Приложение

От всего в жизни можно отказаться. И ко всему можно привыкнуть. И пусть Антон понял это лишь к тридцати годам, это утверждение лишь укрепляется с каждым днём в его сознании. Время имеет свойство притуплять боль - она не исчезает, просто ты привыкаешь к ней, учишься с ней жить. Она становится молчаливым соседом-интровертом, который показывается на пороге твоей комнаты, чтобы сообщить тебе о чем-то важном. Она появляется резко и из ниоткуда. Но перед этим долго молчит. Выжидает. С течением времени и острота восприятия притупляется: на все смотришь будто через пелену, понимая, что этот самый миг тоже растворится как нечто неважное, потому что «важным» вещи делает лишь наше отношение к ним. Антон теперь много думает об этом, когда остаётся после съёмок один в небольшой съемной квартире. Сначала ему казалось, что привыкнуть к давящей тишине, к тому, что его не обнимают так полюбившиеся ему сильные руки по ночам - непосильная задача. Всегда так, когда лишаешься чего-то, кажется, что мир рушится на глазах, и ничто не восполнит появляющуюся пустоту. Но каково же удивление, когда становится ясно - что все заменяемо, все раны души, которые по своей глубине были сравнимы не с морями - с океанами, понемногу затягивались. В детстве ему пришлось пережить нечто похожее. Тогда, как и сейчас, он переживал это в одиночку - мама была слишком погружена в своё горе, чтобы видеть, как сильно он нуждался в ней. Он любил своего отца - пьющего и неработающего - всем своим пылающим юношеским сердцем просто потому, что это был его отец. Антону было достаточно, что он треплет его по волосам по утрам, когда тот завтракал перед школой, что он иногда, будучи выпившим, сажал его на своё колено и вёл с ним долгий «взрослый» разговор, пока мама пыталась вырвать его из отцовских рук, чтобы уложить «эту пьянь» спать, «пока не надебоширил». Ещё долгое время после развода Антон берег в памяти их совместные семейные вылазки, но время отбирало их у него, размывая оставшиеся картинки прошлого. Забирало оно по чуть-чуть и боль, которая поселилась внутри. Но с этим властителем всегда так - он норовит лишать тебя ярких воспоминаний быстрее, заставляя не самые приятные сначала смаковать. Антон думает, что все относительно. Уперев руки в столешницу, смотрит на только что сваренный кофе, с которого тонкой вуалью сходит пар, вздымаясь ввысь и через секунду исчезая. Смотрит и думает, что боль его тоже относительна. Думает, что есть люди, которым в разы больнее, в разы хуже. Он много раз натыкался на видео в социальных сетях, где мать просит пожертвовать хоть немного денег на неподъёмно дорогое лечение для ребёнка, на статьи про голодающих детей где-то в Африке, про ситуации в горячих точках мира, где происходит неконтролируемое зверство вот уже столько лет. В такие моменты ему стыдно, что он растрачивается на самобичевание, ведь его боль - ничто по сравнению с той, которую испытывает мать с умирающем ребёнком на руках. Ему кажется, что он не имеет права ощущать то, что ощущает; волна презрения к себе захлёстывает с новой силой. Но ведь у каждого боль своя, и она априори несопоставима с чьим-либо опытом; она твоя, ты ощущаешь ее во всей ее полноте, ты проживаешь ее, пропускаешь ее через себя, ты делаешь ее своей частью, учишься жить с ней, тихо надеясь, что время в конечном итоге избавит тебя от неё. Антон думает об этом каждую ночь, когда мысли его опять возвращаются к Арсению. И когда он стал занимать все его мысли? ..Горечь кофе во рту становится уже родной и такой необходимой. Он выпивает его практически залпом, не обращая внимание на жжение на языке. Пару секунд перетерпеть - и блаженство. Как и частичка его жизни теперь. Он невесело усмехается, проведя ладонью по лицу, как бы стирая усталость ещё одного прожитого дня. Завтра снова на работу, завтра снова пересекаться с Арсением и играть безразличие. Завтра ещё один день, когда Арсений не заметит ровным счётом ничего, а Антон будет замалчивать, потому что так надо. Потому что так правильно. Ведь нельзя мужчине спать с другим мужчиной, нельзя к нему ничего испытывать и требовать что-то в ответ. Особенно - когда знаешь, что ничего не получишь. И этот отрывок их жизни тоже будет украден временем и утерян им же в наваленной куче других - разных по своей значимости, но впоследствии одинаково забытых. Их отношения были конвенцией под эгидой совести, моральных принципов, внутренних установок и благоденствия. Антон пытался извлечь из них максимальную выгоду, как ловкий бизнесмен, ищущий лазейки в договоре, но в итоге оказался той стороной, которая попала под пункт «форс-мажорные обстоятельства» - «обстоятельства непреодолимой силы». И никто ему ничего не должен. Такие ситуации обговариваются заранее - обе стороны освобождаются от ответственности. С разницей в том, что свободным он себя не чувствует. Полный же спектр растерянности Антон познаёт чуть позднее, когда все, что происходит с ним, переносится на сцену, когда, в очередной раз натягивая улыбку и неумело отыгрывая беззаботность, он вливается в импровизацию, сосуществуя с ребятами и варясь в этом большом и крепком организме, на построение которого у них ушли годы. Они долго притирались друг к другу: Позов не понимал и не принимал мальчишеского поведения Арсения, часто пуская едкие комментарии в его адрес, Сережа был самым безответственным, чем раздражал всех, Антон был наигранно вежливым, а Арсений был себе на уме; он был другим: он был не лучше или хуже кого-то, а просто отличался. Нестандартностью взглядов, нетривиальным мышлением, открытостью ко всему неизведанному. Он был восприимчив ко всему и мог разгореться за доли секунды. Мог быть нарочито резким. Антону нравились редкие моменты его вспыльчивости, когда он мог сбить эту спесь и взять растущий в геометрической прогрессии уровень агрессии Арсения под контроль. Невесомыми касаниями, пристальным взглядом и умением перенаправлять его горячность в другое русло. Арсений ему это позволял. Но сейчас Антону остаётся лишь себя одергивать. Ведь запущенный некоторое время назад механизм, просуществовавший несколько лет и пребывающий в блистательном состоянии, безотказно выполняя свою работу, не может дать сбой из-за слабины Антона. Он не позволит себе все похерить из-за того, что вовремя себя не одернул. Цена этому слишком высока. Но сложнее будет мириться с тем, что из-за него пострадают ребята - на такое Антон не пойдёт. Именно поэтому весь следующий день он сторонится Арсения и пытается как можно больше контактировать с Димой. Мысленно молится, чтоб его не ставили сегодня (никогда) в пару с Арсением, потому что просить о таком вслух не может - будут вопросы, отвечать на которые он не готов. Стоически переносит сцены с ним, стараясь не обращать внимание на руки мужчины, уделяющие ему слишком много внимания, и сдерживается, чтоб не смотреть волком, когда Арсений ненароком касается его. Ему бы понять, для чего эти игры и чего добивается таким образом Попов, но в голову мужчины лезть он не хочет и не может. Мысленно благодарит Диму и Серёжу, которые делают вид, что все в порядке, прекрасно чувствуя повисшее между ними напряжение и исходящую (плохо сдерживаемую) от Антона нервозность. Отыгрывая очередную роль, он запинается и несёт откровенный бред, который Сережа пытается перебить. Гиперболизируя, Арсений перетягивает в итоге все внимание на себя, давая Антону немного времени прийти в себя, взять себя в руки и влиться в этот импровизационный и импровизированный поток, который всегда был его гаванью. Антон не может потерять этот свой уголок спокойствия. Держи все под контролем. Только держи все под контролем. Когда в очередной раз Арсений случайно касается его, Антон одергивает руку, даже не давая себе в этом отчета, чем привлекает внимание ребят. Глаза его сосредотачиваются на голубых омутах напротив: они нечитаемы, они написаны на санскрите, и мало кому под силу их расшифровать - Антон уже перестал пытаться. Он тут же потупляет взор за неимением лучшей реакции. Арсений азбуку его глаз знает вдоль и поперёк. Кашлянув для отвода глаз, Антон спешит вернуться в импровизацию, игнорируя поджатые губы Димы, на которого он успел кинуть взгляд. Антону хочется не реагировать на касания мужчины так, но прикосновения длинных пальцев к его коже слишком свежи в памяти, чтобы тело оставалось к ним глухо. В одном котле с желанием сторониться бурлит жажда близости. Он скучает. Он скучает каждую ебаную ночь, проведённую не с ним, он скучает каждый ебаный час, который они не проводят вместе, он скучает каждую минуту, которую Арсений разделяет не с ним, и каждую секунду борется с пламенем ревности внутри. Ещё немного - и разрушительный огонь оставит его с пеплом внутри, и Антон быстро лишится возможности дышать. Ему нужно скорее приспосабливаться к той самой реальности, которая была «до». До того, как он познал блаженство острых ощущений, боли от полу-укусов на плече (потому что на шее видно), липкого чувства стыда со срывающимися с губ постыдными стонами, которые он тщетно пытался сдержать, запаха пота сплетенных тел и приятной истомы после. Нужно научиться жить в том мире, в котором Арсений не улыбается ему смущенно по утрам, когда Антон приносит ему в кровать блины и кофе - потому что чувствует себя долбаным школьником с замашками влюблённого романтика; в том мире, в котором руки Арсения не обхватывают его поперёк торса, а его губы не оставляют десятки нежных поцелуев за ухом. Антон бы с радостью лишил себя памяти, вырвал бы этот лист своей жизни, потому что оставить все это в прошлом самому ему не под силу. Антон в очередной раз одергивает себя, сглатывая скопившуюся слюну. Да сколько можно, блять? Он презирает каждый миллиметр своего тела, готового кинуться в объятия Попова, стоит тому поманить парня, и каждый миллиметр сердца, мгновенно реагирующего на всплывающие в памяти картины. Хватит. Нужно собраться. Образовывавшийся на сцене микроклимат едва уловим, он почти незаметно колеблет воздушные массы кругом, медленно электризуя их. Но он временный - быстро рушится под натиском многолетнего опыта. Ребята не дают ему взять верх. Но Антон почти поддался, сам же его создав и дав волю выпрямить спину. Он ненавидит терять контроль. Глубокий вдох, выдох... - Что происходит? - первым не выдерживает Дима, когда они оказываются в гримерке. Тяжело выдохнув, Антон опускается на диван и сразу же прикрывает глаза, блокируя возможные пути к продолжению разговора. В голове целый рой мыслей, налезающих одна на другую и глушащих одна другую. Антону бы навести там порядок, да настроя нет никакого. Он устало потирает виски, сильнее зажмуривая глаза, когда слышит, что Дима подходит ближе. Продолжает упрямо молчать и не идёт на контакт. - Антон? А Антон перебирает в уме варианты ответов и, наконец, решает, что самым безопасным будет «Просто не выспался». - Ты поэтому дергаешься, как наркоман, и все время избегаешь Арса? - Дима догадливый. Дима внимательный. Его глаза сами находят мужчину, о котором идёт речь. Арсений на него не оглядывается, хотя - Антон уверен - прекрасно все слышит. Он стоит у кофемашины, с интересом разглядывая надписи на ней, будто изо дня в день не готовит себе один и тот же чертов эспрессо. Чуть склонив голову набок, он щурится, наблюдая за темной струей, заполняющей небольшую чашку, но позу не меняет - его стойка сквозит расслабленностью и отстранённостью. - Пацаны, вы же понимаете, что это на сцене все чувствуется? - Дима вновь привлекает к себе внимание, и сейчас уже Антон вынужден на него посмотреть - тот становится прямо перед ним. - Какая кошка пробежала между вами? Когда тишина затягивается и Позов понимает, что от Антона он ответа не дождётся, то поворачивается к Арсению: - Арс? - Что? И откуда только в его голосе недоумение?.. - И ты туда же? Ладно, - сдаётся Дима наконец, - не буду лезть. Сами разберётесь, не маленькие. Только не выносите это все на сцену. Решите, блять, все здесь. Он говорит с ними, как с маленькими детьми, которым нужно объяснять самые очевидные вещи. Не повышает голос - просто констатирует факты. Антон в который раз даёт себе невидимую оплеуху, потому что после Позов его все равно выловит и будет допытывать, несмотря на только что брошенное «сами разберётесь». Ему так не хочется обнажаться перед кем-либо еще, он итак чувствует себя незащищенным и уязвимым, и ощущения эти никак не отлипнут. Антон не решается поднять глаза на Арсения, но чувствует его пристальный взгляд на себе. Вся надежда на него, он должен что-то придумать: скрытный, он сочинил уже не одну историю, чтобы скрыть правду или уйти от прямого ответа, и искусству недоговаривать или менять неудобные для него темы он был обучен, кажется, ещё в младенчестве. Он искусно направлял течение беседы, будто истоки находились прямо у него в руках, и он был всезнающим и всевидящим властителем водной стихии. Может, поэтому Антону иногда кажется, что в Арсении можно буквально утонуть? Но Арсений молчит, медленно потягивая кофе будто вино, уставившись при этом в телефон. Через какое-то время заходит Оксана, напоминая, что расслабляться рано - через пару часов опять выступать. А Антон думает, как собрать себя по кусочкам и заставить выйти на сцену импровизировать с Арсением. Время лечит. Нужно только подождать. *** Рабочий день завершается смехом ребят, заваливающихся в комнату. Все прошло как нельзя лучше, ведь в первую очередь они профессионалы, сначала - работа, а потом все остальное. Удалось бы Антону и дальше держаться в таком темпе и с таким настроем, пока не остынет, и ходить на работу уже не будет каторгой. Бросает мимолетные взгляды на Арсения скорее просто по привычке, нежели чтобы зацепиться хоть за какую-нибудь новую тень выражения. На лице мужчины расслабленная улыбка и умиротворение, к которому Шастун стремится стремглав, но всегда спотыкается на полпути, напарываясь на черты Арсения. Пока Дима продолжает стебать Серёжу за неудачную добивку шутки и принимает в ответ «Заткнись, блять, лысая хуйня», Антон не может отвести взгляд от Попова, который с мягкой улыбкой на губах, поправляет чёлку. Ему бы самому поправить мужчине растрепавшиеся волосы, но он вынужденно наложил вето на подобные порывы. Арсений не его. Арсений Кати. И будто в доказательство справа от Антона раздается трель, распознать которую не составляет труда: техно на рингтоне из присутствующих в комнате стоит только у Арсения. Глаза невольно цепляются за экран телефона, издающего динамичные звуки и распространяющего вибрацию по синему дивану. «Катя». То, как Арсений вышел из комнаты, прижимая к уху телефон, Антон уже не помнит. Но хорошо помнит свои ощущения. Тянется к пачке сигарет на столе и закуривает прямо там, в комнате. Достало. Затылком чувствует взгляды своих коллег, которые молчат и не решаются отчитать его за самовольность и нарушение правил безопасности. У Антона ощущение, что даже если пожар, он все равно докурит эту чёртову сигарету, которую сжимает в трясущихся руках. Устало потирает лоб, выдыхая сигаретный дым. Раз. Ощущает мягкие и такие маленькие облака дыма во рту. Два. Покалывание на языке и воздушная струя в гортани. Три. Разливающееся внутри тепло. Это его личная панацея. Антон цепляется за временное состояние расслабленности, эффект плацебо для него - спасительная шлюпка посреди Атлантического океана. Арсений - те самые скалы, о которые она разбивается. Из раза в раз. Он успевает сделать затяжку, прежде чем на пороге появляется Стас. - Ты обалдел, что ли? Тяжело выдохнув, Антон все-таки тушит сигарету, сделав предварительно еще одну большую затяжку. - С каких пор курить в помещении для тебя норма? Антон поднимает на него глаза, но они автоматически выхватывают фигуру Арсения, показавшегося в дверном проеме. Задерживается на нем пару секунд, затем вновь возвращая все внимание Стасу. Не долго же они говорили. - Прости, не в состоянии был выходить. - Тогда не кури. Дымишь как паровоз. Завязывай вообще. А то последнее время вообще не отлипаешь от них. «Не больше пяти в день». Золотое правило. Знал бы Попов, сколько раз он его нарушал, пока мужчина мирно посапывал во сне. Ещё совсем недавно Арсений бы выхватил сигарету прямо из его рук и даже конфисковал бы всю пачку. Сейчас же - безразличие… холодное, безукоризненное, образцовое, выполненное профессионалом в лучших традициях равнодушия. Лучше бы Арсений испытывал к нему ненависть, чем ничего. Индифферентность в каждой позе считывается за секунды. Антон научится принимать и это. Тот факт, что ближайшее время они не будут пересекаться, немного бодрит. Только он и держит Антона на плаву. Антон помнит: боль его относительна.