Одна короткая встреча

      По традиции Рохана неженатые мужчины, будь они хоть зрелыми мужами, хоть стариками, не считались ровней мужам семейным, а холостяка возрастом до тридцати лет и вовсе могли звать мальчиком. Возможно, этим объяснялось пренебрежение Сарумана и обращение его к Боромиру как к ребёнку. Забавно было, что за столом, отведённым для молодёжи и детей, детей-то не оказалось. Боромир, избрав общество Теодреда, его сестры и брата, оказался в окружении молодых воинов, военачальников Рохана, принявших его куда любезнее короля.       Теоден, разумеется, заметил, что место, оставленное для посланника за его столом так и не было занято, но ничего не сказал. Он вообще говорил мало, всё больше слушал. Подле него весь вечер находился тот странный человек с болезненно бледным лицом, он прислуживал королю за столом и то и дело склонялся к его уху, что-то шептал.       — Кто это? — спросил Боромир, разглядывая за трапезой королевский стол. — Вот тот человек в чёрном.       — Это Гримма Драконий Язык, — ответил Теодред. И склонился к плечу Боромира, понизил голос. — За глаза его называют иначе.       — Гнилоуст, — кивнул Боромир. — Я слышал краем уха. Он советник короля?       — Да. Слывёт мудрецом, за это получил своё первое наименование. Но любит сплетничать и наушничать, за что получил второе.       — У нас говорят «суди о правителе по его советникам».       — Я слышал, Денетор никому не позволяет ему советовать, — усмехнулся Теодред. — Он выслушивает всех, но поступает по-своему.       — Именно, — с гордостью ответил Боромир.       Так уж вышло, что шумные праздники в Рохане устраивали редко. Люди не жили в больших городах, всё больше по маленьким деревенькам, где каждый второй родственник. И на всё лето уходили в поля обрабатывать землю и пасти скот. Народ Рохана был не слишком многочислен, а земли им достались широкие, иной раз нужно было скакать с десяток лиг, чтобы встретить человеческое жильё. Так что на большие празднества собирались редко, а повод приходилось придумывать. К середине вечера в тронном зале Медусельда уже мало кто вспоминал, что праздник этот в честь Боромира из Гондора, его вообще не замечали. Люди пили, танцевали, устраивали шуточные соревнования, борьбу и пьяные шутки.       А Боромир был и рад этому. Визит прошёл совсем не так, как ему представлялось, и нужно было что-то рассказывать отцу — но вестей добрых не накопилось. Выпив немного за столом, он нашёл уединение вдали от громкой музыки, медленно потягивал из кружки лёгкий медовый эль и наблюдал за празднеством.       — Эй, Эовин! — Теодред выловил девочку из толпы и вручил ей маленькую чашу с вином. — Иди, угости его. — Он кивнул на Боромира, сидящего в одиночестве. — Не бойся, он не кусается. И жениться на тебе не собирается.       — Почему? — удивлённо-возмущённо вскинула бровки девочка. Тут же стушевалась, гордо подняла голову. — Вот и славно!       — Ох уж эти девчонки, — покачал головой Теодред.       Эовин шла через толпу, следя чтобы вино не расплескалось, чтобы никто не толкнул. Чаша была удачно неудобной, её надо было непременно держать двумя руками, но такова была традиция гостеприимства — женщины дома обносили гостей вином, непременно при этом улыбаясь. И единственной девушкой в доме короля Теодена оставалась Эовин.       Боромир поднялся навстречу девочке, заприметив её ещё на другом конце зала. Он с поклоном принял подношение, постарался взять чашу так, чтобы прикосновение рук девочку не смутило.       — Благодарю, — сказал он, пригубив вино. — Я рад быть гостем в твоём доме, Эовин, дочь Эомунда.       Они несколько минут стояли в молчании. Боромир был погружён в свои мысли, Эовин не знала, о чём с ним говорить. О чём вообще говорить со взрослым мужчиной, который мог бы быть стать мужем, но передумал?       — Мой брат сказал, что ты передумал жениться на мне, — без обиняков заявила Эовин, глядя на Боромира с вызовом. Ей приходилось задирать голову, чтобы смотреть ему в лицо.       Боромир чуть вином не поперхнулся. Он уважал честность, но откровенность юных девушек ставила его в тупик, потому что они заводили речь обычно о таких вещах, о которых Боромиру даже думать не хотелось.       — Я не передумал, — ляпнул он и тут же спохватился, глядя, как устремлённый на него взор заполняется изумлением. — То есть нет, я вообще об этом не думал. И не собирался.       — Он сказал, что я стану залогом дружбы между Маркой и Гондором.       — Что это за дружба такая, которой требуется залог? — спросил Боромир. — Тем более в виде живого человека.       — Это хорошо, — сказала Эовин со всей серьёзностью, на которую способны двенадцатилетние девочки. — Потому что я не хочу замуж. Ни за тебя, ни за кого.       — Ты передумаешь, когда встретишь того, кого полюбишь, — с улыбкой ответил Боромир.       — Не думаю, что смогу полюбить кого-то. Моё сердце мне уже не принадлежит, — с печальным вздохом ответила Эовин.       Боромир воззрился на неё с искренним удивлением. Он помнил себя в этом возрасте — о наличие сердца тогда не думалось вовсе, впрочем, говорят, девочки взрослеют раньше — именно душой. Боромир спросил, кому же принадлежит сердце прекрасной девы Рохана. И та с горячностью, тоской и искренним чувством рассказывала, что влюблена в зелёные холмы своей родины, в грохот лошадиных копыт, в свист стрелы и звон тетивы, песнь рогов на равнинах. Душа юной девушки была полна мечтой о подвиге и славе. Она видела себя на горячем коне в пылу сражения, уставшей и счастливой в миг победы. И в её речах не было и толики гордыни.       — Всё это только мечты, — сокрушённо закончила она свою пылкую речь. — Я рождена женщиной и мой удел — подносить вино воинам на пиру.       Эовин показалось, что она сказала слишком многое, её теперь поднимут на смех. Она развернулась, чтобы уйти, но Боромир неожиданно опустился на одно колено подле неё и протянул руку, удержал её от бегства. Эовин удивлённо опустила взгляд, разглядывая свою маленькую белую ладошку в большой грубой руке мужчины.       — Ты рождена женщиной, — сказал Боромир, глядя девочке в глаза, — но это означает лишь то, что тебя назовут не воином Рохана, а воительницей.       — Дядя так не думает. Он говорит, что войны не для девочек.       — Война не выбирает.       — В Гондоре все девушки могут сражаться?       — Ну, они не служат в гарнизонах и не носят доспех Цитадели, — покачал головой Боромир. — Но любая женщина готова защищать свой дом и дать бой на его пороге, если придётся.       — Ну вот опять! — Эовин вырвала руку из ладони Боромир и отступила на шаг, он так и остался коленопреклонённым. — Ты говоришь как все! Что мой удел дом, клетка!       — Знаешь, почему приехал я, а не мой отец? — спросил Боромир, чуть улыбаясь. Он не смеялся над этой девочкой, нет. Он видел в ней огонь, страсть, упрямство и смелость, какими был наделён сам. И понимал теперь, что терзает её.       — Потому, что… — Эовин замялась. — У него много дел?       — У наместника действительно много дел. Клятвы и обеты, принесённые им, делают его равным королю практически во всём. Лишь две вещи запрещает ему этот пост. Первая — сражаться в войнах, что ведёт Гондор. Наместник не может скакать впереди войска под стягом с обнажённым мечом, он может лишь наблюдать из крепости, как сражаются другие. И вторая — он не может покинуть Гондор. Никогда. Знаешь, что это значит? Нам предрекают гибель и падение. В час, когда Минас-Тирит будет захвачен, а Белое Древо сгорит в огне, когда остатки нашего народа будут уходить в горы тайными тропами, мой отец сможет дать последний бой на пороге своего дома. Потому что кто-то должен, Эовин, остаться на последнем рубеже.       У Эовин дрожали губы и блестели глаза. Длинные светлые ресницы слиплись стрелочками, слезинка прочертила по щеке дорожку. Боромир протянул руку, стёр ей. Потом мягко привлёк девочку к себе, обнял.       — Я расстроил тебя? — спросил он тихо.       — Нет, — Эовин помотала головой, улыбнулась. — Ты дал мне надежду.       — Никогда не забывай, кто ты. Ты дочь королей, ты свет Рохана. А свет должен уметь постоять за себя.       — Дядя мне всё равно меч не даст, — Эовин смахнула слёзы, глубоко вздохнула, успокаиваясь.       — Проси его. Или братьев. Не получается взять эту крепость штурмом — бери измором. Десять раз, двадцать, сто — проси у них меч и учителя. Знаешь, что я сделал, когда отец решил, что мне давать меч слишком рано?       — Что же? — Эовин уже улыбалась, глаза её снова сверкали любознательностью и живым интересом.       — Я ограбил арсенал, — широко улыбаясь ответил Боромир. — Серьёзно! Мне было лет шесть. Умер мой дед, отец перевёз нас с братом и матерью в Минас-Тирит, и в первый же вечер я пробрался в арсенал. Отцу пришлось выставить там серьёзную охрану. Но он всё равно сдался.       — Я… — Эовин хотела что-то сказать, растроганная поддержкой она шмыгнула носом и подняла голову, бросила взгляд за плечо Боромира и успела только вскрикнуть: — Берегись!       Боромир инстинктивно шарахнулся в сторону, одновременно оттеснил Эовин с линии нападения кого бы то ни было. Мимо них пролетела низенькая скамеечка, врезалась в стену. И тут же на Боромира, поднимающегося на ноги, налетел Эомер.       Лицо его покраснело от злости, а может и от вина. Он что-то кричал, про сестру, про чьи-то грязные руки — впрочем, Боромир догадывался, к кому это относилось. Не церемонясь, он схватил мальчишку за шкирку и поволок к дверям зала. Тот упирался, махал руками и ногами, даже пытался вцепиться зубами в руку, держащую его. Ничего не вышло, его вытащили на воздух и швырнули на камни. Следом за Боромиром, испуганной Эовин и пышущим злостью Эомером на крыльцо выскочил Теодред, ругая себя на чём свет стоит, что не уследил за кузеном.       — Грязный мерзавец! — рычал Эомер. — Как ты посмел!       — Ты пьян, парень, — сурово сказал Боромир. — Я сделаю вид, что ничего не было, если ты сейчас же заткнёшься.       — И не подумаю! Что ты сделал?! Почему она плачет?!       — Он ничего не сделал, мы просто говорили! — вмешалась Эовин. Она упала на колени рядом с братом, обняла его, препятствуя попыткам встать и снова броситься в драку.       — Что он тебе сказал?       — Он говорил со мной как друг и дал мне добрый совет, только и всего!       — Это правда? — Эомер посмотрел на Боромира.       — Твоя сестра стала бы тебе лгать? — вопросом ответил Боромир.       Эомер тут же смутился, затих, упёрся взглядом в камни. Он сел, подтянув колени к груди, словно старался казаться меньше.       — Мне теперь звать тебя братом? — спросил он, обращаясь к собственным коленкам.       Боромир застонал и закрыл лицо ладонью. Теодред виновато улыбнулся, подошёл, коснулся его плеча.       — Это всё я, прости.       — А расхлёбывать мне, — проворчал Боромир. И обратился к Эомеру: — Нет, я не собираюсь жениться на твоей сестре. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Братом звать меня можешь, я очень надеюсь, что однажды нас объединит братство воинов и союзников.       С этими словами Боромир протянул руку, Эомер принял её, чуть поколебавшись, и поднялся на ноги. Его качало, сестра поддерживала его, но мальчишка был очень пьян.       — Спать, — приказал Теодред. — Отведи его в постель.       Брат и сестра ушли. На счастье Эомера его дядя король Теоден уже давно отправился в опочивальню, он называл себя слишком старым для таких пиров, а потому был лишён и неудовольствия видеть племянника в таком непотребном состоянии.       — Завтра он ничего не вспомнит, — покачал головой Теодред, провожая взглядом покачивающуюся парочку. Беднягу Эомера качало от вина, Эовин — под его тяжестью.       — Он так много выпил?       — Он выпил очень хитрого вина, если я правильно учуял. От него не болит голова, но на утро совершенно отшибает память.       — Даже не знаю, хорошо это или плохо. — Боромир оглянулся на мгновение, бросил взгляд в спину мальчишке. — Этот вечер стал бы ему хорошим уроком. — Он отвернулся, смотрел на чернеющие в темноте холмы, обнимал себя за плечи. Навалилась усталость, и от неё холодный сентябрьский ветер казался совершенно пронизывающим. — Я бы уже завершил этот вечер, если можно.       — Вряд ли кто-то заметит твоё отсутствие в зале, — сказал Теодред. — Иди к себе. Вы ведь собирались выехать рано утром?       — Я уже дважды заблудился в этих коридорах, — невесело усмехнулся Боромир. — Проводишь меня?       Он не думал, что эти слова прозвучали как приглашение. Вообще не думал, что этот вечер преподнесёт ещё какие-то сюрпризы. Страшно хотелось спать. Несколько дней трястись в седле, чтобы встретить прохладный приём, учтивый до тошноты и бесполезный — вежливость не меч, пусть и зовут бронёй, спасает лишь от пьяных мальчишек на пиру. Боромир был страшно утомлён и разочарован. Пожалуй, единственным светлым лучом была эта девочка Эовин с её мечтами, такими близкими и понятными гостю, но чуждыми её собственной семье.       Весь путь по коридорам до спальни Теодред молчал, не прерывая задумчивости своего спутника. Распахнув перед ним дверь покоев, он остался на пороге и наблюдал. Боромир скинул тунику, развязал тесёмки и сбросил подкольчужник, который сегодня заменил ему обычную броню — и всё равно был тяжёл и давил на плечи. На пол полетела и рубашка, оставляя хозяина обнажённым до пояса. Длинные тёмные волосы рассыпались по белым плечам. На концах волосы выгорели до медного цвета и вились крупными кудрями. Теодред стоял в дверях, привалившись плечом к косяку и смотрел, как гондорец наливает воду в умывальник и плещется, разбрызгивая воду вокруг.       — Можно спросить? — обратился он к Боромиру.       — Спрашивай, — тот пожал плечами, мокрой ладонью взъерошил волосы.       — Твой отец разве не настаивает на браке?       — А твой? — с улыбкой вернул вопрос Боромир.       — У меня была невеста. Она умерла, и больше пока отец не заикался.       — И у меня была. Отец не одобрил, и её выдали замуж за другого, — Боромир говорил легко, будто эта старая история ничего не значит, но в голосе сквозило напряжение. — Он сам поздно женился, так что и меня не торопит.       Снова повисла пауза. Теодред не уходил, Боромир его не прогонял. Он расстелил постель, сбросил сапоги, перенёс свечу на низкий столик у кровати. И уже сидя на постели, поднял взгляд на Теодреда.       — Или ты сейчас спрашиваешь, наконец, то, что у тебя на языке вертится, или мы желаем друг другу доброй ночи и я ложусь спать, — сказал он серьёзно.       Теодред прошёл в комнату и прикрыл за собой дверь. Он сделал несколько шагов, чувствуя, как решимость куда-то испаряется. Какой прок тушеваться и смущаться, ведь Боромир уже всё понял. Он смотрел как хищник на жертву, ловил каждый жест и движение. Не улыбался, ничего не говорил, просто ждал. Но поднялся с постели, когда Теодред подошёл совсем близко, и первым поцеловал его.       Теодреду пришлось привстать на носки. Он был невысок и коренаст, как многие из рохиррим, не считался красавцем и завидным женихом, но был искусным воином. Боевая слава красит кого угодно, нехватки в поклонницах у принца не было. Но теперь всё было иначе. Он сам был готов отдаваться и принадлежать целиком и без остатка. Это нельзя было назвать любовью, нет. Зная Боромира из Гондора всего один день, Теодред отдавал себе отчёт, что это не любовь. Даже не влюблённость или страсть. Это было чистое влечение, желание быть с тем, кто сильнее тебя.       Боромир целовал Теодреда медленно, зарывался пальцами ему в волосы и стягивал длинные пшеничные пряди в хвост. Глаза у него были закрыты, а дыхание оставалось ровным. Теодред первым разорвал поцелуй, обернулся к постели, потянул Боромира за собой, распластался под ним, теперь уже сам притягивал его и ласкал. Желание просыпалось в крови, заставляло сердце стучать быстрее, внизу живота всё скручивалось в тугой горячий комок. Теодред поддавался бёдрами вверх, пытаясь коснуться горячего тела над ним. Он протянул руку и коснулся бедра Боромира, провёл ладонью вверх по штанам, сжал пах… И понял, что тело Боромира ему не отвечает.       Боромир вздохнул, отстранился. Какое-то мгновение глаза у него ещё были закрыты, а когда он посмотрел на лежащего под ним Теодреда, тому показалось, что он ждал увидеть кого-то другого. Очень хотел, чтобы на месте роханского принца был кто-то другой. Боромир тяжело вздохнул, покачал головой.       — Прости, я не могу.       Он повернулся, сел на краю кровати спиной к Теодреду. Он опустил голову и закрыл лицо руками, словно чувствовал какую-то страшную вину или чудовищную усталость. Теодред сел в постели, минуту не двигался, потом прижался к голой спине Боромира и уткнулся лбом ему в лопатку.       — Всё нормально, — сказал он. — Я так и думал, что не гожусь для тебя.       — Не в этом дело, — глухо ответил Боромир, не поднимая головы. — Если бы… я мог бы тебе ответить. Если бы был свободен.       — Кто он?       — Бродяга с севера. Торонгил, из дунэдайн.       — Торонгил? — Теодред поднял голову, подтянулся так, чтобы подбородок положить Боромиру на плечо и видеть хоть край его лица. — Тот самый, что служил ещё наместнику Эктелиону? Отец рассказывал, что был совсем маленьким, когда тот приходил ко двору.       — Да. Тот самый. Он оставил службу давным-давно, но возвращается, чтобы сводить меня с ума.       — Уверен, он любит тебя, — сказал Теодред и не смог скрыть в голосе горечь. Он не завидовал этому неведомому Торонгилу, нет. Слишком много боли причинял этот человек, если тот, кого он давно оставил, не может найти утешение в чужих объятиях.       — Он мне этого не говорил, — ответил Боромир.       — А ты? Ты его любишь?       — Я не знаю. — Боромир поднял голову, но на Теодреда не смотрел. — Он будто проклял меня, это похоже на морок, наваждение. Между нами никогда ничего не было, один поцелуй много лет назад. И всё же он мерещится мне, где бы я ни был, с кем бы я ни был. Я надеялся, что ты, — вот тут он наконец обернулся, в его взоре были вина, боль и нежность, — что ты, так на него не похожий, разрушишь эти чары. Но, как видишь, он всё ещё властен надо мной.       — Когда вы виделись в последний раз? — спросил Теодред, поражённый вдруг догадкой.       — Шесть лет назад, — обронил Боромир, и сам улыбнулся тому, как нелепо это прозвучало.       — Шесть лет? Прости, но ты не думаешь, что он… Не хочется так говорить, но он может быть давно мёртв.       — Я думал об этом, — кивнул Боромир. — Я уже не юн и не наивен, я знаю, что такое война и что этот бродяга всегда находит себе приключения. Думаешь, это впервые? — Боромир встал и принялся мерить комнату шагами, нервное возбуждение больше не позволяло ему сидеть на месте. — Каждый раз, когда он появляется, это неожиданно. Проходит буквально несколько часов, одна ночь — и он исчезает, будто и не было. А я живу недели и месяцы воспоминаниями об этой встрече. Потом начинаю отчаянно скучать, ищу известия о нём, малейшие слухи — ничего! Он умеет заметать следы. И вот, когда я уже отчаюсь, когда мысленно похороню его и оплачу, только собираюсь сделать новый вдох и попытаться жить без него, он появляется. И всё начинается с начала.       Боромир говорил прерывисто, спазмы сжимали ему горло, он запрокидывал голову, чтобы глаза оставались сухими, сжимал кулаки и метался по комнате, как зверь в клетке. Впервые, кажется, он рассказывал кому-то правду о Торонгиле, и что этот человек для него значит. Это было больно. Если это зовётся любовью, почему никто не пишет песен о том, как это больно?       — Ты любишь его, — тихо сказал Теодред. — Ты тоже ему этого не говорил?       — Говорил. — Боромир замер, смотрел перед собой невидящим взором. — Говорил, он сказал, что это неправда.       — Этот человек глупец, лжец или трус.       Боромир не стал защищать Торонгила. Он давно бросил попытки разобраться в его мотивах. Да, северянин говорил, что Боромир причина, цель. Но не на многое он готов, видимо, ради такой цели. Впрочем, у них обоих есть долг, у каждого свой. Мог бы Боромир оставить Гондор, отца, брата, уйти на север со следопытами, только чтобы видеть Торонгила каждый день? Нет. Долг — величина постоянная в этом мире, если кто-то говорит, что никому ничего не должен и сбегает, то на плечи другого ложится ноша вдвойне тяжелей. Обречь на это брата Боромир не мог, а потому в жертву приносил собственное сердце.       Теодред сполз с постели, застегнул рубашку, которую почти успел снять, ремень на штанах. Боромир не смотрел в его сторону, повернулся спиной, снова стоял прямой как палка, скрестив руки на груди.       — Я хотел исправить тебе испорченный мною же вечер, — сказал Теодред. — Это ведь из-за меня Эомер…       — Ты ничего не испортил, — прервал его Боромир. — И этот мальчик тоже.       — Теперь хочу исправить то, что наделал сейчас.       — Всё хорошо. Это я поставил тебя в неловкое положение. А сам хоть выговорился.       — И всё же позволь мне. — Теодред остановился прямо за спиной у Боромира и дождался, когда тот обернётся. — Прими от меня совет. Завтра, когда отправитесь из Эдораса, поверни по тракту на запад, а не на восток. Задержись в Рохане ещё на пару дней, езжай дальше по тракту к горам. На хороших лошадях тут буквально день пути, если нигде не останавливаться. Тракт выведет вас в Хельмову Падь.       — Это крепость? — Боромир отвлёкся от мрачных размышлений касательно своего сердца и снова сделался серьёзным и собранным.       — Да, единственная крепость Рохана. И столица Вестфольда. Там заправляет делами мой добрый друг Эркенбранд. Если хочешь увидеть Рохан другом и опорой Гондора — езжай туда. Уверяю, примут тебя там радушно и говорить будут о деле.       — Спасибо, — от души поблагодарил Боромир. — Это действительно добрый совет.       В дверях Теодред обернулся, улыбнулся Боромиру как другу.       — Доброй ночи, — сказал он и услышал то же в ответ.       После его ухода Боромир упал на кровать, зарылся в одеяла и уснул почти сразу. Он ужасно устал, от вина и всего случившегося этим вечером кружилась голова, он провалился в сон как в чёрную яму. Ему не снились горячие податливые губы и мягкие пшеничные кудри, струящиеся между пальцами. Но и для Торонгила в его снах места не нашлось.