Несчастный случай

      Сегодня готовит Ники.       Это плохо, потому что часто, даже когда он не использует огонь, что-то загорается. Кто-то всегда с ним, когда это происходит, чтобы вовремя гаркнуть «Ники, полотенце горит!» или «Выключи ёбаную конфорку!» Кто-то рядом, чтобы загасить пламя. Чаще, конечно, я, ведь кухня — моё любимое место. Я здесь царь и бог. Я не позволю Николасу сжечь то, что люблю.       Сегодня готовит Ники.       Это хорошо, потому что любая бурда, которую он сделает, будет вкусной — он сочетает в одном блюде немыслимые вещи и этого Франкенштейна всё равно приятно есть. Он смешивает мясо с шоколадом. Он добавляет в кашу лук. Он заправляет салат вареньем. Он посыпает курицу сахарной пудрой. Он создаёт кулинарных чудовищ!       Сегодня готовит Ники…       На кухне приятно пахнет сыром — должно быть, готовит макароны. Я люблю макароны с сыром…       Ники предлагает мне первому снять пробу, потому что я торчу в дверях уже сорок минут, привалившись к косяку плечом и сложив руки на груди, и пугающе пялюсь на него, заставляя чертыхаться, встречаясь со мной взглядом. — Перестань пялиться, это раздражает. — Нет.       Я продолжаю пялиться, потому что это одна из немногих радостей моей жизни, которая не ушла и не укрылась черной вуалью со смертью Нила. — Я не ребёнок! Я помню правила. — Ага. Именно поэтому у тебя горит бумажное полотенце. — киваю я. — Блять! — вырывается у Ники, когда он швыряет объятое пламенем полотенце в раковину и включает кран. — Не нужно за мной следить! — Я слежу не за тобой, а за кухней, на которой появился враг. — Эндрю! — обиженно восклицает Хэммик. — Двадцать лет как. Думал, ты заметил. — отзываюсь я.       Ники ворчит. Обиделся. Ну, ничего! Я куплю ему тех ужасных мармеладных червяков отвратительно ярких оттенков, и он простит меня.       Хэммик сливает из кастрюли воду, добавляет кубик масла, перемешивает и перекладывает содержимое кастрюли в тарелку. Отставив кастрюлю, Ники посыпает всё тёртым сыром, на который я положил глаз, как только зашёл. — Макароны с сыром. — объявил Ники, водрузив на стол тарелку с содержимым желтого цвета. Я сел, взял вилку и с силой оттолкнул от себя тарелку. — Какого хрена, Эндрю?! — закричал Хэммик. Я подорвался со стула и попятился назад; вжался в стену, не сводя глаз с копошащихся среди черепков и сыра личинок. — Какой же ты мудак! Я целый час это готовил!       Я слышу его словно через толщу воды, прислушиваюсь — нет, это не вода, это моя кровь, что стучит в ушах, крича «беги-беги-беги!» Я медленно подхожу к керамическим черепкам. Личинки извиваются, сворачиваясь в бублики и разворачиваясь. Я подхожу к кастрюле, заглядываю в неё: там тоже личинки, только другие — чуть тоньше, цвета запечённой булочки, которую помазали желтком, чтобы подрумянить.       Это можно списать на переутомление, стресс, недосып, вот только я вижу это во всей еде. У Кевина сэндвич с червями. У Аарона в тарелке толстые кольца личинок. Ники наматывает на вилку тонких розовых червей, тыкает вилкой в Кевина и засовывает это в рот. У меня в кружке плавают тараканы. Знаете, такие маленькие, рыжеватые, с длинными усами. Они взбираются на дольку лимона и скатываются с неё, как с горки.       Меня тошнит от одного взгляда на еду. Поэтому я не ем. Давно. Мне не хочется.       Меня преследует жажда, и я пытаюсь утолить её, чем только могу. Но в горле всё время сухо, а язык словно сделан из песка. Я чувствую во рту песчаную плёнку. Я наполняю желудок водой, чаем, кофе, минералкой — но только после того как проверю, что в бутылке или кружке нет насекомых. Когда я пью, я чувствую, что жажда отступает, но стоит мне проглотить последние капли, сделать последний глоток, и жажда возвращается с удвоенной силой. Я скоро стану как труп, который нашли в кустах, под палящим солнцем, через две недели после убийства — огромный, вздувшийся, почерневший, зловонный, со слезающей лоскутами кожей. Моя кровь — вода. Я — вода. Во мне нет ничего, кроме жидкости.       Меня преследует запах хлорки и отбеливателя. А ещё — тины и яблок. Последнему я несказанно рад, но первые три перебивают его, не дают вдохнуть и насладиться.       Я бегаю по трибунам, чувствую отбеливатель и пью минералку. Я смотрю в потолок ночью, согреваясь теплом Аарона и не смея сомкнуть глаз, чувствую тину и пью обычную воду. Я сижу за столом с Монстрами, отвернувшись к окну, чтобы не видеть еду, и сунув наушники в уши, чтобы не слышать жевание и чавканье, чувствую хлорку и пью сок. Апельсиновый. Потому что Нил любил апельсиновый… В кружке я замечаю опарышей. Придвигаю её к Аарону и толкаю его плечом. — Что? — спрашивает он. Я указываю взглядом на кружку. — Апельсиновый сок? Спасибо, я не хочу. — он отворачивается и продолжает прерванную беседу с Кевином. Я делаю вывод, что опарышей там нет, но пью всё равно с осторожностью, готовый в любую секунду выдать оранжевый фонтан и разбить кружку о стену.       Я хожу в супермаркет каждые два-три дня, чтобы купить новый пакет сока. Я знаю, что логичнее было бы купить сразу несколько, но я не хочу. Когда я остаюсь в общаге, меня накрывает: запахи, звуки, копошение в стенах. Я окружен со всех сторон: на полу — тараканы и личинки, на потолке — пауки и мухи, в стенах — крысы и термиты. Когда я набираюсь смелости спрыгнуть со второго яруса на пол и в два прыжка добраться до двери, ведущей в общую комнату, я выхожу на улицу и мне становится легче.       Я сажусь в Мазерати и долго катаюсь по городу. Никогда не беру с собой телефон — не хочу, чтобы мне звонили. Не хочу ни с кем говорить. Хочу просто побыть один. Разве это много?       Я покупаю цветы и отвожу их Нилу. Вновь и вновь откапываю могилу, чтобы показать букет трупу, глаза которого закрыты. Я сажусь в его ногах и рассказываю ему о букете: на что похожи цветы, каков их оттенок, как они пахнут, что они значат. Рассказываю ему, как живому человеку. Живому, но слепому. Я мягко беру его за руку и его пальцами ощупываю цветок. — Чувствуешь? Он словно бархатный. Сегодня это ярко-красные розы, их тринадцать.       В следующий раз это будут розовые гвоздики. Потом — белые хризантемы. Потом фиалки. Затем — алые маки. Фиолетовая сирень. И, наконец, чёрные тюльпаны.       Я рассказываю о цветах. Я пересчитываю их вместе с ним. Я говорю с ним так, словно он может ответить…       Когда я закрываю крышку и выбираюсь из свежевырытой могилы, то кладу букет на надгробие. Я делаю так несколько раз в неделю…       Каждый раз, когда я возвращаюсь, цветов на надгробии нет.       Жарко…       Их забирают. Должны забирать, когда они завянут.       Как же жарко!..       …Я сажусь в машину и сразу включаю кондиционер, оглядываюсь на черную дыру в земле и усмехаюсь. Её зароют. Снова. Они так и не поняли, что я буду приходить с лопатой и выкапывать Нила…       Жарко.       В голову приходит заманчивая идея — купить в комнату холодильник для мороженого.