пальцами, обжигает дыханием. Антон чувствует, как где-то там, в реальности, его ноги истерично топают на месте — можно, это уже прекратится? Можно, Арсений уже осмотрит лабораторию и покинет это проклятое место? Зачем доводить до… этого? Зачем залезать ему под рубашку, зачем расстегивать ремень на итальянских брюках, зачем разворачивать его лицом к непроницаемому умному стеклу, заставляя Шастуна смотреть на его отражение: растрёпанное, горячее, уязвимое? Зачем целовать его сзади в шею, вынуждая запрокинуть голову, обнажить крепкую шею, выгнуть спину? Зачем. Это. Всё. Но Антон не выключит. Он досмотрит из вредности — и из вредности не скажет ничего о произошедшем, и прокомментирует только расположение точек доступа, когда ему их покажут. Главное теперь придерживаться этого плана, а это не очень легко, потому что Антон начинает чувствовать возбуждение Арсения, когда Захарьин прижимается к нему сзади. Чувствует каждую мелочь — дыхание на шее; то, как член Арсения упирается в край столешницы; то, как клубится где-то за лобком тяжёлое тягучее возбуждение, готовое выплеснуться наружу в любой момент. Это возбуждение Арсения? Или уже его собственное? А где начинается одно и заканчивается другое? Антону сейчас возбуждаться совсем не с руки, но он словно заперт в этом зеркальном лабиринте чужих ощущений и не может найти выход. Перед ним — отражение Арсения, рубашка расстёгнута, глаза затуманены, на шее блестят мокрые следы от поцелуев. Возможно… только возможно, проще будет пережить это, если не сопротивляться происходящему, а упасть в поток и позволить себя нести. Притвориться, что ты сейчас и правда Арсений, которого нагнули над столом с секретными разработками; который не отводит взгляда от своего отражения, словно оно возбуждает его больше любого партнёра; который позволяет стащить с себя дорогие брюки вместе с бельём и лишь сильнее подаётся назад, нивелируя разницу в росте. Антон пытается расслабиться, пытается представить, что он в порно-брейндансе, но это чертовски сложно, когда чувствуешь чужие пальцы на (почти что своих) ягодицах, когда хочется вырваться и убежать, а Арсений вместо этого только ещё больше подаётся назад, и… это что? Это что, язык? Блядь. Блядь, блядь, блядь. Арсений запрокидывает голову и стонет — его голос разносится эхом по гладкому пространству лаборатории. Приоткрыв глаза, он на долю секунд смотрит на пульт системы безопасности под потолком, а потом снова возвращается к своему отражению. Козёл, какой же козёл, он же знал, что замешает важную информацию с сексом, знал, что кому-то придётся это смотреть, и всё равно записал. Доволен там, интересно? Ухахатывается? Антон пытается выдохнуть и расслабиться. Ладно. Хорошо. Ладно. Язык так язык, давай, на здоровье. Пальцы? Отлично, давай пальцы. Давай-давай. Выеби его ещё тут, что мы теряем. Хоть узнаем, что такое этот ваш Захарьин может… ай. Ай-ай. Сука, да что ж так больно-то? Все попытки расслабиться перекрывает диссонансом — Арсений на записи пошло стонет и ритмично насаживается на чужие пальцы, но Антон же чувствует, прекрасно чувствует его дискомфорт. Актёр хуев, и ради чего это самопожертвование, чтобы твой этот учёный не выпал из-под заклинания твоего очарования и не догадался, что ты записываешь? Да он и так по уши в тебя втрескался, и двух слов не сказал, посопротивлялся чисто для виду, а сам набросился, как только дали добро. Думаешь, он бы сразу пришёл в себя, если бы ты его вежливо попросил не пихать в тебя ничего без смазки? Арсений терпит это, может, ещё секунд двадцать, но Антону они кажутся вечностью. Кажется, что после такого его собственная задница будет саднить наутро, хотя ну не было у него никогда такого, чтобы вот прям так. Наконец Арсений хлопает ладонью по съехавшим штанам и чувствует, как чужие руки нашаривают в кармане тюбик смазки, тот самый, который Антон потом найдёт в его коробке с игрушками, но пока полный. Господи, наконец-то. Антон протяжно выдыхает. Арсений протяжно стонет. Наклоняет голову и… ага, решётка вентиляции под столом, ясно-понятно, спасибо. Член у Захарьина не очень большой — это информация, которую Антон предпочёл бы не знать никогда, но ему приходится узнать это на практике. Сразу на ощупь. Он бы предпочёл узнать, как далеко находится под землёй, есть ли тут смежные помещения, блокируются ли двери автоматически при срабатывании сигнализации… Но его не спрашивают. В одном Арсений (тот, из реальности, который сейчас наблюдает, как Антон прячет стояк под безразмерной толстовкой) был прав — порнушные брейндансы сейчас кажутся вылизанными и нереалистичными. Никто не оставляет в них затекшие ноги и ноющие спины, звук выходящего воздуха и липкое ощущение засыхающей смазки на пальцах. Никто не оставляет в них боль, и скуку, и осознание того, насколько это всё притворство. В случае с Арсением притворство не всё — Антон чувствует тоненький звон искренности, когда Арсений смотрит на себя. Его тело, его лицо, колышущаяся рубашка, закушенные губы, капельки смазки на подрагивающей головке — ему всё это нравится до одури, и Антону эхом всё это нравится до одури. Он поэтому себя не может выдернуть из этого морока, не может нажать на паузу, отстраниться, кинуть обруч реальному Арсению в лицо. Потому что даже сейчас, когда его по факту трахает незнакомый мужик, всё это ощущается расплатой за то, чтобы любоваться на Арсения — такого. Плавящегося и плавящего. Уязвимого и непробиваемого. Дурманящего, обманывающего и болезненно настоящего. Какая разница, где главный электрощиток. Где сервер. Где бесперебойники. Где Арсений, вы лучше скажите? Где его взгляд, где его мысли? Физические штуки кажутся такими вторичными. Какая-то там рука на члене, какое-то ощущение наполненности, какая-то простата — что они знают? Они знают всё про механику секса. Но они не знают, как хотеть до подкашивающихся ног, как захлёбываться в желании, как двигать литосферные плиты силой притяжения. Они не знают, как влюбляться. И Антон бы хотел этого не знать. Хотел бы свести всё к тупому пранку, к постыдному хоум-видео, к скучной и бесчувственной работе. Но когда Арсений кончает — остро, быстро, до неприятного ярко, всё, что Антон чувствует — это как в груди взрывается его сердце. Очень хорошо и очень плохо. Так, что хочется упасть на пол и скулить, и больше ничего не хочется. Это не значит, что, когда он снимает обруч, возбуждение гранитной глыбой не тяжелеет у него в паху. Физиология берёт своё. Просто физиология саморазбивающегося сердца ярче, чем последствия дешёвого порно. Антон сжимает обруч в слабо дрожащих пальцах. Снял рано — ему нужно туда вернуться, нужно перейти в режим редактирования, нужно выкинуть себя из происходящего и ещё раз хорошенько отсканировать все попавшие на запись зацепки, игнорируя происходящее. А вместо этого хочется только хрупкую дужку с электродами швырнуть в Арсения. Антон подавляет этот порыв. — Ну что. Я извлёк информацию о местоположении ключевых точек внутри. Внутри тебя, правда. Это шутка такая? Снять для начальника, как тебя ебут в жопу без смазки, — он старается сделать так, чтобы голос не дрожал, но звучит всё равно как-то странно. Вопреки ожиданиям, Арсений не выглядит довольным. Не выглядит, как человек, чья шалость удалась. Он сидит в кресле напротив, подобрав ноги, обнимает колени и кусает губу до крови. Кажется, нервничает. Кажется, расстроен. — Нет, — коротко отвечает Арсений. Он явно хочет сказать что-то ещё, но слов, что ли, не может найти. У Антона слов тоже нет. Он поднимается со своего места и тянется за брошенными на спинку дивана штанами. Он бы, может, ушёл в ванную, если бы в ванной была своя дверь. Но двери нет. Поэтому он уходит из квартиры.