Горячие сердца

Он тонул в небытие собственных мыслей: вязких, гремучих, сладко-едких. Через густой туман проглядывались линии, формирующие знакомые фигуры. Точность страдала. Здесь, в мире снов никогда нельзя увидеть наверняка, только почувствовать, как бы боковым зрением зацепить нечто похожее на образ из памяти. И к его уставшим, закрытым глазам цеплялись яркие, обдаваемые прохладной дымкой линии и овалы, собирающиеся в элегантные женские образы. Постепенно они приобретали привычные формы, становились тверже, живее, яснее. Легко ступала на воздушный пол очаровательная, обтянутая белым чулком, девичья ножка. Подними взгляд чуть выше — увидишь покачивающуюся на неощущаемом ветру неправдоподобно короткую юбку, возможную только здесь, в твердыне сновидений. Пробеги глазами еще чуть выше — обязательно зацепишься за выступающие холмики, ровные и правильные. А если дать волю и скользнуть еще выше, то можно ненароком захлебнутся в ярком букете из оттенков ежевичных запахов. Разве может ежевика так по-разному пахнуть? Здесь может. Только здесь, вдалеке от чаяний реального мира, запах ежевики, однажды отпечатавшийся в памяти, мог разлится многообразием ароматов. И в этом нагоняющем его органы чувств запахе оформлялись из линий черты лица. Вырисовываясь на затворках сознания, они дарили неестественную легкость и отчужденность от мира плоти и крови. Алые губы засияли ярким светом, за ними — вспыхнули, обманчиво поманили и очень быстро затухли, два фиолетовых огонька глаз. Мраморный овал лица приобрел вскоре достаточную ясность, чтобы глаза Антона смогли ударится о фальшивую теплоту и нежность, высеченную в этих линиях. Прижимая руки к груди и сияя зрачками, на него смотрело что-то похожее на Полину. Образ не хотел надолго задерживаться. Расплывалась она как застывшая картина, дарящая зрителю только холодный взглядом и безжизненную кроткую улыбкой. Больно было расставаться с ней, такой ледяной и неживой, но одновременно с этим знакомой и желанной. На смену ей пришел теплый поток, перемешавшийся с прохладным летним ветерком. Летели они с той стороны, до которой глаза Антона не могли бы добраться даже при всем желании. Где-то за спиной. Может сверху. Тихая убаюкивающая мелодия лилась откуда-то изнутри, как будто из самого сердца. За ней, аккуратно пританцовывая и насвистывая, бежала незамысловатая песенка. Под ногами размашистыми мазками разлетались цветочные потоки. Цветы эти не имели названия, являли собой странный сплав из многих видимых Антоном когда-то растений. По этим сформировавшимся за мгновения цветочным покровам кто-то уверенно шел, раскинув руки. Чуть погодя воображение сделало свое дело и свояла из тоненьких ниточек лицо, знакомое Антону с детства. За этими мягкими чертами, розовыми губами и выразительными глазами, на которые спадали каскады черных волос, он вкрадчивым взглядом подцепил эхо болезненных воплей. За ее спиной бушевал ураган боли, сожалений и страхов. Антону не хотелось видеть его здесь. В мире снов ему нужна была только она. Карина потеряла суровое лицо, напускную строгость и любые черты, которые напоминали бы ему характер родной матери. Теперь она была сладким фантомом, подарком спящего разума. Сбросила одежду, раскрывая нечто такое, что будоражило воображение даже здесь, во сне. Ее женские черты были другими, сильно отличными от всего, что видел Антон раньше. Чувственные, нежные, острые, они впивались в его глаза и не отпускали. Он бы мог вечно смотреть только на нее, изучая каждый изгиб, заостряя внимания на каждой не значительной детали. Но сны не длятся вечно. Болезненное пробуждение настигло его спонтанно. С трудом открыв галаз, ощупывая рукой часть постели, Антон безрадостно заключил: Оли рядом нет. Не без труда отклеив уставшее тело от кровати, чуть пошатываясь, он подошел к выключателю. Пальцы слегка надавили — комната залилась светом. Антон был еще в одежде, голодный и уставший. Дрянное чувство, как будто похмелье, давило ему на мозг. Понять, хотя бы примерно, причины такого своего состояния у него не получалось. На часах было три часа ночи. Уснул он примерно в шесть вечера. Чувство одиночества преследовало Антона пока он спускался по скрипучим ступенькам; пока запивал чаем бутерброд с черствым хлебом; пока возвращался в комнату и сбрасывал с себя ненужную одежду. Это чувство всеобъемлющее и постоянное, резало его изнутри. Казалось, будто бы дом опустел. Его сердце успокоилось, когда за дверью он услышал мягкие знакомые шаги. — Сынок, ты спишь? — послышался из темноты теплый материнский голос. — Нет, — тихо ответил Антон, приподнимая голову с подушки. Она вошла тихо. Казалось, что ее ноги едва касаются пола. Ловко скользнула к нему. Уселась на кровать. Антон приподнялся, смял одеяло. В темноте и без очков он плохо видел Карину, но если мутное зрение, застилаемое чернотой не могло дать ему образ матери, то вот слух и сердце ясно давали понять — она точно здесь, совсем рядом. Хотел протянуть руку, прикоснутся к лицу. Обнять. Поцеловать. Бывает так, что человеческий разум под давлением целого вороха обстоятельств меняется, искажается, ломается и превращается в нечто не похожее на себя. Так произошло с Кариной. Ни она сама, ни Антон, ни уж тем более отец с Олей, не могли, роясь в прошлом, отследить момент полного излома. Когда ее руки, нежные и теплые, начали тянутся к своему собственному ребенку не для того, чтобы утешить его, а с целью ухватится за самые чувственные и потаенные места человека, которому ты когда-то подарила жизнь. Мысли о том, что она, прилежная жена и мать, нарушает незыблемый моральный закон не внушали Карине страх. Теперь эти мысли звенели в голове возбуждением, порочным и неправильным. Она хотела своего родного сына постоянно. Хотела дарить ему такие жаркие поцелуи, каких муж не видывал и в самые благополучные годы. Она хотела уткнутся носом в его волосы, наслаждаться каждой проведенной минутой. Его лицо, молодое тело, даже манера речи, — все это уносило Карину во временна юности, золотой и звенящей. Тепло материнского сердца исчезло, сменившись бешеным пламенем неугасающей страсти и желания. Они поцеловались, найдя друг друга наощупь. Карина была до того напориста и уверенна, что повалилась вместе с сыном на кровать. Скрип. Она обняла его, но губы этой безумной женщины ни на секунду не отпускали Антона. В висках пульсировала, а к члену приливала, кровь. Вскоре и его руки заключили мать в цепкие объятия. В тот момент он понял, — она полностью голая. Прежде Антону доводилось видеть ее обнаженной. Приходилось трогать упругие ягодицы, целовать вставшие розовые соски. Но сейчас все ощущалось иначе. Исследуя руками ее спину, он отчего-то поражался гладкости и теплоте материнской кожи. Когда их губы разомкнулись, Антон, чуть отдышавшись, медленно опустил руки ниже, к ягодицам Карины. Она, тяжело дыша, прижимала сына к груди. Антон чувствовал, как часто бьется ее сердце. Чувствовал он и мягкость ее тела, и разливающуюся от него теплоту. Аккуратно массируя ягодицы матери, он медленно и очень осторожно подцепил губами ее сосок. Карина чуть вздрогнула, но не растерялась. Ее длинные пальцы укутались в белоснежные волосы сына. Так тепло и хорошо им обоим не было никогда. Карина отдавалась чувствам полностью, забрасывая любую мораль и нормы далеко на задворки памяти. Зачем было думать о том, что правильно, а что — нет. Зачем ограничивать себя моралью и этикой. Когда она, уставшая от жизни женщина, смогла найти такую радость в своем собственном сыне, остановить ее уже было некому. Сейчас разум работал на одни только чувства: тепло, нежно, приятно, горячо, хорошо, очаровательно, красиво. Часть ее существа, примитивная и в некотором смысле жестокая, вступила в свои права. Женщина, желающая получить что-то, что доставит ей настоящее наслаждение, была готова пойти на ужасный и неправильный поступок. Но это и грело ее. Мысль о том, что она нарушает некий важный и незыблемый закон возбуждали ее. Перешагнув черту однажды, больше она уже никогда не вернется к заунывным мотивам старой, безгрешной, до боли скучной жизни. Положения тел поменялись. Карина сбросила одеяло на пол, оно только мешало. Прибывая в непроглядной темноте, Антон не сразу понял, что нависает над его лицом. Но стоило ему только почувствовать что-то влажное на свое носу, как осознание происходящего быстро настигло его. Понимая и принимая правила игры, он, не долго думая, обхватил нависшие над ним женские бедра и, опустив их, крепко впился в киску Карины. Влажная и горячая, она была для него как самый сочный и сладкий фрукт. Запретность этого плода играла с ним злую шутку. Перемешивая в голове противоречивые чувства, захлебываясь соками собственной матери, Антон уже не мог ясно соображать. Ему и не хотелось. Сейчас имеет значение только исполнение своего долга перед женщиной, которую он называет матерью. Чистота слова «мама», произнесенного им когда-то в детстве, полностью развеивалась, уносилась прочь, в те далекие дали, где еще было место светлому и прекрасному. Здесь же, в реальности, он стал свидетелем жуткого надругательства над этим важным словом. Ломая и переиначивая, Антон превращал его в что-то такое, что способно еще хранить в себе теплоту, но уже совсем иную. Бурлящая в жилах кровь, биение сердца, смесь страха и восхищения, — все испытываемые им чувства. Горячая слюна обдала Антона снизу. Он почувствовал, как весь его член обволакивают губы Карины. Чувствовал и пальцы, которыми она массировала все, что ниже пениса. В этот момент его как будто прошибло молнией. То, что делала сейчас Карина ни шло ни в какое сравнение с тем, что он чувствовал раньше. Ее язык ловко гулял по всей длине, ловко находя и надавливая на самые чувствительные точки. Причмокивание губ, хлюпающие звуки и едва слышные стоны разгоняли нависшую в комнате тишину. Карина была похожа на зверя, дикого и голодного. Она впивалась в достоинство своего собственного сына, как будто от этого зависела ее жизнь. Облизывая и целуя его со всех сторон, она молча заявляла свои права на этот большой, упругий и приятный на вкус член. Она вгоняла его на всю длину, упираясь подбородком в пах. Слюни Карины обволакивали член Антона полностью, заставляя его еще больше наливаться кровью. Одно ловкое движение пальцев, одно причмокивание — и Антон, чуть выгибаясь, заполнил рот Карины густой белой массой. Полагаясь на какие-то свои внутренние инстинкты, любящая мать приняла все до последней капли. Когда член сына обмяк прямо в ее нежных руках, она выгнулась, еще сильнее уперлась бедрами в лицо Антона и, чмокнув головку пениса, едва слышно проговорила: — Люблю тебя… Утром следующего дня память Антона сбоила. Он помнил только, что чувство невообразимого экстаза разлилось по всему его телу, пронзая сердце и душу. Это обильно растекающееся удовольствие было похоже скорее на прикосновение к небесам Рая, чем на оргазм от минета. После этого все шло на автомате. Как заведенный он вылизывал киску Карины, наслаждаясь ее милыми стонами и чувственными прикосновениями. Пальцы ласкали клитор, язык ловко проникал вглубь влагалища, исследуя каждый миллиметр, каждую складку. Потом буйный оргазм одолел и Карину. Она тоже вся обмякла, не меняя своего положения. Задница матери все еще оставалась перед лицом Антона и он, поудобнее обхватив ее руками, просто дал себе волю наслаждаться этой мягкость, упругостью и нежностью. После недолгого перерыва все повторилось: искусный минет, вкус сладкого нектара на губах. После последовал сон, тяжелый и лишенный любых сновидений. Теплые руки не отпускали его, не могли отпустить. Когда Антон проснулся, первое что он почувствовал — мягкие прикосновения бархатных губ. Карина уже проснулась и, судя по всему, какое-то время наблюдала за своим спящим сыном. Теперь, в теплом свете солнечных лучей, упорно пробивавшихся через тонкое оконное стекло, он снова мог насладится чертами ее лица. Женщина, прожившая жизнь, имеющая за спиной образование, брак и двоих детей владела неким таинственным, непонятным Антону шармом, отличным от того, что имеют девушки моложе. Рядом с ней он чувствовал уверенность, прилив сил и бодрости. И из головы уже как-то выветрилось осознание того, что прошедшую ночь он провел занимаясь оральными утехами с собственной матерью. Еще один аккуратный, но жаркий поцелуй. Антону не хотелось оставаться в стороне и он ответил, уверенно и быстро. Их губы сплетались воедино, давая каждому насладится чудесным январским утром. Отца, как уже понял Антон, дома не было. По словам мамы уехал он примерно на неделю, что сулило веселое времяпровождение. Еще в постели было оговорено, что до приезда отца Карина будет спать вместе с Антоном. Мама обещала приходить, как только заснет Оля. А в благодарность за хорошую ночь, Карина пошла на довольно нетипичный для себя шаг, — решила оставить Антона дома в будний день. Сыну она пообещала написать объяснительную для учительницы. Вместе с тем был серьезный наказ обязательно восполнить пробел в учебной неделе и обещание, что такого снисхождения больше не повторится. Обещание это хоть и было сказано серьезным и строгим тоном, виделось Антону каким-то уж больно лукавым и слегка кокетливым. Счастью его не было предела. Чем сталкиваться с Катькой и скучными уроками, лучше будет провести время с родной матерью. Голова гудела от всех тех возможностей, которые были посланы ему, кажется, самим господом богом.