Провозглашенный

Ульфргимм не спешит, он размеренно идет к Локи, наверняка желая насладиться каждым моментом. Да, надсмотрщикам дозволено наказывать рабов так, как считают нужным, но вершить бессмысленное насилие для личного удовольствия на территории собственности Короны, конечно, неприемлемо, поэтому подобными возможностями стоит дорожить. Это оправдано. Садизм, замаскированный под наказание, месть, выдающая себя за меру дисциплинарного воздействия. Края кандалов впиваются в его запястья, и он шевелит плечами в почти бесполезной попытке немного ослабить давление, уменьшить дискомфорт. Что смехотворно, учитывая адскую боль, ожидающую его, где любые такие незначительные неудобства даже больше не будут восприниматься всерьез. Он сглатывает слюну, безошибочно слыша, как Ульфгримм отстегивает кнут от своего пояса. Вокруг него зловещая тишина; даже птицы, которые весело щебетали несколько секунд назад, кажется, улетели в лес, оставив его наедине с мучителем. Слышен только гул его собственной крови, шумящей в ушах, и прерывистое дыхание, застрявшее в горле. А затем свист мягкой кожи, рассекающей воздух. Боль, внезапно вспыхнувшая в его спине, такая же ядреная, какой он ее помнит с первого раза, заставляет его задохнуться и споткнуться, несмотря на натянутые цепи. Он стискивает зубы, заставляя себя быть сильным. Ульфгримм не назвал количество ударов, вынося приговор, обычно он этого не делает, если за ним не наблюдает толпа, желающая знать, как долго продлится представление. Для Локи это просто еще один вид мук, когда ему отказывают в небольшом утешении, ожидая конца своего наказания, поскольку оно скоро подойдет к концу, и зная, что он справится с последствиями. Еще один щелчок, выбивающий воздух из его легких. А затем третий, четвертый, пятый, и все происходит так быстро. Когда падает шестая плеть, рассекая несколько старых рубцов, он кричит, не в силах больше сдерживаться. Заклинание немоты лишило его возможности произносить слова, но никогда не мешало ему беззвучно кричать. Еще одна полоска из огня на его спине, и его колени подгибаются, словно он вдруг стал весить тонну. “Ты слаб”, - шепчет ему внутренний голос, и Локи может только согласиться с нелицеприятным выводом, поскольку он чувствует, как струйки слез жалости к себе уже начали стекать по его лицу. Ноет, как ребенок. До того, как появиться здесь, он был оскорблен идеей плакать открыто. Теперь он подавлен осознанием того, что его даже не волнует, что он плачет в открытую, а кто-то это может увидеть. Это больно, ужасно больно, этого достаточно, чтобы вытеснить все остальное. Все остальные сенсорные сигналы, кроме невыносимого жжения в спине, как будто перестали существовать, его разум превратился в пустоту, которая теперь заполняется вулканической лавой. Он пытается сосредоточиться, считая удары плетью, но сбивается после двенадцати, Удар кнута снова обрушивается на него, оставляя очередной рубец. Кровь теперь свободно стекает по спине, пропитывая собой шов на штанах. Он бы все отдал за глоток воды, хотя он не помнит, чтобы испытывал жажду, будучи прикованным к столбу. Щелк, щелк, щелк. Он хватает ртом воздух, внезапно легкие его не слушаются. Сколько их сейчас? Двадцать? Их должно быть не менее двадцати. Некоторые время миры вращаются, земля и небо раскачиваются, как будто пытаются поменяться местами друг с другом, и он думает, что вот-вот потеряет сознание. Молится о том, чтобы отключиться, чтобы блаженная тьма забрала его и даровала некоторую передышку, неважно, насколько краткую, от этого ада на земле. Но такой отсрочки не предвидится, земля и небо возвращаются на свои места, оставляя его тяжело дышащим с потным лбом, прислоненным к покрытому коричневыми пятнами деревянному столбу. Еще один рваный крик вырывается из его горла, когда кнут оставляет очередной шрам. Он извивается в своих оковах, тщетно пытаясь избежать плети, когда она снова наносит удар. Конечно, к этому моменту на его спине, скорее всего, не осталось ни одного неповрежденного места, Кажется чудом, что он вообще жив, несмотря на боль, которая его пожирает. Можно ли умереть от боли? Если да, то он должен быть близок к смерти. Время превратилось в бесконечную петлю - кнут, невыносимая боль, его мучительные крики. Долгое, долгое время ничего другого не было. До тех пор, пока следующий удар кнута не вытащит из него очередной вскрик, жалкое всхлипывание - все, на что он способен. “Пожалуйста, пусть все закончится. Я буду работать усерднее, у меня будет получаться, пожалуйста, пожалуйста, пусть все закончится.” А потом все заканчивается. Долго, блаженное мгновение ничего, совсем ничего, не происходит, и он просто висит в своих цепях, молясь, чтобы все не началось сначала. Раздается мягкий хруст ботинок по гравию, и он смутно осознает, что Ульфгримм с важным видом подходит и встает перед ним, кнут все еще в руке, пальцы поглаживают рукоять, как будто это пушистая головка любимого домашнего животного. Локи слишком слаб, чтобы двигаться, поэтому он просто висит в изогнутом положении с опущенной головой, не способный держаться прямо и совершенно безразличный ко всему. Тем не менее, он содрогается при виде длинной кожаной нити, волочащейся по земле в поле его зрения, влажно блестящей от свежей крови. Что-то давит его подбородок, приподнимая голову. Ему требуется мгновение, чтобы осознать, что это рукоять проклятого кнута, и секунду спустя его глаза встречаются с пронизывающим взглядом Ульфгримма. Он быстро отводит их, чтобы не давать надзирателю повода для дополнительного наказания; рабы не должны смотреть в глаза сводобным людям. Кроме того, он не хочет, чтобы Ульфгримм видел его лицо заплаканным больше, чем оно есть. – Ну что, раб, усвоил урок? - голос такой же резкий, как удар плети, и Локи вздрагивает. Но он кивает настолько хорошо, как может кивать тот, к чьему подбородку прижали рукоять кнута. – И ты согласен с тем, что заслужил наказание? “Нет, это был несчастный случай”. Еще один кивок. – Хорошо, - Ульфгримм выпрямляется, бицепсы выпирают, а кожаный жилет скрипит. Он пахнет так, как может пахнуть пес после охоты, после острых ощущений от погони. - Я оставлю тебя здесь, чтобы ты подумал о своих действиях и заслуженном наказании, которое ты понес из-за них. С этими словами Ульфгримм уходит, оставляя Локи один на один с его болью. Зачастую первый час бывает самым тяжелым, затем наступает что-то вроде оцепенения. Сначала он пытается утешиться этой мыслью, затем отвлечься, повторяя заклинания, уроки истории из детства, даже старые детские стишки. Что угодно, чтобы дистанцироваться от всепоглощающей боли в разодранной спине. Солнце сейчас прямо над ним, и возникает то самое странное ощущение, что одновременно слишком жарко и слишком холодно. Возможно, его начинает лихорадить, и он не уверен, что чувствует по этому поводу. Рабы, очевидно, слишком больные, чтобы работать, временно освобождаются от своих обязанностей, что было бы благом в его нынешнем состоянии, но они также получают гораздо меньший паек, когда не тянут свой вес. Кстати о еде. Остальные рабы, должно быть, уже приступили к дневной трапезе, скорее всего, баланде и еще одному ломтику похожего на доску хлеба, который они ели на завтрак. Он завидует им, так как они могут есть, пить и отдыхать, пока он висит здесь в качестве назидания каждому проходящему мимо рабу. Смотрите, к чему приводит непослушание. В некотором смысле это хуже, чем быть немедленно отправленным снова на работу, по крайней мере, ему было бы на чем сосредоточиться. Вся влага у него во рту испарилась, из-за чего язык неповоротливо прилип к деснам. Если бы он мог выпить воды, хотя бы несколько капель… Его воспаленный мозг реагирует на это, не создавая в сознании ничего, кроме водопадов, ливней и бурных рек, не заботясь о том, что это только усугубляет его страдания. Проходят часы. Ему уже не холодно, только жарко. Его спина горит, лоб и запястья от натирающих кандалов - тоже. Кто-то проходит мимо него, не останавливаясь, чтобы посмотреть или подразнить его. Тогда, вероятно, еще один раб. Не то, чтобы это имело значение, его не волнуют взгляды или слова, какими бы едкими они ни были. Все, что сейчас имеет значение - это вода, облегчение, прилечь бы прежде, чем его плечи оторвутся от суставов. Он начинает выходить из оцепенения и терять сознание; в какой-то момент он видит Тора, стоящего перед ним, затем воздух колеблется, и вместо него неподвижно смотрит единственный глаз Одина. Но когда он удивленно моргает, миражи исчезают, оставляя его страдать в одиночестве. Солнце сейчас низко над горизонтом, пылающая рыжая сфера, бросающая свои последние лучи на мир внизу. Почему он так хочет пить? Почему у него так болит спина? Должно быть, он сделал что-то не так, но, похоже, не может вспомнить, что именно. – Мне жаль, - пытается пробормотать он, но не издает ни звука. Он лишь смутно осознает, как безразличные руки, наконец, снимают кандалы и освобождают его, едва замечает, как падает в уродливую, жалкую кучку на твердую землю. Он, конечно, понемногу выздоравливает. Всегда выздоравливает. Но следующие несколько дней - одна сплошная агония, и он решает быть более осторожным, более внимательным к своей работе. Другие рабы ничего не комментируют. Все они в тот или иной момент страдали одинаково, и об этом нечего сказать. Данность жизни. Так он и продолжал жить. Больше ничего ему не оставалось делать. Затем по замку начинают ходить слухи, мол, с визитом прибудет какой-то высокопоставленный чиновник и должны состояться важные переговоры. Это богатый дворянин с уникальными связями. Нет, это могущественный колдун с фантастическими способностями! Нет, это воин, в одиночку убивший два десятка драконов! Слуги болтают, как всегда, бурно обсуждая лакомые кусочки слухов, которые доходят до их ушей, чтобы как-то скрасить свою серую жизнь. Как и других рабов, Локи это мало интересно. Он знает, что этот визит сулит ему и его братьям по несчастью то же, что и все визиты важных персон - много - много уборки. Ваны - народ тщеславный, до смешного помешанный на внешнем виде и стремящийся произвести на своих гостей наиболее благоприятное впечатление. Итак, замок будет отполирован до блеска, пока каждый уголок не заблестит, как зеркало, так что их посетитель еще долго будет говорить, затаив дыхание, о его великолепии. Его предсказание сбывается. В течение последних нескольких дней, как сейчас, он проводил часы бодрствования, натирая полы, полируя гигантские зеркала, стоящие вдоль коридоров, вытирая пыль с каждого предмета мебели и вычурных украшений, которые так любят ваны. Вздыхая, он вытирает тряпкой для чистки въевшееся пятно, зияющее на отвратительной, рычащей морде мраморного грифона. Надсмотрщик, на этот раз не Ульфгримм, а лысый, похожий на сыча мужчина с нервным тиком на левом глазу, расхаживая среди них, критически осматривая результаты уборки и отвешивая провинившемуся рабу подзатыльник, если находит его усилия недостаточными. — Как ты думаешь, успеешь ли ты закончить вовремя, работая в таком черепашьем темпе? Быстрее, ленивая кучка разгильдяев! - кричит он, подергивая глазом. Поэтому Локи работает быстрее, опустив голову. Это лучший, наиболее безопасный вариант. И затем, когда Локи думает, что сойдет с ума, если еще раз посмотрит на новую тряпку для уборки, для них наступает великий день. Во дворце кипит деятельность, даже обычно такие праздные дворяне расхаживают с новообретенным чувством собственной важности, желая быть в центре событий. Воины Ванахейма облачились в свои лучшие парадные доспехи, стальные позолоченные пластины, сверкают на солнце, плюмажи колышутся. Бесполезно для битвы, но выглядит впечатляюще. Атмосфера предвкушения праздника, дети бегают вокруг, возбужденно смеясь и дразня друг друга, пока взрослые не кричат им, чтобы они бегали в другом месте. Даже собаки чувствуют, что что-то происходит. Что касается Локи, то ему дали легкое для раба задание - выполнять поручения на кухне, готовящейся к роскошному ужину, который будет дан сегодня вечером в честь их гостя. Это то, против чего он практически не возражает, и он благодарен за небольшое количество свободы, которое у него появилось в работе, без того, чтобы у него над душой висел надзиратель, готовый наброситься на него за малейшую оплошность. Он легкими шагами спешит через оживленный двор, а затем по трем разным коридорам прежде, чем достигает места назначения. Двери кухни открыты, чтобы выпустить жар, создаваемый служащими царской кухни, выкладывающимися по-полной, поэтому он может проникнуть внутрь, не спуская, предварительно, с рук тяжелый груз. Справа до него доносится божественный запах хлеба, выпекаемого в огромных железных печах, и он складывает свои вкусности в ближайший угол, большую корзину моркови и сладких кореньев. Есть еще корзины, ожидающие доставки, поэтому он снова выбегает за дверь прежде, чем кто-нибудь заметит раба с пустыми руками и решит загрузить его более тяжелой работой. Внутренний двор переполнен, когда он достигает его, и вместо того, чтобы пробираться через толпу ванов, которые грубо оттолкнут его в сторону, если подумают, что он у них на пути, он выбирает живописный маршрут вдоль внутреннего парапета. Там почти никого нет, за исключением нескольких стражей, которые коротают свои дни, в основном, отвернувшись от своих арбалетов со скучающим выражением лица. Так он мчится вверх по винтовой лестнице, радуясь, что ему в голову пришла такая идея. Как только он достигает верха лестницы, воздух сотрясает звук горнов, в которые трубят королевские герольды, восходящей четырехтональной последовательностью, знакомой ему к настоящему моменту. Значит, гость направляется к центральным воротам. Несмотря на его несуществующий интерес к этому важному шишке, он не может удержаться от того, чтобы украдкой не взглянуть на сцену, разворачивающуюся внизу, на огромную толпу людей в праздничных нарядах, приближающуюся, чтобы посмотреть на расхваленного почетного гостя. Сначала идет умело подобранная часть королевской гвардии, лучшие воины Ванахейма. Они маршируют в тандеме, стальные глаза смотрят строго вперед, в то время, как движущаяся масса людей расступается перед ними, как масло под нагретым ножом. Мечи, хлопающие по бокам, выглядят нелепо, и Локи задается вопросом, способны ли солдаты вообще владеть ими или они у них для показухи? Вероятно, у них есть более практичное оружие, спрятанное под доспехами. Затем следует целая свита придворных с гербом Ванахейма, украшающим их грудь, уродливым рычащим грифоном, различные воплощения которого можно увидеть повсюду во дворце, будь то барельефы, вышивка на занавесках и даже обеденные фарфоровые тарелки. А в середине идет… Сперва он щурится, но затем распахивает глаза в полнейшем ужасе. Нет, этого не может быть! "Пожалуйста, только не он." В середине шествия идет Тони Старк.