Когда рухнет небо

И проснусь я в мире невозможном Где-то между будущим и прошлым.*

Началась новая учебная неделя. Все свободное время я проводил вместе с Марком, и мне было действительно удивительно то, что происходило, то, что кто-то смог принять меня. Я впервые чувствовал себя нормальным. И даже немного счастливым. Алексу удалось как-то разобраться с тем, что мы не вернулись в город со всем классом, и замять историю с фотоаппаратом. Хотя, наверное, за первое ему нехило влетело от литераторши и больше от нее поблажек можно было не ждать, я не мог ему простить, что он позволил так поступить с фотоаппаратом, по которому я до сих пор скорбел. Поэтому вместо очередных бредовых списков я пытался придумать план мести. Нас с Марком все предпочитали игнорировать. Мне было немного обидно за Марка, с которым некоторые даже перестали здороваться после того, как он присоединился к моей компании. Но ему, казалось, было все равно. Мы сидели на уроке, когда он резко повернулся ко мне, подвигая вырванный из тетради кусочек бумаги. «А когда у тебя день рождения?» – было написано зеленой ручкой кривоватым марковским почерком. «А у тебя?» – написал я в ответ. Не люблю свой день рождения и обычно не отмечаю его. Во-первых, кому было бы приятно, если бы ваш день рождения был в промозглом слякотном ноябре? Во-вторых, этот праздник, как в принципе и любые другие, не приносил мне никакой радости. «У меня в мае. Так когда?» Я немного замялся. Если я отвечу, то он будет считать своим долгом как-то меня поздравить. Или подарить что-то. Но мне совершенно ничего не нужно. «Послезавтра, в субботу» – все-таки написал я. «Почему ты раньше не сказал???!!!» В ответ я пожал плечами. – Я приду к тебе! – воскликнул Марк, привлекая ненужное внимание. Кто-то шикнул на нас. – О боже, – прошептал я и улыбнулся ему в ответ. *** Мой семнадцатый день рождения. Обычный день. И начался он как обычно. Не считая того, что мама оставила мне на обеденном столе открытку с поздравлениями и новую футболку, которая оказалась мне слегка мала, но маме говорить об этом я конечно же не буду. Потом я позавтракал и собирался весь день бездумно пялиться в стены, но потом вспомнил, что у меня оставалась еще пара глав в Сильвии Плат, и решил дочитать ее.  Но около двух часов раздался звонок в дверь. Марк? Марк. Он стоял на пороге и держал в руках нечто, обернутое полиэтиленовым пакетом, и торт в пластмассовой коробке. – Фил, поздравляю! – воскликнул он, протягивая мне нечто. Я немного растерялся. – Эм, спасибо, – пробормотал я, принимая, видимо, подарок, и пропуская его внутрь. Марк повесил куртку на крючок и прошел на кухню, ставя торт на стол. – Я все думал, что же тебе подарить, и потом вспомнил, как ты рассказывал про кассеты. Он уже вовсю орудовал на кухне, ставя чайник и доставая кружки. – Ну же, разворачивай, – он повернулся ко мне. – Прости, что так себе упаковка, я не очень хорош в этом. Я вздохнул и начал разрывать пакет, даже не пытаясь развязать узлы, которые накрутил Марк. – О боже, где ты это достал? Неужели, они еще продаются? – я держал в руках магнитофон с кассетным плеером. – Да уж, пришлось попотеть, чтобы его достать. Просто подумал, что тебе должно понравиться. – Да! Мне очень нравится! Спасибо большое, – наверное сейчас мою улыбку можно было разглядеть из космоса. – Ну, тогда план такой, сначала традиционный деньрожденный чай с тортом и потом послушаем кассеты. Мне оставалось только радостно кивнуть. Я сидел на диване, а Марк валялся на полу. На его свитер налипла пыль и мелкая грязь с моего годами не чищенного ковра, но ему было все равно. Он немигающе глядел в потолок и тяжело дышал. Мы выбрали кассету с исполнителями из 80х, и сейчас их голоса шуршаще звучали из динамиков. В этом было что-то завораживающее. «Два часа на часах и не нас и не нашего века…» Пресняков допел, и заиграли первые ноты самой известной композиции «Альянса». Марк, резко вздрогнул, выйдя из своих мыслей, у него странно загорелись глаза, и он прибавил громкость, садясь и с серьезным видом изображая игру на синтезаторе. Я усмехнулся, не сводя с него взгляда. Он начал одновременно с солистом пропевать первые строчки, нарочито понизив голос до баса. Встав с пола и поправляя волосы руками, он, пританцовывая и бурно жестикулируя, повернулся в мою сторону, решив, что посветит эту песню мне, видимо, как той самой бешенной и преданной фанатке, которая выше всех скачет в толпе, привлекая внимание солиста. Выглядело это ужасно уморительно, но я, растянувшись на диване, старался сдерживаться, дабы не портить его «выступление», к которому он относился с поразительной серьезностью. Дойдя до припева и продолжая скакать по комнате, Марк, не попадая в ноты и срывая голос, прокричал самые высокие строчки, при этом уже начиная смеяться, но все еще пытаясь сделать вид, что перед моими глазами самый успешный исполнитель поколения. По батарее начали стучать, но Марк продолжая демонстрировать свое отсутствие вокальных данных, только прибавил громкости и, не зная текста второго куплета, начал выкрикивать первые слова, попадавшие ему в голову. – Затхлый пень и злобный стууук. Грязный лед и липкий звууук. Тут, замедляясь, каким-то неведомым образом он перешел на мотив «Моей обороны»: – Вытканный кролик овечьего глаза! Вымытый окунь забытого мира, пепельный ветер нелепого мира! Тут я уже не смог сдерживаться и в голос засмеялся, скатываясь с дивана. В этот момент он окончательно сбился и подхватил мой смех. Песня уже закончилась, но мы все еще продолжали смеяться. У меня подступили слезы, и уже начал болеть живот. Наконец, продолжая хихикать, мы вырубили кассету, и в комнате воцарилась тишина. – Во мне пропадает артист, – сказал он, улыбаясь и прищурясь глядя на меня. – О, да, – ответил я, возвращая ему улыбку. – Это лучшее, что я видел и слышал за свою жизнь. – Да иди ты. Еще некоторое время мы сидели в тишине, каждый думая о своем. Но молчание уже не было тягостным. Казалось, что все так и должно быть. Казалось, что так было всю жизнь. Я поражался тому, как ему удается справляться со всем, что на него свалилось. Но в любом случае, мне очень хотелось, чтобы он чувствовал, что он не одинок и что все будет хорошо.