Что угодно

      Дима из зала выскакивает. Нет, выбегает. Причина до конца не ясна, но думаю, что догадываюсь. Матвеев был взбешён, чем ближе к концу съёмок, тем нервнее он становился, тем быстрее его взгляд бегал из стороны в сторону, тем несдержаннее был его ум и язык. Две азиатки, плётки, колесо сансары, блять. Цирк, в котором волей-неволей участвуешь. Кажется с каждым выпуском в эту пучину безрассудства затягивает лишь сильнее и глубже.       Оценки чернокнижнику от наблюдателей поразили не только меня. Восьмёрки, блять? Серьёзно? Лине за красивые слова и глазки высоко поставили, а за действа и правду – низко. Справедливость нахуй пошла. Чем дольше шли съёмки и чем больше звучало слов, тем сильнее я сожалел о своём поступке. Семёрка, выведенная на эмоциях, прожигала руки сквозь чёрный конверт всё время, что я стоял. Эмоции и Гецати? Костя, что с тобой? Где хвалённое хладнокровие и решение проблем с холодной головой? Я всё проебал, причём, кажется, буквально.       В момент когда нужно перевернуть чёртово фото развратного чернокнижника я проклинаю себя, желаю отмотать время назад. Ни одной десятки. Я должен был вывести две блядские цифры, как тогда, но вместо этого... Решил отомстить? Наверное. Это новый проёб. Дима сразу мне вопрос задаёт вызывающе, ему обидно, до жути обидно. А я только себя корю, ведь энергетику неспокойную чувствую аж с другого конца зала. Что-то говорю и говорю, а взгляд направлен только на глаза грустные в которых вопросы бесконечные. Долбаёб. Сначала десятку ставишь, из депресняка вытаскиваешь, а сейчас? Загоняешь обратно. Молодец, Костян!       Как бы я тогда не пытался в глазах и тембре голоса извинения бесконечные показать – бесполезно. Дима говорил также грустно и забито, а потом случились эти ебаные азиатки, чтоб их! Видимо апогей терпения был достигнут именно в тот момент. И кто этому поспособствовал? Я. Бинго! Премия за тупость, долбаебизм и хер его знает какое поведение моя.       Матвеев из зала сорвался для всех заметно, и также заметно младший Шепс пошёл за ним, а я, не вызывая каких-либо подозрений, медленно отсоединяя микрофон, за ними. Этих двоих застал в гримёрке, чернокнижник успел переодеться, а Олег стоял рядом.       – Точно всё в порядке? – у медиума голос встревоженный.       – Да, устал сильно... – чернокнижник меня видит и замолкает, активнее упаковывая свой пиджак. – Ладно, поеду. Пока.       – Давай, – обнимаются, и Дима, не бросая на меня взгляд, выбегает. Прям забег сегодня устроил.       Хорошо, что мне переодеваться не приходится, всего-то переобуться. Демонстративно уткнувшись в телефон, бросаю Шепсу что-то на прощание и большими шагами спешу на улицу. Лишь бы успеть догнать.       – Дим, – возле лестницы стоит и такси вызывает, мои слова игнорирует. – Дим, давай отвезу?       – Нет, – у чернокнижника в голосе нотки злости и обиды. Заслужено.       – Я должен извиниться, – который раз уже, блять? – Прошу, давай поговорим?       – Кость, ты издеваешься? – взглядом удосуживает, и мне не по себе становится. – Помниться обещал психами собственными не доставать, а это что? – ещё немного и кричать начнёт, плохо дело. – Я, что, блять, так хуево с заданием справился? На грёбанную семёрку? Спасибо, нахуй! – кричит.       – Пошли! – я голосу твердость придаю и за руку аккуратно хватаю, ведя к парковке.       Всем кому можно молюсь, чтобы толстые стены особняка скрыли крики отчаянные, а темнота вечерняя – ситуацию странную. Дима поддаётся неожиданно, послушно следуя и усаживаясь на пассажирское сиденье. Его глаза блестят влажно, а у меня кулаки чешутся самому себе морду набить.       – Это и есть твоё "не благодаря, а вопреки"? – усмехается зло, как защитный механизм.       Молчание сохраняю, чтобы ситуацию не усугубить. Машина за пределы особняка выезжает, маршрут в голове моментально строится. Нам необходимо поговорить, лично мне – объясниться, извиниться. В который раз, блять? Рука сама к вороту водолазки тянется, поправляет. Что бы я не говорил, как бы не возмущался, но ощущать и видеть его алую метку на своём теле – доставляет бешеное удовольствие и рождает максимально приятные мысли.       – Куда мы едем? – Дима возмущением так и пылает. Руки на груди сцеплены, и голова в плечи вжата. Закрылся.       – Через пару минут в Сокольниках будем, – отвечаю как можно спокойнее, хотя чужие эмоции негативные душат. Парк вечерний прекрасное место со своими тропами многочисленными для разговора спокойного. Или не очень...       – Нахуя? Я домой хочу!       – Чтобы поговорить на нейтральной территории.       – Как ты меня уже заебал со своим "давай поговорим"! – волны, уже не возмущения, ярости салон захлёстывают, приоткрытые окна не помогают.       В жизнь претворяется мой худший кошмар: Дима меня ненавидит, видеть и слышать не хочет. Мне ответить нечего и наступает блядская тишина, которая вкупе с чужой яростью способна не просто задушить, а разорвать на лоскуты. Ещё немного и от Константина Гецати ничего не останется. Я доигрался, довыёбывался. Впрочем, как только я припарковался, Матвеев резко вышел из машины и направился к многочисленным деревьям. Вещи не взял – хороший знак – на разговор согласен. В полной тишине углубляемся в чащу подальше от людей. От Димы фонит таким негативом, что мне рядом с ним впервые становится жутко. Словно он маньяк и уводит жертву глубже в лес для удовлетворения своего больного разума.       – Ты справился не ниже чем на девять, я бы поставил десять... – диалог рано или поздно надо начать, и я делаю этот шаг. Однако мою тихую речь перебивает громкое недовольство.       – Но ты не поставил. Я думал кто-кто, а сам Гецати оценивает работу нежели посторонние факторы! Так чё случилось, Кость? Какого хуя, а? Думаешь мне остального говна от наших светлейших не хватает? – парень шаг ускоряет и гневные взгляды бросает.       Глазами тёмными тело прожигает, до души добираясь. И мне стыдно. Пиздец как стыдно. Матвеев и так против несправедливости борется, а тут я работёнки подкидываю. Мол, гори-гори ярче, чтобы не погасло. Пионерский костёр, блять, ша́баш ведьм, нахуй. Дима сгорал уже, с моей помощью кстати, и мне доподлинно неизвестно каким трудом он смог родить в себе новое пламя. Второго раза я допустить не могу, не в мою смену. Никакого пепелища.       – Я пошёл на поводу эмоций. Слишком многое во мне говорило и требовало. Я, вправду, сам до конца не понимаю, почему так поступил с тобой. Мне от себя тошно в зале этом грёбанном стало! – с каждой фразой эмоций в моём голосе всё больше и больше. Отчаянье преобладает.       – Бля, ну, извиняться ты конечно ас. Чего и сколько ты интересно в жизни натворил, что так стелить научился, а? – издёвка из его уст в самое сердце ранит, и Дима прекрасно это осознаёт, даже останавливается, чтобы мимику мою считать.       – Многого натворил, но распинался так только перед семьёй... – трудно говорить, тяжело физически, – И тобой, блять! Потому что прекрасно знаю как виноват и потерять не хочу!       В глазах напротив усмешка возникает, словно так и говорит: "Ты попал, Костян!". А я ведь попал по-настоящему, и далеко не в мир ванильных и сладких чувств, а в реальный: жестоких и ранящих.       – Хорошо, что ты это вслух сказать можешь. Хоть какая-то польза от твоих выебонов, – Дима говорит заметно тише, а лицо, освещённое далёким тусклым фонарём, разглаживается, ненависть отступает, прячясь, но не уходя.       – Я бы хотел обойтись без них, но не получается почему-то. Слишком много мыслей и эмоций, и они бесконтрольны, – сам говорю куда тише и мягче, но всё также глядя в глаза снизу.       Разница в росте ошеломляет, каждый раз рождая искру. Дима такой хрупкий, худой, но худоба эта обманчива. Под гладкой, светлой кожей, пальцы хоть и чувствовали выпирающие косточки, были мышцы. И я уверен, если надо, чернокнижник и через забор перемахнёт и в армрестлинге посоревнуется.       – О да, Гецати же так любит контролировать ситуацию, – парень улыбается, но не ехидно, скорее по лисьи, одним уголком губ, – Держать всё в своих руках... – ладони чужие на мои предплечья ложатся и вверх ползут, оглаживая медленно-медленно. – А тут я. Ворвался в твою жизнь и давай мысли да эмоции рождать... – слова тянет и, поднявшись на носочки, на ухо шепчет.       Я замер как статуя, слишком резкие перепады, слишком приятные касания, слишком горячее дыхание на щеке. Дима даже сейчас рождал уйму противоречивых нейронных связей. Чёрт, какой!       – Ведь так, Костя? – чернокнижник по-блядски имя моё тянет, как будто стонет. Голову поворачиваю, лица наши близко-близко. – Ты же знаешь ответ, – я шепчу, а глаза только на губы в улыбке обольстительной смотрят.       – Ну раз так... – и он снова улыбается по-лисьи, совращая не только малолеток в интернете, но и меня.       Поцелуй нежный выходит, почти детский, с глупыми причмокиваниями и переплетением пальцев. От Димы крышу конкретно сносит, да так, что никакого кислорода не хватит, даже в лёгком поцелуе, где губы, сталкиваясь, нежно сминают друг друга. Без языка и лишней слюны, святые, блять. Прям сейчас возноси. На мои попытки поменять ситуацию, проникнуть языком в этот, беспощадно покрывающий нежностью, рот, Дима улыбается, лишь сильнее сжимая губы в полоску. Издевается, наказывая, ведь знает, чего мне хочется.       – Мир? – парень на полную стопу встаёт, а я вопрос задаю.       – До следующего твоего бзика, – наши ладони всё ещё переплетены, и Дима не больно сжимает, врезаясь ногтями.       – Надеюсь, его не будет.       – Я тоже.       – Пошли? Тут кафе недалеко, хочешь твою клубничную мешанину куплю?       – Хочу! – в глазах блеск счастья вижу и, наверное именно в этот момент, даю себе обещание больше не расстраивать Диму.       Сильнее ладони сжимаем и по тропинке пустынной на дорожку центральную идём. Жаль как только первые люди на горизонте мелькнут придётся руки расцепить и прекратить переглядки и улыбки глупые. Но ощущать спокойную и счастливую энергетику Димы, медленно пьющего смузи через трубочку, весь путь и даже в машине – никто не запретит. А мне, кажется, большего и не нужно.

***

      По какой-то счастливой случайности или из-за того, что бесёнок без устали трындел рядом на сиденье, я привёз нас к себе квартиру, забыв, что собирался отвезти Матвеева. Тот сильно не расстроился, точнее вообще не огорчился, но комментарий про интересный способ заманить к себе домой отпустил. После совместного ужина, во время которого рот чернокнижника не затыкался, а только рассказал всё новые и новые истории и приколы, я отправил гостя в душ, отдав первые попавшиеся шорты и футболку. Краток он в речи, конечно... Если разговорится, так не умолкнет, это уж точно. Вообще не люблю много и попусту болтающих людей, особенно тех с которыми меня связывает постель, но Матвеев ломал все шаблоны. В его быстрой, увлечённой речи было прекрасно всё, хотелось слушать, вникать и самому втягиваться в диалог.       – А мне вот интересно, как часто ты в шортах ходишь? Зная тебя, ты в штанах спать можешь, – с мокрой головой из ванной выходит и чересчур большие белые шорты на себе теребит. Ходит и красуется. А я любуюсь картиной этой, зря походкой модельной идёт, что ли?       – Если ты так хочешь, сегодня в штанах спать буду, – усмехаюсь, наверняка жарко будет.       – Нет! Не надо! – разворачивается и руками машет. – Никаких штанов! Отмена! – сценка смешная, и я смеюсь искренне, уходя в душ.       Стоя под тёплыми каплями и как следует моя голову, в эту самую голову не идёт ни одна мысль, хотя я всегда считал поход в душ сродни медитации. Вечером или даже утром вода способна смыть ненужные мысли, снять негатив, напряжённость и унести это далеко-далеко, не позволяя портить следующий день. Сегодня ненужных мыслей не было, голова, наоборот, была легка, а душа довольна примирением. Замечательно. Надеваю домашние чёрные шорты и футболку с надписями различными – типичный вечерний прикид. Закрывая дверь в ванную, звуки возни из спальни слышу, Матвеев явно там.       – Я нашёл тут, – Дима на кровати сидит в недопозе лотоса и, меня заметив, головой в сторону шкафа кивает. – Уже настроил, – гитару деревянную держит, как сокровище, и по грифу пальцами скользит.       – Редко играю, – рядом сажусь, и чернокнижник тут же инструмент передаёт.       – Сыграй что-нибудь! Пожалуйста! – Дима просит, улыбаясь и глаза округляя, как ему отказать можно? Никак. Я слаб перед этим парнем.       Подвигаюсь ближе к изголовью кровати, примеряясь, беру гитару. На ум только легкие мелодии идут, сложных в принципе не играл. Левая ладонь аккорды зажимает, а правая струны перебирает. Мне требуется пара минут, и уже что-то похожее на нормальную музыку выходит. Аккорды полного сосредоточения требуют, слишком долго я не находил времени для музыки, особенно после начала битвы. Дима рядом сидит и слушает, наверное ему нравится. По лицу сейчас мало что скажешь, чернокнижник задумчивый слишком.       – Это было круто, – говорит как только руки от гитары убираю и спешит инструмент себе на колени поставить. – Советую не так сильно напрягаться, а то ты зажатый какой-то. Музыка наоборот чувств и свободы требует, – уверено по струнам бьёт, начиная играть.       Дима играет лучше, куда лучше и этот факт неоспорим, он музыкант со стажем как-никак. С полузакрытыми глазами уверено со струнами обращается, не боясь громкий и быстрый бой выбивать из инструмента. Взгляд на чужих пальцах задерживаю, те длинные и тонкие, как у пианистов, и слишком хорошо и уверенно по грифу скользят, зажимая определённые струны. Когда Матвеев говорил, что музыка чувств и свободы требует, он наверняка имел ввиду то, что творится сейчас. Полная отдача процессу рождает чистый, приятный слуху звук. Думаю, он бы ещё и спел, не будь уставшим после этого длинного дня.       – Попробуй, – музыка обрывается резко и незаметно, а я вновь гитару принимаю послушно из татуированных рук.       – С чувством, с толком, с расстановкой? – улыбаюсь и получаю улыбку с кивком в ответ.       Теперь, не боясь действовать активнее, экспрессивно бью по струнам, беря аккорды всё сложнее и сложнее. Игра как высвобождение эмоций, а гитара лишь инструмент-проводник. Дима на подушках рядом устраивается, улыбаясь. И клянусь, эта улыбка не просто комнату освещает, но и в самую душу пробирается, светя и там. Энергичная мелодия сама собой на более спокойную и плавную меняется, руки своей жизнью живут. Я и вправду забыл какого это – на гитаре бренчать. Процесс увлекательный: начнёшь – не остановишься, как глоток воды прохладной из родника горного, только пить и пить хочется, освежаясь. Как только пальцы устали, занемев, инструмент из своих пут высвобождаю и к Матвееву поворачиваюсь. А Дима спит. Вот так вот просто – при свете люстры, во время игры гитарной, – взял и уснул. Сей факт умиляет, рождая в груди тепло неконтролируемое.       Встаю аккуратно, гитару к комоду ставя и свет выключая, и также аккуратно ложусь, попутно укрывая спящего пледом. Я над собой до конца не властен похоже, ведь порыв поцеловать чернокнижника в лоб сдержать не могу. Дима лишь сильнее кутается и ближе к моей груди двигается, в своём полусонном состоянии мою руку своей ладонью обхватывает. До чёртиков необычно и мило. Мои прошлые пассии редко когда удостаивались чести на ночь остаться, тем более в моей квартире и постели, а чернокнижник не только шаблоны ломает, но и устои, переплетая пальцы. Ни разу не привычно парня обнимать, но засыпать, делясь с ним теплом, так чертовски правильно, что все ангелы и демоны на плечах вопят, ликуя. Да, это правильно. Абсолютно.