Смерть — тоже свобода, не правда ли?
Auth: John Gilstran., «Run, Nathan!»., © Nathan Bailey.
Сержант Джонни Мактавиш. Позывное «Соуп». Лучший стрелок, имеющий невероятную силу воли и стремление быть лучшим. Он никогда не проигрывал, он никогда не слышал слова «провал», он никогда не сдавался. Он никогда не был в плену. Он никогда никого не брал в плен. Он никогда не видел рядом с собой любящую жену, и его дом пустует. Он пустует внутри себя, в душе, как и его просторный дом на «Уэст-Порт 14» в Эдинбурге. Почему-то именно сейчас он вспоминает свой частный дом, снаружи в тонах белого, серого, с темно-синей крышей, с аккуратно стриженным газоном на всем участке, вспоминает свою любимую тачку, которая сейчас покоится в гараже, все на той же улице, все в том же Эдинбурге. И сейчас, именно сейчас он понял, что он реально хотел видеть рядом с собой, кого он хотел видеть рядом с собой, пусть и не признавал этого. Черный Ford лейтенанта Райли идеально бы вписался в гараж Джонни, лейтенант Райли идеально бы подошел дому, пустующему вместе с Мактавишем, лейтенант Райли идеально бы заполнил душу Мактавиша. «Черт, Гоуст, ты где?» «Я рядом Джонни. Все хорошо». Нихуя нехорошо. Соуп разлепил глаза и только сейчас понял, что он, энное количество времени назад, выпал из себя, из мира в целом – потерял сознание. Теперь он снова видит все ту же спальню, где он все также на постели связан, где все также вокруг заполняет тошнотворный запах. Тишина только. Странно. Сержант пытается хоть как-то ориентироваться, пока лежит на боку: он видит лишь стену напротив себя, проем двери (без двери, конечно же), и все та же кошка на полу. Блядский боже. Да-когда же он тоже уже сдохнет и перестанет мучиться. Икота поступила к горлу комком, и Джонни готов поклясться, принять ислам, выучить все языки мира – что угодно, но он блядь чувствует, как его сейчас вырвет. То ли от того, что он по-прежнему чувствует запах, то ли от того, что желудок сейчас вылезет наружу, потому что пуст. Воды бы попить, что ли, как минимум. Сосни, Соуп, никто тебе водичку не подаст. Глотай свои вонючие слюни. - Сука, - кряхтит сержант, сползая медленно с постели, очень осторожно, спускаясь ногами на пол, а локтем как может, так и садится на краю постели, а далее и вовсе встает ровно. Что-ж, уже неплохо, можно прямо сейчас бежать хоть так, но было бы лучше, если бы он развязал свои руки, - так… Прислушивается. В этом сарае все еще тихо, и эта тишина напрягала, она медленно наступала накатом, она предупреждала. Она как молния, молчаливая, но после молнии всегда раздается гром, да? Вот и здесь не все так просто. Тишина стала перерастать в маленькие шаги и что-то похоже на дерганье ручки – щелчки, щелчки, щелчки, шаги, шаги, шаги. Соуп замирает, когда видит, как эта махина, прежде сидевшая на нем самом, появляется у проема двери в комнатушку, где сейчас сержант стоит. Кениг, кажется, вовсе не обращает внимание на его пленного, а смотрит перед собой, вперед, в сторону того узкого коридорчика, откуда, похоже, и раздаются щелчки ручки. И снова сержант готов поклясться, принять ислам и бла-бла-бла – это остальные пришли за ним, они его нашли, и у них уже есть план, он уже спасен, нужно лишь выждать. Выждать чего? Он же даже не знает, что они собираются делать, он не знает: сейчас они выломают дверь и расстреляют этого конченого выродка прямо на месте, или они под шумок проберутся где-то с другой стороны и также тихонечко украдут его (спасут) из лап мудозвона? Да ебаный ты в рот, а вдруг это вовсе не они? Сообщник, например. Пизда тебе, Мактавиш. И это «пизда тебе, Мактавиш» звучит в голове у сержанта именно тогда, когда он видит, как Кениг стал направляться по коридору быстрым шагом, держа в руках что-то длинное и железное (похожее на кочергу или типа того); это звучит тогда, когда отдаленно в ебучем узком коридоре слышен звук отлетающей двери, выстрел и хруст дерева, крик или подобие рычание дикого зверя. Что там, мать его, происходит? Еще выстрел, второй, удар чем-то железным (наверное, та самая штука в руках двухметрового ублюдка) по стеклу, и тишина. Ну же, Соуп, думай, думай, думай, думай. Что делать? Осматривая наспех комнату, ничего путного не найдя, только и остается принять стойку усерднее, отойти к стене и прильнуть к ней плечом. Больно. Что за херня? Ах, да, ты же, бедненький несчастный, ранен ножом. Интересно, а твоя рана также сгниет, как эта злоебучая кошка в проеме на полу? Шаги, шаги, шаги, до одури тихие, словно тот, кто ворвался сюда (или это Кениг идет обратно по коридору, устранив ворвавшегося), желает быть осторожным, непойманным, он начеку. Остановился. Джонни поджимает губы, чувствуя адскую боль вдоль его предплечья от ранения, чувствуя, как голова кружится, ибо пол под ним внезапно начал неопределенное движение. Кружится голова потому, что он не дышит. В ушах стал нарастать звон страха, когда шаги стали еще ближе к проему, а Мактавиш совсем близко. Осторожно прильнул уже спиной к стене, отклонив голову в сторону. Шаги, шаги, шаги. И, мать вашу, он трижды уже готов поклясться, принять ислам и бла-бла-бла – он слышит сквозь шум такой до пиздеца знакомый, такой нужный, мать его голос. - Джонни? И Джонни Мактавиш, с позывным «Соуп», лучший стрелок, имеющий невероятную силу воли и стремление быть лучшим, никогда не проигрывающий, не знающий слова «провал», Соуп, который никогда не сдавался, Соуп, который впервые в жизни узнал, что же такое быть в адском плену под руками психа, Соуп, который был пуст ранее, сейчас наполнился до предела: все, что он так хотел сдержать своей ебучей силой воли стало вытекать через все щели его потрепанного нутра, через его широко раскрытый рот и даже до предела зажмуренные глаза. Джонни Мактавиш, с позывным «Соуп» послал всю свою силу воли, забыл о том, что он лучший боец, забыл о том, что он не должен плакать – он же солдат. Нет, к черту – он плачет. - Саймон!