🎶 Je suis mon cœur — Lara Fabian «Даже если мне страшно Ты - мое сердце Я боюсь, что когда твой приход начнет меня мучить, То это начнется снова, Когда счастье наступит, Я боюсь все разрушить».
Мысли о том, что прямо сейчас они идут на своё четвертое свидание сводят с ума. На прошлом они отлично провели время, катаясь на лошадях, много разговаривая, а после гуляя по лесу, держась за руки. Кушать пришлось в машине, потому как погода испортилась окончательно, но это оставило приятный след в воспоминаниях. Чонгук гнал от себя мысли о том, как сильно и быстро умудрился утонуть в человеке, становясь зависимым от их общения. Все эти ничего не значащие сообщения, смешные и горячие селфи, выгул собак, и, конечно, касания. С каждым днем их всё больше, будто и Тэхёну уже тяжело держаться, он постоянно трогает, гладит, обнимает, то мягко, то настойчиво, а ещё смотрит задумчиво, серьезно. Тоже боится глубины чувств? Или примеряет к своей жизни, подойдет или нет? Но сейчас не время думать об этом, ведь впереди наконец-то здание кинотеатра, с небольшой очередью у него, а рука Тэхёна то и дело украдкой касается открытой ладони. — Пачкаться попкорном значит? – такая теплая и родная квадратная улыбка, что сердце падает кубарем вниз, а после взмывает вверх. — А ещё пить вредную и сладкую колу, сидеть на заднем ряду и умудриться не проворонить сюжет, — кроличья улыбка не уступает в яркости. — Или это для вас слишком, господин ТэТэ? — Нарывайся, нарывайся. Впереди у нас пятое свидание, Гиацинт, — подмигивает и от этого внутри так приятно тянет. И от этого обещания Чонгук осознает, что не может сосредоточиться на фильме, да и сюжет, мягко говоря, оставляет желать лучшего. Обычный, затянутый боевик с кучей спецэффектов. То ли дело картина по правую руку! В темноте, где источником света является лишь огромный экран, Тэхён выглядит призрачным, как дымка. Морок. Но, заметив на себе беспокойные взгляды, он тянется свободной рукой, находит чонгукову и мягко накрывает, переплетая пальцы, поглаживает большим пальцем, а у Чонгука дыхание перехватывает. Ему каждое прикосновение оставляет ожоги, запуская колкие мурашки по предплечью, а ещё и бабочки внутренности крыльями царапают. Все это дарит ощущение восторга. Такого чистого, что от него хочется взмыть к небесам, кружиться в облаках, пробовать их на вкус, купаясь в лучах солнца. Они с удовольствием хрустят попкорном, сладким — Тэхён, сырным — Чонгук, выпивают просто ужасающе большое количество колы, и, естественно, пачкаются. Когда загорается свет, а люди медленно покидают зал, Тэхён продолжает сидеть, лаская руку. Чонгук смешно моргает, потягивается, чуть кряхтя, но не может скрыть улыбку, потому как руки так и представляют собой замок. Тэхён воровито осматривается, а после, лукаво улыбнувшись, быстро слизывает крошку с губы Чонгука. Это происходит так быстро, что никто ничего не успевает понять, но для парня это производит эффект бомбы. Его бросает в жар, отражаясь пылающими кострами на щеках, а ладони вмиг покрываются испариной. Ах, да, сердце. Ему в присутствии Кима так тесно в груди, оно бьется о реберную клетку, трепещет и замирает, тянется доверчиво в руки, замирает опасливо, в ту же минуту вдруг заполошно нагоняет ритм, словно танцуя неведомый танец, под мотив чужих взглядов и касаний. Это помешательство. — Пошли, Гиацинт, а то нас придут и выгонят. Тэхён странно спокойный, сдержанный, только улыбка выдает так много внутреннего счастья! Они забирают мусор от съеденного и выпитого, выкидывают и идут помыть руки. В ярком свете ламп вся романтика кинозала лопается, вгоняя в тоску. И они болтают о фильме стоя в очереди в уборную, а после смеясь над особо нелепыми киноляпами гуляют по улицам Сеула, покупая кофе в бумажных стаканчиках, грея о него руки и обжигая языки. Вокруг много огней, люди не спят до глубокой ночи, а в преддверии праздника продавцы не спешат закрывать свои магазины. В воздухе висит атмосфера нового года, воздух ледяной, свежий, пробирается холодком под одежду. Чонгук понимает, что голоден и они покупают уличную еду, вредную и горячую, на что Чон смешно дует губы и закатывает глаза, откусывая огромный кусок, силясь остудить его прямо так, во рту, и от увиденного Тэхён хохочет так искренне, сотрясаясь телом и его кудряшки подрагивают в такт. Но время неумолимо летит, наполненное счастливыми мгновениями. Метро уже закрыто, а машина Тэхёна осталась так далеко! — Оох, я так устал, ТэТэ! Брось меня здесь, дальше без меня! — канючит Чонгук, останавливаясь в одном из темных дворов, через который было решено срезать. Сюда не попадает свет, только чуть ниже по улице желтый свет от фонаря расплескал лучи на землю, не в силах дотянуться до этой узкой улочки. — Ах, вот значит кто у нас выносливый и сильный Гиацинт, ммм? А я думал, что тебе такие прогулки раз плюнуть! — насмехается Тэхён, который и сам к слову утомлен прогулкой. Чонгук выглядит до предела счастливым, сонным и разнеженным. Он пахнет улицей и немного фастфудом, потому что на улице ополоснуть рот так и не удалось. Тэхён пахнет своим дорогим, тонким парфюмом, с отпечатком лосьёна для бритья на лице. Они застывают друг напротив друга, над головой тяжелое небо, на часах не то поздняя ночь, не то ранее утро, а за спиной одно из странных свиданий, которое пошло не по плану, ведь фильм не смог удивить, а от колы возник дискомфорт и дикий голод, но, тем не менее, свидание им точно запомнится. Ведь такие моменты всегда уходят в копилку тех, что и спустя годы согреют душу. Тэхён, тихо ступая, врывается в личное пространство Чонгука, но не трогает, просто смотрит тем самым внимательным взглядом, вынимающим душу. Потом всё же не сдерживается и ласково, уже так привычно, заправляет отросшие волосы за ушко и улыбается. — Ты такой красивый. И от этих слов сердце летит в пропасть, касается дна и тут же взлетает ввысь до головокружения и тянущего замирания в груди. — Знаешь, ты тоже. Я часто тобой любуюсь, — признается Гук и тут же смущается, но твердо держит взгляд. — Я заметил. Особенно сегодня в кино. Чонгук? – от интонации становится так волнительно и немного страшно, что покалывает в пальцах рук. — Я должен тебе сказать, что нашел определение своим чувствам к тебе. Я в тебя влюблен. Одновременно с этими словами на кончик носа Чонгука приземляется снежинка. Маленькая, колкая, первая. Она моментально тает, но большущие глаза парня становятся ещё больше от удивления и радости. — Снег? Снег, Тэхёни ~, это снег! — восклицает изумленно. Они поднимают головы, вглядываясь в небо и улыбаются. Темное полотно осторожно, нехотя рассыпает мелкую белую стружку, которую тут же подхватывает легкий ветер, кружа в танце. В груди ребяческий восторг, пузырьки счастья, бурлят и лопаются, наполняя чистым восторгом. — Ты… Ты сказал мне эти слова и пошёл снег! — не унимается. — ТэТэ! Ты же понимаешь? — Понимаю, — тихое в ответ. — Ты веришь, да? В это поверье? — А ты… — выдавая испуг и волнение. — Ты не веришь? — и такой пристальный, внимательный взгляд, жаждущий получить ответ не только словами, сколько прочесть в глазах. — Верю. И это нежное, такое нужное «верю» зажигает в душе огни, они светят и греют изнутри, обещая так много. Ведь существует примета, что если со своей парой застать первый снег, то вас ожидает большая и долгая любовь! Чонгук тянется первый, отчаянно путаясь в собственных чувствах, мечтая разделить их со СВОИМ человеком. Он мягко целует Тэхёна, у которого моментально перехватывает дыхание. Они обнимают друг друга, теснее жмутся, и целуются. Так нежно, но глубоко, продолжая диалог на языке чувств, каждым шевелением губ рассказывая о внутренних стихиях, о галактиках, рождающихся под прикрытыми веками, в момент слияния жадных, голодных ртов, дарующих наслаждение. Они целуют друг друга с откровенной страстью и исчерпывающей нежностью, мнут губы губами, прикусывают, посасывают. Долго, глубоко, жарко. Не хватает кислорода, пульс частит, а языки толкаются, ласкаются, мокро и откровенно. Глаза закрыты, а руки с силой тянут на себя, чтобы ближе, чтобы устоять на ногах. Тэхён не выдерживает, зарывается рукой в волосы, путается пятерней и тянет назад, открывая для себя Чонгука ещё больше, целуя глубже, с напором, а он, обезоруженный, под натиском сдается, капитулирует, раскрывает губы призывно. Принимает в себя чужую пошлость, когда Ким лижет изнанку рта, кружит языком, толкается, так до безумия грязно, что напоминает фрикции, но Чонгук принимает правила игры, посасывает его, кусает за кончик, а сам руками по спине скребет, то ли тянет, то ли когти точит, подобно коту, дразнящему хозяина беспардонной выходкой. Челюсть сводит от напора, а легкие печет, но пожары внутри так ярко горят, что остановиться нет сил. Чонгук не может найти места рукам, жмётся ближе, отвечает на поцелуй самозабвенно, пока колкие белые льдинки не превращаются в густой, красивый, пушистый снег. Он умирает на дрожащих ресницах и тает на разгоряченных лицах. Чонгук на пробу кладет руку за затылок, утопая пальцами в кудряшках, таких мягких, как принято в рекламах шампуня, и давит, чтобы его целовали ещё напористее, быстрее, но Тэхён кусается ощутимо и шумно выдыхает прямо в приоткрытый рот. — Я с ума по тебе, Гиацинт… Что ты со мной делаешь?.. — потрясенно, с надрывом. Голос хрипит, срывается на дрожь. — Признаюсь в ответ? — нерешительно. Тэхён кладет руку на лицо напротив, мягко ласкает скулу большим пальцем руки, вглядываясь в глаза, с трудом выравнивая дыхание. И вдруг его палец спускается по скуле вниз, нежно огладив, обхватывает подбородок, заставив вскинуть голову вверх. — Скажешь? Вслух? — Чонгук кивает. — Я тоже, ТэТэ. Я… Я тоже в тебя влюблен. Кажется… — Кажется? – скептически выгнутая бровь. — Влюблен. Тэхён выдыхает, облегченно, ухмыляется, а следом обхватывает крупной ладонью затылок, сжимая волосы. Медленно наклоняется к губам, не сводя острого, прицельного взгляда, в котором жажда и голод идут рука об руку с восхищением. Первое прикосновение после признания острое как бритва, похожее на вспышку молнии на небе, пронзает тело, душу навылет. И нежное, трепетное, уже вскоре сменяется на властное и грубое. Тэхён с каждым движением зацелованных губ ворует кислород, отбирая каждый выдох. И Чонгук задыхается от сладкой истомы в сильных руках, дыша чужим шумным выдохом, обжигающим кожу. С тихим урчанием, присущим хищнику Тэхён углубляет поцелуй, вторгается языком, скользя внутрь. Чонгук тут же прикусывает за наглость, в самый кончик, но, спохватившись, извиняется, мягко лизнув и потянув, посасывая, а после и пройдясь по нему кончиком своего языка. Руки продолжают хаотично блуждать по телам, так некстати упакованным в теплые вещи. Тело Чонгука обретает странную лёгкость, а в голове приятное головокружение. Но от внутреннего напряжения вдруг дрожат губы, а потому приходится нехотя отстраниться, клоня голову вбок. Тэхён что-то бегло шепчет, сгребая в объятия, покрывает поцелуями лицо, не в силах остановиться, а Чонгук за этой лаской тянется, подставляется щекой и скулой, улыбаясь. Они оба тяжело дышат, счастливые, возбужденные, пьяные от близости. Тэхён бережно держит лицо в руках, смотрит, улыбается новой, не виданной ранее улыбкой, очерчивает изгиб бровей пальцами, касается прокола, обводит бережно кромку ресниц, вызывая недовольное фырканье. Звонко целует в кончик носа и смешно треплет за щеки, вновь притягивая к себе. — Спасибо, Гиацинт, что делаешь меня таким счастливым. Но скажи, а ты? Ты счастлив? — глаза в глаза, под покровом ночи, под шелест первого снега. — Счастлив, ТэТэ. Как никогда ещё не был. И да, ты классно целуешься. — Я покажу тебе все, на что способен в эти выходные. — серьезно. — Если ты готов. — Пятое свидание? – с любопытством. — Оно самое, Малыш. Я хочу тебя, даже не представляешь как сильно. В эту самую минуту хочу, желаю, с ума схожу, но я уже имел неосторожность всё испортить. Поэтому я хочу узнать, что думаешь ты? Если тебе нужно время, мы обнулим счетчик и начнём заново. Я буду добиваться тебя и ухаживать столько, сколько необходимо. Потому что секс это не всё, что я хочу. — Что же тогда ты хочешь, господин Ким? — Твоё сердце. Тебя без остатка. Себе. Что скажешь? — Скажу, что счетчик обнулять не надо, Тэхён. — Одной рукой ласково проводит по волосам, убирая со лба. — Я жду этого свидания, сгораю от нетерпения. Я не железный, а ты мне очень сильно нравишься. Очень, слышишь? Я столько времени провел мечтая о тебе. Так что нет, Тэхен, покажи мне в выходные, как ПРАВИЛЬНО? Я помню, какой ты, когда в тебе злость и нетерпение. Покажешь, каков ты, когда некуда спешить? — Ладошка мягко ложится на лицо, нежит лаской. — Я сделаю всё, чтобы ты запомнил, слышишь? — трется о руку, позволяя себя приручить. — Я знаю. И да, ТэТэ? Я тоже очень хочу тебя. Поэтому не подведи, дольше чем до выходных я ждать не намерен. — Так хочется поскорее заняться сексом? — провокацией прямо в губы и снова отстраняется, самодовольно ухмыляясь реакции. — Хочу увидеть какой ты, когда делаешь это с тем, в кого влюблен. — Я обязательно тебе покажу, мой Гиацинт. Спасибо, что дал шанс быть с тобой. — Ну, разве я мог так запросто отказаться от того, кто так прочно сидел в мыслях? — довольная, сытая улыбка. — Мог. И был бы прав, — серьезно. — Но я рад, что ты оказался благосклонным. Если бы я потерял тебя, самому себе бы не простил. — Ты бы и не потерял, — скрыть тягостный вздох тяжело. — Просто разговаривай со мной, хорошо? Раз уж мы… – сбивается. — Раз уж мы вместе, то знай, что я пойму и приму всё, что ты расскажешь. Делись со мной мыслями, я не умею их читать. Не надо говорить мне только то, что обязательно понравится. Однажды будут и тяжелые разговоры. Только лучше пусть все же будут, хорошо? — его глаза завораживают. — Я не предам тебя, и не изменю. Обещаю. Поэтому просто… Доверься. Я не плохой, ТэТэ. Я не сделаю больно. — Те кто так говорит обычно и делают больнее тех, кто молчит, — с грустью. — Я уже понял, что у тебя в прошлом был не самый хороший опыт в отношениях, но послушай, кто бы он ни был, я другой. Я не он. И им никогда не стану. Тебе страшно? – снег начинает сыпать сильнее, как бы намекая, и парни неторопливо покидают двор. — А тебе? Тебе нет? — Тэхён держится за теплую ладонь, словно за спасательный круг, медленно шагая по мостовой. — Страшно, конечно. Думаешь, у меня нет сомнений? Но тогда, когда ты ушел, я много думал. И пришел к выводу, что впереди может ждать что угодно. И взлеты и падения. Хорошее и плохое. Но пока я сам себя держу в рамках негативных мыслей, то и шанса не даю этому хорошему случиться. Я ведь мог трусливо сбежать и не оставить нам шанса. И тогда сейчас мы не шли с четвертого по счету свидания, держась за руки. Тэхён, если ты будешь ждать от меня измены и подвоха, то пропустишь самое главное. — Что же? – спрашивает тихо. — Мою верность и мои чувства. Я не буду давать клятв и громких слов. Но могу лишь заверить, что никогда не поступлю плохо с человеком, который мне дорог, даже если он сделает больно. И если хочешь знать, то в моих планах на эту жизнь учиться, хорошо зарабатывать, и заботиться о Бами, а разбивать тебе сердце в планы не входит. — Всё немного серьезнее, Гукки. Я правда боюсь, что настанет время и ты откажешься от меня, решив, что нам не по пути. Мне бы не хотелось, но я же в любом случае должен буду принять твой выбор, не так ли? — Я не дурак, осознаю, что все эти твои… — нервный взмах рукой, пока они идут узкими улочками в сторону закрытого кинотеатра. — Заскоки родом из прошлых отношений. А ещё понимаю, что ты не то чтобы типичный студент, живущий на стипендию. Ты же не замешан в криминале? — Что? Ох, нет. Нет, конечно! — Тогда расслабься. И просто дай себе возможность увидеть, как всё сложится. Я не хочу, чтобы в наших отношениях ты постоянно жил в напряжении, ожидая, когда я оступлюсь, чтобы уйти. — Я не жду, точнее не хочу ждать подобного от тебя. Ты уже успел доказать, что не такой. И я правда доверился тебе. Я буду стараться, хорошо? Ты прав, я тащу опыт прошлого в наше настоящее. Прости меня? — Вот дурной. Не за что извиняться, у каждого из нас есть что-то, что отпечаталось настолько, что порой мешает жить спокойно. Я научу тебя жить без страха, что тебе всадят нож в спину. Хочешь? — самодовольная улыбка расцветает на лице Чонгука, но даже она не в силах пробиться сквозь боль в глазах напротив. — Это было больно, — словно исповедь, на выдохе, и чуть крепче хватка на руках. — Мы со школы, ещё с самой началки были вместе, не разлей вода. Правда опыт первых отношений у него и у меня был с девушками, так уж вышло. Молодые, дурные, думали вылечимся, ага. Но ведь не работает оно так, — Чонгук внемлет каждому слову. — А потом мы напились, на одной из вечеринок и переспали. Ужасный опыт, скомканный, разочаровавший нас, но поменявший все в один миг. Его это напугало, а я как заново родился, оковы сбросил! Ох и побегал я тогда за ним! — Грустная усмешка кривит губы. — Когда тебе отказывают каждый раз, но не категорично, а давая надежду, играя с тобой, это очень тонизирует! Я ушел в это с головой, мне казалось, что так и должно быть. Я выдумывал целые квесты, ловил малейшие изменения в настроении, пытаясь понять в верном ли направлении двигаюсь, узнавал через общих знакомых что да как, ревновал страшно, и спустя долгих пол года добился взаимности и робкого тогда ещё согласия. Только дальше был роман длиной в три года, а это очень много. Целая жизнь, не так ли? Мы ругались по страшному просто! Из-за ерунды порой такие баталии устраивали, но это у всех людей? Ни у кого не бывает мягко и гладко всю жизнь? Но я любил. И старался дать ему всё, начиная от комфорта, заканчивая оплатой счетов. Меня и просить не надо было, ведь если я могу, то почему нет? Мы же пара, проблемы все пополам. Главное решить, а кому именно прилагать усилия не так и важно, да? И ради решения одной из таких проблем мне пришлось уехать из города, на неделю всего. К тому моменту он уже переехал ко мне, вещи перевез, до зубной щетки и тапочек. А дальше как в хреновой мелодраме — я приехал раньше времени. Не хотел звонить, решил сделать сюрприз, обрадовать, подарок ему привёз, как осёл последний, потому что ну, он тогда так хотел телефон этот чёртов, что я не устоял. Всё представлял, как он обрадуется! Но он меня опередил… с сюрпризом. Только неприятным, а так да, неожиданно. Когда в моей же квартире, на постели, куда только его я и пустил, его трахали сразу двое. А он завывал от восторга, умоляя не останавливаться. Эта картина мне и сейчас порой снится, Чонгук. Это было мерзко, больно, унизительно. Голые мужики, у меня в квартире, вальяжные такие, наглые, усмешки их, при взгляде на меня. С окна и балкона никто не сигал, они никого не уважали и не боялись, их позабавил такой опыт, пока они одевались, в собственном жилье я был декорацией. Намусорив и наследив, они ушли, а я себя потом по кускам собирал, думая, что ж я блядь сделал не так? Но только дело в том, что в однополых парах и правда верность редкая вещь, это мне уже потом на форумах подтвердили, да и так, оглянулся вокруг и тоже к этим выводам пришел, что никто не стремится спать по любви, по ней же встречаться, да к одному члену себя привязывать. Не место таким, как я, кто как ты понял не против говорить на языке цветов и за руку гулять. Поэтому да, боюсь. Я обжегся по-крупному, но как видишь, открылся тебе. Прости, я не должен был этого тебе вываливать, мне жаль, — запоздало и как-то слишком затравлено. — Я тебя расстроил? Чонгук выглядит сбитым с толку, ошарашенным и тихим, когда они наконец приходят к машине. Садятся в тишине, Тэхён то и дело кидает обеспокоенные взгляды, пока пристегивается, пока плавно выезжает с парковки. — Спасибо, что рассказал, —вкрадчиво, с решительными нотками в голосе. — не переживай, ты не расстроил, просто… Я как будто сам это пережил с тобой, пока слушал. Но Тэхён, я не отказываюсь от своих слов. Я влюблен в тебя, я буду с тобой, и я не изменю. Жизнь длинная и бывает всякое, но если в один из дней я пойму, что больше не хочу быть с тобой или захочу ярких ощущений на стороне, обещаю, что мы поговорим, и лишь после обоюдного решения я приступлю к действиям. Я не предам тебя, это я тебе обещаю. Но тебе предстоит столкнуться с другой проблемой, — замогильным голосом, отчего Тэхён хмурится и бросает короткий вопросительный взгляд, — У меня не самый легкий характер, я порой бываю вспыльчив, а ещё, кажется, я ревнив. Но и это не всё. — Ты пытаешься оттолкнуть меня, называя свои плохие стороны? — нервный смешок. — Ну нет, абсолютно точно не хочу. Ты перебил, — и кидает на собеседника цепкий взгляд. — Так вот, исходя из того что я имею говнистый характер, мы иногда будем ругаться. Но и это не всё. Тебе придется осознать в моменты примирения, что я не шутил о том, что не умею быть тихим. Последняя фраза не сразу воспринимается на фоне серьезного разговора, но когда до Тэхёна все же доходит смысл сказанного он заливисто смеётся, отпуская вместе с этим смехом напрасные страхи и опасения, принимая позицию Чонгука о том, что какие бы трудности впереди не ждали, их чувства стоят того, чтобы рискнуть. _____________________🎶Alex C — Angel of Darkness «Мечты мертвы, Кругом лишь зло, И царство тьмы — Наш новый дом»
Юнги плотно задумывается о том, чтобы выбросить ненужный гаджет в мусорное ведро, а ещё выбросить туда же помятое лицо и желательно прошлое. То, что Хосок всё же не шутил, накрыло на третий день беспробудного пьянства, и повлекла за собой разрушительный эффект. Вопреки осознанию, что Юнги сам перегнул палку, внутри зрела обида и ярость, нашедшая выход в виде агрессии, и как итог — раскуроченная кухня, сбитые и расцарапанные в кровь руки, осколки стекла в каждом углу комнаты… В голове роились тысячи вопросов, ответов на которые не было. Но главным был тот, риторический, которым задается каждый человек в той или иной ситуации: «Что делать»? И производные от него же, как если: «Что делать, если никого кроме него не хочется?; Что делать, если вопреки здравому смыслу болит беспощадно в груди?; Что делать, если ты конченый осёл, отрекающийся от дорогих людей?; Что делать, если спасая других от самого себя, обретаешь желание удавиться?» Меньше всего хочется копаться в производных вопросов и чувств, а от собственной больной головы взять бы отпуск, дня на три, минимум, чтобы штиль, тишина, покой. Не думать, не чувствовать, не вспоминать. Не проводить параллели, не анализировать, не пытаться выскрести из памяти то чему учили на терапии, когда ещё не сдавался и думал, что мозгоправы подарят билет в нормальную жизнь, сделают вдруг целым, не сломанным. На крайний случай дадут таблетку какую, чтобы на цепь демонов, жрущих изнутри ночами, посадить и в голове голоса заткнуть. Ни тогда ни сейчас не помогло. Надоело пить и рефлексировать, а стены перестали создавать иллюзию крепости, начиная давить. Однажды, целую жизнь назад, помог клуб. Та атмосфера грязи и порока, где за закрытыми дверями и впрямь происходят любые непотребства, отчего-то усмиряло, а может, тешило тьму внутри. И прямо сейчас приходит в голову, что поехать туда на такси, нажраться в хлам, наблюдая за сценой, на которой каждый раз всё новые шоу, а вокруг тяжелый запах пота и похоти — лучшая из идей. Нет, не за сексом и легкой добычей, но за музыкой, способной перекричать мысли и за зрелищем, гладящим пороки. На сборы уходит очень много времени, потому что вид изрядно помятый, а любимый костюм в стиральной машине, даже не понятно задохнувшийся после стирки или же пропитанный затхлостью жилья. С лицом всё хуже, его бы погладить, но современная косметика творит почти чудеса. И спустя два часа Мин уже без отвращения глядит в зеркало, вызывает такси, спускается, подкурив ещё в подъезде. Потерять работу в преддверии праздника такая себе идея, да и сейчас спускать накопления на дорогу и клуб — расточительство. Но, кажется, идея тонуть в алкоголе, занюхивая и заедая тоской — ещё хуже. Уже в дороге, вглядываясь в город сквозь пыльное стекло он подсчитывает, сколько может позволить слить, чтобы осталось на аренду жилья, ещё не зная, что платить за алкоголь в клубе не придется вовсе, потому что стоит таксисту сорваться с места, а Юнги натужно выдохнуть, как послышится голос, который он узнал бы даже если бы утратил слух. Хосок. И он видит его, но узнавание происходит не сразу, словно картинка и звук не совпадают, лагают жестко, вызывая диссонанс. А после сложившийся пазл разрушает под основание, а сканер глаз выхватывает всё новые штрихи, причиняя неимоверную боль. Хосок осунувшийся до синюшней худобы, не то изрядно выпивший, не то под таблетками, спорит с человеком, старше него настолько, что эта картина вызывает отвращение. Этот хмырь нагло, слишком панибратски держит за талию и тащит из клуба вяло сопротивляющегося Хоби. Хоби, который вскрикивал под Юнги, проливаясь слезами наслаждения, который три года доверчиво ждал сообщений... Юнги знал наверняка, что у него больше не было партнеров, только поэтому они несколько раз даже правила клуба нарушили, вместе с принципами, занимаясь сексом без резинки, гонясь за остротой ощущений. И выходит в дни, когда Мина раскатывало по периметру от боли, Хосок выходил на охоту в клуб? Цеплял других, уходил в закрытые комнаты? Позволял себя трогать? Надо бы уйти, ведь закатывать скандал так чертовски неправильно, сам прогнал, оттолкнул, растоптал, но шанс безнадежно просран. Хосок, нервно дернувший плечом в ответ на какие-то слова отвратительного мужика, явно жаждущего скорее уединиться, поднимает глаза и врезается в ошалевший, полный ярости и боли. Вмиг бледнеет, останавливается, запнувшись о свои же ноги, напрягается всем телом. — Ну привет, Хоба, — с вызовом, дернув подбородком так, что хрустнула челюсть. — Я смотрю, ты не рад встрече? — выходит настолько ядовито, что приходится сплюнуть, дабы избежать отравления. — Юнги? — выдох у собеседника выходит даже не жалким, а сломленным. — Что ты тут делаешь? — Это кто такой? — хмурый мужик влезает нагло. — Слышь, мальчик, шел бы ты дальше по делам, не видишь, ему не до тебя. — Ага, вижу. Гуляй, дядь, сегодня без него. Шуруй, может ещё кого выцепишь, Хоба никуда не идет. И ярость в этих словах явно превалируя над здравым смыслом, затмевает рассудок. Юнги выхватывает Хоби из грязных лап, ощущая в руке хрупкое ледяное запястье, прижимает к себе, делая первый за эти дни полноценный вздох, отмечая, что перегара от него не слышно, а значит, таблетки. Что ж, главное забрать, накормить, согреть, ведь он и так был стройный, а сейчас эта болезненная хрупкость, почти бестелесность, дрожь в теле, отзываются внутри беспокойной тревогой. — Ты кто такой? — мужик все не отстает, щурится, наступает. — Его друг. Проваливай, ну? Может тебе денег дать? — Юнги… – слышится с боку испуганное, но... Первый удар он всё же пропускает, отвлекшись на свое имя, сказанное таким нужным голосом, от него темнеет на миг в глазах и противно звенит в ухе. Второй успевает перехватить, дергая руку с кулаком вниз и с силой врезаясь собственным в чужой нос. Слышно отвратительный хруст, а кровь вначале не видно, первым делом она теплой жижей брызгается на кулак. Слышатся голоса и крики, но ярость, отчаяние, злость, обида, накопленные бессонными ночами вырываются наружу. Они дерутся подобно обезумевшим котам, повалив друг друга на землю, нанося удары без тактики, с одним лишь желанием слепо причинить боль. Юнги сильнее, изловчившись он умудряется подмять под себя ублюдка, в процессе пропустив ещё один удар, от которого лопается губа и адски болит челюсть, но он ловко перебирается ближе к груди, блокирует следующий выпад, со звериной яростью выкручивает запястье, ломая пальцы противника об асфальт и бьет головой прямо в разбитый нос, в этот раз сто процентов его ломая. Тяжелый, сладкий запах крови пугает ровно в тот момент, когда сильные руки охранников как пушинку сдергивают Юнги, держат железно, но он заплывшими глазами мечется по зевакам, которых вдруг оказывается так много, находит, фокусируется, вмиг успокаивается и перестаёт трепыхаться. Хосок стоит потерянный, напуганный и такой хрупкий, что, кажется, дунь и он сломается. И вдруг так очевидно, что не стоило врать себе, хотя бы себе, что к нему не более чем похоть. В груди ошметки сердца вдруг так сильно рвутся в те руки, что, Юнги знает, ледяные прямо сейчас. Доходит и обрушивается столько откровений, что ноги подкашиваются. Никогда он к малому не испытывал такого. Чонгука хотелось беречь и согревать, но с ним такого пожара в груди не было. Отчего ни разу не задумался над тем, что за все совместные ночевки тело так и осталось бесстрастным? Даже мыслить в таком ключе не хотелось, и не только из-за особенностей предпочтений, точно нет. От Хосока же сносило крышу, его хотелось до голодного воя под ребрами и мурашек по телу, а ещё, увидев его в чужих руках, Юнги впервые так быстро потерял контроль, ведь после стычки с отцом всегда старался держать себя в руках, зная, чем это чревато. Чонгука хотелось скорее пристроить, чтобы не навредить, в то время как Хосока, отчасти, хотелось доломать, только бы не ушел. Всё это разрывает пульсирующий болью мозг, обескураживает и выбивает из колеи, а от мысли, что не успел, что уже не исправит, очень хочется выть в голос, опадая на землю. — Что смотришь? — кричит страшным, сиплым карканьем. — Что? Не дал тебе потрахаться, да? Охрана продолжает держать на месте, пока окровавленного мужика даже не трогают, потеряв к нему интерес, позволяя вяло барахтаться в пыли и крови, и Юнги понимает, что его никуда не уводят потому, что вызвали полицию, а это полнейшее дерьмо. От выброса адреналина и драки внутри всё кипит и клокочет, а ещё на куски рвётся то, что зовут душой. «Нет, скажи, что я не так понял, что он не брал тебя, не выбивал стоны, не касался там, где тебе приятнее, даже если касаться надо до синяков. Пожалуйста, пусть я успел, не надо, пожалуйста, не надо. Я все понял, я осёл, я конченый, но я исправлю. Хочешь? Что ты тогда про свидания говорил? Я подарю их тебе столько, сколько захочешь, только не оставляй меня, только не сейчас!» Хосок медленно, будто к нему вдруг применили эффект слоумо, приближается, видно, что нервничает, а ещё зрачки эти обдолбанные бесят, идет, стараясь не смотреть на тело в крови, вглядывается в лицо Юнги, что-то ищет в нем. Все, можно не держать так крепко, его уже обезоружили. Он на всё согласен, что только прикажет тот, кто, кажется, подошел чтобы казнить. Вокруг столько людей с интересом и жаждой наблюдающих за зрелищем, вдалеке уже слышна сирена, а у этих двоих секунды замирают. — Всё, что волнует тебя, это трахнулся ли я с ним, да? — но не даёт ответить, голосом морозит, что звучит так холодно и без эмоций. Шелестит губами на грани слышимости, чтобы не так много услышало людей, или, скорее оттого, что сил на этот самый разговор уже нет. — Я трахался с ним задолго до тебя, к нему же пришел и после. Чего ты от меня хочешь, скажи? Что, не ответил тебе на твоё «просто хотел тебя» и ты решил, что имеешь право заявить на меня права? Ты сам сделал выбор, отъебись от меня! — первая эмоция пробивает лёд и это даже не ненависть, нет. Ненависть сложное и сильное чувство. Всё, чем раскрашены слова сейчас — разочарование. — Я не желаю тебя видеть, не желаю знать, и да, я трахался с ним сегодня, вчера, и завтра планировал. Он тебя раздражает? А почему, у вас ведь есть нечто общее, — и страшная улыбка расцветает на лице, но она совсем не про позитив. — Вам обоим нужно лишь моё тело. Только вот в случае с тобой наши желания не совпадают. Мне жаль, но я слишком сильно увяз в тебе, чтобы остаться просто твоей дыркой, Юнги. Найди себе новую игрушку, старую ты сломал. От этих слов настолько страшно, что внутри всё холодеет. Юнги силится выдавить хоть что-то, когда Хосок отворачивается и отходит, теперь уже смотря на человека на земле. Хочется хотя бы закричать, позвать, выпалить матерные слова, обличающие смятение и животный ужас, но выходят только хрипы. Полиция и скорая врываются в хаос одновременно, всё идет по кривому сценарию, когда мужчину забирают на носилках, а в участок доставляют и Хоби тоже, благо подвозят любезно на разных машинах. Юнги от абсурда теряется, даже не успевает оценить обстановку, отвечает на вопросы покладисто, стараясь не слишком нашлёпать компромата на человека, из-за которого потерял контроль, стыдится своих ответов про вылет с работы и приводы до этого инцидента, раздражаясь ещё и от того, что это вообще вплетают в инцидент сегодняшнего дня. Давние, хорошо забытые, но так же хорошо зафиксированные эпизоды его жизни. Хочется есть, пить и спать, а ещё нестерпимо в туалет. Вопросы по кругу выматывают и действуют на нервы, а ещё адски болит лицо и тело, но хуже душе, которой пока не время сдыхать в агонии, благо допрос помогает держаться железно. Вероятно, поднимается давление, от которого пульсирующую боль в висках с трудом удается игнорировать, а тошнота сводит скулы. Его отпускают в туалет лишь в сопровождении, с браслетами, и это в дальнейшем служит всем на руку, потому что краешек разговора с другим человеком сбивает с ног, и Юнги точно вцепился бы во что-то или в кого-то не будь его руки зажаты наручниками. Хосок сидит спиной к нему за столом в участке, его не допрашивают в закрытой комнате, позволяя уютно разместиться внутри коллектива, да ещё с дымящейся чашкой в руках, и мелькает глупая мысль, что благодаря напитку он согреет руки, но: «…Я вам ещё раз говорю, у него не будет претензий, давайте без заявления обойдемся? И что, что пострадавший совершеннолетний! Я его сын, как вы не поймёте, я же несу ответственность за него в случае недееспособности? Он завтра и не вспомнит, кто его отметелил, а я не стану настаивать! Давайте уже закончим этот разговор, сержант…» Тошноту сдержать выходит только титаническим усилием воли, и только в открытом пространстве, но попав в уборную с Юнги даже не успевают снять наручники, как его рвёт прямо на пол. Полицейский пинает его под зад, от бессильной ярости, и ноги наконец-то подводят хозяина, но для Юнги это уже не имеет значения. Услышанное настолько претит, не укладывается в голове, что ею, головой этой, охота приложиться о ближайшую стену, насмерть, потому что всё, фрифол, завершившийся пробитием. Уцелевший ранен и покалечен, рекомендовано добить. Юнги меньше всего хотел бы сломать Хосока, прогоняя подобные страшные мысли, но он и подумать не мог, что ломать там, по сути, давно нечего. И перед тем как всё же взвыть леденящим нутро воем на весь участок, от которого в последствии даже у матерых псов правопорядка встанут дыбом волосы, приходит осознание, что те крохи того, настоящего Хоби, которым он когда-то был, прорывающиеся сквозь все сломы, подобно ростку в асфальте, Юнги затоптал лично, умело, наверняка. Насмерть. От Хосока больше и не осталось ничего, в его жизнь так и не пришел тот, кто в первую очередь стремился бы отогреть, полюбить, излечить. Его никто не желал как личность, а тело? Оно многое способно вытерпеть, Юнги ли не знать. Жаль, что душа такой стойкостью не обладает.