Картинки

Матвиенко стоит напротив зеркала в полный рост в небольшой комнатке, которую им выделили. У них есть буквально двадцать минут, чтобы переодеться, попить, отдохнуть и все такое прочее. Дальше — опять работа (не самая худшая в мире), опять искренние и не очень улыбки и полная непробиваемость. Кроме него тут только Димка. Антоха с Арсом делись черт знает куда, да и не особенно это интересно сейчас. Сережа смотрит в зеркало с долей недовольства и придирчивости. И вроде бы договорился с собой давно («смотри на себя с удовольствием, а если не нравится — меняй»), только внутренняя договоренность тоже иногда давала сбои. Как сейчас. После того, как Арс протянул его за ногу через какую-то часть сцены, а собственная… не самая любимая часть тела вылезла и оголилась из-под задравшейся до самой груди рубашки на всеобщее обозрение. И, казалось бы, ничего такого, но внутри неприятно скреблось. Собственное тело вдруг резко показалось каким-то неказистым, неправильным, некрасивым. Уверенность в себе понизилась на добрую половину от того, что было в самом начале. Настрой, собственно, улетел куда-то вместе с ней. Как его вернуть, Сережа пока не знал. А потому и стоял возле зеркала уже в новой одежде для нового пула. Этот образ выглядел куда приятнее. Подчеркивал фигуру куда лучше. Шел куда больше. Только вот тело под одеждой оставалось все тем же. Матвиенко невольно позволяет себе совсем тихий вздох, одергивает рубашку, надетую поверх футболки, и проводит ладонью по короткостриженной макушке. — Я тебе сейчас уебу. — голос Димы не звучит угрожающе, скорее, как ни странно, чуть обеспокоенно и подбадривающе. — Я знаю, что ты можешь. Но обойдёмся без этого. — Сережа, напротив, отвечает как-то холодно (хотя, наверное, странно припоминать сейчас все свои возмущения по поводу любви Позова к постоянным шутливым тычкам в его сторону). — Сереж. — низко, быстро, но как-то очень мягко и аккуратно. Дима всегда использует его имя и эти интонации, когда хочет задобрить. А Матвиенко всегда ведется. Именно поэтому сейчас и кидает взгляд через зеркало назад, наблюдает, как Позов лениво поднимается с небольшого диванчика и оказывается совсем рядом, за спиной. — Переживаешь из-за чего-то.? — Дима пробует аккуратно, потому что видит и чувствует, но понять, что именно так не понравилось партнеру на последнем отснятом моторое, пока не может. Может, сыграл что-то не так, как хотелось, может, та рубашка ему слишком не понравилась, а может, просто не в духе. Черт его знает. Только оставлять все, как есть, очень не хочется. Они, в конце концов, команда. — Да нормально все. Сейчас глотну энергетика и оживу. И вопреки словам продолжает стоять на том же месте. Позов понимает, что от него требуется. Быстро оглядывается на дверь, в два шага отходит, чтобы повернуть защелку, а после возвращается на прежнее место, аккуратно протягивая руки вперед и обхватывая Сережу поперек живота. Укладывает подбородок на его плечо, мягко тычется носом в щеку и вопросительно смотрит через зеркало. Матвиенко как-то странно напряжен. Втягивается будто весь, сжимается, хотя и не показывает этого изо всех сил. Но Дима ведь чувствует. — Мой хороший, ну ты чего? — Позов выговаривает уже откровенно непонимающе, медленно оглаживает привычным движением чужой живот и оставляет несколько тягучих поцелуев в самом верху шеи. Но и это не расслабляет партнера, хотя ведь работало всегда. Дима открыто хмурится, просовывает руки под чужую футболку и прижимается со спины совсем плотно. Вжимается пальцами в привычную, теплую мягкость кожи, проходится чуть наверх, мимолетно обводит большим впадинку пупка и пробирается одной рукой чуть выше, к ребрам. Сережа будто бы отодвинуться пытается, но не выходит. Дима и сзади, и спереди. Отступать некуда. — Да убери ты руки… с живота. И только после этого неловкого возмущения Позов все сращивает. Складывает два и два, невольно закатывает глаза в картинном недовольстве и чуть ли не излучает «какой ты, блять, дурак» энергию всем своим существом. — Серег, пузо, может, и твое, но ты — мой мужик. Значит, оно и мое тоже. Поэтому я имею право руки не убирать. Хочу и трогаю. — Дима проговаривает таким тоном, что становится понятно: спорить — бесполезно. Как всегда раскладывает все по фактам, говорит уверенно и абсолютно однозначно. И что Матвиенко возразить может.? Он только лениво дергает уголком губ, пожимает плечами, признавая поражение, но расслабиться все равно не может. И, конечно, Диму это никак не устраивает. — Ты серьезно так расстроился из-за того, что… оголился немного? — мужчина пытается быть тактичным, но на деле только ржет со своих же формулировок, продолжая медленно поглаживать чужой живот под футболкой теплыми ладонями. — Да Дим, это будет выглядеть пиздец. Хорошо, что я не собираюсь смотреть это, когда оно выйдет. — Сереже становится чуть легче после того, как он вслух озвучивает, но неприятный осадок все еще скребется где-то внутри. Однако по крайней мере сейчас у Матвиенко получается отдаться в чужие, вообще-то до невозможности нужные руки, и даже выдохнуть относительно спокойно. — Плевать, как оно там выглядеть будет. Твой живот спасал мне жизнь, и я люблю его как минимум за это. Оба тихо ржут тут же, потому что вспоминают ночь после концерта в одном очередном небольшом городке без имени. Кровати в отеле были жесткими до невозможности, а подушки — как будто свернутые полотенца, засунутые в наволочки. И если для Сережи условия оказались в целом приемлемыми, то Дима ворочался и мучался половину ночи. Ровно до тех пор, пока не перебрался пониже и не улегся в наглую на живот партнера, мгновенно проваливаясь в долгожданный сон. — Блять, перестань. — Сережа уже откровенно веселится, но продолжает театрально закатывать глаза и делать вид, что ему все еще что-то не нравится. Зачем — он и сам не знает. Наверное, просто выпрашивает каждый раз ожидаемое со сладким предвкушением в самом низу живота признание. — Ну и тебя люблю, разумеется. Так что прекращай это все, и давай отыграем какую-нибудь откровенную пошлятину на следующем моторе. — Дима подмигивает, звонко чмокает в щеку и отходит к двери, чтобы открыть ее снова. Теплые объятия исчезают, но вот эта искренняя и ужасно необходимая поддержка, которая успела просочиться под кожу, остается внутри. Кажется, настрой все-таки вернулся.