🎶Billie Eilish – Listen before I go «Если я правда нужен тебе, Если ты действительно хочешь меня увидеть, Тебе лучше поторопиться, Потому что я скоро ухожу. Твои извинения уже не спасут меня. Прости, сам не знаю, как. Прости, иного выхода нет. Только вниз. Вниз».
На проходной их записали, окинув безразличным взглядом и сухо объяснив, где находится необходимое здание, и они побрели по гладкому асфальту, мимо корпусов, где кипела жизнь. Чем ближе к серому, слишком убогому зданию, тем муторнее внутри, от тошноты и тремора, вызванного тотальным беспокойством. Тревога мешает дышать, стягивая грудную клетку, и уже у входа Чонгук трусливо хочет дать дёру. Не готов он на трупы смотреть! А что если ещё и разделывают их там? Бррр! Кажется, он побелел настолько, что это заметил и Юнги, который, к слову, выглядел не лучше. — Малой, останься тут, я сам. — Ещё чего, – буркнул Чон непримиримо. – Тебя брось, ты и в обморок свалишься. Подумаешь, что я, жмуриков не видел? — Ммм, и часто же ты их видишь? — скептически поджимает губы. — Ну, я же люблю фильмы всякие смотреть с криминалом. Да и что они нам сделают? Ничего. Вот и пошли. Быстрее посмотрим, быстрее пойдем домой. Меня Бами скоро самого в шкаф выселит, — Чонгук тарахтит и шепелявит от нервов, а Юнги смотрит снисходительно, но молчит. Они входят в здание, где их встречает обычный коридор с однотонными дверьми, одна из которых призывно распахнута. Переглянувшись, парни двигаются туда, стучат по косяку и опасливо проходят внутрь. За столом у компьютера сидит женщина с высоким хвостом, в очках с тонкой оправой и пьет кофе. На окне светлые занавески, на полу ламинат цвета ольхи, в тон мебели. Уютный, просторный кабинет, где тонко пахнет цветочными духами и кофейными зернами. И никаких трупов, накрытых простынями, каталок в крови и холодильных камер. — Молодые люди? Могу я Вам помочь? — Кхм, да, простите, госпожа… — кланяется Юнги. — Ан, моя фамилия Ан. — Госпожа Ан, мы пришли… — голос предательски сбивается. — Пришли на опознание. По новостям сегодня дали фоторобот парня, покончившего с собой, мне кажется, что я могу его знать… — Да, минутку, — возвращает внимание компьютеру, ловко стучит по клавишам под растерянным взглядом парней. — Так, да, к нам поступал неизвестный и вы первые, кто откликнулись. Перед процедурой опознания необходимо заполнить некоторые документы. Кто из вас, молодые люди? — Я, — у Юнги голос сипит, он идет к столу слишком сковано, нелепо пружиня походку, а Чонгук так и остаётся глупо стоять в дверях. Мин усаживается на жесткий стул, внимает тому, что ему говорит приятный женский голос, достаёт паспорт, заполняет лист, то и дело сверяясь с данными в документе, чудом захваченном с собой, и ещё раз внимательно пробежав глазами, отдаёт бумаги обратно. — Отлично. С процедурой знакомы? — хмурится, получая закономерный отрицательный ответ. — У меня есть папка с фотографиями, когда будете готовы, я покажу. Лицо после удара с водой и нахождения в ней искажено, но может вам шрамы помогут? Готовы? Или нашатырь достать? — видно, что женщина беспокойно сканирует лицо, впитывает реакцию, чтобы успеть вовремя оказать помощь при необходимости. Чонгук медленно выпускает воздух из легких, ощущая, как от облегчения подкашиваются ноги. Значит никаких каталок и трупов? Только фото? Благодать! — Да, я готов, — довольно жестко отвечает Юнги, сжимая губы в тонкую линию. — Вот, первое открывать не советую, на остальные кликните и листайте в право. В первые секунды кажется, что ничего не произошло, что Юнги монотонно листает фотографии, уже из чистого любопытства, и трагедии нет. Он просто пристально смотрит в монитор, отрывисто кликая мышь, не отшатывается, не падает лицом в сгиб локтя, не рыдает, и Чонгук даже мнется, размышляя, стоит ли пытаться разглядеть фотографии? Только вот Мин в какой-то момент излишне шумно выдыхает воздух через нос, прикрывает глаза и мотает головой. Сотрудница его понимает, отворачивает к себе монитор, встаёт, отточенным движением наливает воду из графина в стакан и протягивает его посеревшему парню. Чонгук в панике соображает подойти или нет, лихорадочно прикидывая, что делать в такой ситуации, когда мозг не до конца ещё принял правду, прекрасно осознавая, что на незнакомца бы Мин так не среагировал, но, уже сделав шаг, спотыкается о страшный, безжизненный голос: — Чон Хосок, адрес: 395-18 Seogyo-дон, Мапо-гу, Сеул. Двадцать шесть лет. У него… — давится кашлем. — У него плохие отношения с родителями, я мог бы… Мог бы заняться похоронами сам? — Кем вы ему приходитесь? — деловито и утомленно. Чонгук всё же идет к хёну, а к ногам словно гири примотали, и эти несколько шагов самые тяжелые в его жизни, но подходит, встаёт позади и руки на плечи кладет и сжимает, молчаливо говоря: я рядом. Только под пальцами напряженное предельно тело, словно отлитое из металла. — Я… — запинается, не в силах продолжить. — Я его друг. Близкий. — Вы в курсе, что ваш друг покончил с собой? — кивок. — Вы осознаёте, что этим занимается полиция и вас станут допрашивать? — ещё один кивок. — Мы сможем отдать тело только после урегулирования вопроса с родителями погибшего, а так же после разрешения органов власти. Мне жаль, но скорее всего вам не позволят заниматься похоронами. Вот, возьмите визитку, вы можете звонить в рабочие часы, чтобы уточнить информацию, а так же я свяжусь с вами, если родители погибшего так и не найдутся. — У него родители, грёбаные мудаки! — срывается Юнги, стукнув кулаком по поверхности стола. — Не отдавайте его им! Слышите? Где он? — вскакивает внезапно на ноги Юнги и Чонгуку приходится его удерживать, чувствуя, как того колотит от адреналина и страха. — Где он, я вас спрашиваю? — Молодой человек, — ледяным тоном, — покиньте помещение. Мы вам позвоним. — Дайте мне его увидеть! Я должен! — Юнги хрипит, выплевывая это, пока младший крепко прижимает к себе спиной. — Как вы не понимаете! Я – ДОЛЖЕН! Не они. Только не они… — Я понимаю ваше горе и сочувствую вам, но если вы прямо сейчас не покинете помещение, я буду вынуждена вызвать охрану. — Понимаете? Вы? — страшный, нечеловеческий смех. — Ни черта вы не понимаете, госпожа Ан! — Пошли, — тихо шепчет Чонгук, стараясь утянуть наружу. — Пошли, пошли. Юнгия~, пожалуйста… Но тащить и не требуется, Мин резко обмякает в руках, позволяя себя вывести на улицу, слабо переставляя ноги. Такие резкие перемены настроения пугают не на шутку, Чонгук никогда не бывал в подобных ситуациях, и сейчас, будучи сторонним наблюдателем, просто не знает, как должен себя вести. На воздухе Юнги первым делом с трудом закуривает сигарету, потому что руки трясутся. Он жадно глотает дым, закашлявшись, но продолжая травиться размеренно, профессионально, словно и впрямь хочет отравиться дымом сию же секунду. — Юнги, я… прими соболезнования… — робко говорит Чонгук, совершенно не понимая, что он сейчас должен говорить и делать. Мин поворачивается так, чтобы оказаться лицом к лицу, смотрит так страшно, словно одновременно насквозь, мимо, но и в самую душу, молчит некоторое время, а когда начинает говорить, то первое желание заткнуть уши. — Не вздумай меня жалеть и сочувствовать мне, это не моё горе. Это его горе. И виноват в этом я. Это не он покончил с собой, Гукки. Это я его убил. Поэтому ты не будешь говорить мне слова поддержки, ты бы никогда не стал жалеть убийцу, вот и сейчас не стоит начинать, — он в одну тягу добивает сигарету, кидает на землю, и, развернувшись, уходит. Чонгуку так плохо и страшно не было никогда в своей жизни, он смотрит на сгорбившуюся фигурку, сглатывает непрошеные слёзы, сжимает кулаки, собираясь с силами и срывается с места, широкими шагами настигая парня, проглотив страшные, уродливые слова и выплюнув на ветер. — Далеко рванул? Ты, если забыл, живешь у меня, — на ходу говорить сложно, ещё и холод щипает пылающие щёки и обжигает легкие. — Уже нет. — Это ты ошибаешься, я тебя всё равно не отпущу, поэтому мы сейчас вызовем такси и… — Чонгук пытается пристроиться к быстрому темпу, и вбить в приложение по вызову такси адрес. — Малой, не вынуждай меня грубить, ладно? — вдруг достаточно жестко выплевывает Юнги. — Вызывай своё чёртово такси и езжай домой, я в няньках не нуждаюсь. Оставь меня в покое! — Юнги почти кричит и смотрит с такой злостью, что она бьет сильнее, чем если бы это был физический контакт и достигает-таки своей цели. — Не отталкивай меня, я же сказал тебе, что не отпущу тебя. Я знаю, что тебе сейчас больно, но… — Чонгук царапается душой о крик, но стойко терпит, понимая причину этой внезапной агрессии. — Знаешь? ЗНАЕШЬ? Да откуда ж вы все такие знающие? А? Ни черта вы блядь не знаете, ясно? — Юнги ощутимо тычет пальцем в грудь Чонгука, яростно сверкая глазами. — Держись от меня подальше, усёк? Я люблю тебя, Мелкий. Но я разрушаю всё, и все, кто мне дорог, плохо кончают. Поэтому будь добр, съебись отсюда. — Ты не прав! — говорит, а сам старается не пустить внутрь ядовитые слова, понимая, что Юнги сейчас мечется от боли и нарочно отталкивает, но всё внутри горит от обиды. — Ты хороший человек, ты… — Хороший? Да ты же не знаешь ничерта, а? Я рассказал тебе всё, в упрошенной форме, без деталей. Откуда тебе знать, что и как я говорил Хосоку? Я ёбаный мудак, который собственными руками прогонял его каждый раз. Он признался мне, в тот день, что я тебе. Здорово, не так ли? И я знал, что ему больно, но всё равно растоптал его. — Чонгук интуитивно прикрывает ладошками уши. — Не нравится? А ты знал, что у Хоби был любовник, до меня и сразу же после? Я видел их, я тебе рассказывал про драку. Только это не всё, Гукки. Этим любовником был его отец. Его родной, блять, отец. Уже тогда, я думаю, было поздно, такого позора он бы себе не простил. Точнее не простил то, что я теперь знаю. Но знаешь, даже тогда я остался конченой мразью. Всё, что я хотел знать, это трахались ли они. Я знал, я чувствовал, когда вышел с ебучей клетки, что опоздал. И с этим знанием поперся к тебе. Втянул тебя в это, причинил боль. Нравится? Тебе блядь нравится? — прохожие начинают оборачиваться, привлеченные шумом. — Нет не нравится! — дрожащим голосом говорит Чон, срываясь на слёзы, позволяя им течь по щекам. — Ты меня пугаешь! — Вот и проваливай! Я же сказал, держись от меня подальше! Во имя нашей дружбы, просто оставь меня в покое! Что ты прицепился? — зло выплевывает и удаляется, ни разу не обернувшись. Чонгук всхлипывает звонко, переносицу трет, растерянный до предела. Знает ведь, у Юнги ни денег с собой нет, ни телефона, да и колется он словами не со зла, сказал же, что любит. Просто не может, не умеет с болью справляться, и тем более так наголо её обнажать перед кем-то. Приходится взять себя в руки, обрасти броней, утереть слёзы и, наращивая шаг, отправиться вслед за исчезающей одинокой фигуркой. На улице несказанно холодно, зябко, а порывы ледяного ветра норовят пробраться не только под одежду, но и в душу. За пределами больницы находится небольшой парк, где Чонгук и догоняет Юнги. — Знаешь, уважаемый доктор Зло, не тебе решать, общаться мне с тобой или нет. Раз уж решил заняться самобичеванием, то пожалуйста. Только делай это у меня дома, хорошо? Разрешаю разбить посуду, и, если надо, моё лицо. Переживу. А сейчас возьми себя в руки и поехали за ёбаным матрасом. Я тоже тебя люблю, но спать на кресле больше не смогу. И вообще, приедем, а дальше как скажешь, захочешь, я свалю к собачнику, но ты останешься у меня. Со мной. И это не обсуждается, — говорит твёрдо, с нажимом, и почти гордится собой, пока не замечает, что Юнги, остановившийся у лавочки и до этого момента стоявший спиной, внемля пылкой тираде, вдруг сотрясается всем телом. Сначала Чонгуку кажется, что тот смеётся, и от этого вдруг неприятно, неловко, гадко внутри, но только когда он с силой дёргает за плечо, разворачивая к себе, то ощущает как земля уходит из-под ног. Закрыв рот рукой, Юнги плачет навзрыд, сотрясаясь всем телом от горьких рыданий. — Боже, Юнги… — выдыхает, прижимая к себе, с силой, словно тот в любой момент сорвётся, оттолкнёт, убежит, но Мин покорно утыкается, продолжая плакать с таким надрывом, что у Чонгука собственное сердце разрывается на части. А он и не знал, что бывает такое, что чужую боль острее собственной проживаешь.🎶Stella’s Theme — William Joseph
— Так не бывает, — думает Чонгук, столкнувшийся с подобным. После всплеска эмоций в парке, он глупо надеялся, что Юнги полегчает. Только как, если у самого внутри агония? Печет как свежая ссадина, и не помазать ведь, душу. Всё было сравнительно неплохо, притихшего и замкнутого Юнги удалось забрать, даже по магазинам рейд прошли стойко. Матрац, к слову, купили. И выпивку купили. Только вот дома произошло то, к чему готов Чонгук не был абсолютно. Юнги сел в то самое кресло и пялился в стену напротив примерно так минут сорок, пока Чонгук на правах хозяина готовил есть. Никто не давал инструкцию, как вести себя в подобных случаях, а сам парень не сказал ни слова. Возможно, надо обнять, прижать к себе и сказать чёртово, такое банальное: всё будет хорошо. Только вот не будет же, да? Чонгук не маленький, понимает, что подобное не проходит бесследно. Хочется забрать себе эту боль, хоть немного, а ещё говорить, находя те слова, что минуя груз вины, страха и боли, достигнут цели, отогреют душу. Только вот где их взять? И Чонгук делает то, что умеет лучше всего. Греет. Забирается прямо сверху, так по-детски прижимается, словно сам защиты ищет, первым слабость показывает, шею дыханием щекочет, руками плотно и крепко окольцовывает. — Раздавишь, — это первое и такое бесцветное слово, что произнес за последние пару часов Юнги. Но на вкус это звучит как маленькая победа. — Поехали летом к твоему малому в Америку? — вдруг выдыхает и тут же выпрямляется, чтобы взгляд увидеть. — Соскучился? — все еще равнодушно. — Ага. Или хочешь, вдвоем поедем, не к нему, а куда бы ты хотел? Я соберу денег, ты не переживай. — Нахрена тебе поездки со мной, Малой? – теперь уже утомленно спрашивает хён. — У тебя вон, собачник твой есть. Не дразни его, не каждый примет такое. Юнги ненароком попадает в больное место, но Чонгук не позволяет себе прямо сейчас закопаться в себе и своих проблемах, лишь устало выдыхает, удобнее устраивается, смотрит пристально. — Хен, ты порой такой дурак. Сам же учил, что если попадется мудак, то и нахер, мудаков этих вон сколько, ещё много будет. Поэтому я скажу, а ты запоминай. Ты очень дорог мне. В одно время ты заменил мне и родителей, и брата, и, хрен знает, весь мир, наверное? Сейчас я на пороге новой жизни, потому что впервые безумно сильно влюбился. Я не хочу ранить тебя этим, но ты сам говорил, что вещи называются так, как называются, и хуй это хуй, а не нефритовый мать его жезл, поэтому да, я по самые уши прямо сейчас. Стройка отношений правда идет кривожопо, но так бывает. Я научусь. Но дело в том, что я, найдя его, как ты и просил, не потерял себя. У меня есть ты, а у тебя есть я. Собачника, кстати, Тэхён зовут, и я дам ему парочку шансов трезво взглянуть на ситуацию. Я не хочу выбирать. Но знаешь, ты же передо мной этот выбор не ставишь? Так? И ему я не позволю. Я не давал повода думать о себе как о шлюхе, ведущей двойную игру. Юнги? — ласковый взгляд и дружественный захват плеча. — Я буду рядом. Я не брошу, даже если обзаведусь семьей. Ты нужен мне, слышишь? Вот такой как есть нужен. И по-настоящему МОЙ человек это поймёт. Ну так что? Летим в Америку? Юнги смотрит тяжелым, мрачным взглядом, а после глаза прикрывает утомленно. — Ревновать это нормально, Малой. Пока эта ревность здоровая, если вообще есть такое понятие. Я бы тоже тебя ревновал. Да и не стою я таких жертв. Ты однажды поймёшь, насколько я говно, и тогда всё, от чего ты отказался из-за меня заиграет новыми красками. — А я не из-за тебя, – фыркает младший. — Это уж, прости, мои принципы. Не раскидываться друзьями. Кто ж мне виноват, что из друзей у меня только ты? — но реакции на этот раз не получает. — Пошли покушаем, ммм? Я твой любимый пибимпап приготовил. Пошлиии! — встаёт и тянет за собой. Юнги покорно встаёт, но качает отрицательно головой. — Малой, я не хочу есть. Ну правда… — Ничего не знаю, мы планировали бухать, а голодными мы этого делать не будем. — Гу, я правда не хочу. — Я верю тебе. И я осознаю, что мой спектакль одного актера тебя сейчас не тронул, но хён, я просто не знаю как себя вести и что делать, прости, — Чонгуку ведь тоже тяжело и он в который раз просто выбирает честность. — Я тоже, Малой. Тоже не знаю как себя вести. Мне сейчас даже не то чтобы больно, мне никак. И да, если ты про Америку упомянул как якорь в будущее, из страха, то не волнуйся, я ничего не планирую с собой делать. Это было бы слишком легко. Я не уйду из жизни, я буду жить, с тем, что натворил, — Юнги треплет мягкую щеку Чонгука и идет в ванную, на ходу бросая: — Накрой на стол, я умыться. А у Чонгука внутри мир рушится, он и сам трещинами идет. Страшно, когда на твои плечи ложится столько всего. Он комнатным цветком не рос, но и проблем особых не видел, жизнь любил, и она его тоже в ответ. А потому сейчас немного, но ломается под грузом всего происходящего. Он открывает нараспашку душу, приглашая в собственное тепло, не выставляя дресс-кода, пропуская с колюще-режущими. Зная, что люди могут кусаться больно тогда, когда в них самих боли через край, и им так хочется, чтобы их поняли, но для этого ведь должно болеть не меньше? Человек на двух ногах никогда не поймёт безногого, сытый голодного, счастливый убитого горем. Сколько бы ни было в тебе эмпатии, чужую боль, как свою возможно почувствовать только если любишь по-настоящему. Но и тогда эта боль не будет равноценна. Чонгук читал, что так бывает, когда чужая боль ощущается как своя собственная, только никто не писал о том, как с этим можно не справиться. Юнги выходит из ванной комнаты, у него припухшие красные глаза, а сам он горбится, сдувается, словно пытаясь занимать меньше места в пространстве. — Итак, на правах хозяина этой берлоги заявляю, что свой любимый вискарь ты получишь когда съешь хоть немного. Вот хоть треть порции. И тогда разрешаю пить, орать, уничтожать мебель. В общем, буянить разрешается только после еды. — Мне кусок не лезет в горло, прости, — Юнги садится за стол, вяло ковыряется палочками в еде, цепляет тонкую полоску говядины, но так и не ест. — Хочешь, я тебя покормлю? — со всей нежностью. — Я правда не могу, прости. Уверен, это как всегда вкусно, — отодвигает тарелку Юнги, а Чонгук аппетитно ест, вернее заставляет себя, надеясь что и у Юнги аппетит проснется глядя на него. Но нет, чуда не происходит. — Так и быть, я сегодня добрый, да и алкоголь аппетит вызывает, так? Я себе поменьше буду наливать, а то ещё с Бами гулять. Или ты нальешь? — Не, Малой, давай сам. Чонгук откупоривает виски, не Хеннесси, конечно, но пить можно. Да и судя по хёну, с таким же успехом можно было и растворитель пить. Он разливает золотистую жидкость по стаканам, добавляет лёд и протягивает другу. Юнги вливает в себя жидкость не моргнув, лишь вытирает рот тыльной стороной ладони. — Прости, Мелкий, сегодня без тостов. И Чонгук принимает это, не настаивает, сам лишь пригубляет алкоголь, прокатив по языку, отмечая приятное послевкусие. — Хён, тебе же ничего не грозит? — Что ты имеешь ввиду? — Ну, эта госпожа Ан сказала, что тебя должны вызвать. Ты представился его другом, сам приехал на опознание. Что если всплывет, что вы не просто дружили? Тем более его папаша тебя видел. Да и в отделение накануне буквально вас доставляли. — Боишься, что меня попросят ответить за свой поступок? Не бойся, я готов. — Ты в своем уме? Какой поступок? Перестань пожалуйста говорить так, словно сам его в спину толкнул! — парень нервно ёрзает и смотрит своими огромными глазищами, настежь распахнутыми. — А ты думаешь, что не толкал? — протягивает пустой бокал, ждёт, когда его наполнят. — Для этого не всегда нужно физическое воздействие. Слова часто становятся тем самым толчком. Иногда даже одного сказанного не в то время достаточно, — хён осушает стакан, но продолжает гонять по дну лёд, задумчиво наблюдая за холодными кубиками. — Мне не нравится, что ты взялся винить себя. Ты ему не обещал ничего, так? — ему в ответ кивают и продолжает смелее. — Его вины нет в том, что он влюбился в тебя. Но и ты не виноват в том, что не ответил взаимностью. Прекрати вешать на себя всех собак, ты… — Хватит, — звучит чуть резче, чем хотелось бы, и Юнги морщится. — Я догадывался. Но продолжал делать вид, что тупой. И надо было поговорить ещё тогда, но я ждал: а вдруг пронесёт? А в тот день, когда я признался тебе, мы виделись с ним в парке. Он был в ужасном состоянии, и это тоже по моей вине, но сейчас не об этом. Он настоял, чтобы я закрыл этот гештальт, открылся тебе, чтобы отпустить уже или его или тебя. Я накричал на него и в целом был груб, но потом поступил ещё хуже, — гулко сглатывает. — После тебя я позвонил ему, забрал, и мы… Мы занимались сексом, как никогда за все годы. Я, кажется, говорил ему то, что дало надежду. А утром просто зассал, как всегда, решив, что недостоин его и его любви, и обязательно его раню. Знаешь, самое страшное, что всё равно ранил. Как видишь, ранил смертельно. Убил… — он сам доливает себе виски и опрокидывает в себя, не поднимая глаз. — Ты не убивал его. Перестань уже так говорить. Сейчас, когда ты рассказал мне, ответишь на вопрос? — Валяй. — Ты любил его? — Насколько плохо то, что у меня нет ответа на этот вопрос? — поднимает взгляд. — У меня с ним не было грёбаных бабочек и всей этой сопливой мути. Просто хорошо, вот и всё. Удобно. Но когда… Когда он пропал, я готов был землю рыть, чтобы его найти. А найдя, чуть не сдох от боли, увидев с другим. Он мне так-то тоже ничего не обещал, имел право. Только всё равно хотелось оттащить его, забрать себе обратно, чтобы никто не смел касаться. А сейчас… Сейчас я боюсь, что может опять во мне болит мой эгоизм, а не любовь к нему? Я чертовски запутался, одно могу сказать, что прямо сейчас, в данную минуту не принял, что его больше нет. — Послушай, ты разбит и это нормально, но не смей, слышишь? Не смей топить себя в вине. Ты не… — А чтобы ты сказал, если бы в твоем универе травили морально пацана, а он пошёл и сиганул с моста? Кто бы был повинен? — ледяной и пустой взгляд пугает до дрожи. — Не нравится мне твоя формулировка… — Поэтому и тут просто прими, что хён твой дерьмо, — опрокидывает в себя новую порцию и вытирает рот тыльной стороной ладони. — И что с этим делать я не знаю. Хорошо, что ты выбрал не меня, а я выбрал в свое время молчать. Было бы гаже, причини я вред тебе, Мелкий. Чонгук обескуражен и не находится с ответом, пока Юнги встаёт, пошатываясь, хлопает себя по карманам и вынимает пачку сигарет. Достаёт оттуда последнюю, ищет зажигалку и молча уходит на балкон. Бами, словно почувствовав что-то, подходит к хозяину, но не просится на улицу, не скулит, а лишь кладет голову на колени и преданно смотрит. — Прости, золотой, вечером погуляем подольше, обещаю, — мягко треплет за ухо. — Нам надо Юнги поддержать, справишься? И пёс словно понимает всё, потому что когда Юнги возвращается, принеся с собой запах улицы и табака, Бам ложится в его ногах — охраняет. Парни ещё долго сидят, Юнги даже немного съедает свою порцию, радуя этим тонсена, которого вскоре размазывает от выпитого до икоты. Как итог – пьяные слёзы обоих, и сон прям в середине дня, вдвоем на кровати, поверх покрывала, потому что матрац так и не надули. Чонгук просыпается от ощущения, что если прямо сейчас не попьет воды, то просто умрет. Только вот резко садиться не стоило, потому что комната вдруг сделала круг, вызывая тошноту и прострелив болью виски. Пришлось отсидеться на краю кровати, массируя голову пока под закрытыми веками не появилась темнота вместо цветных пятен и встает, бросив взгляд на тихо похрапывающего, спящего на боку Юнги и нежно улыбнувшись этой картине. Всё же хорошо, когда вот так, в забвении, где нет вины, нет боли, нет проблем грозящих раздавить. Парень стоит, пошатываясь, пока выпивает залпом три кружки воды, плетется умыться и почистить зубы, ощущая, как в полости рта скопился перегар. Темнота за окном настойчиво подсказывала, что надо бы выйти выгулять несчастного пса, который из-за похождений хозяина грозится переехать в шкаф, поэтому приведя себя в относительный порядок Чонгук тихо зовёт Бами, цепляет ошейник и поводок, накидывает куртку поверх мятых вещей, бросает взгляд на спящего, тяжело вздыхает и выходит за дверь. Уже бредя по улице осознает, что даже не взял мобильник, а в груди от этой мысли колет болезненно. Написал ли Тэхён? Или же… Или же для него ревность встала во главе всего, позволив разрушить все, что было? Что ж, Чонгук обещает себе, что не станет убиваться, приняв как опыт, но в голове все время флэшбэки пробегают искрами. Первая встреча, первый секс, обиды, цветы, свидания, отель… Это, оказывается, больно. То, что дарило радость в те минуты, конкретно сейчас отравляет душу. Параллельно с этим наваливается извечный вопрос взрослых людей: что делать? Завтра в университет идти придется в любом случае, а оставлять Юнги одного кажется отвратительной идеей. А ведь это только верхушка айсберга, потому что как бы цинично не относился сам Мин к ситуации с полицией, это все и впрямь может обернуться против него. И что тогда вообще делать? Если он сам готов пойти на плаху с опущенной головой, спокойно подставляясь. Этого допустить нельзя, но и как выпутаться тоже неизвестно. За всеми тяжелыми мыслями под горький дым сигарет Чонгук не заметил, как к нему тихо подошел Тэхён, а потому крупно вздрогнул, когда тот коснулся плеча. — Прости, не хотел напугать. Слышать его голос, быть так близко, что вновь рецепторы-предатели уловили аромат, находясь в полном раздрае — пытка. — Ничего, всё хорошо. Чонгук оборачивается, стоит близко-близко и вдруг тушуется от мысли, что вероятно слышен запах перегара, а ещё помятое лицо и одежда, тогда как Тэхён не изменяет себе — одет как всегда с иголочки. — Точно? — конечно цепкий взгляд уже отметил следы печальной грусти даже в полутьме, но вопрос такой нечестный, если вспомнить, что вопрошающий пару теней накинул до более разрушительных происшествий. — Нет, – предельно честное тает в морозном воздухе. — Гиацинт… — Теплом прямо в солнечное сплетение. — Обними меня? — уязвимо просится прямолинейное, наперекор всему. Чонгук не хочет извинений и выяснения отношений. Они поговорят и он обязательно очертит границы, приоритеты расставит. Но сейчас до внутренней, такой надломленный дрожи необходимо обрести дом в чужих руках, насытить до предела легкие полюбившейся смесью запахов, обнажиться душой, которая трепещет как осенний листок — того и гляди сорвётся и упадёт. Тэхён тихо и покорно выдыхает, подарив стылому воздуху немного тепла, мягко ступает вперед и обнимает так чертовски знакомо, что Чонгук проваливается в кокон, судорожно дышит, тычется слепо в изгиб шеи, цепляя край пальто, обнимает в ответ, прижимаясь до отчаянного близко. Дышит. Надышаться не может, перестав даже мысленно задаваться вопросом, как же так вышло, что в кратчайший срок Тэхён по самые атомы в нём поселился. В отдалении слышны звуки улицы, счастливый лай собак, так запросто подружившихся, но внутри замкнутой цепи тел штиль, гармония и уют. Даже дрожь стихает, а внутри словно развязывается тугой и тяжелый узел, позволяя дышать как нормальные люди, не ранясь до кровавых отметин. — Всё совсем серьезно? — тихонько и проникновенно, у самого уха. — Слишком. Я не знаю… — судорожный вдох, потому что от вопроса колючки оплетают органы. — Не знаю, что делать. — Я могу тебе помочь? Если что у меня есть некоторые возможности и связи… — аккуратно, чтобы не давить и не ставить себя выше. — Тут не поможешь ничем, только если у тебя нет «нейтрализатора» как в «Люди в черном». — Нет, нейтрализатора нет, — слегка напрягается Тэ, отчего Чонгук тут же отстраняется встрепенувшись, в глаза заглядывает, чтобы эмоции прочесть. — Прости меня пожалуйста за вчерашнее, я был не прав. Мне стыдно за свою вспышку ревности, я не спал ночь, раскладывая ситуацию на составляющие, и пришел к тому, что конченый идиот, который вновь тащит багаж прошлого в нынешние отношения. Я… — сглатывает нервно. — Я верю тебе. — Постарайся пожалуйста больше не делать так, хорошо? Я целую ночь сходил с ума, думая, что это конец. Не обижай меня, ладно? И ни в коем случае не ставь меня перед выбором, прошу тебя. Это нечестно. Юнги очень много значит для меня. Я не буду отказываться от него. Но это не значит, что мне плевать на тебя, просто на него мне не плевать тоже. И если я буду ему нужен, то я приду ночью, днем, утром, поступившись своими делами, потому что в моей картине мира дружба выглядит именно так. И я знаю, что он сделает то же самое для меня. — Я бы хотел однажды стать для тебя таким человеком, к которому первому ты обратишься за помощью, с которым ты будешь сам желать делиться горем и счастьем. — У тебя есть все шансы стать ещё ближе и значимее. Но у меня всегда будет жизнь за пределами отношений. Друзья, коллеги, родители. И ты тоже станешь частью этого всего, уже стал. Просто прекрати меня ранить, это правда очень больно. — Я постараюсь, Малыш. Прости! Я видимо слишком рано вступил в отношения, предварительно не отсепарировав себя от прошлых, но ты от этого страдать не должен. Я буду стараться, просто… Помоги мне… — Тэхён говорит это с таким откровенным отчаянием, что мурашки по спине. — Конечно я помогу. Просто давай разговаривать? Нормально, без обвинений? И да, я хочу, чтобы вы с Юнги познакомились, — неопределенный взмах рукой и обратно, к спине, – когда он будет в норме. — Спасибо тебе за твою мудрость. Конечно. Конечно, я познакомлюсь с Юнги. Ты не молчи, если будет нужна помощь, я помогу. Посильно, конечно. Как минимум отвезти-привезти. Хорошо? — Спасибо, – мурлычет нежно, наконец успокаиваясь. – Ты был в универе? — Был. Проспал две лекции. — Почему не писал? — без укора, буквы окрашены легким оттенком любопытства. — Я писал. Вечером уже, когда остыл полностью. Но ты не прочитал. – О! – смешно складывает губы колечком. — Да. Мы перебрали виски, и я вырубился, а потом вышел гулять уже без мобилы. Тогда ладно, не стану тебя кусать за эту оплошность,— мягкий игривый тон разряжает обстановку. — Я не буду возражать, Гиацинт. Тэхён так плавно наклоняется, что становится ясно, что за этим последует, но Чонгук все равно успевает сойти с ума, под аккомпанемент шумного пульса. Душа трепещет бабочками, мягкими крыльями лаская царапины, присыпая пыльцой. Когда же губы касаются губ, бережно сминая, сердце грозится вылететь из груди, а сам парень на секунды глохнет, растворяясь в человеке, двигается губами навстречу, перебирает более пухлые, слизывая оттенки, в которых слышны нотки кофе и сигарет, а ещё чего-то фруктового. Его притягивают крепче и ближе, целуют глубже, обнажая страсть, которая кричит о том, что СКУЧАЛ!!! Как же он, оказывается, скучал. И Чонгук чуть запрокидывает голову назад, позволяет себя вылизывать горячим языком, призывно толкая его, дразнясь. Общая, такая знакомая дрожь проходит по телам, откликаясь в одном и другом. Чонгук жмурится сильно, пальцами мнёт теплую ткань, цепляется за нее, потому что земля под ногами качается и плывет, а любимый запах вкупе со вкусом губ кружат голову до опасного состояния. Тэхён прикусывает голую, без металла губу, тянет порывисто, посасывает и переходит поцелуем к линии челюсти и подбородка, отчего у Чонгука все же вырывается тихий, едва уловимый, мелодичный стон, приводящий обоих в относительное сознание. Тэхён порывисто прижимает к себе Чонгука, несколько раз целует в висок, гладит по волосам, потом спине, но никак не может угомонить внутреннюю тягу. Чонгук тихо смеётся и легонько стукает кулачком в плечо. — Ты задушишь меня! Пылающие щеки целует ветер, но в объятиях так тепло, что ощущается сонливость, та, которая про безопасность. — Только не в сквере, — подмигивает и тихо смеётся, глядя на ошалевшего парня. — Ты неисправим, — улыбка против воли ползет на лицо, делая его совсем мальчишкой. — Слушай! — вдруг спохватывается. — Я наверно пойду! Юнги если проснется и меня нет… — и спотыкается о фразу, не зная, что же такого может сделать Мин. — Конечно. Пошли, я провожу до подъезда? Все равно ведь по пути. — Спасибо, — с нежностью, ласково проводит по прохладной щеке, проникновенно глядя прямо в глаза, а затем кричит вглубь парка: — Бами! Бам с Ёнтаном прибегают вместе, хоть Тан и меньше, но старательно нагоняет крупного товарища, выглядя при этом самым гордым и счастливым, поэтому Тэхён, не удержавшись, наклоняется и ласково треплет пса, бормоча похвалу. Так они и покидают север дружной компанией. Тэхён вдруг мягко касается открытой ладони и сплетает пальцы, вызывая внутри Чонгука легкий шторм и сухость во рту. Собаки семенят впереди, ничего не значащие фразы проглатывает ночь. Уже у подъезда двое воровато целуются, почти целомудренно, но так нежно. Авансом на будущее. — Давай я завтра отвезу тебя в универ? Все равно же по пути? – Тэхён все ещё держит его за руку и от этого мир как будто становится чуточку ярче. — А во сколько ты выезжаешь? — В половину девятого. — Было бы хорошо, спасибо. Только если позволишь я оплачу проезд? — Малыш, не стоит. Мне ведь так и так ехать туда же куда и тебе. Так что оставь, пригодятся. — Я чувствую себя неловко, — признается Гук, чуть помолчав. — Мы это исправим, – улыбается тепло и отпускает руку. — Всё, иди, а то я тебя точно не отпущу. Украду к себе, закрою в спальне и не выпущу до утра! — Звучит слишком заманчиво, господин маньяк. Я позволю себя пленить немного позже! — подмигивает и под влиянием момента притягивает к себе, обнимает крепко, урвав напоследок любимый аромат, чтобы унести туда, где пахнет горем. — Спокойной ночи, Гиацинт. — Спокойной, господин маньяк. Тэхён не уходит, пока Чонгук с Бами не проглатываются нутром подъезда. С глупой улыбкой, подняв Тана на руки, он поднимается на лифте домой, отмыкает дверь, раздевается. На кухне пахнет химической отдушкой после генеральной уборки, которую навела клининговая компания и он решается за весь день поесть, ведь вся тревожность отступила, хоть мысли о том, что же произошло и рвутся в голову. Чонгук выглядел до предела разбитым, потерянным, но четко дал понять, что не готов к откровениям. И Тэхён заткнул здоровое и уместное любопытство куда подальше, решив, что тот расскажет все, когда придет время. Чайник мерно зашумел и отключился, но Тэхён не успел к нему подойти, потому как зазвонил телефон, который вместе с ключами он кинул на тумбу в коридоре. Улыбка озарила лицо, когда на экране показался номер Чонгука. — Да, Малыш! Ты уже соскучился? — смахнув вызов и поставив на громкую, чтобы освободить руки и налить чай, самодовольно спросил Тэхён. — Тэхён… — громкий всхлип из динамика рассеялся по квартире, создавая внутри Тэхёна вакуум. — Тэхён, пожалуйста, помоги мне!!! — и от звонкого отчаяния в голосе становится вдруг до ледяных конечностей страшно. — Малыш? Малыш, я иду, что случилось? Кто тебя тронул??? — телефон летит обратно на тумбу, пока Тэхён, чертыхаясь, пытается обуться и влезть в рукава куртки одновременно. — Тэхён… — интонация цепляется за имя, с таким отчаянием верующие произносят имя господа в последних молитвах. — Юнги нет дома. Он пропал! Понимаешь? Юнги пропал! — Я иду, — четко, перед тем как выскочить за дверь. — Держись, маленький мой, я скоро буду. И лифт вновь открывает свои двери парню, на лице которого в этот момент уже нет сытой улыбки. Тэхён, конечно, не всемогущий, но прямо сейчас надеется, что сможет стать таким в рамках этой ситуации. Только бы не случилось беды, и этот гребаный Юнги просто вышел за сигаретами. Что ж, в таком случае знакомство произойдет гораздо раньше запланированного. И Тэхён готов проглотить колкие изучающие взгляды и задушить ревность, только бы Чонгук больше не звучал так, словно прямо сейчас завис над пропастью.