***
В доме, где агент нашёл Луиса, пахло тухлой рыбой, плесенью и пылью. На стенах в некоторых местах дерево было чёрное. Хата когда-то горела, и не слабо так. После пожара дом явно пытались отстроить заново, но так и не завершили начатое. Взяв одеяло с кровати, Леон отдал его Эшли. Девушка заметила, что на пыльном столе лежала семейная фотография и тетрадка. Дед и мальчишка. Грэхем села на пол, укуталась в старую тряпку и посмотрела на фотокарточку. — Даже не верится, что эти люди сейчас готовы на всё, чтобы нас схватить… и убить. — Не думай об этом. Отдохни минут десять-пятнадцать, и мы двинемся дальше. Кеннеди сел возле неё и на всякий случай перезарядил пистолет. Воющий за окнами ветер прорывался сквозь большие просветы. Леон поёжился и обхватил руками плечи. Через секунду парень почувствовал шерстяную ткань на своём локте. Эшли, молча хлопая ресницами, делилась одеялом. Комфорт — это не то, о чём Кеннеди обычно думал во время миссий. Обычно он привык к тому, что товарищи не заботились о нём. Агент совсем забыл, что девушка, которую он спасает — человек. Обычный человек, с эмоциями, чувствами, мыслями о других. Всеми прекрасными вещами, которые делают людей человечнее. Почему-то в начале миссии он представлял себе заносчивого и избалованного ребёнка. Дочь президента, как-никак. Но у Грэхем всё-таки большое сердце. Раскрыв старую тетрадку, Эшли расстроенно вздохнула. — На испанском. Жаль. Хотелось бы почитать. Кеннеди аккуратно взял у неё из рук дневник, провёл рукой по засаленным страницам. — Давай переведу. Эшли придвинулась к нему совсем как маленькая. Словно готовилась слушать сказку на ночь. Запись от 13 сентября 1986 г. Восемь дней назад, в одиннадцатый день рождения, дед опять повёл меня на наше озеро. Я не люблю глубоководную древнюю неизвестность, но с дедой было не так страшно. В этот раз он вручил мне удочку. Сказал, что я уже готов самостоятельно ловить большую рыбу. Поверить не могу! Год назад я боялся, что меня сирены завлекут в подводные дебри и съедят. Теперь я понимаю, что чёрные воды полны лишь водорослями да рыбой. Запись от 3 марта 1987 г. У дверей церквушки нас всегда приветствовал Старейшина. Но сегодня дед поближе познакомился с его новым помощником. То был огромный дядька, которым пугали нас ребята постарше. Синьор смотрел на меня с любопытством, с ненавязчивым интересом. Говорил большой человек густым и зычным голосом, напоминающим раскаты грома. Глаза у него, кстати, разные, я никогда не видел таких. Старейшина назначил его учителем в нашей школе. Отныне грамоту, математику, литературу и иностранный язык должен был изучать каждый. Новый учитель сказал, что школа не должна быть привилегией. Здоровяк не так уж и страшен, скорее молчалив. Он, наверное, единственный взрослый, который поинтересовался, чем я всегда занят на последней парте в одиночестве. Синьор Мендез прочитал почти все мои сочинения. Одни хвалил, другие же подолгу со мной комментировал после уроков литературы. Дедушка говорил, что люди чаще всего ближе к сердцу воспринимают критику, чем хорошую оценку. Вот я и запомнил только негативную реакцию. Но всё же благодарен за помощь. Запись от 29 сентября 1987 г. Я живу в простой деревне, среди нищих, среди святых, но так же рядом с тиранией неизвестных нам людей из замка. Жизнь теперь изменилась навсегда. Собака лордов забрела к нам. Она чуть не загрызла на моих глазах дедушку. Когда он перестал бороться, зверь его отпустил и помчал прочь. Запах был невыносим. Первые несколько дней он мучился в лихорадке, а позже твердил, что слышал какие-то голоса. Запись от 6 октября 1987 г. Не знаю, решил ли так Господь, или же это просто случайность. В ту ужасную ночь взошла луна, и звезды, словно зёрнышки, рассыпались по полотну небес. Домик наш ни с того ни с сего загорелся жёлтым пламенем. Меня вовремя вытащил синьор Мендез. Я слышал, как стихали в огне дедушкины крики. Затем пошёл дождь. Он потушил пламя, но было уже поздно. Я слишком тощий и не смог убежать по хлюпающим лужам. Дядя Биторес настиг меня в два счёта. Холодный голос, напоминающий зимнюю стужу, произнёс: «Ты слишком большой, чтобы плакать. Лучше помолись, чтобы Бог указал ему на небесах путь». Я слышал, как Старейшина наказал ему взять меня под опеку. Слышал, как Биторес был недоволен этим решением, но не посмел долго спорить. Синьор Мендез молча, с угрюмым лицом привёл меня в свой дом. Мне казалось, его сердце — сплошное железо. Взрослый дядька не мог поддержать, хоть как-то помочь, даже рассмешить. Попивая горький чай за столом и кушая ягоды, я спрашивал, что будет со мной дальше. Но он молчал. Синьор — резкий человек, возможно, даже вспыльчивый. Я слышал, как бьётся собственное сердце в этой оглушительной и ледяной тишине. Я остался совсем один. Запись от 4 января 1988 г. В последнее время мне не с кем поговорить, да и не особо то и хочется. Повсюду шелестят вздохи, пугливые стоны, женские сплетни. Жители косятся с этими сочувствующими лицами. От них тошно. Даже ровесники не задерживаются взглядами, неловко молчат. Как только я ступаю на порог церкви, разговоры стихают, но шёпот на скамьях оглушающе громкий. Мерзость. Ищу себе занятия, чтобы отвлечься. Я прочитал много книг, которые принёс Старейшина. Иногда я перечитываю что-нибудь, что напоминает мне о дедушке. Чувствую себя бессильным. Каждый раз, когда синьор Мендез замечает скорбное выражение на моём лице, то произносит эти дурацкие молитвы, а я молча жду, когда он закончит. Без деда это место стало противным. В проклятой деревне как будто всегда осень, бесконечные слякоть, голые ветви и туман. Я только недавно это заметил. Дождь радости не приносил, урожай словно яд, а люди продолжают болеть. Запись от 2 марта 1988 г. Вечерами в постели чужого дома. под толстым одеялом неуютно, а во тьме страшно и тесно. Постоянно хочется сесть или в очередной раз перевернуться на бок. Я часто тихонько плачу в подушку. Слышу листву, что колыхается прохладными ночами за окном, и слушаю её вплоть до самой зари. Синьор приходит ко мне в комнату почти всегда. Проверяет, сплю ли я. Порой мне не удаётся как следует притвориться. Тогда Мендез, становясь босыми ногами на деревянный пол, мерзко скрипит половицами и садится на край кровати. Молча ждёт, что я усну. Когда он сильно уставал за день, то сам засыпал, облокотившись спиной о стену, тем самым мешая своим храпом спать мне. Засыпал я со смерти единственного близкого мне человека совсем плохо. Каждый раз, когда я летал во снах, мы с дедом были вместе как прежде, но когда я открывал глаза, все радости видений испарялись. Один раз я от скуки захотел послушать хотя бы сказку. Но проповедник сказал, что ни одной не знает, и продолжил терпеливо ждать, когда ко мне придёт сон. В следующий раз я спросил, может ли он спеть колыбельную. Большой человек посмеялся и сказал, что ему медведь на ухо наступил и оперного пения от него не жди. Через пару дней я осмелился и попросил погладить меня по голове. На удивление, синьор согласился. Так я и засыпал последний месяц, представляя, что это шершавая ладонь родного дедушки… Сбоку от себя Леон услышал тихие всхлипы. Прервав чтение, Кеннеди с толикой понимания посмотрел на Эшли из-под влажной чёлки. — Мир и вправду несправедлив порой. — Она рукавом утёрла слёзы. — Почему война, чума, голод и смерть забирают невинных людей? — Вопрос необязательно был адресован Леону. Казалось, Грэхем разговаривала сама с собой. — Наверное, этот мальчик уже мёртв. На миссиях Кеннеди старался не принимать витиеватости чужих судеб слишком близко к сердцу. Но, смотря на этих людей в деревне, читая истории об их жизни и буквально истребляя их, Леон ощущал сострадание. Глядя на неё, он поймал себя на мысли, что не жалел, что спасает Эшли, а не спит сейчас дома в тёплой кровати. Но на её вопрос агент не ответил. — Нам надо идти. Парень с кряхтением от онемевших конечностей поднялся на ноги и помог Эшли. — Дай дневник. Положу в карман, может, если выберемся из этого ада, я дочитаю историю паренька.***
Завывающего ветра больше не было. Дождь также поутих. Тропинка, ведущая к точке высадки, петляла и, кажись, путала двоих в потёмках. Внезапно в тени деревьев выплыла знакомая Леону фигура. — Как тесен мир! — Луис нервно рассмеялся, хлопнув в ладоши. Как будто не верил, что у янки получится освободить девчонку. — Её высочество Дульсинея и Санчо Панса… Латинос изящно исполнил реверанс. Эшли покосилась на Кеннеди и шёпотом спросила: — А это кто? — Надоедливая, вечно жужжащая муха, — Леон направился к испанцу. На мокром лбу агента меж бровей пролегла вертикальная складка. — Опять сбежал? — Смуглолицый гордо кивнул ему. — И теперь ты, сука, хочешь с нами? Чтобы спасти твою трусливую зад… В голове Кеннеди раздался неспешный, влекущий за собой голос, что становился громче с каждым шагом. «Бедный мальчик… Они отправили тебя одного спасать дочурку президента…» Глаза неимоверно жгло, красная пелена застилала взор. Голос звал к себе, манил, эхом притягивая сквозь тьму. «Стойкий оловянный солдатик… Незачем сопротивляться…» Следующие три шага дались с трудом. Все конечности словно налились свинцом. «Не бойся, милое дитя… Позволь мне поговорить с этим грешником…» Пройдя ещё метр, он и вовсе остановился с растерянным взглядом. — Леон? — Эшли тихонько подошла к нему. Не в силах вымолвить ни слова, Кеннеди повернулся и увидел обеспокоенность в глазах девушки. — Эй, Златовласка моя ненаглядная, ты чего-то говорил про мой зад? — видя, что парень еле стоял и напрочь игнорировал глупые заигрывания, латинос посерьёзнел. — Mierda! Неужели наш герой ранен? Зрачки американца мелькнули светом. Серра тут же замер. — La profunda bendición de Las Plagas… — из глотки Кеннеди вырвался тихий смешок. Спецагент вперил яркие очи в учёного. — До сих пор пытаешься спасти всех вокруг? Озмунд отвёл мерцающие даже во тьме глаза от Луиса. Ледяные зрачки-иглы вперились в Эшли, которая теперь пряталась за спиной испанца. Саддлер приподнял уголки губ, имитируя улыбку. Втянув носом холодный воздух и аромат петрикора, Наварро зло выдохнул. Едва заметно прикрыл рукой Грэхем, отгородив напуганную девушку от опасности. — Я рыцарь, а значит, спасу принцессу и прекрасного принца. Презрительно изогнувшаяся верхняя губа псевдо-Леона дрогнула. — Твоя любимая книга же «Дон Кихот»? Главный герой под стать тебе, Луис, — Саддлер изящно заложил руки за спину и неспешно подошёл к Наварро. — Алонсо Кихано наворотил больше бед, чем помощи… Тц, тц, тц… triste por supuesto. — Soy el ganado llevado al matadero. ¿Por qué viniste a mí? Лорд безразлично повёл плечами и ответил на английском. — Пытаюсь вразумить, — спокойно произнёс Владыка молодым голосом, кружа вокруг учёного и напуганной девчонки. — Ты перестал быть паршивой овцой, когда я разузнал, что ты ему не безразличен. — Латинос вопросительно приподнял бровь. — Мальчишке, кстати, тоже… Хмм… Интересно… Озмунд качнул головой, с непривычки сгоняя чужие пряди, а потом и вовсе заправил их за ухо. Он протянул чужую мускулистую руку по своей воле к Эшли. — Не трогай её! — сквозь зубы процедил Серра, перехватывая запястье спецагента. Леон был слишком сильный, а Саддлер настойчивый, так что Владыка, отдёрнув руку, вцепился в плечо Луиса, заставив посмотреть себе в глаза. — Теперь прощение заслужить не так просто. Ты должен принять благо и привести этих ягнят ко мне. — ¡Criatura! — Вскоре я покажу истину нашему гостю из Америки, — курчавые волосы разлохматились после дождя, и лорд, скопировав точь-в-точь прикосновения Битореза, с издёвкой зарылся пальцами и помассировал скальп. — А ты выбирай сторону правильно, Наварро. Яркие глаза погасли под полуприкрытыми веками. Светловолосый очнулся и упал на землю, как подкошенный. Чаще задышал, бесцельно разглядывая испанца с Грэхем. — Тише, Санчо, — Луис и Эшли помогли агенту встать на ноги. — Ты всё видел, да? — Д-да, но ничего, блять, не смог сделать. Я тебя не сильно...? — Это был не ты, янки, — Леон закатил глаза и махнул рукой, немного раздражённый спокойствием Серры. — Всё закончилось, cariño. Спецагент опустил голову на плечо Серры. Луис поцеловал его в лоб. Мимолётная нежность была сродни восходу солнца после долгих дней сумрака. Быстрое прикосновение тёплых губ успокоило и придало сил.