The Sun in Jericho

Печка модернизирована: теперь она электрическая; есть розетка на стене и все такое. С потолка тоже свисает электрическая лампочка. Все книги по-прежнему на месте, это видно с первого взгляда: старательно расставлены на металлических полках и, судя по всему, в алфавитном порядке. Кровать в дальнем конце, аккуратно заправлена. Рядом с ней небольшой диван и стол. Сион сидит на диване, склонив голову над большим томом в твердом переплете. Его волосы подстрижены короче, чем помнит Нэдзуми; по бокам и сзади выбрито почти полностью: на затылке видна часть выступающего шрама, оставленного осой-паразитом. В животе у Нэдзуми ухает; как будто он все еще в самолете Саки и падает с такой безумной скоростью, которую не в силах выдержать ни один человек. Ком в горле не образовывался постепенно, как это обычно происходит, когда он играет — он просто появился, внезапно, потому что Нэдзуми понял то, что он чувствовал все это время, сам того не осознавая. Одиночество: он был одинок. В течение целого десятилетия, и все эти пустоты в его сердце, которые он считал боевыми шрамами. Фигура Сиона расплывается перед глазами, рассыпается на осколки, которые идеально заполняют все пустоты, стирая шрамы. Как звучит эта старая песня, которую всегда напевает Саки? Так сияет солнце в Иерихоне, освещая твою душу. Вот каково это - смотреть на Сиона. «Сион», — выдыхает он. Сион кладет закладку в книгу перед собой и поднимает голову. «Здравствуйте», — говорит он голосом более глубоким, чем помнит Нэдзуми, более низким тенором. Губы Сиона складываются в небрежную улыбку — такую улыбку обычно дарят чужим детям. «Извините, я думаю, у Вас есть преимущество передо мной. Мы встречались раньше?» Нэдзуми был готов саркастически ответить на любой, ожидаемый им от Сиона, чрезмерно эмоциональный взрыв, но смысл слов Сиона поражает его, как пощечина. Он моргает один раз, закрывает рот и замирает, недоверчиво качая головой. Из всего, что, как я думал, он мог сказать, такое даже не приходило мне в голову. Я стал слишком самоуверенным, не так ли? Я даже не подумал, что он мог забыть мое лицо. Может быть, даже мое имя. Все мое существование. Я слишком долго отсутствовал. Нэдзуми борется с желанием засунуть руки в карманы пальто: это очевидный защитный жест. Он настолько застигнут врасплох, что не знает, какую роль сыграть. Он не может придумать ни одного персонажа, который мог бы вернуть его назад на твердую землю. Он забыл все свои реплики. Нэдзуми, без тебя мир для меня ничего не значит. Ничего. Это сказал ему Сион незадолго до их расставания. Нэдзуми, конечно, отмахнулся: это было смехотворное детское чувство. Но он поверил, да поможет ему небо. Он даже до сих пор помнил об этом. Теплая рука ложится ему на плечо. «Как тебе мои актерские способности?» — спрашивает Сион, мягко улыбаясь, его глаза светятся все той же любовью, от которой сбежал Нэдзуми, любовью, которую он отверг, забыл и теперь вернулся назад, чтобы найти. Рука Сиона поднимается от плеча Нэдзуми к его щеке, так нежно, что трудно сдержаться, чтобы не наклонить голову и прильнуть к ней. Но Нэдзуми отстраняется от прикосновения Сиона и делает шаг назад. Ему стыдно за то, что он потерял бдительность. Прошло слишком много времени с тех пор, как он видел в Сионе угрозу, и при первом же шансе, который ему представился, Сион этим воспользовался. «Это было жестоко», — произносит Нэдзуми. «Жестоко?» Глаза Сион широко распахиваются. «Я думал… Я думал, тебя это позабавит. Мама позвонила и сказала, что ты… Прости меня». Он выглядит как жалкий щенок, который сделал свое дело в неподобающем месте, и Нэдзуми фыркает. «Ты думал, меня позабавит, что ты меня не узнал? После всего, что я для тебя сделал? Стыдно, Ваше Величество». «Нет, я думал, тебя позабавит моя ужасная игра», — говорит Сион, бросая на него украдкой взгляд, который Нэдзуми тут же начинает ненавидеть. В этом взгляде нет Сиона; он слишком резкий. Но потом это ощущение уходит, и Сион вздыхает. «Я провел так много часов, пытаясь представить, что было бы, если бы ты вернулся, и теперь я понимаю, что взял и все испортил, не так ли?» Нэдзуми наклоняется ближе. «Не знаю, как насчет испортил, но первое впечатление ты произвел ужасное». Сион смотрит на его рот. «Можем ли мы начать сначала?» Нэдзуми коротко целует его в щеку. «Мы можем попробовать начать сначала». «У нас есть две недели в нашем распоряжении», — отвечает Сион, проходя за Нэдзуми. «Пожалуйста, позвольте мне взять Ваше пальто, сэр». Нэдзуми хмурится, сбрасывая пальто и позволяя Сиону подхватить его. «Что ты имеешь в виду под двумя неделями?» Сион вешает пальто рядом со своим на старомодную вешалку и снова поворачивается к нему лицом. «Ну, мы собираемся пробыть здесь в течение двух недель». Он смотрит на часы. «Дверь уже заблокирована». Нэдзуми пытается подергать дверь, но она не поддается. Он оборачивается и безмолвно смотрит на Сиона. Две недели? Он велел Швинну сообщить, что его не будет некоторое время, но имел в виду максимум неделю. Он потеряет так много возможностей для работы. Ведь он сможет вернуться уже только после Солнцестояния. Сион вглядывается ему в лицо. «Ты выглядишь расстроенным. Мама разве тебе не сказала?» «Сказала мне что?» — рявкает Нэдзуми. «Объяснись». Сион кивает, и Нэдзуми беспокоит, что в его глазах уже нет того грустного щенячьего взгляда. Раньше он всегда так смотрел, когда Нэдзуми злился. Я не видел его десять лет и все еще ищу возможность задеть его? Я действительно подлец. «Я не знаю, с чего начать», — бормочет Сион. «Я не знаю, что ты уже знаешь..?» «Ничего», — отвечает Нэдзуми, хотя и не собирается говорить Сиону, что бросился сюда, как будто его волосы горели. «Объясни все с самого начала». «Я консультирую городской комитет по устойчивому развитию», — начинает Сион. «Это поле — мой текущий проект…» Нэдзуми останавливает его. «Ты сравнял с землей Западный Квартал для… проекта?» Сион смотрит на него с абсолютным ужасом. «Конечно, нет! Три года назад была вспышка холеры». «Я думал, что она была искоренена», — говорит Нэдзуми. Лицо Сиона как всегда выразительно — его легко прочитать, но невозможно понять. «Некоторые штаммы патогенных организмов могут образовывать вокруг себя прочные оболочки и впадать в анабиоз; мы просто не представляли, что это возможно, что они могут быть живы спустя столько времени». «Что случилось? Кто-то копал золото и нашел бактерии или что?» «Никто не знает, кем был нулевой пациент, но штамм оказался агрессивным. Три сотни человек умерли, прежде чем люди поняли, что это не просто грипп, и подняли тревогу. Люди были очень напуганы, ходили слухи, что осы-паразиты вернулись, что городом тайно управляют роботы, бог знает, что еще». Нэдзуми приходится бороться с собой, чтобы улавливать смысл слов, произносимых Сионом, но он не может не сосредоточиться на странно-знакомом движении его губ, а затем и на всем остальном, столь удивительным образом отличающемся от прежнего. Нет больше детской пухлости, но есть более зоркие глаза, подтянутое тело, скрытое под бабушкиным вязаным кардиганом, и эта короткая стрижка. Он похож на того парня, которого Академия любит использовать на роли солдат в массовке. «Никто не знал, откуда взялась инфекция, но как только мы эвакуировали всех и изолировали больных и подозреваемых, новые случаи прекратились в одночасье. Референдум решил, что Западный Квартал лучше сжечь дотла, так как невозможно было сказать, откуда взялись бактерии. У нас не было необходимых лекарств — и тем, кто выжил, пришлось справляться с болезнью самостоятельно». «Что насчет этого места? — спрашивает Нэдзуми, оглядываясь вокруг. — Что, если оно пришло отсюда?» «Невозможно», — говорит Сион, после чего его взгляд становится виноватым. «Я купил эту землю давным-давно. Никого не пускали сюда до тех пор, пока не началась вспышка. Это было, когда я… но я забегаю вперед». Сион указывает на диван. «Пожалуйста садись». Нэдзуми раздраженно цокает языком и отталкивает Сиона, чтобы сесть. Это хороший повод перестать пялиться на него. «Продолжай». «Хочешь чаю?» Нэдзуми замечает электрический чайник на маленькой тумбочке, застрявшей между двумя книжными полками напротив него. На ее нижнем ярусе скудный ассортимент тарелок и две кружки. Рядом с диваном, укрытый от взора со стороны входа, стоит мини-морозильник». Он смотрит на Сиона. «Ты живешь здесь?» Сион поднимает шаткий стул, который Нэдзуми помнит из прошлого, и ставит его напротив дивана. «Нет, но свет я тут не гасил». «Я это вижу. О чем ты говорил?» «Чаю?» «Позже. Ты говорил, что Западный Квартал сгорел». «Да. Его выжгли и обеззаразили. Пришлось приложить немало усилий, но мы нашли способ разместить всех, кто выжил — в Сумеречном доме в Хроносе; до революции это была фабрика смерти. Городские службы отремонтировали его, и теперь он называется Изумрудные апартаменты. Среди них и других жилищ, которые до сих пор были пусты, все жители Западного Квартала нашли пристанища». Нэдзуми зацепился за слово, которое только что произнес Сион. «Революция, хах». «Это она и была». «Я тоже герой-революционер?» Несмотря на то, что прежнего № 6 больше нет, Нэдзуми не нравится идея считаться его спасителем. «Твое имя никогда не упоминалось во всем этом, как ты и просил». Сион смотрит на него долгим взглядом. «Никто не знает, что они все обязаны жизнью тебе, тому, кто ненавидел № 6 больше, чем кто-либо другой. И я всегда думал, что это не правильно». Нэдзуми машет рукой. «Древняя история. Дома у меня слава льется из ушей». Глаза Сиона на мгновение вспыхивают. Что это было? Боль? Злость? Почему? «Что-то не так?» — спрашивает Нэдзуми. Глаза Сиона тускнеют. «Нет», — отвечает Сион. «Никаких проблем. Мы проверили каждый дюйм земли с помощью всего оборудования, которое у нас было, прежде чем изолировали источник вспышки: часть цокольного этажа старого отеля Инукаши треснула до основания, и там была подземная лаборатория». Нэдзуми, неохотно откладывает мысль о странном взгляде Сиона на потом. И наклоняется ближе. «Лаборатория под отелем, и дворняги Инукаши не заметили ее?» «Нет, лаборатория была под самим фундаментом, то есть это было еще до отеля. Должно быть, она была частью какого-то тайного эксперимента, потому что мы нашли доказательства различных переносчиков смерти, хотя в спячке там находился только штамм холеры, остальное все было мертво». «И что вы сделали?» «На всякий случай отправили роботов собрать все на анализ. Мы разобрали все фундаменты в округе, чтобы убедиться, что других неприятных сюрпризов не будет, и вывезли обломки на обеззараживание. Тогда у меня появилась идея проекта и я получил разрешение привозить землю с севера, чтобы превратить всю эту территорию в поле». «Что ж, я бы предоставил это тебе», — говорит Нэдзуми. «Ты, конечно, спец в посевах, Сион». «Ну, спасибо за комплимент», — без промедления говорит Сион. «Мы работаем над выращиванием зимостойких озимых культур и исследуем жизнеспособность удобрений сельскохозяйственных культур с помощью осадков». Нэдзуми поднимает бровь. «Именно поэтому дверь заперта? Мы с тобой должны выращивать здесь выносливых маленьких зимостойких человечков? Мне не нравится идея сообщать тебе это первым, Сион, но у нас двоих нет важного оборудования». Сион, кажется, не замечает попытки флирта Нэдзуми. «Дверь запечатана, потому что проход засыпан шестью метрами снега. Озимые уже посажены, и сейчас мы пытаемся выяснить…» Нэдзуми фыркает. «Глупости, я только что был снаружи. Ни облачка в поле зрения». «Мы не полагаемся на естественную погоду. Машины наносят снег с чрезвычайно высокой скоростью, чтобы обеспечить его прилипание на время эксперимента». «Машины? Погодные машины?» «Да, тонкие стержни по всему периметру — это часть установки», — объясняет Сион. Нэдзуми не помнит, чтобы видел какие-либо стержни, но опять же, было темно, и он торопился. Сион чешет лоб. «Разве у вас нет оборудования для искусственного климата… ммм... Дома?» Нэдзуми думает о № 1, городе, построенном ремесленниками, с его извилистыми улочками, где нет двух зданий, похожих друг на друга, и его бартерной экономикой. «Нет. У нас есть старый истребитель, который летит быстрее песни». «Понятно», — говорит Сион, хмурясь. «Ну, я бы не назвал их погодными машинами, но они делают то же, что и облака, если бы мы могли управлять облаками. Конечно, на гораздо меньших территориях». Нэдзуми усмехается. «Конечно. Ты совсем не изменился, не так ли?» Сион выглядит довольным. «Что ты имеешь в виду?» «Твоя голова все так же витает в облаках», — уточняет Нэдзуми. «Буквально». «Нэдзуми». «Что?» «Твои шутки всегда были такими ужасными?» Нэдзуми улыбается Сиону во все зубы. «Чтобы ты знал, я привлекаю сотни людей, которые хотят услышать мои шутки. Так для чего же мы погребены под шестью метрами снега?» «Азот», — говорит Сион. «Дождевая вода в этом регионе, которую мы собираем до того, как она попадет в черту города, имеет повышенный уровень соединений азота, которые действуют как естественное удобрение. Мы пытаемся выяснить, есть ли разница между тем, сколько азота попадает в почву в течение двух недель со снегом против двух недель контролируемых дождей». «Но что ты можешь сделать, находясь здесь?» «Я прихожу сюда присматривать за книгами», — говорит Сион. «Работы по сносу, которые мы провели, чтобы разрушить фундаменты Западного Квартала, привели к появлению трещин на потолке свода здесь, и теперь талый снег с поверхности начинает стекать сюда». Он кивает на стопку ведер в ногах кровати. «Я подставляю их, чтобы собрать капающую воду — это всегда в разных местах — и потом вылить ее в канализацию в душе. Ничего интересного». «Это самая нелепая вещь, которую я когда-либо слышал», — честно говорит Нэдзуми. «Просто упакуй книги и перевези их куда-нибудь, где нет протечек». Глаза Сиона становятся задумчивыми. «Это было бы разумно, не так ли? Но я... я не мог бы оставить это место пустым, я полагаю». Нэдзуми хочет спросить, почему — нет, ему необходимо знать, почему — но вопрос раскроет слишком много, а он все еще злится на Сиона за его «актерский» трюк. Кроме того, между трюком, таинственным взглядом Сиона и тем, как он помрачнел, казалось бы, без причины, есть еще одна вещь, которая беспокоит Нэдзуми. Сион всегда был отвратительно откровенен во всем, что он чувствовал. Я бы никогда не смог оставить это место пустым, это не причина ни для чего; это причина, стоящая за настоящей причиной, а именно тем, о чем Нэдзуми хочет спросить. Прежний Сион никогда бы не использовал такую очевидную уловку, чтобы уклониться от честного ответа. Я пытаюсь убедить себя, что он совсем не изменился, хватаясь за каждый знакомый жест как за неопровержимое доказательство, но он изменился. Насколько? Сколько в этом человеке от прежнего Сиона? «Почему бы тебе не подойти сюда и не поцеловать меня как следует, Сион?» Он не имеет это в виду. Он просто хочет вывести его из себя. Или, может быть, он хочет, чтобы глаза Сион засияли, как раньше. Если это не является просто принятием желаемого за действительное. Сион улыбается одними губами. «Давай не будем». «Давай не будем целоваться?» Улыбка Сиона становится шире, но глаза остаются холодными. Потом улыбка исчезает. «Не будем притворяться, Нэдзуми». Сердце Нэдзуми падает. «Притворяться?» «Как будто здесь что-то есть». Сион указывает на пространство между ними. «Тут есть стол», — предлагает Нэдзуми. «Это уже кое-что». Сион кивает. «Я полагаю, ты прав. Так хочешь чаю?» И это все? Ты собираешься согласиться со мной и предложить мне чай? Я намеренно веду себя глупо. Нэдзуми отводит взгляд. Его внутренности переворачиваются от беспокойства: он напуган. Напуган тем, что бестолковый, идеалистичный, глупо-серьезный Сион, которого он знал, исчез - его заменил этот мужчина — с тусклыми глазами, которые за излишней добротой скрывают беглые косые взгляды — и который просто не может нравиться Нэдзуми, неважно, насколько он чертовски великолепен. Сначала прежний Сион был здесь, но в какой-то момент их разговора он... изменился. О да, это случилось, когда Нэдзуми заговорил о № 1. Я упомянул его название? Нет, сказал, что там мой дом. Думаю, да. «Прости», — говорит Сион. «Я был не очень честен». Нэдзуми смотрит на него. Руки Сиона крепко сжаты у него на коленях, и его глаза встречаются с глазами Нэдзуми. «Я думал, что ты пришел сюда сегодня вечером, потому что хочешь провести со мной две недели. Это оказалось не так, и я был разочарован, но все же я надеялся, что ты вернулся ко мне». Голова Сиона опускается еще ниже. «Но у тебя есть дом». Так вот что это было. «Одно не исключает другого», — говорит Нэдзуми, но Сион либо не слушает, либо не понимает, что он имеет в виду. «Ты сказал мне, что мы разные», — говорит Сион. «Ты сказал, что ты странник, а я оседлый житель, и это делает нас несовместимыми. Ты помнишь?» Нэдзуми не помнил. Он помнит, как бросал Сиону все возможные оправдания, чтобы заставить его перестать просить Нэдзуми остаться. Каждый раз, когда он просил, было все труднее отказать. «Наверное», — отвечает он. «Вот я и подумал... ну, я подумал, что, если ты когда-нибудь устанешь быть бродягой и захочешь осесть на одном месте, ты вернешься ко мне. Когда я увидел тебя в дверях, я был так счастлив, а когда ты сказал, что у тебя уже есть дом, я... я не ожидал этого. Я не ожидал, что это меня так расстроит». Нэдзуми нахмурился. «Похоже, ты сам навыдумывал, как я должен был себя повести, а теперь злишься, что я этого не сделал». «Я не сержусь, — говорит Сион. — Я… просто я ждал тебя». «Я не просил тебя об этом». Слова срываются с языка, хотя Нэдзуми понимает, что говорить так неправильно — он не высокомерный шестнадцатилетний подросток, полностью состоящий из острых углов, — но он защищается и не может просто отбросить это. В любом случае, уже слишком поздно пытаться изменить курс: Сион вздрагивает, и его щеки заливаются румянцем. «Я знаю, что ты не просил меня об этом. Я не говорил, что ты мне что-то должен взамен». Он выглядит так, будто собирается продолжить говорить, но тень набегает на его лицо, и выражение его меняется. «Давай просто не будем этого делать. В любом случае, это уже не имеет значения». Нэдзуми сыграл десятки персонажей с самыми разными характерами, но он не знает, как отступить, как избежать эскалации. На сцене чем драматичнее, тем лучше, но здесь это не сработает. Он хочет поговорить об этом. Это единственная причина, по которой он пришел сюда. Но он не знает как, и если он продолжит давить на Сиона, то может разбить ему сердце. Это понятно по голосу Сиона. «Хорошо, — бормочет он насколько возможно бесцветным голосом. — Тогда я выпью чаю». «Черный или зеленый?» «Черный», — говорит Нэдзуми, потягиваясь и еще раз оглядываясь. «Пожалуйста». В последний раз он пил горячий напиток в этих четырех стенах десять лет назад. Кипяченая вода, самая обычная. Добавьте немного сахара, и это будет верх роскоши. Тем не менее, почему-то те дни, со всеми их несчастьями, кажутся более счастливым временем, чем это молчание, которое у него не получается правильно нарушить. Книга, которую читал Сион, привлекает внимание Нэдзуми: Иллюстрированная Энциклопедия растений и цветов. Сион отодвигает том в сторону и со сверхъестественной скоростью опустошает подготовленный им поднос. Чайник, кружки, деревянная коробка с чайными пакетиками и круглая банка для печенья. Нэдзуми наливает горячую воду на пакетик чая и отодвигает кружку в сторону, ожидая, пока он заварится. Он заглядывает в жестянку, в которой лежат кусочки твердого теста размером как раз на один укус, обваленные в крошечных белых семечках. Он осторожно берет один и нюхает; ему нужно поднести его очень близко к лицу, чтобы различить тонкий намек на жженый сахар. Он откусывает кусочек, держа вторую половинку между пальцами. Рассыпчатое и достаточно сладкое, чтобы быть сытным, но не приторным. Прошло много времени с тех пор, как Нэдзуми ел что-либо приготовленное с такой тщательностью. Он даже не замечает, как кладет в рот остаток печенья… и когда оно исчезает, хочется взять еще. «Тебе нравится, правда?» — спрашивает Сион, с тревогой наблюдая за ним из-за кружки, зажатой в руках. Его локти балансируют на коленях. Он выглядит смущенным. «Как и ожидалось от твоей мамы», — отвечает Нэдзуми, одобрительно кивая. Сион ставит кружку и прочищает горло. «На самом деле, их сделал я». Нэдзуми, который уже потянулся за другим, останавливается. Он не понимает, почему ему так неловко. Как будто Сион обманул его, выждав и узнав, что он думает о печенье, прежде чем раскрыть, что оно было делом его рук. Но любой поступил бы так же и подождал: мнение о произведении без влияния знания о том, кто его создал, должно быть менее предвзятым, а Сион ценит честность превыше всего. Нэдзуми сохраняет небрежный тон. «Я бы не стал сдерживаться, если бы они были ужасны на вкус. Ты должен был просто сказать мне, что сделал их сам». Неужели Сион думает, что он бы солгал? «Прости, — говорит Сион. — Не поэтому, я… я просто не думал, что ты захочешь их есть, если я скажу тебе». Нэдзуми чувствует, как будто он получил один из точных любезных ударов Саки, прямо в живот. Он думает, что я откажусь от его еды? «Они вкусные», — отвечает он. «Однажды ты станешь для кого-то прекрасным мужем». Сион выглядит, как будто получил под дых, и Нэдзуми задается вопросом, почему из всех многочисленных витиеватых комплиментов в его распоряжении он должен был выбрать именно тот, который больше всего похож на удар в спину. Он проделал весь этот путь не для того, чтобы подкалывать Сиона. Как будто эти самые стены наполняют Нэдзуми сущностью того, кем он был раньше. Духом озлобленного подростка. Не так должно было пройти их долгожданное воссоединение. Я слишком долго отсутствовал. Он берет еще одно печенье. «Я могу приготовить что-нибудь еще, если ты проголодался», — предлагает Сион. «Нет, спасибо». Он совсем не голоден, что странно — Нэдзуми не ел с самого завтрака. С тех пор, как он вошел в Затерянный город, ему казалось, что это ночь перед премьерой. Он проглатывает второе печенье. «Расскажи мне, что с собаками?» Сион дует на свой чай. «Собаки?» «Да. Я видел этих собак в маленьких шляпах в Затерянном городе». «О! Полицейские собаки», — говорит Сион, лучезарно улыбаясь. «Они существуют так давно, что я забыл, что для кого-то со стороны это может показаться необычным». Нэдзуми выуживает чайный пакетик и кладет его на приготовленное Сионом блюдце. «Полицейские? Так собаки — это полиция?» «Ага». Нэдзуми пробует чай, но еще слишком горячо, поэтому он ставит его на стол. «Но они же животные. Они не отличают правильное от неправильного». «Это полиция, а не судьи. Полиция предназначена для защиты граждан от преступлений, но от кого они защищают граждан?» Сион делает глоток чая и ставит кружку, глядя на Нэдзуми, с видом учителя. Нэдзуми решает подыграть. «От других граждан, очевидно. Если речь не о гражданах, то для этого есть военные». «Правильно. А разве это не конфликт интересов, когда одни граждане защищают своих граждан от других граждан? Если полицейский решит совершить преступление, кто его остановит?» «Для этого есть специальная оперативная группа для расследования действий полиции». «А что, если все в этой оперативной группе находятся в кармане у политика?» Нэдзуми пожимает плечами. «Это просто риск, на который ты идешь, не так ли? Коррупция неизбежна в человеческом обществе. Ты предусматриваешь ее и надеешься на лучшее». «Я не согласен», — возражает Сион. «Я думаю, что люди становятся коррумпированными, потому что по какой-то причине они не могут быть счастливы. Йоминг был таким». «Йоминг?» — Нэдзуми думает о человеке, вещающем из громкоговорителя, но не может вспомнить, какое у него было лицо. «Тот, кто участвовал в восстановлении в самом начале», — говорит Сион. «Он неплохой человек, но лишился своей семьи из-за № 6 и просто не мог больше быть счастливым. Поэтому пытался разбогатеть за счет других, думая, что богатство залатает дыру в его душе... Но необходима любовь. Люди, которые становятся неспособными любить — самые несчастные люди в мире». Нэдзуми вспоминает о том, как боль одиночества ушла из его сердца, стоило ему только увидеть Сиона, и размышляет, может быть, это что-то да значит. Просто сидеть здесь и говорить о нелепой идее собачьей полиции достаточно, чтобы заставить его забыть о ситуации, в которой он оказался, о своей работе, о своем прошлом, обо всем. Это как тусоваться с Саки, только он не хочет целоваться с Саки. Сион продолжает. «Собаки не хотят разбогатеть. Дай собаке полную миску еды, безопасное место для сна и человеческое внимание, и она будет самой счастливой собакой, которую ты можешь себе представить. В них нет ничего такого, что могло бы привести к коррупции». «Как и в улитках, но ты не делаешь улиток ответственными за телефоны в участке. Надеюсь». «Если бы улитки могли разговаривать с людьми и помогать с расспросами, я бы так и сделал», — огрызается Сион. «Смейся сколько хочешь, но мы сократили коррупцию в огромной части уравнения общественной безопасности. Конечно, это не все только собаки — они не могут разговаривать со свидетелями или брать показания, если совершено преступление. Нам пришлось изменить и кучу законов — например, те, которые требовали, чтобы все сотрудники полиции давали показания на гражданских процессах, но это работает просто отлично. Собаки невероятно умны. Как только ты дрессируешь собаку определенным образом, она будет знать, что делать в каждой ситуации, к которой ты ее подготовил. Если она не подготовлена, то вернется к тебе за инструкциями». Нэдзуми делает большой глоток чая. Окутанный теплом до кончиков пальцев, он даже не хочет играть в адвоката дьявола. «Ты говоришь как Инукаши». Сион улыбается. «Это и была идея Инукаши, раз ты упомянул об этом. У нас тогда был очень похожий разговор». Нэдзуми фыркает. «Значит, теперь Инукаши типа начальник полиции?» «Да, Инукаши и Сионн руководят собачьим отделом. Обучение, жилье, еда…» «Ты поставил ребенка руководить дрессировкой полицейских собак?! Я оплакиваю будущее ваших улиц». «О чем ты, Нэдзуми? Сионну уже одиннадцать лет». Верно. «Время имеет свойство течь для других так же, как и для нас, а?» — бормочет Нэдзуми. Одиннадцать. Это всего на год моложе, чем были мы, когда я впервые встретил Сиона. Потом было бегство, Западный Квартал, планы мести и маленькие мышки. С мучительной четкостью он вспоминает, куда делась его накидка из суперволокна. Он завернул в нее Гамлета и Кравата перед тем, как похоронить их. «Что случилось с Цукиё?» — вдруг выпаливает он. Сион допивает остатки чая. «Он умер — через два года после того, как ты ушел. Я все время говорил, что ему просто нужно продержаться еще немного, но ты не вернулся». Сион совсем не обвиняет, но Нэдзуми чувствует невысказанный укор между ними. Он решительно игнорирует это и тоже допивает чай. Если Сион ожидает, что он будет чувствовать себя виноватым за то, что слишком долго не возвращается, то ему придется долго ждать. «Ты уверен, что не хочешь есть?» — спрашивает Сион. «Да, я уверен», — говорит Нэдзуми. — «Однако от чая меня клонит в сон». Он поглядывает на кровать. «Тогда вперед», — отвечает Сион. Нэдзуми укладывается как есть — здесь слишком холодно, чтобы раздеваться, а его ботинки уже стоят у двери. Сион убирает чайные принадлежности, затем приседает рядом с кроватью и достает большой прозрачный пакет, из которого вытаскивает толстое ярко-красное одеяло, которое может соперничать даже с пуховым одеялом Нэдзуми дома. Сион выпрямляется, встряхивает его и подходит, чтобы накрыть им Нэдзуми, но затем неловко сжимает одеяло обеими руками и протягивает его Нэдзуми. «Вот. Оно очень теплое». «А ты?» — спрашивает Нэдзуми. «Ты собираешься спать?» «Там два одеяла, — произносит Сион. — Еще подушка. Я в порядке». Нэдзуми улыбается. «Не хочешь разделить со мной одеяло? Я знаю, каково это». Сион выглядит озадаченным. «Немного сложно делить одеяло, когда ты здесь, а я на диване». Нэдзуми садится и смотрит на него. «Почему ты обращаешься со мной как с гостем?» Сион опускает глаза. Он наклоняется, чтобы вытащить из-под кровати еще один пакет на молнии, и выключает свет, дергая за шнурок от выключателя. Глазам Нэдзуми нужно некоторое время, чтобы привыкнуть к темноте; Сион уже забирается под второе одеяло на диване. «Сион». Сион не отвечает. Нэдзуми натягивает на голову красное одеяло. Никто не спит в моей постели, кроме меня. Это звучало так круто всего несколько часов назад, а сейчас это скорее похоже на одинокую мольбу.