Картинки

У Димы все хорошо. У него есть прекрасная, добрая, невероятно умная, веселая и понимающая жена. Она непременно бросает все дела и оказывается рядом, когда Дима, собрав всю волю в кулак, совсем тихо просит об этом. Матвиенко просить было не надо. Она всегда старается подбодрить, всегда пытается улыбаться, всегда спрашивает, хочет ли Дима побыть один. Матвиенко не спрашивал, он всегда все знал. Откуда? Вопрос остается без ответа по сей день. Она обнимает, укладывает голову Диме на плечо, вкладывает свою ладошку в его и ждет, пока мужчина оставит на тыльной стороне мимолетный отпечаток собственных губ, как бы безмолвно дав понять, что он в порядке. Матвиенко притягивал к себе за плечи, склонял голову Позова к собственному плечу, пропуская мимо ушей все возражения, брал в обе своих руки Димину и оставлял много-много теплых поцелуев на ладони. Катя чудесная. Она любит, уважает, делает все, что может, все, что от нее зависит. И Дима за это, правда, благодарен. Он понимает, как сильно жена о нем заботится, и ему от этого невероятно тепло. Он должен быть счастлив. Должен. Только почему-то этого для счастья… не хватает? Но ничего. У него ведь есть дети. Двое самых классных ребят в этом мире, которые всегда заставят улыбаться, даже если не будут особо стараться. Оба — необъятные, полные интересного, восхитительного и нового миры. Получается, рядом с ним есть целых два мира? И он все еще не счастлив.? Позов злится на себя за это. Злится всегда, когда позволяет себе оспаривать прошлые тяжелые, но полностью верные решения. Наверняка верные решения. Верные ли, если с того самого дня внутри так пусто, что самого Диму будто постепенно засасывает вглубь себя же.?

***

Он просыпается с воющим в ушах и под ребрами ледяным ветром, который продувает его насквозь, не может открыть глаза из-за болезненно колящего мелкими крупинками песка под веками, ему тяжело оторваться от кровати, потому что снова проснувшаяся боль в пояснице пригвождает к месту, заставляя в очередной раз почувствовать приближающуюся старость. В очередной раз задуматься, верным ли все-таки было то одно, судьбоносное и разбившее на мелкие кусочки наверняка не только его решение.? Позов вздыхает. Снова сокрушаться ему некогда. У него обязанности. У него семья. У него дела-дела-дела… У Димы и правда дел по горло. И, каждый раз, приходя домой, он очень старается просто пополнить хоть какие-то моральные запасы. Идет в детскую, садится прямо на ковер, собирает с сыном какие-то паззлы, параллельно пытаясь помочь дочке с уроками. Позов думает, что он не лучший отец. Хотя бы потому, что уделяет детям не так много времени, как хотелось бы. Или потому, что не всегда может дать им то, что они хотят. Ну или может потому, что даже играя и проводя время с ними, Дима не может перестать перманентно чувствовать что-то ноющее, темное, затягивающее в себя с пугающей силой и заставляющее покрепче сжимать зубы. Нужно просто отпустить. Просто быть благодарным за то, что у него есть. Просто снова целиком и полностью втянуться в любимую домашнюю рутину, которая дает ощущение спокойствия и уюта. Дима счастлив. У Димы все хорошо. Позов совсем скоро уходит в спальню, садится на самый край кровати, чуть воровато оглядываясь и вслушиваясь в фоновый шум. Вроде, никто к нему не собирается. Все временно заняты своими делами. Дима подтягивает поближе собственный рюкзак. Небольшой такой, в нем обычно валяются документы, зарядка для телефона, портативный аккумулятор, жвачка и прочие вещицы по мелочи. В нем скопилось куча ненужных бумажек и, наверное, даже какой-то мусор. Нужно почистить. Просто необходимо. На самом деле многое из того, что лежит внутри, не выкидывается совсем по другой причине. Называть все это мусором даже в своей голове крайне сложно. Настолько, что Позов кривится, а сразу после тяжело выдыхает и в раздумьях смотрит на рюкзак. Он ведь собирается в очередной раз разворошить прошлое. Перебрать мелкие, ненужные вещички, за наличие которых у себя ему стыдно и неловко. Нужно просто выкинуть все вместе с этим чертовым рюкзаком. Сколько, в конце концов, можно.? Но молния вжикает будто сама по себе, а пальцы знакомым движением лезут в один из двух небольших внутренних карманов. Первой Дима достает розовую, тоненькую резинку. Она абсолютно дурацкая, растянутая уже, да и завязывать ей больше нечего. Сережа сидит по-турецки на кровати, прочесывает темные волосы пальцами и пытается завязать свой извечный хвостик. Он повернут спиной, голой, не защищенной даже тканью домашней футболки. На спине блестит пару капелек пота. Руки подняты наверх, обе вовлечены в процесс создания прически, и Диме ничего не остается, кроме как невольно залипать на мышцы спины и лопатки, к которым до жути хочется прижаться губами. Но нежничать после секса все еще как-то неловко. Они в этом плане… только недавно сошлись, и Позов совсем не знал, нравятся ли новоявленному партнеру такие вещи. Поэтому Дима очень старается направить мысли куда-то в другую сторону. Покусывает собственные губы, переводит взгляд чуть выше и вдруг понимает, что Матвиенко всегда как-то слишком торопится затянуть на голове свою кичку. Позову бы вообще-то хотелось вплестись пальцами в волосы партнера, гораздо мягче, чем он делал это еще пятнадцать минут назад, хотелось бы пропустить прядки между пальцев и, может, даже обнять Сережу со спины и зарыться в них носом. Шампунь у Матвиенко действительно был очень приятный, его запах хотелось втягивать незаметно для самого партнера и втихую расплываться довольной лужей за его спиной. — Ты почему никогда с распущенными не ходишь? — Дима спрашивает чуть хрипло, но действительно заинтересованно. — Даже дома вечно завязываешь. Сережа поворачивает сначала голову, а потом и весь корпус. Останавливается на какое-то время, а потом и вовсе убирает руки, позволяя чуть распушенным и помятым волосам свободно улечься так, как им удобно. — Вот поэтому. — Матвиенко смешливо фыркает и выгибает бровь. Смотрит так, будто Позов непременно должен сказать следом «аа, ну тогда понятно» или что-то подобное. Но такого ведь не будет. — А мне нравится. — Дима плечами пожимает, когда сам принимает сидячее положение и тянет руку вперед, осторожно, на пробу пробегаясь пальцами по чужой макушке. И его партнер явно такого не ожидает. Глаза как-то удивленно распахивает, быстро назад подается и, кажется, уши у него тут же краснеют. При таком приглушенном свете понять сложно. В следующее мгновение в Диму летит пущенная из подобия рогатки из пальцев розовая резинка, которую Позов совсем скоро подберет с пола и засунет в собственный рюкзак. Сереже наверняка лень будет идти в прихожую за другой резинкой, так что на ближайшие полчаса Дима обеспечит себе вид на растрепанного и до невозможности уютного мужчину. Ее хочется натянуть на запястье. Повесить таким растянутым, выцветшим, убогим символом всего, что у Позова осталось. Держаться пока получается. Резинка отправляется обратно в кармашек, а Дима уже лезет в маленькое отделение на молнии. Тут куча всяких бумажек. Некоторые — какие-то важные чеки, некоторые — с детскими рисунками, некоторые — просто пустые, чтобы были, на всякий случай. И среди всех них затесалась одна довольно старая, чудом не порвавшаяся салфетка. … — А что такое? С тачкой проблемы? — Матвиенко участливо интересуется, поднимая взгляд на Диму, который расхаживает из стороны в сторону, стараясь вызвонить знакомого мастера. — Да блять, сломалось все и сразу. А мне машина в конце недели нужна будет. — отвечает прямо так, только слегка отодвигая смартфон от лица. Впрочем, там все равно только гудки идут. Никакого ответа и в помине нет. — Да какого хуя.! — Позов скидывает, вжимая палец в экран с куда большей силой, чем следовало бы, и со злостью засовывает телефон в карман собственных штанов. Собирается уже было выйти из офиса, чтобы сходить покурить и немного нервы успокоить, как Сережа зовет его по имени. — Дим. Подожди минуту. Мужчина оборачивается, старается убрать раздражение с лица и тянет тихое, вопросительное «мм?» Матвиенко чуть стучит корпусом отложенной в сторону ручки по столу, а потом тянет Диме сложенную вдвое салфетку. Как ни странно, именно салфетка оказалось в этот раз ближе, чем телефон. Позов хмыкает и забирает бумажку, мельком касаясь чужих теплых пальцев. — Там номер и имя. Пиздатый механик, мой почти что друг. — Сережа пропускает тихую усмешку, облокачиваясь задницей на спинку дивана. — Позвони ему… часам к десяти вечера. Я успею договориться, попрошу выкроить для тебя время завтра. Дима вдруг ощущает, как внутри теплеет. Стремительно так, немного неловко, но ужасно благодарно. Позов слабо улыбается, смотрит честно и открыто. Позволяет на этот раз увидеть все, что есть у него внутри. — Спасибо. Правда. Матвиенко плечами жмет, мол, ничего такого, но в последний момент подмигивает аккуратно. Так, чтобы больше никто не заметил. Дима рассматривает округлый, аккуратный почерк, всматривается в абсолютно неважные уже цифры и буквы, и, в конце концов, против собственной воли впивается взглядом в маленькое, чуть кривое сердечко внизу. Сейчас бы, как в сопливых мелодрамах, пририсовать в его центре зубчатую линию, имитирующую разлом, и расплакаться навзрыд. Чтобы стало легче. Хотя бы немного. Салфетка аккуратно, по прочерченному сгибу складывается снова вдвое и отправляется на свое место. В этом же кармашке, на самом дне, лежит вещь, которой Дима дорожит больше всего. Не носит уже, ему кажется, что кожа буквально жжется, стоит только гладкой стали с ней соприкоснуться, но все равно бережет так, будто последняя жизненно-важная ниточка оборвется, если вещица потеряется. Выуживает небольшое серебристое колечко наружу. Укладывает на ладонь. И правда жжется. Только непонятно, внутри или снаружи. Он носит сейчас практически такое же. И носил до этого. Это просто стальной ободок на мизинец, привычный уже давно и служащий такой своеобразной Диминой внешней особенностью. Но, конечно, тот, который сейчас прожигает кожу ладони круглым отпечатком, отличается от остальных. Матвиенко просто усаживает партнера на диван в своей квартире. Делает это как-то совершенно спокойно и обыденно, так, как будто сейчас привычным движением закинет на него ногу, включит какой-нибудь фильм и заснет в процессе. Позов успевает расслабиться и откинуться на мягкую спинку, приглашающе распахивает руки и ждет. Только Сережа вдруг тянется назад и вытаскивает из-под диванной подушки маленькую ювелирную коробочку. Подсаживается обратно, поближе, раскрывает ее и демонстрирует Диме новенькое стальное колечко. И снова делает это так просто и обыденно, словно ничего такого в этом действии нет. И правда, никакого праздника, никакой годовщины, никакого выдающегося события. Такой же день, как и все прочие. Обычный. Только подарок совершенно особенный. Позов смотрит слегка непонимающе. Не решается почему-то даже руку протянуть. Будто думает, что не ему. Сережа только ржет тихо в сторону, пытаясь не сбить настрой, а потом самостоятельно вытаскивает серебристый ободок из мягкой подложки. Матвиенко в принципе не любил делать из подарков что-то грандиозное. Он дарил просто потому, что хотел сделать приятно, хотел порадовать. Ему никогда не казалось, что подарки нужно дарить только на праздники. Мужчина предпочитал просто иногда показывать свою любовь именно таким способом. Поэтому прямо сейчас объяснять явно слегка недоумевающему Позову, что именно происходит, было немного неловко. Сережа шумно выдыхает и вкладывает кольцо в руку партнера. Медленно поглаживает его запястье кончиками пальцев и принимается тихо говорить: — Ты на прошлой неделе весь вечер таскался в моей футболке. А потом снимал ее с таким лицом, как будто тебя заставляют снять куртку в тридцатиградусный мороз. Не знаю. — Матвиенко на пару секунд останавливается, вдруг понимая, что мог вообще-то и надумать все это. Но сейчас-то уже поздно. Приходится продолжить. — Ну и я подумал, что, может, тебе будет приятно постоянно иметь при себе что-то… от меня. — Сережа снова плечами пожимает, немного нервничает, но тут же скрывает это за привычной шутливой улыбкой. — Я носил его по вечерам. Наверное, около недели. Можешь думать, что пропитывал собой. Но теперь оно немного б/у… — издает пару смешков, решаясь все-таки в открытую глянуть на партнера. Дима внимательно слушает. Куда внимательнее, чем Матвиенко мог ожидать. Дима разглядывает. Тоже внимательно. И, опять же, Сережа и не думал, что Позов будет изучать кольцо с такой тщательностью. Не представлял, что тот сразу все заметит и заставит чувствовать себя неловко вдвойне. — Это... не просто черточки, да? Это одиннадцать? — Дима цепляется глазами за крохотную гравировку на внутренней стороне и вдруг расплывается в абсолютно влюбленной, сверкающей улыбке. Чтобы увидеть такую, нужно очень постараться. Чтобы Позову себе такое позволить, нужно быть под очень сильным впечатлением. Одиннадцать. Потому, что день рождения. Потому, что две черточки вряд ли будут признаны чем-то странным, если до них доберется чужой взгляд. Потому, что на одном из Диминых дней рождений, на локальном празднике для своих, ни с чего напившийся Матвиенко нагло схватил Позова за руку, увел чуть ли не в лес, который находился неподалеку от снятого домика, и в сбитой, но уверенной речи выдал все и сразу. Рассказал о том, как заебался существовать без возможности озвучить то самое, что оба давно знают, о том, как сильно ему нравится и хочется просто обниматься и позволять себе всякие нежности, о том, как он устал прикидываться обычными друзьями все то время, что они не трахаются, и о том, что он вообще-то любит. Давно и сильно. А еще безнадежно, болезненно и пугающе. Последнего, конечно, не говорил, но Дима и так знал. Поэтому одиннадцать — вроде как не просто число. Для обоих это что-то большее. Безусловно романтичное и сопливое, но могут же они позволить себе такие проявления, особенно тогда, когда в обоих это вызывает дрожащий трепет и волны влюбленной привязанности.? И, когда Позов получает на свой вопрос быстрый, согласный кивок, он чувствует, что расходится по швам от заполняющей его до самой макушки нежности. Дима покрепче сжимает колечко в руке и тут же прижимается к груди партнера собственной. Крепко обнимает, целует колючую щеку, ту, что к нему ближе, и пересекается прямым, открыто-любящим взглядом с точно таким же. Сережа надевает ободок на мизинец партнера, предварительно стянув с него старый. Делает это так, будто кольцо — обручальное. Нержавеющая сталь блестит на пальце. Также, как в этот момент блестят двое влюбленных мужчин. Колечко все еще блестит. Дима его иногда чистит, не может удержаться. А они с Сережей… Они, наверное, постепенно затухают. Но не друг к другу, нет. Такое вряд ли возможно, не с тем, как и что вспыхнуло между ними совершенно случайно и неожиданно. Они затухают друг без друга. Совершенно осознанно. По инициативе одного и с согласия другого. Первому не посчастливилось встретить любовь, пронзающую насквозь и бьющую в самый центр, тогда, когда у него уже была семья и, что важнее всего, два всем сердцем обожаемых ребенка. Второму пришлось отказаться от найденных через тоску и одиночество головокружительных и захвативших каждую клеточку чувств ради человека, который был их источником. Позов чуть дрогнувшей рукой убирает кольцо. Время должно лечить. Но почему-то ему становится только хуже. Может быть потому, что для него лекарства просто-напросто не существует.