Имеет и скипетр, как человек — судья страны, но он не может умертвить виновного пред ним. Посла́ние Иереми́и 1:13
Ему стало по-настоящему страшно, только когда он оказался на железной лавке в кромешной темноте. Хоть глаз выколи. Об кузов машины все время ударялись сухие ветки мимо прилегающего леса, сгибались и в итоге ломались — этот скрежет нервировал его еще больше. Обычно в таких ситуациях, как его, люди становились похожи на раненых животных, попавших в капкан: они кричали о своей невиновности, даже если это ложь; оскорбляли оборотней в погонах, хотя бы вырывались, но у него не было на это сил. Он смирился и уповал теперь только на честность и неподкупность суда. Ему стало от этого смешно: с деньгами и связями Неджи посадят его далеко и надолго. В том, что его сдали, он не сомневался ни на йоту. Однако это уже не важно, ничего не изменить. Опустошенно сползя на пол, вцепился слабыми руками в ножки скамейки. Что теперь с ним будет? Машина выехала в город — он ударялся копчиком каждый раз, когда машина норовила присесть в яму. Влево, вправо, влево, вправо. От резкой остановки стукнулся головой об стенку: перед глазами заиграли вспышки, и если бы они не остановились, то весь его завтрак уже был вывернут на пол. — На выход. — Водитель транспорта закурил и выдохнул ему прямо в лицо едкий дым, от которого защипало в глазах. Назвав дежурному имя и фамилию, его провели по лабиринту из кабинетов к помещению для наблюдения. Его допросом занимался мужчина средних лет — его волосы имели стальной оттенок седины, глаза хищно осматривали с ног до головы, но чернеющие синяки под глазами говорили сами за себя: «Я не спал несколько дней и попытаюсь расколоть тебя как можно быстрее». — Кто-то может подтвердить, что с девяти до десяти вы были дома? — Нет, — он даже не пытался быть убедительным. — Хм, вот, что интересно. По словам друзей девушки, вы были последним кто ее видел. — Они врут. — Мужчина улыбнулся и, достав из кармана брюк сигарету, закурил. Предложил Наруто, но тот отказался. Следователь, имени которого он даже не запомнил, с определенной периодичностью поглядывал на свои часы, на вид очень дорогие, но Наруто не был уверен, он таким не интересовался. Его сейчас в принципе ничего не интересовало — он сидел в этой комнате, по ощущениям, вечность, а на деле всего часа два или три. Но от того, что вопросы задавали ему одинаковые, и они просто вели цикличный разговор, начинала болеть голова, и все, о чем он мог думать — это о том, как же сильно он голоден, а еще ему казалось, что у него разошлись швы. Даже одежда стала мокрой. — Смотрите, вы очень молоды, и я не очень бы хотел, чтобы вы портили себе жизнь: ошиблись, да с кем не бывает? Но вы поймите — все улики, все показания указывают на вас. Вопрос лишь в том, сядете вы лет на десять или выйдите через годик или два. Поэтому давайте вы сейчас напишите по чистосердечному признанию… — тот пытался звучать по-отчески. Наруто его резко перебил, ладони сильно вспотели, и металл сильно натер запястья. Еще чуть-чуть, и он и правда признается в том, чего не совершал. — Я этого не делал. — Мужчина в очередной раз закатил глаза. В свой выходной разбираться с малолетками было последним, на что он хотел тратить время, хоть его и настоятельно об этом попросили. Даже давить на него было в лом. Он встал, и, следом за тем, как вышел за дверь, к Наруто подошли конвоиры. Его отправили за решетку, в которой кроме него сидело еще несколько человек, и каждый из них озлобленно на него смотрел. Следователь сказал, что суд пройдет в ближайшее время и его судьба уже предрешена. От него только зависело на сколько он сядет и куда. От мужика рядом несло блевотиной и еще чем-то очень мерзким, на лице кожа толстая и вся в разломах морщин. В один момент тот пододвинулся к нему слишком близко и принялся водить пальцем возле его бедра. Не выдержав этих сальных улыбочек и тихих комментариев от его сокамерников — «котенок», — придвинулся к самой решетке, подальше, пытаясь восстановить неровное дыхание и абстрагироваться. Он не выдержит, если это продлится долгие годы.***
— Молодец, парень, ты сделал правильное решение, — Его встретил довольный собой следователь «Синька» — Наруто решил так называть его про себя, тем более, что выглядел тот еще синюшнее прежнего, — судье это понравится. — Суд скоро? — Намного раньше, чем ты мог подумать, — его лицо озарила яркая улыбка, на его руке теперь красовались другие часы, с черным кожаным ремнем. Он мелодично попивал из кружки, на которой было написано «лучший папа на свете». Терпко пахло кофейными зёрнами с корицей. — И… И сколько мне дадут? — голос под конец предложения совсем стих. До сих пор его мучили сомнения, а правильно ли он поступил, не ухудшил ли ситуацию. А потом вспоминал, как провел все это время в крохотной камере, полной гогочущих над его страхом мужиков и надзирателей, которым на всех и на все начхать, и стало легче — так можно хотя бы укоротить свои муки. — Ну, если твой юрист подсуетиться, то года три. Но ты все равно надейся на лучшее, готовься к худшему. Надеяться ему не приходилось, юрист был еще совсем юнцом, ненамного старше его самого. Только универ закончил. Дело Наруто у него третье, как ему рассказывал кто-то, кого он не запомнил. Вроде бы не в меру болтливый мент или следователь. Хотя это даже делами можно назвать с натяжкой: дело о хищении и жестокое обращение с животными. И все. И его дело, — непреднамеренное убийство. Парень, конечно, ответственный и подкованный, долго упрекал Наруто в его глупости, по типу — на кой ты со следаком разговаривал без юриста и многое другое, но… Тут без «но». У него не было шансов. У них. Все как в густом молоке. Судья стучит молотком. Женщина в возрасте, приближавшемся к пенсионному, постоянно поправляет спадающие очки, смотрит на него не то с жалостью, не то свысока своего положения. Улюлюкающая свита Неджи, а сам он, потирая ладони с нетерпением, пялится, не отводя глаз. Темные волосы растрепаны — он с ликованием смотрит на Наруто, словно тот обезьянка в клетке, и ему не смешно, он наслаждается своей властью, тем, что он по другую сторону. К его сожалению, он так и не нашел среди присутствующих никого из храма. Наверное, и правда поверили клевете. А он надеялся увидеть за последнее время хотя бы кого-нибудь из них. Было бы легче, увидь он Учиху или Ино, а может — так хотелось думать, и в действительности сидел бы и сгорал от стыда. Отца тоже не увидел, но это было его решение: не хотелось бы, чтобы тот вообще узнал, чем он занимался последний год. Пусть будет в блаженном неведении и думает, что у его сыночка все хорошо и прекрасно. Его адвокат — Сабаку но Гаара, пытающийся что-то вталдычить судье, но Наруто по ее глазам видит — уже поздно: куплена и, возможно, даже сожалеет, но поздно. Узумаки думает, что Гаара и правда не плох, по нему видно — не очерствел, не успел. Его доводы верны, слова хорошо подобраны, но под конец речи голос срывается, когда молодой юрист видит перед собой непреодолимую стену непонимания. Последние слова произнесены. Это конец. Два года, без обжалования, но с возможностью выйти раньше за хорошее поведение. Гаара постарался — может, для него это поражение, но так считает только он. — Мне очень жаль, — и по нему видно, что он по-настоящему чувствует во всем произошедшем свою вину. — Ты сделал все, что мог, — Узумаки улыбается сквозь слезы, он не покажет им свою слабость. Зал опустел, конвоир забрал его из клетки. Гаара пообещал, что он его не забудет и будет посещать так часто, как только сможет. И его можно понять — это его первое настоящее дело. Первое проигранное дело, когда на кону стояла свобода человека, и он чувствовал ответственность. Ему ответили, что это глупо, и пускай лучше помогает людям дальше, того гляди и дорастет до чего-то. С его проглядывающейся жестокостью в глазах ему не будет сложно пойти по головам, он достигнет вершин. Живот скрутило от нервов. Помимо него в машине было еще около десятка заключенных, и никто не осмеливался заговорить, знали, чем это чревато. Через маленькое окошко прорывался свет: их выпускают, поджилки трясутся. Красное большое здание, повсюду длинная змеиная проволока. Его даже не страшил тот факт, что проведет он тут два года в этой убогой бесцветной робе; он не выйдет отсюда таким же, скорее всего, после он даже себя не узнает. Казалось, что это место живое, что стены, сохранившие энергетику, теперь ее же и отдают обратно в трехкратной силе. Из-за того, что коридор слишком длинный, повсюду ходил сквозняк, создающий ощущение, что здание дышит, а несколько окошек-глазниц смотрят на тебя. И пол — в школе был такой же — обычный камень, — и страшно представить, как часто тут кому-то разбивали голову. А потом бедные уборщики смывали кровь, отскребывали куски прилипшей плоти. У него не было ни единого представления об этом месте и как себя следует вести, о чем он сразу же пожалел. Очевидно лишь то, что один он тут не протянет и месяца: ему нужны связи, общение, хоть что-то, за что он мог бы тянуться, как за спасательный круг. Наруто показали его шконку — помимо нее в комнате стояло еще три. Сейчас здесь был только один его сосед — угрюмый мужик, оглядевший его с ног до головы и без единой эмоции обратно отвернувшийся к стенке. Наруто понадеялся, что и остальным будет так же до него — никак. Чем они тут занимаются, ему сразу рассказали, и, кажется, ему пора начинать учиться шить. Первые дни прошли без происшествий: его двое сокамерников были к нему равнодушны, отчего он расслабился. Просто ел, спал и работал, больше ни о чем, ни с кем не разговаривал, если в этом не было нужды. Многие, как и он, жили по такому графику, и их даже не мучало одиночество. По ночам он слышал бегающих крыс, от греха подальше повыше накидывал на себя одеяло. Оказывается, у него есть фобия на грызунов: их треск острыми, как бритва, зубами вводил в ужас. Этот день должен был закончится, как и все предыдущие, но этому было не суждено сбыться. — Заходи. — Тюремщик запустил его в тюремную камеру и несколько раз провернул ключ в замке. На втором этаже двухъярусной кровати разлегся мужик. Скорее всего, это или новенький, или бывалый — и скорее второе. Его щеку делил надвое рубец, который тот в данный момент расчесывал. От того, как тот растирал свои ручонки и посмотрел на него, облизав толстые, больше похожие на пельмени, губы, он понял, что влип, и его спокойные дни сочтены. — Эй, куколка, как зовут? — низким, прокуренным голосом. Наруто решил проигнорировать: может, ему наскучит, и он сам отстанет при отсутствии какой-либо реакции. — Я спросил, как тебя зовут. — Сильная рука схватила Наруто за шею. После каждого слова он делал паузу — не отстанет, не отпустит и при отсутствии реакции выбьет ее силой. — Хорошо. Он улыбнулся сгнившими зубами и вернулся на свое место ждать, когда везде выключат свет и все уснут. Остальные участники молчаливого театра остались в стороне. Сегодня ночью у него начнется веселая жизнь, но он не сможет с этим ничего сделать. Хотелось придвинуться к обшарпанной стеночке и в ней же раствориться. Иногда он так себе это и представлял, как это место проглатывает его. Руки и ноги прилипают к полу, стенам, плитке в душевой; и он становится неразрывной частью этого места — ушами, глазами, а главное душой. Просто растворяется. Свет погас, стало темно, но не настолько, чтобы он мог потеряться в этой комнате. Полностью обратившись в слух, он слышал, как рядышком тихо посапывали, говорили, что-то в сонном бреду. Наверху послышался скрип, завертелось и сверху спрыгнуло массивное тело. Наруто хотел заскулить, закричать, но никто бы не помог. — Лежи тихо и спокойно, иначе хуже будет, — томно. Бугай уселся сверху, показалось, что тот весил с центнера два. Одна исполинская рука держала запястья, другая принялась стаскивать легкие хлопковые штаны, держащиеся на добром слове. — Пожалуйста, не надо. — Надо, малец, надо. — На сопротивление ему было плевать — как об стену горох. Но заверещать во весь голос Наруто не мог — слишком унизительно, пускай уж это быстро закончится. Да и разве кто-то бы что-то сделал? Он слышал, как храп с соседних коек прекратился. Помимо шума, который он создавал — стало тихо, очень тихо, даже крысы, и те замолкли. В детстве он помнил семью, которая жила этажом ниже. Отец семейства, периодически хорошо повеселившись с друзьями или просто проведя часик другой на лавочке, возвращался домой. Наруто слышал, как мать с дочкой, которая была ненамного старше его самого, рыдали и кричали — он тогда ничего не сделал. Его папы тогда не было дома, он частенько работал в ночные смены, но ведь он возвращался, и тогда Наруто мог все ему рассказать, но он молчал, рассматривал ребристые узоры на черно-красном ковре и молчал. Насколько он помнил, года через два мать не выдержала — когда тот переборщил с дочкой, она ударила его утюгом и попала прямо по темечку. Итог таков: несовершеннолетняя дочь в приюте, мать в тюрьме, а отец в земле. Похоже на карму, только теперь он по другую сторону. — Такой красивый мальчик. Удивительно, что тебя еще никто не попробовал. — Он стянул с него брюки и перевернул на живот, припечатав голову к подушке так сильно, что Наруто стало нечем дышать, и он начал задыхаться. — Хватит! — Бугай раздражался от сопротивления — схватив за голову, сильно приложил его головой об железный бортик кровати. В глазах засверкали звезды, его тело сокрушилось тихим плачем. Мужик приспустил с себя штаны вместе с бельем и принялся быстрыми движениями надрачивать свой вялый член, он сплюнул себе на ладонь, чтобы не так сухо. Сейчас его опустят, и все его самые ужасные предположения подтвердятся — лучше умереть, чем это. Он смотрел на все это как будто со стороны и ему было очень жалко себя, никто такого не заслужил. — На пол. — По ту сторону решетки послышался чересчур взволнованный голос надсмотрщика. Насильник остановился, он был дезориентирован. Стремительно открыв дверь ключом, к ним зашло двое. — Да ладно тебе, начальник. — «Начальнику» такой тон не понравился — на мужика обрушился ряд сильных ударов палкой — по голове по почкам, по ногам; тот даже не успел натянуть штаны обратно, являя на свет своего мерзкого червяка. Наруто лежал, не шевелясь, — он урывками глотал воздух; второй служитель порядка подошел к нему ближе и, наклонившись к его кровати, сказал одеваться и идти с ним. Одежда оказалась на полу. Дерганными движениями он натягивал на себя брюки и молился всем богам, что то, что произошло, больше его не коснется. — Отведи его в лазарет, а этого я в одиночку. Лазарет находился в западном крыле. Здесь Наруто был не впервой и в очередной раз удивлялся тому, как мало здесь людей — будто все вымерли. Этот тюремщик сильно отличался от второго: у того была густая рыжая борода и сильное тело, этот же гладенький, сухопарый. — Выпей, — он что-то размешал в пластиковом стаканчике и передал, пахло настоем валерьяны. — Почему не закричал? — Я закричал. — Наруто сидел, укутавшись в плед, руки вцепились в обшивку зеленой кушетки. Мягкий мятный цвет, который совсем не успокаивал. — Если бы я не услышал, как кто-то грецкие орехи об кровать крошит, то… — он, не закончил предложение, все было итак понятно. — Его дня три в одиночке подержат, а потом он вернется. — И… и что мне тогда делать? — этого стоило ожидать, но голос все равно сорвался, переходя в фальцет. — Я попробую тебя перевести в другое крыло, но ничего не обещаю. И уж точно не гарантирую, что там такой хуйни не будет. — Парень развел руки в разные стороны и точно так же, как до этого ему, налил себе в стаканчик из какого-то бутылька, но куда больше. Наруто был удивлен доброте другого человека — не обязан же. Другой бы просто прошел рядом, а этот нет, еще и надежду дает. — Спасибо тебе… — Киба. — Он почесал за ухом и протянул руку для рукопожатия, ногти на руках сильно отросли, и он стыдливо их убрал. — Наруто. — Я знаю. Киба и правда сдержал свое слово. О том, как, он, конечно, не спрашивал — главное, что теперь от его соседа, семидесятилетнего дедули, не исходило никакой угрозы. С того дня они часто перекидывались словами или даже умудрялись поболтать, забившись где-то в углу. У него были красивые глаза и очень мягкие на вид волосы. Киба рассказывал, что по профессии кинолог, но здесь не хватало людей, вот его и отправили. От того, что у Узумаки появился друг в лице надзирателя, кардинально ничего не изменилось — тот не снабдил его телефоном, сигаретами или ещё какими плюшками, но зато теперь он был не одинок и под защитой. Стрелка часов остановилась на восьми и растворилась в темноте — его смена закончилась. Безымянный палец кровил — он все еще не привык к швейной машинке, а особенно к ее сбоям. Скорчив лицо, облизал палец и вышел последним. Подбежавший к нему Киба легонько толкнул в плечо. — Тебе принесли передачку. — В первую секунду он даже не поверил его словам — тот знал, как это для него важно. Ну не будет же он с таким шутить? — От кого? — в душе он уже начал ликовать и перебирать в голове от кого: может быть, Гаара, но вряд ли. Это точно не отец — тот не знал, где он. — Не знаю. В маленькой коробке лежала алюминиевая кружка, теплое худи, несколько пар шерстяных носков, шоколадки и какая-то настольная игра, о которой Наруто в первый раз слышал. Но больше всего его интересовало от кого. Сколько бы он не шарился — ни записки, ни письма или же клочка бумаги не нашел. И когда он спросил дежурного, кто передавал, какие-то отличительные черты, тот тоже промолчал. Стало немного тоскливо, хоть бы весточку передали. После того дня все потянулось веретеном, и Наруто уже и не замечал, как стабильно раз в неделю ему что-то да отправляли и каждый раз разное. В последний раз это были фотографии. На одной из них красовалась загорающаяся луна — ему привиделось, что он видит маленькие кратеры, оплетающие спутник. Теперь маленькое фото всегда хранилось в его нагрудном кармане. Остальные снимки смазанные, с какими-то пятнышками, как будто мыльница запотела или сломалась. Поэтому сейчас он всегда знал, что в воскресенье ему что-то передадут. Это стало ритуалом. Вечером субботы он засыпал с мягкой улыбкой и легкой нервозностью, от которой покалывало встопорщившиеся венки на руках. Но он никогда не знал в какое время мог ее получить — хоть рано утром, еще до того, как проснется, или поздним вечером, прямо перед отбоем. Но сегодня было воскресенье, точнее, несколько минут до, и он ничего не получил. Под вечер Наруто только и делал, что подбегал к Кибе с надеждой в глазах, но каждый раз получал от ворот поворот. Может с этим человеком что-то случилось. Уже несколько месяцев ничего не менялось, а теперь… В понедельник он был злой и угрюмый. Если раньше он смотрел на старичка сокамерника с некой заботой и любовью к пожилым, то сейчас ненавидел это одутловатое лицо всеми фибрами своей души. Ему никто ничего не обещал, но он чувствовал, что его предали. — Как дела? — В столовой к нему подошел Киба. Узумаки ничего не ел — кусок в рот не лез. — У тебя же сегодня выходной? — У сменщика дочь родилась, я за него вышел. Ему все-таки сейчас не до этого, пусть празднует. Наруто пресно кивнул. — А у меня для тебя хорошая новость. — Какая? — Он смотрел на него с ухмылкой. Кибе от этого стало не по себе — такая эмоция была ему не присуща; он был открытый и честный, никакой хитростью или враждебностью и не пахло. Но он знал, что от этого тот переменится. — К тебе посетитель. — Прямо сейчас? — доходило долго. — Да. — Он чуть не снес свой стул, когда побежал к выходу на всех радостях вперемешку с долей испуга — встрепенулся до такой степени, что не спросил кто. Это не имело значения. Надеялся, что гость еще не ушел. Перед тем, как зайти в комнату, на него надели наручники — это действие уже не вызывало той бури эмоций и злобы, что в первый раз. Человек быстро ко всему привыкает, и он как послушный песик, совсем безобидный, но от которого шугаются люди и просят надевать на своего кобеля ошейник с намордником, спокойно принимал чужое недоверие. Он закусил сильно губу и вдруг в голову пришла мысль, наверное, со стороны выглядит очень глупо, запыхавшийся с алеющими щеками и кусочками высохшей каши на робе. За металлической дверью был тот, кого он совсем не ожидал. — У вас пять минут, дальше посмотрим на твое поведение, — напоследок проворчал старик, работающий тут, наверное, с первого дня открытия тюрьмы. Перед ним на лавочке сидел Саске — он совсем не изменился, смотрел так же незаинтересованно и долго. Наруто, даже не зная, как реагировать, тупо открыл рот, его повело. — Как ты тут? — Нормально, — выйдя из ступора присел рядом. — Почему ты вдруг пришел? Из-за решетки прорывались маленькие лучики полуденного солнца, на бетон отбрасывались тени чернеющих квадратиков. — А что, нельзя? Если нет, то я пойду, — в подтверждение своих слов тот действительно встал и направился в сторону двери. Наруто клещами схватился за его руку. — Нет, я имел ввиду, что это просто очень неожиданно. Я думал, тебе плевать на убийцу. — Слишком много думаешь. — Саске вернулся на прежнее место и теперь внимательно рассматривал каждое изменение на юном лице — если не считать того, что за неимением нормального источника света, он стал бледным, все осталось по-прежнему. Кроме того, что мог теперь греметь костями. Учиха удивлялся, что Наруто с такой смазливой моськой все еще в порядке. От такого пристального внимания Наруто стушевался и быстро перевел свой взгляд на зеленеющее пятно у плинтуса. — Чем вы занимались пока меня не было? — Все тем же, чем и раньше. — А как поживают остальные? — Было интересно открыть хоть на немного завесу чужой жизни, узнать, что она закончилась только для него, а для остальных все так же — триста шестьдесят пять дней в году: один сезон полного уныния в кромешной темноте большую часть времени, другой наслаждаешься засухой, комарами и мухами, а остальные просто промежуточные между главенствующими. — У Орочимару пневмония, а Ино… сам выйдешь и все узнаешь, — Саске неловко улыбнулся, но больше походило на оскал. — Пневмония? — Не такая серьезная это болезнь, как ты думаешь. Бывает хуже. Если бы это было соревнование, то Наруто бы явно вышел победителем — только за последний месяц у него начиналась гнойная ангина раз пять благодаря отсутствию нормальной, человеческой вентиляции. Казалось, что он дышит сыростью, лужами и смрадом. Будто бы внутренние часы подсказали, что время вышло. — Ты еще придешь? — Он и правда пытался звучать менее жалко. — Посмотрим на твое поведение, — с усмешкой. В следующую секунду зашел дедуля, и Наруто увели; он повернулся к Саске и искренне порадовался, когда увидел его искреннею улыбку. За последнее время — в эту ночь — он спал крепче всего и чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Даже тот, на кого он меньше всего надеялся, не бросил его.