Лилу45, Моя душа Моя душа такая резкая И чуть изранена толпой...
Чимин открывает глаза и тихо стонет от боли, вновь их закрывая. Затылок простреливает с такой силой, что начинает тошнить. Последние моменты перед отключкой вторгаются в память, заставлая резко распахнуть глаза, наплевав на боль. Перед глазами все плывет, а ещё ощущается холод, вслед за которым приходит облегчение. Когда взгляд все же фокусируется, Чимин обнаруживает себя все в том же тупике, прямо на земле и грузно принимает сидячее положение, скребя ногтями по стылой земле в поисках опоры. Лицо и голова пульсируют от боли, а ещё дичайше ноют колени и бедро, а от холода и нервов лихорадочно трясет. На одной из ладошек ссадина, на лицо даже страшно смотреть, но надо бы найти телефон, оценить масштаб бедствия да набрать Тэхену. Пак с огромным трудом, продолжая сидеть задницей на земле, роется в карманах, а найдя гаджет громко цокает и чуть не швыряет о землю. Айфон сдох, как и возможность выбраться отсюда без свидетелей. На улице все еще не темно, в отдалении слышны голоса и шум машин. Но вот беда, ехать к Тэхену без звонка идея плохая, они с Чонгуком в той фазе отношений, что вполне себе могут как совокупляться дни и ночи напролет, так и умотать за город, отключая телефоны. Ехать домой категорически нельзя, там Намджун, у него и так проблемы, не хватает только мелкого брата с оттиском драки на лице и зарождающейся истерикой. В то, что Чимин просто подрался, что свойственно молодым людям его возраста, брат не поверит точно, а убедительно лгать Чимин попусту не умеет. Значит, все же попытать счастья у Тэхена? Правда для этого придется искать машину. Бумажник с собой взять он, конечно, не догадался, телефон сел, а потому даже такая мелочь как вызов такси превращается в увлекательный квест! — Вот же дерьмо! – шипит от злости Пак. В голову, хоть и больную, закрадывается мысль, что ближе и проще – к Юнги. Для этого не нужен телефон, ведь знает наверняка, что тот дома, да и такси вызывать нет необходимости, Вонпиль отъехал квартал, не более, и объяснять ничего не придется, Юнги же сказал, что они чужие люди? Не так уж много от него и потребуется. Просто дать позвонить и Чимин съебется от него. Воодушевившись, он с трудом встаёт на ноги каким-то чудом не навернувшись. Голова кружится и болит, бьет набатом по вискам, вызывая тошноту. Но парень упрямо бредет к выходу шаркающей походкой. Всё ещё адски холодно, хотя лицо горит как от ожога. Тупик заканчивается, начинаются люди. Краем глаза отмечается грязь на одежде, даже кровь. Откуда и чья? На правой коленке порванная джинса и это не дизайнерская задумка. Люди во дворах брезгливо глядят вслед, пытаясь ударить презрением, но у Чимина щит, его таким не возьмешь. Он впервые столкнулся с насилием в свою сторону, даже в младшей школе не дрался: и брат всегда готов был прийти на помощь, и Тэхен был рядом. Только и без их опеки как-то везло? Играло роль ещё и то, что рос Чимин на редкость добрым и улыбчивым, а ещё боль не любил, да. Совсем. И сейчас не любит, но его сознание накрыл щит, который, вероятно, вызван отупением от шока, защитной реакцией, в любом случае, прямо сейчас взгляды не волнуют. Только ощутимо скребется под грудной клеткой, тянет неприятно так, гаденько. Намджун столько раз говорил, что брат доиграется, что пора бы остепениться, или хотя бы не гулять ТАК. А Чимин иначе не умел, любил зажигать на вечеринках и по-полной отрываться в клубах, беря от жизни всё, наивно полагая, что плохое случается со всеми, только не с ним. Намджун говорил, что статистика есть, и она кричащая, что знакомства в тиндере часто приводят к последствиям, что за аккаунтами смазливых парней могут прятаться не просто извращенцы, но и маньяки, что однажды Чимин нарвется, но будет поздно. Только что слова брата против свободы и ярких эмоций? Когда голова легкая от алкоголя, а тело от оргазма? Намджуну хорошо размышлять, он не бракованный, встретил любовь сразу и навсегда, да ещё взаимную. Сердце же Чимина оставалось холодным. До некоторого времени. Сложно представить, что всегда спокойный Вонпиль окажется способным на такое... Мерзкое, грязное, разрушительное. Чимин вяло провел по ремню джинс пальцами, оглушенный догадкой, но выдохнул с облегчением. Одежду явно не трогали, не снимали, да и задница, хоть и болит, но явно не так, как если бы его взяли без спроса. А вот присохшая к губам кровь могла иметь разную природу, как и оказаться не чиминовой вовсе. Так? Значит касательно этого волноваться не стоит, во всяком случае пока. Только моральное насилие тоже увечит до ран и шрамов. И Чимин лишь надеется, что справится с этим, без вариантов, он же будущий мозгоправ, так?И мы не ходим на свидания Да никогда и не пойдем Зато не будет расставания И слез под проливным дождем...
Юнги слышит звонок в дверь тогда, когда вливает в себя третью порцию виски. Спать на трезвую не хотелось, потому что оставшись в одиночестве на опустевшую голову набросились мысли и их надо было заткнуть, Джек с этим должен справиться на ура. Толстовка Хосока лежала тут же рядышком, согревала бедро, если уж совсем подвинуться крышей, то можно было представлять, что это сам Хосок сидит, едва касаясь через слои одежды. Но в дверь продолжали настойчиво звонить и пришлось вставать. В гости к нему особо никто не ходил, но возможно приперся малой без ключей, такое бывало. Только вот открыв дверь Юнги весь подобрался и помимо скорби испытал страх. За дверью, надтреснуто улыбаясь, и перепачканный кровью стоял Чимин, дрожа с такой силой, будто у него жар под сорок. — Чимин? Что... Черт, зайди, иди сюда... Юнги помогает пройти через порог, закрывает дверь, в которую сразу же впечатывается Чимин в поисках опоры. Его одежда выглядит грязной и мятой, на лице тут и там расцветают синяки, а губы... в хлам, как если бы их долго и с упоением терзали. И даже у поехавшего на подобном Юнги это вызывает только тревогу. — Дай... Позвонить... — тихо, даже как будто безжизненно тянет непрошеный гость. — Кто это сделал? – хмурится Юнги, а в голосе сталь. — Зачем оно тебе? — звучит болезненное, словно сам этот вопрос изначально нанёс ссадин больше, чем тот, кто и правда причинил вред. —Незнакомец Юнги, не могли бы вы помочь мне и дать ваш телефон? — слова должны быть ядовитыми, да только звенят обидой, не пролитыми слезами и болью. — Чим, мне плевать, что ты там пытаешься и кому доказать, но никакого телефона я тебе не дам, пока не объяснишь, что мать твою случилось с тобой за это время? Ты же домой должен был ехать? — руки к Чимину тянутся сами, в надежде вытряхнуть из этих вещей, затянуть в тепло. — Ага, представляешь, должен был. Вот, решил прогуляться. Для здоровья полезно. Чимин все же отлипает от двери, позволяет снять с себя куртку, Юнги на автомате начинает её складывать, чтобы отнести в машинку, как натыкается на пятно, которое не мог оставить асфальт или слякоть. Только человек. Характерное такое пятно, от которого резко очень тошно. На спинке куртки. Чимин его тоже замечает, вздрагивает всем телом и смотрит не мигая, а после голову опускает вниз, роняя подбородок на грудь и всхлипывает. Отвратительная и жестокая правда достигает сознания и им же отвергается. Юнги кидает испорченную вещь на пол, притягивает к себе протестующего Чимина, вжимает в себя и начинает со всей нежностью гладить, изначально по голове, но тот шипит от боли, да и под рукой шишка, а потому ласка достается спине. — Тшшш, поплачь, поплачь, всё хорошо, ты в безопасности, слышишь? Ты в безопасности... Чимин от этого слезы роняет обильно, совсем тихо, но от этого выходит еще страшнее, чем надрывный плач. Лишь капитулирует немного, легонько обнимая Юнги в ответ, находя успокоения в его руках. Но сжимает ткань футболки на боку Юнги так сильно, словно ему сейчас жизненно необходимо за что-то держаться. За кого-то. Иначе рассыплется на части прямо сейчас...***
Чонгук, взмыленный и уставший, лежит на груди Тэхена, слушая сошедшее с ума сердце, ласково водит пальцами по покрытому испариной телу и нежно улыбается. Их дыхание ещё сорванное после яркого оргазма, а на телах остывает пот и сперма, но никто не спешит встать и нарушить идиллию. — Видишь, в этот раз не отключился! — подтрунивает Тэхен. — Смешно, да? — поднимает лохматую голову и смотрит с улыбкой. — А сам испугался. «Чонгук! Чонгук! Очнись!» — передразнивает интонацию, за что получает пробег пальцами по рёбрам и, выгибаясь, хохочет. — Конечно испугался! Не каждый день в твоих руках парни от секса сознание теряют! — Думал я умер? — с безопасного расстояния. — Ага, кончил и скончался, — шутит и резким выпадом валит Чонгука на лопатки, нависая сверху. — Молодой человек, что вы себе позволяете? — щурятся в ответ на действие. — Любить? Не давая возможности на ответ, Тэхен склоняется над лицом распластанного парня и целует. Сразу глубоко, властно, с особым удовольствием смакуя припухшие губы, крупные ладони вновь исследуют крепкое тело, мажут по изгибам, сминают бока, очерчивают упругие мышцы, а Чонгук моментально тает, чувственно на встречу выгибается, тянется за каждой лаской, на поцелуй отвечает голодно, словно не они пять минут назад занимались сексом, постанывая в губы друг другу. Тэхен плавно переходит тягучими поцелуями на шею, от судорожного вдоха сверху жмурится. — Я помешался на тебе, Чонгук... Просто помешался... — шепчет. — Нас таких двое, — в голосе слышна улыбка. Тэхен нежно прикусывает ключицу, а после нависает так, чтобы глаза в глаза. — Я люблю тебя, Гиацинт, — пальцы нежно убирают челку со лба таким привычным жестом, что за грудиной щемит. — Ты такой красивый. Самый красивый... Тэхен начинает ласково, почти невесомо покрывать лицо Чонгука поцелуями, трется носом о нос, потом, шумно выдохнув, почти с рыком притягивает к себе, зарывается носом в шею и обвивает руками и ногами. — Ну вот, ты ещё усни теперь, я уж думал, что ты сейчас возьмешь меня, ммм? Посмотри на него, раздраконил и лёг! — посмеивается Чонгук. — Ненасытный Гиацинт, время уже к вечеру, а всё, что мы делали со вчера это трахались. Ты не устал? — бормочет в шею, вызывая мурашки. — Фу, какой-то ты после секса грубый. Я вот с тобой не трахался, а любовью занимался. — Угум. Поэтому ты стонал в голос "кончи в меня", "Тэхен, сильнее, трахни меня как следует"... — Ах так? Ну хорошо, буду вообще молчать тогда! — щипает за бедро. — Слезай с меня, слонопотам! — Не надо молчать, мне нравится, как ты стонешь и что ты говоришь. — Мы в душ пойдем? А ещё я кушать хочу, да надо бы проверить за сутки телефоны? Ты так не думаешь? — Какой же ты активный после секса, Гиацинт! И к черту телефоны, я уверен, нас все списали со счетов. У нас вон, может быть, вообще медовый месяц. — Хуесяц. Мы не женаты, ТэТэ, я есть хочу! — канючит. — Я встаю... — неразборчиво бормочет, видимо засыпая. — Ну и спи, дед, а я пошёл на кухню искать что-то съедобное! И если не найду, то приду и съем тебя! — Чонгук пытается выбраться из-под Тэхена, кряхтит, но тот крепче вдавливает в себя и кусает в шею. — Ты сдурел? — Не стоит мне угрожать, я тоже могу тебя съесть, веришь? — ленивое бормотание. — Тэхен, я правда хочу кушать. И на мне высыхает сперма, это неприятно. — Ну ещё пять минуточек? — канючет теперь уже Тэхен и сгребает в охапку, отчего Чонгук задушено хрипит и лупит по спине. — Я выкину тебя с кровати! — Всё, всё, встаю! Разбушевался. Ты не Гиацинт, ты боевой кенгуру, — обиженно бурчит и наконец-то садится на кровати. Абсолютно голый, разморенный сексом, лохматый, но такой красивый, что Чонгук забывает обо всем. Интересно, есть возможность привыкнуть? Не терять способность дышать каждый раз, видя собственного парня. Тэхен отмечает полный восхищения взгляд, улыбается тепло, улыбкой этой своей необычной, от которой слегка щурится и даже немного морщит нос, как от смущения. — Любуешься? — а сам волосы пятерней пригладить старается. — Любуюсь. Ты очень красивый, Тэ. Никак не привыкну. — Ты меня балуешь комплиментами, Гиацинт. Но если кто и совершенен, так это ты. Тэхен разглядывает Чонгука, на котором тут и там цветут метки их общей страсти, ласкает взглядом каждый изгиб, каждую линию мышц, в который раз поражается тому, насколько тонкая, крепкая талия, но крупные и мощные бёдра. Чонгук подобен скульптуре самого талантливого из скульпторов, и от этого сбивается пульс. Но не смотря на металл в теле и тату, не смотря на то, что он сильный и крепкий, у него в груди бьется чистое сердце, полное добра и любви, которую тот готов щедро дарить тем, кто в этом нуждается и достоен. — Чонгук? — нежно зовёт, а сам в глаза смотрит преданно. — Переезжай ко мне? — говорит с волнением. Чонгук широко распахивает глаза от услышанного, и чуть хмурится потом. — Ты это серьезно? — Более чем. Мы и так проводим много времени вместе, собаки уже давно прижились тут. Я не хочу без тебя засыпать, Гиацинт. Чонгук немного неуклюже садится тоже, смотрит серьезно и чуть грустно. — Это не совсем то, чего бы я хотел от своей жизни на данном этапе, — интонация осторожная, видно, что подбирает слова. — Понимаешь, я съехал от родителей, чтобы проверить себя, ну, оценить то, что я могу из себя представлять. Вышло так себе, но это сделало меня уверенным в себе. Это хорошее чувство, когда утром я знаю, что у меня есть яица на омлет и тосты, которые я купил сам, а Бами кушает корм, которым никто не попрекнет. Если я сейчас перееду к тебе это решит некоторые мои финансовые проблемы, если ты конечно не захочешь брать с меня аренду, но такое жилье в этом случае мне не по карману. В общем я либо не потяну, либо слишком расслаблюсь. Я и так рядом с тобой отмахиваюсь от многих вещей, привычных мне. Я просто боюсь очень в этом утонуть и потерять нечто более важное, чем подработка. Я боюсь потерять себя, свою внутреннюю свободу. Давай не будем спешить, ладно? И спасибо за это предложение, я очень ценю. — Давай не будем. — кивает, мягко согласившись. — Не обиделся? — Нет, я скорее восхищен в который раз тобой. И конечно я поддержу это твое решение. Прости, я не думал в таком ключе. Пойдем кушать? — Может сначала в душ? — Вместе? — Тогда я боюсь, что поход затянется. Ты же вон пять минут назад засыпал лежал. Думаешь потянешь мои приставания? Ммм? — А ты будешь приставать? — хищно улыбается. — Буду. Я снова тебя хочу. — Ты дьявол, Гиацинт... Тэхен рывком подминает под себя парня, вгрызается в его губы и тут же начинает глубоко и мокро целовать, прижимая своим телом. Чонгук откликается моментально, ноги разводит, руками за шею обнимает, в волосах путается пальцами, чуть массируя. Обнаженные тела пылают от контакта, руки же Тэхена с голодной жадностью ласкают тело, так, как он знает, нравится Чонгуку. Оба заводятся вмиг, шумно дышат, целуются ещё более страстно. Одной рукой Тэхен сжимает бедро и массирует, второй ныряет под голову Чонгука, сжимает волосы и перемещается губами на шею. И как же красиво и звонко стонет Чонгук. Член Тэхена от этого стона крепнет, твердеет на максимум, он бездумно трется им о тело под собой и тогда Чонгук закидывает свои ноги ему на поясницу. — Пиздец хочу тебя... — голос хриплый и дрожит. — Чонгук, ещё немного и мы не пойдем ни в какой душ, я просто не смогу... — Такой нетерпеливый? — улыбается, просовывает руку между напряженных тел и тут же кольцует тяжелый, уже влажный орган, выбивая из парня хрип. — Меня даже готовить не надо, я всё ещё растянут и во мне так мокро после тебя... — шепчет Чонгук, лаская неторопливо член. Тэхен мурчит громко, бёдра отводит, позволяет Чонгуку помочь, когда он сам направляет в себя член, и лишь тогда толкается, одним плавным движением заполняя собой. Чонгука выгибает навстречу, оба замирают, наслаждаясь этим ощущением. Тэхен мягко покрывает поцелуями такое любимое лицо, и начинает размеренно двигаться. Чонгук жмурится и стонет, подмахивает бедрами, за плечи пальцами цепляется. Тэхен чувствует себя таким зависимым, вглядываясь в то, как ломается мимика парня под ним с каждым толчком, в то, как он откровенно, не стесняясь, наслаждается сексом. — Тэхен... — хрипит, пятками на поясницу давит. — Сильнее! И Тэхен, делая упор на колени, начинает двигаться, как нравится им обоим, быстро, жестко, до звука влажных шлепков, сам же с силой жмет рукой ягодицу, мнет почти больно, но чуть не сбивается с ритма, когда Чонгук по-особенному вскрикивает и начинает громко, и так сладко стонать, что можно спустить только от этих стонов. Он мечется по кровати, извивается змеей, насаживаясь на член, по спине хаотично руками водит, а залом бровей такой капризный, но кричащий об удовольствии. Тэхен задирает одну его ногу, меняя угол и теперь берет под другим углом, не переставая целовать лицо и шею. Чонгук уже постанывает на одной ноте, сжимает в себе крепко, и захлебывается дыханием, втягивая в себя воздух только со стоном. Они так хорошо чувствуют друг друга, так гармонично сливаются, что каждый секс напоминает искусство. У Чонгука от переизбытка эмоций вновь слезинки с уголков глаз скатываются, потому что запредельно хорошо, невыносимо терпеть, внутренности скручивает, всё буквально кипит от предвкушения, напряжение достигает апогея. Тэхен разрушительно стонет, когда его горячо сжимают, двигается реще, а сами толчки теперь короткие. Тэхену в такие моменты кажется, что они сливаются воедино, ощущая кожей удовольствие друг друга. Теперь они стонут в унисон, пытаясь настигнуть уже и так подступающий оргазм. Дрожь походит от одного к другому, в один момент их скручивает от оргазма, швыряет друг в друга сильнее, по самые атомы, пока Тэхен с рыком кончает глубоко в протяжно стонущего Чонгука, так красиво плачущего от сильнейшего оргазма. Некоторое время лишь сбитое, шумное дыхание нарушает тишину, но вскоре Чонгук кряхтит, стараясь скинуть с себя тяжелую тушку. Тэхен же плавно скатывается в бок, покинув тело парня с внезапно мокрым звуком, от которого оба морщатся и смеются. — Мы всё же должны тренироваться больше, чтобы пойти на рекорд. — Личный мы за эти сутки уже побили, разве нет? Сколько раз ты уже кончил? — лениво спрашивает Тэхен. — А мне считать всё? С какого момента? — С гардеробной. — Ну... — смешно дует щеки, когда пытается откопать в памяти всё. — Где-то девять? Тэхен аж фыркает. — Девять? Ну блин, я надеялся, что больше. Есть куда стремиться я считаю. Сейчас вот покушаем и на юбилейный пойдем заход. — Моя задница не выдержит больше! У меня ощущение, что ты сломал мне копчик! — возмущается. — И вообще я так точно с голода умру. — Предлагаю заключить мирный договор! Условия таковы: я тебя кормлю, мою, а потом отсасываю? И все в плюсе! — И это ещё ты меня ненасытным называешь? — смеётся Чонгук. — Какие же мы придурошные, я согласен! Некоторое время ещё они лениво целуются, ласкаются взглядами, переплетаются конечностями, наслаждаясь чувством единения. После в душе громко хохочут, балуясь как дети, делая друг другу нелепые прически из пены и бороды, и совершенно по-дурацки пробуют ее на вкус, чтобы тут же начать плеваться и отмывать рот. Чонгук ощущает себя крайне счастливым, а главное, он чувствует себя НА СВОЕМ МЕСТЕ. И когда они ужинают на кухне, то меньше всего думают о телефонах. Им так хорошо вдвоем, что в этот мир не хочется пускать никого, только не сейчас. Уже завтра предстоит бешеный день, а следом за ним рабочая неделя, в которую, как сообщил Чонгук, возможностей увидеться будет мало, ведь его подработки никто не отменял, а так же зал, где ждет тренер, пишущий сообщения уже наравне с Тэхеном. Ещё Чонгук планирует все же позвонить в тату-салон, но даже не заикается об этом, полагая, что Тэхен тогда точно перевезет сюда его вещи. Оба думают, что если понадобятся друзьям, то те знают, где они живут, а родители... Родители одного позвонят не ранее, чем грянет новый праздник, отец второго же работает в таком ритме, что порой по несколько недель не имеет возможности связаться с сыном, но с лихвой компенсирует это балансом на карте, кладя столько, что Тэхен не в состоянии потратить — он пробовал. Их идиллию не нарушают даже хвостатые, а потому конец вечера и ночь приходят идеально. Они смотрят фильм, на удивление понравившийся обоим, вновь кушают, восполняя калории, но теряют их ночью, когда страсть вновь толкает в объятия друг друга.***
Чимин, укутанный в серый банный халат сидит на удобном диване, подогнув под себя ногу и пьет чистый виски со льдом, всё ещё пряча взгляд от Юнги. После того как тихая истерика прошла хозяин квартиры настоял на том, чтобы Чимин принял горячий душ, а потом поел. Ну и терапия в виде алкоголя стала завершающим этапом. Телефон на зарядку поставили, но только вот разговор не клеился. — Держи, надень пожалуйста, — Юнги протягивает носки Чимину. Они новые совсем, и на вид теплые. — И я не настаиваю, но всё же хотел был услышать от тебя, кто это сделал. Что именно, ты можешь не говорить, но мне нужно имя. — Спасибо, — тихо бормочет Чимин, заторможенно натягивает носки, отдав виски в руки Юнги. — Зачем тебе? — сдавленно, не поднимая глаз. — Хочешь секрет за секрет? — мягко спрашивает, а сам садится прямо на ковер у дивана, теперь глядя снизу вверх. — Зачем бы мне это? — Пак забирает свой виски, делает большой глоток. — Не в тишине же нам сидеть. Ты, кстати, ссадины не обработал. Почему? — Я... — к горлу снова ком подкатывает, он его запивает алкоголем, который дерет горло до кашля, но резко согревает гортань и желудок. — Больно будет, я очень боль не люблю. Юнги своей порцией виски злость запивает и гнев, в один глоток, пытаясь заткнуть подальше рвущийся наружу приступ агрессии. И в данную минуту он уже не уверен, что сдержится, услышав имя. — Хочешь я сам тебе обработаю? И подую? Чимин чувствует, как что-то продолжает разрушаться внутри него, рассыпается, острыми осколками царапая душу. Было бы куда проще, прогони он его отсюда, было бы проще, игнорируй его Юнги. Но он не станет, Чимин ещё в первую встречу осознал, что Мин имеет огромное и чистое сердце, просто колется, чтобы его не трогали. Видимо защищается. Или защищает... — Первый раз когда я тебя увидел, подумал, что ты наркоман какой-то, настолько странно ты выглядел с этими синяками и бледностью, — вдруг исповедуется. — Но потом, когда посмотрел на то, как ты относишься к Чонгуку, как поступаешься своим комфортом ради него, как размеренно относишься к Тэхену, теплее, чем показываешь, а ещё сколько боли носишь внутри, я подумал, что ты хороший, просто раненый. Но лучше бы ты оказался плохим, Юнги, — у Чимина глаза ясные, сейчас наполненные слезами до краев, влага дрожит недолго, а потом срывается, чертя дорожки по щекам. — Я хуже, чем ты думаешь, Чимин. — мрачнеет Юнги отводя взгляд. — И то что я помогаю тебе сейчас не говорит о том, что я добрый. Мне не плевать, ясно? Но только потому что то что с тобой произошло нельзя пускать на самотёк! Да кто вообще на моем месте поступил бы иначе? Юнги хочется кричать и плакать, потому что в голове мысли, громче остальных, что Хосока, с его яркой улыбкой и ямочками, никто не защитил, ему не обрабатывали ушибы и ссадины и это стало тем, что в итоге разрушило под ноль, Мин не может допустить повторения, ведь... Хоби сражался один и в итоге проиграл... — Юнги... — Нет, Чимин, не надо. Ты совсем не знаешь меня, и узнавать не стоит. Вообще ничего не стоит. Потому что все, кто мне близок плохо заканчивают. Поэтому пей свой виски, да дай уже тебе обработать колено! — выходит нарочито грубо, хоть внутри и трескается что-то от вида слёз парня. — Чонгук тебе близок. С ним всё в порядке. Не бери на себя много, поверь, все проишествия происходят без твоего влияния, — нижняя губа уязвленно дрожит и он мокро шмыгает. — Это другое, — мотает головой. — Юнги? Можно мы с тобой заключим сделку? Ты же хотел узнать имя? А ещё я обещаю, что вытерплю твои манипуляции с моим коленом. — Что ты хочешь взамен? — заметно напрягается. — Только не психуй, — куда там, один только разбитый вид парня вырывает сердце с мясом. — Говори, – ледяным тоном. — Я оставлю тебе номер, и ты не просто позвонишь по нему, но и запишешься на прием. Это номер человека... Женщины... Она настоящая волшебница и профессионал. — Профессионал в чём? — ответ висит в воздухе, он очевиден, но всё равно что-то неприятно трогает внутри. — Это психотерапевт. Очень хороший, она... — Я по-твоему псих? — закипает Юнги. — Нет, по-моему ты не псих, по-моему у тебя травма, с которой надо работать! — с ноткой раздражения и снисхождения одновременно. — Это исключено, я не пойду к мозгоправу. Рекламируй услуги своих друзей в другом месте! — шипит и встаёт на ноги. — Ты думаешь, что консультация сделает из тебя психа? Юнги, если бы люди вовремя обращались к специалистам, то в Сеуле бы просто не существовало печально известного моста! И это как удар под дых. Приходится прикрыть глаза и стиснуть зубы, ведь мысли вмиг накидываются, принимаясь жрать. Всё так просто? Обратись Хоби к врачу его можно было бы спасти? Так легко? Пара разговоров, таблетки, сиропы и вот он уже не хочет боли в постели и на мост тянет только для красивых фото? — Не все травмы лечатся, Чимин, — Юнги стоит к нему спиной, но кожей ощущает взгляд вспарывающий кожу, минуя слои одежды. — Не все, да, ты прав, но с некоторыми можно научиться жить. Юнги... — С чего ты взял, что помощь нужна МНЕ? — с ударением на последнее слово, полуобернувшись корпусом, смотря хмуро. — С того, что ты потерял нечто важное, а это не проходит бесследно. — Ты не знаешь, что я за человек, — звучит сурово, Мин наконец-то оборачивается полностью, неторопливо подходит, садится рядом, вторгаясь в личное пространство. — Ты знал, что я люблю боль? — поворачивает голову так, чтобы пристально смотреть прямо в заплаканное лицо. — Причем причинять? Ты знаешь, что мне сложно сдерживать гнев? Раздражение? Порой из-за того, что я все время сдерживаюсь я кажусь замкнутым и загадочным, знаю, что это может показаться привлекательным, но это не так. Я херовый человек, Чимин. Зачем такому как я обращаться к мозгоправу? — Затем, что это руководят твои травмы, а не ты, — тараторит убедительно, вглядываясь в мутную тьму напротив. — Хватит, не пытайся строить из себя бэд-боя. Позволь мне помочь тебе? Обещаю, это изменит твою жизнь. — Ты пришел сюда в крови, со следами спермы на одежде, но уговариваешь меня разрешить оказать помощь мне? Чимин, у тебя сотрясение? Что-то в словах Юнги задевает, откидывая мыслями на пару часов назад, Чимин закрывает глаза, но в темноте под веками хищная и злая улыбка, теснота салона, а ещё боль. Прямо сейчас боли нет, но есть омерзение, отвращение, направленное отчего-то на себя. Чимин выкупан до блеска, но чувствует себя грязным и липким, кожу покалывает, а ещё нарастает желание срочно помыть руки и лицо, он нервно ломает пальцы и поверхностно дышит. — Чимин... – зовёт Юнги, со страхом осознав, что ляпнул, и мягко касается плеча, на что тот вздрагивает и испуганно смотрит. Моргает пару раз и тут же тупит взгляд и Юнги сдается. — Я обещаю тебе, что начну ходить на прием. Буду ходить, сколько нужно, раз тебе это важно. Только скажи мне, кто это сделал? Конечно Юнги не дурак, он полагает, что знает ответ, но фраза про прогулку всё же имеет место быть и только поэтому Мин жаждет услышать именно от Чимина. Он ещё не решил, что хочет сделать, но одно знает точно, что просто так уже не оставит. Не сможет. — Принеси мне пожалуйста ещё выпить? — тихо просит. Юнги кивает и уходит, а возвращается с бутылкой и тарелкой, на которой крупно нарезанный сыр. Садится рядом, наполняет стаканы, но молчит. — Ты же не сделаешь ничего плохого? Юнги? Я не хочу, чтобы ты вмешивался в это, — доверчиво смотрит своими глазками-щелочками. — Не волнуйся об этом, хорошо? — как-то грустно смотрит в ответ. — Я думаю... — Чимин вливает в себя алкоголь, до дна, морщится и заедает сыром, оттягивая момент. — Думаю ты догадался, да? — но в ответ тишина, Юнги не перебивает, не кивает, только смотрит. — Это Вонпиль, — тихо заканчивает Чимин и уязвимо прячет взгляд. — Тебе нужна медицинская помощь? — серьезно спрашивает Мин. — Болит что-то... внутри? Чимин ставит пустой стакан прямо на диван и обнимает себя руками. Его опять начинает трясти. — Нет, я... Я в порядке, мы немного подрались, всё не так плохо, как кажется, уже даже не болит ничего, только немного губы, но пройдет. Ты же не обманешь меня, да? Пойдешь на прием? У Юнги желваки играют, а пальцы стискивают края стакана так, что если бы стекло было тоньше, то лопнуло бы к чертям. — Я не обману. Обещаю. Хочешь выговориться? — вопреки всему голос звучит мягко. — Нет, — машет головой. — Я сам придурок, не надо было связываться. — Что ты несешь? — хмурится Юнги и осторожно берет Чимина за подбородок, фокусируя его внимание на себе. — Твоей вины нет. Уясни себе, пожалуйста, жертва НИКОГДА не виновата. Или ты хочешь сказать, что всё это было с твоего согласия и вам понравилось играть в такое? — получив отрицательный ответ продолжает: — Даже в БДСМ сессиях есть стоп слово, после которого дом обязан прекратить на ЛЮБОМ этапе. Любом, понимаешь? И это только его вина, что он как раз остановиться не смог. — Ты в теме? — уязвленно уточняет Чимин после исповеди про сессии. — Да. — А Хосок... — неуверенно и тихо. — Был в теме тоже. Чимин кивает и ёжится. Весь этот путанный разговор вытянул все силы. Отчего-то хочется опять плакать, а еще хочется напиться до беспамятства, потому что вопреки всему размытые образы и мерзкие, отравляющие фразы блуждают на периферии сознания, не спешат уходить. — Нальёшь? — подставляет стакан, ждёт, пока наполнится на три пальца, и тут же опрокидывает в себя. — Разочарован? — кривовато усмехается и осушает свой стакан. — Да я не очаровывался, — жмет плечами. — Не думай, что это поменяет отношение, нет, просто ты смотришь это со стороны человека, который жил этим и наслаждался, а я со стороны человека, который изучает причинно-следственные связи подобного. Только и всего. Юнги кивает, наполняет стаканы опять, мягко касается своим чиминова, и не морщась проглатывает жидкость. — Ты уж прости, я планировал сегодня напиться до состояния полной отключки. Но тебе наверное хватит? Юнги отмечает, что парня перестало трясти, но так же видит, что его знатно развезло. — Прогоняешь? — сипло. — Нет, — смотрит серьезно. — Если надумаешь, то моя берлога к твоим услугам на ночь, и на утро, в общем если сегодня решишь прятаться от мира, то моё логово к твоим услугам. — Ты серьезно? – недоверчиво глядит поплывший Чимин. — Зачем тебе? — В одиночку надираться скучно, — безразлично бросает и встаёт. Юнги уходит, но через время возвращается, неся в руках аптечку. — Думаю в тебе достаточно анастезии, чтобы не было больно. Позволишь? — он садится на край, в ногах Чимина, а у того слишком много всего внутри, что не смог притупить алкоголь. Неуверенный кивок, полы халата целомудренно распахиваются маленькой ладошкой так, чтобы только колено. Юнги бережно обрабатывает антисептиком, а после зеленкой, и, как обещал, дует на ссадину, потому что Чимин напряжен и чуть слышно шипит. Такой уязвимый перед болью. — Так-то лучше. Нигде больше нет? — Нет, больше нигде. — Тогда я тебе оставлю на машинке мазь, она хорошо синяки рассасывает, ещё и боль снимает. Сам справишься? — Справлюсь. Спасибо тебе. Не знаю, зачем ты возишься со мной. Ты правда не возражаешь, если я останусь у тебя? Не хочу сейчас к брату. — Оставайся на сколько надо, я что, не человек? Намджуну не будешь говорить? — аптечка убирается на пол, а бокалы вновь наполнены. Не буду, — мотает головой. — Не хочу слушать нотации, не хочу волновать. У него не самое простое время сейчас. — А Тэхену? — смотрит внимательно. — Ему тем более. Наворотит дел еще? Нет, пусть наслаждается тем, что имеет сейчас. И ты не говори Чонгуку ничего, ладно? — Не буду. И да, Чимин, прости, это же из-за меня, да? Не надо было тебе звонить. — Порой я думаю, что ты умный и классный парень, но в такие моменты начинаю считать тебя идиотом. Хён, зачем ты валишь на себя так много вины? Если уж он такая гнида, то рано или поздно я бы нарвался. Да и не один он такой, мне ещё повезло. И это повезло наполняет воздух стеклом. Крошки забиваются в поры и ранят. Куда же летит картина мира, если подобное насилие идет в разряд "повезло"? — Куртку кинуть стирать? — Нет, — залпом опрокидывает в себя терпкую жидкость. — Выброси пожалуйста, если не брезгуешь? Я не надену ее больше. Одолжишь мне вещи? — язык заплетается и Чимин странно тянет гласные. — Не волнуйся об этом. Слушай, принести тебе мобилу? Может предупредишь брата? — Да, это было бы здорово. Скажу, что сегодня не вернусь домой. Юнги вновь уходит, возвращается уже с телефоном, а на диване, свернувшись комочком, спит Чимин, подложив ладошку под щеку. Коленка в зеленке выглядывает наружу, а на бледном лице темнеют тени синяков. Будить, забирая забвение не хочется, поэтому Юнги вздыхает тяжело, укрывает толстым пледом и, присев на край, думает. Думает о том, что как бы ни хотел отдалить от себя этого парня, не выходит, тот волей-неволей притягивается, примагничивается. — Что мне с тобой делать? — грустно спрашивает в никуда, продолжив разглядывание. В первую минуту было отчаянное желание ехать к Вонпилю и методично стирать его в порошок. Сейчас же хмель в голове расслабляет, не позволяя адреналину управлять, а мысли, хоть и пьяные, ищут выход. То, что таких уродов надо наказывать, откликается внутри ПРАВИЛЬНО. Можно, конечно, отпустить ситуацию, просто помочь Чимину, а не вершить суд, только как показывает практика — безнаказанность таких поступков влечет за собой непоправимые последствия. И следующей жертве может уже НЕ ПОВЕЗТИ. Юнги мается по квартире, заливая в себя алкоголь, но отчего-то не берет. Чонгук пару дней игнорирует звонки, как и сейчас, что отзывается волнением и за него тоже. А ещё надо бы связаться с Намджуном и предупредить о Чимине, но вот беда, его номера он не знает. Спустя ещё час решение находится само собой, когда тот сам звонит на телефон Чимина. Идя на сделку со своей совестью, Мин принимает звонок и коротко говорит о том, что сейчас Чимин у него, спит, в целости и сохранности, и переживать не стоит. На той стороне трубки тягостно вздыхает утомленный мужчина и просит передать, чтобы брат отзвонился, как только проснется. Юнги лишь надеется, что язык шевелился достаточно не заплетаясь, дабы не подставить Чимина. Спустя ещё две порции Юнги натягивает на себя одежду с запахом Хосока, обнимает себя руками и нюхает, жадно, закрывая глаза. Скоро и этого не станет, запахи имеют свойство испаряться, выдыхаться, заменять себя другими. Уже сейчас кощунство дышать алкогольными парами в ворот, добавляя тканям оттенки иных, чужеродных ароматов, но так хочется надышаться, что сил нет. Мысли штормит и раскачивает, смирение не приходит, капитулировать не получается. Мин боком валится на край углового дивана, стараясь не задеть Чимина, сворачивается клубком, силится провалиться в сон, ибо алкоголь уже просто не лезет и организм наконец-то утягивает на дно вязкого сна. Юнги находит себя сидящим на полу прокуренной кухни, странно, вроде ночью бегал на балкон. В серой тишине зимнего утра раздаются шаги. Поступь легкая, но торопливая. И он почти не вздрагивает, когда тонкое, такое худое тело плавно оседает рядом. В сумраке кухни, сквозь сизый дым, Хосок светится. Не в прямом смысле, но его улыбка... И Юнги глохнет, рассыпается, сходит с ума однозначно, но дрожащей ладошкой тянется, замирает у лица. — Не бойся, я не сделаю больно. Ты можешь меня коснуться. — Но ты... — Не бойся, Юнги. Хосок накрывает ладонью подрагивающие пальцы и кладет на щеку, тут же по-кошачьи потираясь, ласково, тоскливо. Юнги не говорит о том, что кожа не должна быть такой холодной и твердой, как камень омытый водой, но это вдруг больно простреливает под ребрами, выбивая воздух. — Хосок... — во взгляде столько надежды и страха. — Ну что ты? Совсем расклеился. Ты не вини себя, я же тебя не виню. И меня тоже не вини, там, где я сейчас, судей нет, а значит нет и виноватых. Ну же, не смотри так, я же сказал, не бойся. — Прости меня. Хоба, прости, я так виноват... — Юнги двумя ладонями обхватывает лицо, режется об улыбку, полную света. — Ну нет, глупенький, я же говорил, что никто. Только мне все равно плохо. Я не могу уйти, ты меня держишь, — улыбка спадает с лица, делая его утомленным и серьезным. — Отпусти меня, Юнни. Отпусти... Юнги смотрит и не верит. Держит в руках, но ощущает холод. Рука ниже двигается, хочет сердце услышать. Было время когда оно билось так сильно, что грозило хрупкую клетку выломать. Хосок смотрит с грустью, ждёт. Юнги увереннее касается, ищет жадно, так жадно, как пёс голодный, почуявший еду. Но там, за ребрами, ужасающая тишина и холод. Персональное солнце больше не греет, оно погасло. — Ты мертв, — хрипло, еле слышно, но с такой концентрацией боли во фразе, что будь Хосок жив, однозначно бы отшатнулся. — А ты жив, — речь такая плавная, сквозит оттенками любви и тепла, не смотря на остывшее тело и сердце. — И тебе надо меня отпустить... — Я не могу, — нелепо дергает головой, тянет ближе, плюнув на всё прижимает к себе и надрывно воет. — Я не смогу. Не смогу, вернись! — Тшшш, тише, ну чего ты? Я же даже не был твоим. Ты меня не полюбил даже, зачем я тебе? — Дай мне всё исправить, не уходи, Хоба! — Юнги вцепился в ледяные плечи, воет раненым зверем. — У тебя уже сейчас есть шанс, все исправить, но ты его отвергаешь. Отпусти меня, ну? Начни жить, это лучшее, что ты можешь сделать. — Хосок... — от сильного, волевого и колючего Юнги не остается и следа. Он ещё не осознает, какие перемены в нём уже произошли, что сотворила с ним смерть единственного человека, что видел его настоящим. И принимал. Даже полюбить смог. Не осознает, держится крепко. В его волосах путаются чужие ледяные пальцы, которые такими при жизни не были никогда. Хосок даже зимой пах солнцем. — Отпусти меня... — шепчет и тает. Юнги окатывает ледяным ужасом, пробирает до костей, он не готов! Вскидывается, смотрит потрясенно, как контуры лица вдруг становятся размытыми, теряя резкость. — Нет... — шепчет надрывно. Хосок улыбается всё так же нежно, как в начале, смотрит тоскливо. И тает... — Нет! — безумно кричит, разбиваясь, раскалываясь на части душою. Вот уже ямочки почти не различить, а предметы, наоборот, словно под эффектом проступают сквозь родные черты. — Хосок! ХОСОК! Молчит, уже сам как дымка, ощущение холодных пальцев исчезает с ним же. И только краткое "Отпусти" растворяется в утренней тишине вместе с ним. Юнги теряет Хосока второй раз, рвет на себе волосы и шелестит сухими губами что-то надрывное, так даже святым не молятся. И воет. Пронзительно, душераздирающе, потому что остается один с этой болью, виной и ошибками, стремится жадно туда, где вины нет и боли, но отчего-то не умирает, а только тепло ладошек на щеках чувствует и голос, что по имени зовёт. Тело на кровати подбрасывает, колотит так сильно, что кажется вибрирует диван. Напротив лицо Чимина, встревоженное, даже глаза-пуговки сейчас распахнуты от страха. — ...сон! Слышишь? Теперь слышит. Слышит, принимает, включается. Никакого Хосока тут нет, как и дыма от сигарет, только Чимин. Напуганный до смерти, такой уязвимый, в свете тонкой полоски через не плотно задернутые шторы. — Я в порядке, — хрипит, трет лицо ладонями, но дрожь и не думает проходить. — Давай я сделаю тебе чай? — в интонации угадывается тщательно скрываемый страх. — Я сам, ложись, не заморачивайся, — привычно огораживается Юнги, даже в такой ситуации не умея принять поддержку. — Хорошо, — покорно кивает, отпускает из плена рук и тут же не знает куда их пристроить. — Коленка не болит? — удивляет своим вопросом, хоть у самого все еще пульс бешеный и ледяной пот по спине. — Кажется нет, — тускло улыбается Чимин. — Вот и хорошо. Ложись, прости, что помешал. И да, Намджун~хён в курсе, что с тобой всё в порядке. Он звонил, я взял, уж прости, — Спасибо большое, я что-то... перебрал. — Я тоже, Чимин. Я тоже. Юнги, сгорбившись, покидает комнату под прицелом внимательных глаз, плетется в душ, открывает воду, чтобы набрать ванну, и идет на кухню чтобы включить чайник, и ловя флэшбэки, старается не смотреть в тот угол, где во сне сидел с Хосоком. Но конечно удержаться не может, и бросив вскользь взгляд, спотыкается на ровном месте, забывает дышать. На полу, на том самом месте где сидел Хосок, лежит белое перо.