***
Матвиенко сам звонит Кате. На удивление по-дружески болтает с ней, узнает, что Позов даже дома старается вечно себя чем-то занять. Суетится, не ложится спать до поздней ночи, вечно трет свои покрасневшие глаза и всеми силами делает вид, что ему даже поесть некогда. Катя говорит, что договориться с ним не получается. Говорит, что просьб он не слышит. Выдыхает устало, признает, что муж слишком упрямый. Она не знает, что с ним делать в такие моменты. И, конечно, с легким сомнением, но соглашается отдать Диму в руки пацанам на все выходные. Никаких пацанов на самом деле не предвидится. Только Позов, Сережа, максимум тактильности, чуток бескомпромиссности и чистая, бескорыстная поддержка.***
К вечеру Матвиенко буквально за руку утаскивает Диму из офиса. Усаживает в свою машину, чуть ли не собственноручно пристегивает ремень безопасности, пресекает на корню все «мне надо домой» и «мне надо сказать Кате». Дома без него справятся пару дней. Катя уже в курсе. Машина на пути к дому Сережи. Позова кормят, поят чаем, крепко обнимают и внимательно слушают. Создают вокруг него кокон из тепла и уюта. Такой, что никаким неприятностям не пробраться. Позова по голове легонько гладят, когда он залезает в телефон и вынужденно отвечает на пару рабочих сообщений. Никакого стресса, просто ответить, как полагается, официально, и все. Позову делают лёгкий массаж, разминают плечи и шею, заботливо, терпеливо и мягко. Телу тоже надо расслабиться, ничуть не меньше, чем голове. Позова утягивают в кровать в десять вечера. Время детское, но устал именно Димин внутренний ребенок. Он хочет, чтобы ему уделили внимание, хочет, чтобы о нем позаботились, хочет, чтобы ему помогли. И Димин взрослый не позволит этого сделать никому, кроме, конечно, Матвиенко. Сережа знает. И Сережа делает. Щелкает выключатель. Комната погружается в темноту, которая, впрочем, не кромешная, а вполне себе мягкая и уютная. Из окна просачивается свет нескольких фонарей. Свет приглушенный, желто-оранжевый, такой, который прячется по углам и совсем не мешает засыпать. Сережа заползает в кровать, садится на колени и тянет руки вперед. Он сам давно скинул с себя домашнюю футболку и спортивные штаны, и сейчас сидел в одном только нижнем белье. На Диме, кроме боксеров, все еще осталась светло-серая футболка, и этот нюанс сейчас необходимо было исправить. Матвиенко медленно проходится кончиками пальцев по чужим бокам, скользит вниз и цепляется за край футболки. — Дим, ты нужен мне максимально близко. Я согласен вытерпеть только твои трусы. — смеется тихо и так бархатисто-приятно, что Позов без сопротивления приподнимает руки и позволяет стянуть с себя вещицу. Сережа говорит «ты нужен мне», не «я нужен тебе», хотя последняя формулировка сейчас более точная. Но он знает, как необходимо взаимодействовать с партнером. Наверное, знает единственный. Футболка отправляется висеть на стул, а после Сережа быстро возвращается в кровать. Ложится уже полноценно, тут же тянет Диму на себя и заставляет улечься точно также. Перехватывает за талию, прижимает поближе, поплотнее, так, чтобы почувствовать до жути усталую разгоряченность чужой кожи кожей своей собственной. Они лежат лицом к лицу, совсем близко. Касаются носами, лбами, ощущают легкое, щекочущее дыхание друг друга. Сережа перемещает одну руку наверх, снова принимается гладить макушку и затылок партнера. Медленно, успокаивающе, совсем невесомо. Проходится пальцами за ушами, чешет легонько, как кота. Поглаживает ладонью самый верх шеи, переползая большим пальцем на линию челюсти. Матвиенко слегка меняет положение головы, подается еще чуть ближе и оставляет несколько мимолетных, до невероятного нежных поцелуев на чужих губах. Другая рука не совсем в состоянии активно двигаться из-за выбранной позы, но и она делает все, что может. Кончики пальцев медленно пробегаются по коже поясницы, а потом замирают теплыми отпечатками, ощущая, как постепенно расслабляется тело Позова. Сережа не останавливается сразу. Хочет закрепить результат. Он мажет несколькими поцелуями по Диминым щекам, проводит кончиком носа по переносице партнера вверх, мягко прижимает к себе еще ближе и замирает, касаясь губами центра чужого лба. По ощущениям, Позов уже дошел до нужной кондиции. Его руки на собственном теле ощущаются по-сонному отяжелевшими, глаза прикрыты, а дыхание — замедленное и ровное. — Спокойной ночи, Дим. — Матвиенко шепчет практически, боится сбить это целительное для партнера состояние. Ему в ответ что-то мычат, и Сережа позволяет себе улыбнуться самыми кончиками губ. Спустя какое-то время Дима переворачивается спиной. Потом лицом. Потом снова спиной. А после и вовсе утыкается носом в подушку. Матвиенко тихо выдыхает, разлепляя собственные глаза. Позов не спит. Что-то не так. — Димка, ты чего не спишь? — Сережа интересуется мягким, хриплым голосом, приподнимаясь на локте одной руки и протягивая вперед вторую. Гладит спину партнера плавно и будто бы вопросительно, пробегается пальцами по линии позвоночника. — Сплю. — Позов проговаривает нарочито-медлительно и лениво, создает иллюзию сонливости. — Спящие не разговаривают. — Матвиенко тихо и смешливо фыркает. — Вообще-то некоторые люди разговаривают во сне. — Дима отвечает своим саркастичным, заумным тоном и даже поворачивает голову вбок, отрываясь от подушки. — А некоторые, судя по всему, во сне еще и душнить умудряются. Впрочем, на недовольный Позовский взгляд ожидаемой реакции не следует. Сережа только укладывает теплую ладонь на Димину щеку и мягкими, ласковыми движениями поглаживает чужую скулу. — Думаешь слишком много? Позов кивает. Потому, что скрывать бесполезно и потому, что, судя по не слишком-то и вопросительной интонации, партнер и сам все знает. — Давай отвлеку. Сказку хочешь? — Матвиенко предлагает вдруг, сам не успев подумать о том, что предложил. Ему не в первой сочинять на ходу в любом случае. А предлагать всякие глупости — так вообще его конек. Дима, как ни странно, задумывается. Задумывается так, будто предложение не идиотское, а вполне себе интересное. Задумывается, как над чем-то серьёзным и стоящим внимания. Он привык сам сказки читать и сочинять. Собственным детям. А тут, когда такое предлагают ему, да еще и Сережа… Кажется, все мысли сразу уплывают во вполне себе конкретную сторону. Из этого правда может что-то получиться. — Хочу. Это слово — такое же неожиданное, как последний озвученный до него вопрос. А дальше — минута слегка задумчивой тишины и терпеливого ожидания. — Ладно. Значит так… «Жил-был в одной деревне очень умный кот. Как-то раз нашел он узенькую, но ведущую прямиком к кухне местной забегаловки тропинку. С двух сторон — дома, в конце тропинки — тупиковый забор с небольшим, но достаточным для животного отверстием, которое и открывало путь на задний дворик рыбного ресторанчика, где на кухне всегда было открыто окно. Кот был достаточно умным для того, чтобы знать, что такое репутация. Он старался ладить со всеми остальными животными, был продуманным и понимал, что за такую информацию может получить многое. Именно поэтому и рассказал совсем скоро всем об этом своем открытии. Разумеется, сразу стал уважаемым котом и получил много каких-то своих кошачьих привилегий. Не любил этот кот, как водится, только собак. Те казались ему слишком глупыми и слишком бескорыстными. Впрочем, собак в деревне было не так уж и много, да и жили они в основном где-то на окраинах. Но вот, как это бывает, в один прекрасный день в самый центр города забрел отбившийся от стаи щенок. Какой-то благородной породы. Может, доберман или…» — Скорее уж йорк. Хотя нет, уже не актуально. Тогда мопс.? — Дима ржет куда-то в подушку ровно до тех пор, пока не получает слабый тычок под ребра. — Все, все, молчу. «… Так вот. Щенок был довольно сообразительный, поэтому сразу прибился к остальным животным. Они почему-то быстро полюбили его и даже показали свою тайную тропу к пропитанию. Полюбили все, к слову, кроме кота. На то они и кошка с собакой. Постоянно цапались, кот шипел недовольно при каждой попытке собачонка к нему подойти, а то и вовсе мог лапой по морде дать.» Сережа с наигранным укором смотрит на партнёра, затихая на несколько секунд. Позов только глаза закатывает и быстро чмокает в щеку, а после смотрит вопросительно, призывая продолжить. «Впрочем, кот есть кот. Он — животное гордое, поэтому не позволял подобраться к себе слишком близко ни этому щенку, ни кому-либо еще. Держался особняком ото всех, гордо задирал хвост и гулял по улицам важно, но в полном одиночестве. Так все и продолжалось до тех пор, пока в городе не прошел сильный, просто невероятно сильный ливень. Затопило половину деревни, многие пути стали очень труднодоступными, тем более для кошек, которые воду терпеть не могут. Конечно, ту самую тропинку затопило тоже. Не так, чтобы приходилось плыть, но так, что коту бы пришлось непременно промочить все лапы, если бы он вздумал пойти по ней к знакомому забору. Поэтому кот не ходил. Он поселился на бочке неподалеку от тропинки и внимательно наблюдал. Ждал, пока лужи высохнут, и можно будет, наконец, раздобыть себе еды. Лужи не сохли день. Два, три дня. Остальные коты проглотили свою гордость и попросили других животных им помочь. Наш кот был слишком гордым. Он собственной гордостью попросту подавился бы. Именно поэтому кот сидел на своей бочке, слушал, как громко урчит у него в животе, и ждал. Лужи все не сохли. Голод становился сильнее. Животные знали, что их своеобразный лидер голодал, но никто не решался подойти к коту, который славился своим крутым нравом, с предложением о помощи. Никто, кроме маленького, наивного щенка. Собачонка отвергали уже несколько раз, но это не помешало ему в очередной раз появиться рядом с бочкой, радостно завилять хвостом и спросить у кота, голоден ли тот.» Дима почему-то вдруг смотрит на Матвиенко, как на самого настоящего щенка, подползает поближе и мягко укладывает обе ладони тому на грудь. Дает понять, что его не отвергнут больше. Не теперь, когда все зашло так далеко. «Кот выгнул спину, страшно зашипел, распушил свой огромный хвост. В общем, выразил негодование так, как мог. Только вот в животе у него снова заурчало, когда кто-то пронесся мимо с рыбкой в зубах, а нос сам по себе дернулся несколько раз, втягивая желанный запах. И щенок все понял. Его почему-то не пугал ни грозный вид кота, ни его угрозы. Тот ведь на самом деле ни разу даже не поцарапал. И то ли мелкий собачонок действительно был глупым, то ли, наоборот, слишком умным, но он понял, что сможет подружиться с котом. И это понимание его почему-то так обрадовало и воодушевило, что он сразу же бросился вперед, прямо по лужам, брызгаясь во все стороны. Совсем скоро щенок возвратился к бочке с несколькими рыбешками в зубах. Положил возле кота, глянул своими огромными глазами и завилял хвостом из стороны в сторону. И настолько кот был удивлен этим поступком, что даже шипеть не стал. Только облизнулся, вцепился зубами в предложенную рыбину и набил, наконец, пустой желудок. Конечно, аккуратно пододвинул пушистой лапой одну рыбешку и щенку. Они, в конце концов, теперь друзья.» Матвиенко заканчивает свою сказку именно так. Улыбается довольно, хотя и слегка неловко, и медленно вычерчивает на плече снова засыпающего Димы какие-то круги. — То есть… — Позов зевает, глядя на партнера из-под полуопущенных век, -… ты хочешь сказать, что щенок помогает коту чисто по-дружески? — Дима спрашивает несерьезно, скорее просто шутит, но все равно двигается к Сереже поближе и как-то собственнически перекидывает через него и руку, и ногу. — Кот для щенка просто друг, да. — Матвиенко продолжает почему-то эту не слишком веселую шутку, прекрасно понимая всю аналогию. Но ещё он понимает, что прямо сейчас развивать их вечную проблему он точно не будет. Не то время, не то место, не то настроение. Сейчас у них все должно быть хорошо. Сейчас есть только они. Он и Дима, который накрепко опутал Сережу собой и отпускать никуда совершенно точно не собирается. — А ты для меня — гораздо больше, чем я могу сказать вслух. И только после этих слов и ответных близких, до разливающегося тепла внутри обоих нужных объятий Позову удается провалиться в сон. В спокойный, обволакивающий и целебный сон, в котором совсем изредка мелькают кошачьи уши и собачьи хвосты.