Вольно, генерал IV: Чистилище, или Пусть небеса обрушатся

      Послышались шаги сзади. Люциан обернулся, чтобы посмотреть, кто пришёл на него пялиться. Сначала хотел зло что-то прокричать, но когда это оказался Молох, чиркнувший зажигалкой и задумчиво курящий, то сбил с себя спесь и слабо улыбнулся, утирая слёзы.       — Кто?       Люциан включился.       — Что?       Молох был в ярости.       — Я спросил: «Кто?».       — А, это… — Люциан шмыгнул носом и опустил взгляд. — Да ничего, обычная драка.       Главком закатил глаза.       — Только не говори мне, что тебя клиент так отделал. Не поверю. Кто?       Люциан вытер глаза и поднялся, не в силах посмотреть Молоху в глаза.       — Говорю же, пустяки.       Сказать правду он не мог, иначе Молох больше его никуда не отпустит. Кому захочется рассказать о своих сомнениях? Тем более, когда тебя побили, как шкодливую псину. Люциан неровно дышал, очень волнуясь. Он не заметил, как вся его мокрая от крови рубашка прилипла к телу.       — Как ты узнал? — тихо спросил генерал.       Молох поднял руку с кольцом, выдыхая дым через ноздри.       — Где Люциста? — его голос был холодным подобно айсбергу.       Моргенштерн не хотел подставлять сестру.       — Она отошла ненадолго, но потом вернулась.       — Когда тебя уже избили?       — Она дала мне пистолет.       — И хули ты не воспользовался?       — Меня бы забрали.       — Я бы тебя вытащил.       Люциан отвернулся и снова заплакал, уткнувшись лицом в ладони. Молох осторожно подошёл и обнял его сзади. Неужели Люциан действительно поверил, что он может надоесть Молоху и тот его прикончит? Ганнибал достаточно лукав, чтобы посеять это сомнение. Когда супруг подошёл и сгрёб его в свои объятия, хотелось плакать ещё сильнее. Ему было стыдно.       — Мо… — тихо начал он.       — Да? — Молох все ещё был разъярён из-за того, что кто-то довёл его принцессу.       — Ты ведь не убьёшь меня? — спросил Люциан отстранённо.       — С чего бы? — удивился Молох.       — Ну, вдруг я тебе надоем, и ты…       Главнокомандующий понял, откуда ветер дует. Он переплёл с Люцианом пальцы и вздохнул.       — Кто тебе наговорил такую чушь? Я ведь знаю, ты из-за этого подрался. Не может быть иначе.       Люциан спиной чувствовал горячее тело, от которого веяло ледяным спокойствием. Он понимал, что Молох сейчас способен на что угодно, чтобы покарать виновного. Но Моргенштерну было стыдно за свои мысли, стыдно за свою слабость, стыдно за сомнения.       — Я убью… — Люциан сглотнул, распахнув глаза, на ресницах которых ещё поблёскивали слёзы, — … только того, кто с тобой это сделал. Ты говоришь мне, кто это был, а я караю. Я никому не позволю играть с тобой. И я с тобой не играю, как ты мог заметить. Я ждал тебя всю жизнь, глупая ты демонятина. Не для того, чтобы ты сейчас разыгрывал дурачка. Кто это с тобой сделал?       — Если я скажу, ты больше никогда не дашь мне выйти из дома, — проговорил Люциан неуверенно. — А я люблю иногда погулять. Отдохнуть, понимаешь? Секс — это классно, но я хочу большего.       Молох рыкнул.       — Если бы я не хотел большего, я бы тебя на себе не женил. Очнись, Люциан, мать твою. Мы вполне можем проводить время вместе, но ты никогда меня об этом не просил. Разговаривать ртом надо, понимаешь? Твой прекрасный ротик создан не только для того, чтобы целоваться или делать мне минет. Надо общаться. Этому меня научили, а я научу тебя, — мягко говорил Молох, поглаживая Люциана по руке. — Мы можем ходить на свидания. Гулять вместе. Или ты так рвёшься к одиночеству?       Моргенштерн продемонстрировал явный отказ.       — Нет. Просто…       — Я тебя затрахал, да? — хмыкнул Молох.       — Нет! — покраснел Люциан — Секс с тобой — лучшее, что со мной было. Я люблю тебя, Мо. Но я хочу разнообразия.       — Я бываю слишком пылок, понимаю, — признал Молох нехотя. — Но я никогда не желал отдаляться от тебя. Это ты отдаляешься, и я не могу понять, почему. Тебе скучно со мной?       Люциан опять был готов сорваться.       — Нет же! — он повернулся к Молоху лицом. — Просто… Я не знаю. Я просто захотел немного самостоятельности.       Главком рассмеялся.       — Ты как бунтующий подросток. Впрочем, в сравнении со мной ты действительно подросток. Я древнее, чем этот проклятый город. Понимаю. И принимаю. Хочешь свободы — пожалуйста.       Молоху было немного больно, но он этого не показывал за суровым выражением лица. Люциан крепко обнял его и прижался к груди.       — Я хочу свободы с тобой, Мо.       Демон чуть улыбнулся, позволив себе оттаять.       — Да будет так, Люциан. Я рад это слышать. Я испугался, что ты захочешь уйти. Я этого не хочу. Я этого не переживу.       — Чего?! — вскипел генерал. — Я ни за что не уйду от тебя! — он чуть улыбнулся. — Это как в песне: «Когда я умру, я стану ветром и буду жить над твоей крышей, когда ты умрёшь, ты станешь Солнцем и всё равно меня будешь выше».       Молох умилённо улыбнулся и закрыл глаза, ощутив толику умиротворения.       — Это, вроде, я должен петь тебе серенады.        —Я готов петь тебе всю вечность, — улыбался генерал.       Главнокомандующий кивнул, и они поцеловались. Нежно и легко, прижавшись губами, и ветер развевал их волосы. И в глазах генерала снова блистала влага. Он бы умер от мысли, что умрёт Молох. И из-за чего — из-за среднестатистического демона похоти, в которого он был безумно влюблён. Молох любил — и выражал это в каждом действии. Он целовал Люциана мягко и бережно, боясь спугнуть.       От Молоха прежнего не осталось и следа в глазах Люциана. Раньше он мог сделать больно, но не сейчас. Сейчас он боялся это сделать, поскольку понял, что Люциан может захотеть чего-то иного, нового или кого-то другого. В его голове не укладывалось, как Люциан может что-то от него скрывать. Он считал, что между ними стёрлись все преграды, но наоборот, всё было только впереди. Молох испытывал и боль, и умиление.       — Не скрывай от меня ничего, любовь моя, — он поднёс к губам ладонь Люциана. — Я не хочу потерять тебя.       Моргенштерн кивнул.       — Это Ганнибал. Он вернулся. Наговорил мне…       Молох вспыхнул.       — И ты собирался скрыть это от меня?! Ты хоть понимаешь, что он нассал тебе в уши, а ты и рад поверить? Это ни в какие ворота, Люциан! — заметив страх в глазах своей половинки, он смягчился. — Что он тебе сказал?       Моргенштерн испуганно замер, но Молох лишь приложил его ладонь к своей щеке. Смотрел беспокойно и с надеждой.       — Он сказал, что… Что я могу тебе надоесть, и ты… ну… избавишься от меня, когда наиграешься. Так он сказал. Я хотел врезать ему, но проиграл. Такой вот я жалкий, — произнёс Люциан убито.       Молох погладил его по волосам и прижал к своей груди.       — Люциан, какой же ты тупой.       Генерал вспыхнул, но Молох положил палец ему на губы.       — Как ты посмел вообще допустить такое положение вещей? Мне больно это слышать, понимаешь?       — А мне больно говорить… Прости, я такой глупый… Ты прав. Ты бесконечно прав.       Молох усмехнулся.       — Типичный подросток. Надеюсь, на моей старости ты поумнеешь и перестанешь слушать всяких проходимцев. Я позабочусь о том, чтобы никто больше не причинил тебе боли. Но и ты будь аккуратен. Это мои первые отношения, когда я так влюблён.       Люциан замер, посмотрел удивленно и положил ладони на щёки слегка погрустневшего Молоха.       — Первые отношения? Со мной?       Главнокомандующий кивнул и закрыл глаза.       — Я никому не говорил того, что говорю тебе. Ганнибал был для меня лишь развлечением, это правда, но тебя я люблю. Всей своей скотской природой люблю. И никому не отдам. И обидеть не позволю. Пускай я грубый истукан, но ты изменил меня. В моём представлении — к худшему, а в общей картине — к лучшему. Ты моё слабое место. Моя сладкая слабость, — признался Молох и прижал Люциана к себе ещё сильнее, после чего поднял глаза, полные ярости. — С Ганнибала я кожу сдеру. Он не имеет никакого права обижать, бить и принижать тебя. Я вырву ему руки. Я вырву ему ноги. Он всю вечность будет игрушкой в борделе Азазеля. Я об этом позабочусь. А сейчас… Сейчас давай просто погуляем. Как ты этого, оказывается, всегда хотел. Просто. Можем подержаться за руки, поесть мороженого, да что, чёрт возьми, угодно. Только не замалчивай проблемы, хорошо?       — Ты же говорил, что это скучно, — с лёгкой улыбкой сказал Люциан.       — Я ошибался. Я и не подозревал, что тебя что-то не устраивает, — ответил Молох. — Я готов идти за тобой куда угодно. Бросить весь мир к твоим ногам. Ад я уже подчинил. Если твоё благополучие зависит от того, что ещё мир людей не завоёван, я перегрызу глотку Теодору Розенбергу и всей Инквизиции, чтобы подарить тебе и этот мир тоже. Я небесные Сферы к твоим ногам брошу. Ты знаешь, мои слова с делом не расходятся. Я люблю тебя, Люциан. И никогда не думай, что ты игрушка в моих руках. Никогда так не было. Я отвоевал тебя у всех твоих бывших, чтобы ты понял: быть счастливым возможно. Да, я терпел, пока ты с ними настрадаешься, и в качестве мести сокрушил их. Любого сокрушу, кто навредит тебе. Так что о Ганнибале даже не думай. Я без сожаления разорву его на части, ни на секунду не задумываясь. Он же это всегда ценил во мне. Пусть поплатится. А тебя я никогда не трону больше. В плане насилия. Ты достоин лучшего, понимаешь? И я подарю тебе это лучшее. На блюдечке. Только не отдаляйся.       От таких признаний Люциан расчувствовался. Утирая слёзы, он пошептал.       — Пойдём уже, — потянул на себя, — нас ждёт этот потрясающий непокорённый мир.