Картинки

Сережа ловит себя на том, что слишком часто пропускает странные мысли в голову. Прямо сейчас пальцы сжимают руль любимой машины. Красотки, которую он холил и лелеял изо всех сил. Впиваться с такой силой в ее частичку — уже преступление, но оно нужно только для того, чтобы предотвратить преступление похуже. Матвиенко едет по мосту над довольно бурной и широкой рекой где-то на пути обратно в Москву, и в его голове уже второй раз мелькает дурацкое, абсолютно абсурдное желание вдруг резко вывернуть руль вбок. Парапет выглядит довольно хлипким. Убогим, честно говоря. Его малышка пробьет эти перила с откровенной легкостью. Сережа хмурится и фыркает себе под нос. Он ненавидел подобные мысли. Как ни странно в основном потому, что именно они заставляли хоть что-то чувствовать. Ему чувства в последнее время давались сложно. От них остались только отголоски. Такие блеклые, выцветшие, старые, которые проживаешь скорее по памяти. На самом деле неинтересные уже ни разу. Конечно в знакомом окружении приходилось выдавливать из себя былую веселость, приходилось делать вид, что его интересует еще хотя бы что-нибудь. Рассказывать с переходящим все границы энтузиазмом об очередной ночи с новой девчонкой, планировать какие-то поездки, в которые и ехать-то уже не хотелось, ходить по клубам и стрипушникам, чтобы снимать свое по-настоящему кислое ебало с вечно мемной надписью, которая придает стабильности образу, и, главное, продолжать изображать извечного непосредственного дурачка. Без последнего все разрушится к чертям. Сережа не может просто прийти на очередные съемки со своим настоящим, не выражающим абсолютно ничего лицом, и полностью отсутствовать на них ментально. И, тем более, не может отсутствовать физически, хотя теперь чаще всего хочется именно этого. Спасает только присутствие Позова. Матвиенко не раз себя спрашивал, почему так происходит. Даже пару раз спрашивал у психологов, но в итоге только умудрялся закапываться еще глубже. Он, кажется, просто исчерпал себя. Добился всего, чего мог добиться, насытился этим в полной мере, взял от жизни все, что мог взять. А то, что не мог, не сможет уже никогда. Единственное, что еще держало на плаву, позволяло испытывать хоть какие-то чувства (пусть зачастую и негативные), что давало почувствовать себя живым человеком, который хочет куда-то сдвинуться с места, достается ему совсем маленькими, ничтожными порциями и, наверняка, совсем скоро и вовсе исчезнет и в таком унизительном количестве. Впрочем, прямо сейчас Сережа чувствовал, что ему срочно нужно получить эту свою порцию. Сосредоточиться на том, что может отвлечь от неестественно сильно привлекающих идиотских мыслей. Он набирает Позова прямо так. Выводит звук в динамики машины, тыкает пару раз по экрану, пока едет по относительно спокойному участку дороги, и принимается ждать, слушая противно-протяжные гудки. — Секунду, Серег. — все-таки слышит знакомый, чуть уставший голос. Голос говорит что-то Кате, отдаляется, а потом затихает. Не на секунду, как обещал. Минимум на десять. Хлопает балконная дверь (Сережа этот звук знает уже наизусть), а после голос наконец-то возвращается. — Здорово. — приветствует нарочито-дружески даже тогда, когда явно остался в одиночестве. Это заставляет быстро прикусить губу, выдохнуть и собраться с силами. Все хорошо. Все как обычно. — Привет. — Матвиенко произносит в тон. Бодрится и даже зачем-то натягивает на лицо улыбку. Говорят, помогает звучать более непринужденно. — Отвлекать долго не буду. Ты завтра вечером как.? — заканчивать даже нет необходимости, оба понимают, что речь идет о встрече наедине у Сережи в квартире. Ему на самом деле всегда тяжело назначать Диме такие вот встречи. Тяжело делать это так безэмоционально, прямо, так, будто они просто о чем-то рутинном договариваются, а не о долгожданной личной встрече. Долгожданной со стороны Матвиенко так точно. — Завтра не могу. На этой неделе пока никак. Давай на следующую перенесем. И снова формулировки максимально нейтральные. Снова так, будто их договоренность не более, чем просмотр какого-нибудь матча в спорт-баре. Но Сережа не обижается. Не может. Знает, почему так, знает, что Дима так шифруется даже на балконе потому, что слишком переживает за собственную семью. Матвиенко ужасно не хочется заставлять его прятаться по балконам и чувствовать себя тайным агентом. Не хочется, чтобы человек, благодаря которому пока получается не терять себя окончательно в пучине откровенно безысходных мыслей, испытывал сейчас явный дискомфорт. Сережа понятливо мычит. Так, будто принял эту информацию абсолютно спокойно. — Хорошо, без проблем. — и Матвиенко хочет уже было попрощаться и скинуть побыстрее, чтобы тоскливо не проскулить в трубку, но вдруг слышит чужой шепот, который, кажется, отражается от каждого уголка салона машины и целится прямиком Сереже в голову. — Я соскучился, Сереж. Правда. И вот эти простые слова действуют даже с перебором, потому что Матвиенко тут же тает, как снежок, который положили на батарею. Чувствует, как внутри будто что-то отмирает, чувствует собственные руки и ноги, все тело в общем. Даже собственное тепло будто бы осознает заново. Доходит до очень странного, но невероятно необходимого ему ощущения. Он живой. Все, что происходит, реально. Ему все еще чего-то хочется. Сереже нужна невероятная собранность и самоконтроль. Благо, с ними он научился справляться даже слишком хорошо в последнее время. — Не ври, Дим. Тебе есть, чем там заняться, скучать некогда. — и посмеивается тихо, даже почти натурально. Переводит романтику в шутку просто потому, что не хочет заставлять Диму чувствовать тоскливую неловкость от неполучившейся встречи. А еще не хочет выпускать наружу собственное откровенно жалкое и преданное «я тоже». Но собеседник ведь все понимает, как и всегда. — Я нахожу время. — проговаривает тихо, но настойчиво. Дает знать, что Матвиенко ему нужен и важен, что ему всегда есть место хотя бы в мыслях. На деле Сережа часто занимает практически всю Позовскую голову. Слишком часто. — Хотя скорее это время находит меня. Не всегда слишком удачно. — Дима шутливо фыркает, на этот раз пытаясь разрядить обстановку самостоятельно. И не имеет ничего такого в виду, просто хочет как-то сказать о том, что Матвиенко действительно прочно внутри засел. Так, что и мысли не всегда проконтролировать получается. Но вот Сережу от этих слов только по новой колет удушающая вина. Он дергает уголком губ и снова собирает себя по кускам. — Я достаю тебя еще и в мыслях? Не завидую. Ну, не буду больше доставать в реальности. — очередная не слишком веселая усмешка. — Ладно, Дим, я за рулем. Увидимся. — Пока, Сереж. Лю… — Матвиенко судорожно тычет пальцем в красную кнопку, прерывая итак еле различимое слово где-то посередине. Нельзя ему слышать. Иначе все остатки и без того искалеченных эмоций и чувств сползутся в одно-единственное место, слепят из себя то самое слово и будут донимать его с такой силой, что и не понятно, что лучше: его нынешнее состояние или только что теоретически сформулированное. Того, что есть сейчас, Сереже должно вполне хватать. Должно дать ровно столько энергии и эмоциональности, сколько нужно для еще какого-то времени существования. Дать какое-то… ожидание. Смысл. Маломальский, глупый, неправильный смысл. Сережа живет в ожидании. Худшая из возможных тактик. Особенно тогда, когда понимает, что после того самого момента наступит новое ничего. Наступит пропасть, из которой возможно будет вылезти только с помощью нового ожидания. Порочный круг, который разорвать хочется все чаще. Но нельзя ведь. Кто-то в голове решил за него, что нельзя. И этому кому-то хочется доверять все меньше. Матвиенко в последнее время сосредоточен на Диме так, что самому страшно становится. Ходит за ним по пятам, выпрашивает любого внимания, как помойный щенок, творит разные по-настоящему глупые вещи, чтобы урвать непонимающие, веселые смешки. Посмотри на меня. Я тут. Я все еще умею тебя веселить. Сережа порой просто так, без надобности, во время своих ночных поездок по городу подъезжает к дому Позова. Не останавливается, просто медленно едет мимо и старается выловить свет в совсем маленьких снизу окошках. Он пишет Диме. Много и часто. Благо, хватает ума ни одно сообщение не отправлять. И вот это все и много другое в совокупности заставляет чувствовать себя слишком странно. Он будто помешанный, будто совсем съехал. Отвращение к себе копошится глубоко внутри, приглушенное уже привычной мерзкой апатией, которую удастся устранить только двумя способами. И в какой-то момент Матвиенко, просто сидя на собственной кухне без движения и глядя в окно на уже почерневшее небо, вдруг понимает: одним. Остался только один способ. Он так сильно не хочет больше напрягать Диму. До ужаса боится стать тем человеком, который зациклится на нем, не будет давать прохода, будет изводить вечными умоляющими взглядами и истеричными разговорами. Не хочет быть для Позова постоянной ношей, которую тот хоть и мазохистически любит, но все равно ощущает ее груз с предельной ясностью. Сережа хочет, чтобы любимый человек перестал прятаться на балконе, озираться по сторонам и чувствовать вечную вину за перенос встреч и неконтролируемые обречённые взгляды самого Матвиенко. Сережа хочет, чтобы Дима был свободен. А еще хочет этой свободы для себя. Матвиенко тоже тяжело приходится. И сколько бы он ни искал новые мотивации, сколько бы ни оживлял старые, сколько бы не бодрился и не выстраивал наигранный жизненный оптимизм, все попытки проваливаются. С оглушительным, лупящим по барабанным перепонкам треском.

***

Сережа не страдает и не раздумывает о собственном несчастье в этот день. Сегодня они наконец должны встретиться. Едкое, испуганное чувство отвращения никуда не делось. Скребется где-то там и тихонько фоново воет, но это практически не беспокоит. Матвиенко знает, откуда-то точно знает, что сегодня ему станет лучше. Сережа напросился. Выпросил шанс самостоятельно забрать Диму со съемок. Каких-то далеких, подмосковных, для очередной рекламы. Не хочется упускать даже этот час дороги, который можно провести наедине, просто чувствуя чужое успокаивающее присутствие, слыша наверняка усталый, хрипловатый голос и изредка ощущая теплые, аккуратные касания. Матвиенко подъезжает к очередному мосту. Никаких пробок и, как ни странно, не так уж много машин. Сережа прокручивает в голове наверное в двадцатый раз мысль о том, как он непременно схватит Диму за руку, как только они сядут в машину. Как погладит чужие пальцы, как переплетет их с собственными, как выдохнет, наконец позволяя теплу скользнуть в замороженные внутренности. Представляет снова и снова, воспроизводя настолько детально, что, кажется, начинает ощущать легкое прикосновение физически. А потом резко распахивает в глаза. Он опять это делает. Опять полностью растворяется в ожидании, думает только о Позове, причем с поразительной детальностью и погруженностью. Так быть не должно. Ничем хорошим это не закончится. Это уже давно нельзя назвать чем-то хорошим. Внутри стремительно тяжелеет. Знакомая черная дыра резко открывается где-то между ребер, засасывая в себя абсолютно все крохи светлого и обнадеживающего. Прекрати это все. Прекрати к нему лезть. Рано или поздно ты утянешь его за собой. В этот раз дыра дело говорит. Сил на то, чтобы выдавливать из себя обратные аргументы, нет. У Сережи давно сил нет. Он почти ничего не чувствует. Почти не чувствует возмущения и удивления, когда все-таки резко подъезжает к самому краю моста и судорожно выворачивает руль, почти не чувствует жалости, когда пропускает мысль о том, что машина наверняка останется лежать на дне, почти не чувствует страха, когда летит вниз, наблюдая как в замедленной съемке приближение зеленой, мутной воды. Что ж, все вполне в его стиле. Наверняка все будут думать что-то из разряда «как по-дурацки, ни тебе аварии, ни катастрофы, на ровном месте». Впрочем, даже на это почти все равно. Сережа чувствует только отголоски печали из-за того, что встреча так и не удалась, и удивительное, охватившее его вдруг давно потеряное спокойствие.