Дом, тихо-тихо в нём

1991 г. Осень. Мендез уже который вечер мучился без сна, читая учётную книжку. К полуночи, поняв, что дрёма никак не шла, он достал из секретера виски, открыл выдержанную бутылку штофа. Не думая, наполнил стакан доверху и залпом, обжигая горло, выпил. Горячительный нектар уймёт душу. На время снимет груз ответственности, который массивным булыжником лежал на плечах. Соседняя дверь напротив спальни отворилась. Послышались шаги, которые устало волочились по скрипучим доскам. Из щели шириной с ладонь показался Наварро. Зевая, вошёл в комнату в одной рубахе и шортах. — Чё не спишь, дядя Биторес? Тоже бессонница? С минуту верзила молча буравил подростка. Хмурился, переводя взгляд на дверь, понимая, что Луис не постучался. Увидев недобрый взгляд решительно шагающего к нему взрослого, он неохотно сделал шаг вперёд, как двоечник к доске. Наварро почувствовал укол совести за то, что нарушил чужое спокойствие и влез, когда не просили. Падре редко показывал ему свои настоящие эмоции. Иногда психовал, обжигая ледяным взглядом, особенно когда Луис отпускал неуместные шутки или нарушал тишину утомляющими вопросами. Но только не сегодня. Выкованная будто из камня высокая фигура, наконец, спросила: — Выпьешь со мной, раз уж пришёл? Заметив, что Луис словно притуплён, он перекинул руку через плечи и некрепко прижал того к себе. Чуть по-свойски запустил пальцы в угольные пряди. — Серьёзно? И даже не накажешь за это? Несколько словесных оплеух заставили бы шкета уйти. Но Староста лишь тихо пробурчал: — Я сам же и предлагаю, — голос низок. Зелёный змий управлял мыслями. Налив немного горючего, мужчина протянул ему стакан. — Пей давай! Тон был приказным, но без тени злости. Взгляд подростка словно примёрз к священнику. Казалось, один неверный шаг и всё закончится. Святой Отец снова наденет маску безразличия. — Никогда не видел тебя таким. Что стряслось? Они сели на край кровати. Взрослый долго молчал, прежде чем ответить: — Уже как год чума ушла. Щедрого Саддлера называют ангелом, спустившимся с небес. — Биторес поджал губы. Одна лишь мысль, что им помогал этот человек, противна. Подачка. Одолжение. — Но я чувствую, рано или поздно он попросит что-то взамен. И я не буду в праве отказать, потому что этот… «спаситель» отвёл мор, уговорил Диего Салазара открыть деревню. Лично расщедрился и дал деньги на молотилку. Однажды хитрец изменит ход вещей. Помяни моё слово. На вечно угрюмом лице читалось отвращение. — Брось! Нам с лордом «я Глас Господа, дети мои», повезло, если честно. — Наварро меланхолично вертел в руках уже пустой стакан. — Дед нудный, постоянно говорит какую-то чушь собачью, но помогает. Взрослый пренебрежительно сощурил глаз, словно мысли пацана были ему заранее очевидны. В его представлении Луис был всё ещё ребёнком. Возможно, переростком, умным не по годам, но порой наивным шестнадцатилетним дурачком. — А ты не задавался вопросом, почему? — Биторес потёр ладонью шею, будто это поможет справиться с тяжёлыми думами, которые постепенно утопали в хмельном напитке. Снова перекинул руку через плечи Наварро. — А я вот стремлюсь понять, но на ум приходит только жажда власти. Ночная рубашка Святого Отца была небрежно распахнута, и Луис невольно смотрел на слегка оголённую грудь. Мрачная одежда не скрывала крепкое тело. С тех пор, как Мендез стал Старостой, прошло полтора года. Отныне учитель и по совместительству священник всегда облачён в чёрное. Как будто с панихиды каждый раз возвращался. Но сейчас он был… домашним. — Ты видишь зло там, где его нет. Жажда власти? В нашей-то глуши? Староста глухо рассмеялся, гортань вновь обжёг алкоголь. Непроницаемое выражение бросало вызов только призраку ухмылки. — Нет в тебе проницательности, но есть эта дурацкая прямолинейность. Власть не только над деревней, но и над Салазарами. — В голове наставника крутились шестерёнки. Луис будто мог слышать их скрип из-за бардака, который наводило виски. — Сразу же рождается другой вопрос. Почему ребёнок лордов за восемь лет так и не появился на публике? — Насрать мне на их чадо. А тебе разве нет? Мужчина забрал его стакан и поставил возле кровати. Непринужденный, казалось бы, ничего не значащий жест заставил парня вдохнуть чуть глубже. — Чтобы страшились, нужно регулярно напоминать о себе. — Староста был раскрепощён и… расслаблен. Можно ли применить это слово к подобному человеку, что вечно твёрд, как камень? Постоянно натянут, как гитарная струна? Серый глаз теперь блуждал по лунному свету из окна. — Боязно мне за нас, в общем. «За нас? В смысле, за нас двоих или за всю деревню?» — подумал, но не озвучил Луис. Рука опустилась на колено подростка, там, где красовалась какие-то ссадины. Холодный взгляд стал хмурым. Пальцы аккуратно рисовали круги возле ранки. Отметив собственную реакцию тела, парень не рискнул сейчас встречаться с ним глазами и перевёл тему. — Я-я, кстати, думал о том, чтобы сбежать отсюда. Хотел бы стать биологом. Оказывается, наука может исцелять. — Тело, но не душу. А твою бедовую голову и подавно не вылечит, — сказал мужчина с какой-то тихой заботой в голосе. — Даже если не отловят, думаешь, ты там кому-то нужен? Луис отдёрнул коленку, рассмеялся, и смех звучал низковато, гранича с нездоровой истерией. — Как будто я тут нужен… Старейшина и мой дед умерли. Можешь больше не держать своё дурацкое обещание. Мендез раздул от раздражения ноздри. — Такое ощущение, будто вокруг одни слепцы. Я с одним глазом вижу больше, чем все мои люди вместе взятые. — Что и требовалось доказать. О своих людях больше беспокоишься… Как и всегда. Никогда не спрашивал о моих интересах, чем я живу… Изо дня в день делаешь одну и ту же хрень. Ждёшь, когда стану таким же исполнительным, ответственным, как ты сам, а так срать тебе на меня с высокой колокольни. Тошно от лицемерия. — Будь моя воля, ты и шагу бы ни сделал за ворота. Никакого городка. Сидел бы взаперти моей личной прачкой, кухаркой. Прям с малых лет. — В тон постепенно возвращались прежние твёрдость и властность. Луису хотелось посмотреть куда-нибудь в сторону или вниз. Но одинокий серо-болотный омут не давал шевелиться. — У тебя столько свободы… — Угрожающий, но в то же время зазывающий голос рокотал. — Хочешь, чтобы я её отнял? Их совместное дыхание с терпкостью алкоголя и человеческое близкое тепло больше не дарили Луису домашний уют. — Внушаешь мне бред. Клетка, в которой я изо дня в день сижу, на самом деле просторна? — Человек — раб божий, итак всю жизнь в клетке прозябает. Думаешь, мои обязанности даруют мне свободу? Наверное, из всех детей, которых Мендез обучал в школе и знал лично, более смелого, нахального и своевольного, чем Луис, учитель не встречал. — Признаёшь, что вера — это оковы? Вспотевшие ладони подростка сжались в кулаки. — Господи… понабрался всякой ереси в городке… Отныне туда не ногой! Больше ни один шкет в моей деревне туда не сунется! Мужчина взял его за волосы. Мальчишка растерянно отвернул голову. — Я уже достаточно взрослый, чтобы съебаться из этого гадюшника. — Тяжёлый вздох, долгое молчание. Луис стрельнул гневным взором. — Пошёл бы ты куда подальше! Биторес опешил, явно не ожидая такой резкой смены настроения и подобных слов в своей адрес. — Неблагодарный… — Отец Мендез вскочил с места и потянулся к своим штанам. — Избалованный… — Луис услышал, как зазвенела пряжка. — Упрямый… — Высунув из петель ремень, священник взял его в руку. — Лёг животом вниз! — Ч-что ты д… Большая пряжка громко звякнула. Давно осиротевший глаз взирал с каким-то безумием. Внутри Луиса всё свернулось тугим узлом. Хотелось сделать шаг назад, а потом быстро выбежать из комнаты. — На кровать! Голос отразился сразу от всех стен комнаты. Мендез походил на чёрную дыру, поглощающую привычную жизнь Луиса. Наварро никто не бил, даже подзатыльник не давал. Родной дедушка даже кричать не думал, а Биторес всегда, как большая собака, только лаял, но никогда не кусал. — Д-дядя Биторес… Юнец мечтал отвести взгляд, отвернуться. Вот только сердце билось маленькой канарейкой в громадных ладонях хозяина дома. Жар ударил парнишке в лицо. Он смотрел на священника так, будто не верил в происходящее. Сделав шаг вперёд, мужчина отчеканил: — Либо по заднице, либо по ногам и рукам. Воздух с трудом шёл в лёгкие от того, как Биторес вжимал в кровать. — Т-ты же не серьёзно? — Этим пальцам привычно листать пожухлые сухие страницы Библии. — Д-дядя Биторес… — Эти руки с усердием работали в полях. — Мне же не пять лет… — Огрубевшими подушечками Староста по утрам застёгивал пуговицы чёрной рубашки и скрипучего кожаного пальто. — Ты вообще-то божий человек… — Широкие ладони всегда грубовато гладили по макушке паренька, но никогда не стегали розгами. Наварро не видел лица, но слышал, как нависший тяжело вздохнул. Юноша молчал, смиряя протест, позволяя поступать с собой так, как хотел взрослый. — Ты собираешься меня слушать? — По всему смуглому телу пробежала дрожь. — Я с тобой разговариваю. Мужчина воспринял молчание как ответ. Как протест. Староста приспустил его шорты. Луис вздрогнул, покрываясь гусиной кожей. Ремень хлёстко опустился на гладкую задницу. Черноокий открыл рот, чтобы закричать, но голос как будто украли. То, как реагировало собственное тело, было неправильно. — Будешь вести себя, как подобает? — Ожидание. Ещё один удар. — Я, кажись, со стенкой разговариваю. — Нездоровый блеск в карамельных очах заставил Битореса остановиться. — Молчишь? — Парень сжимал в кулаке белую простынь, что пахла его наставником. — Будешь относиться ко мне с уважением? Словно поводком, он по новой принялся наказывать непослушного пса. — Блять… — Паренёк спрятал лицо в собственных ладонях. — Потом и язык твой с мылом будем мыть… — Наварро судорожно закрывал рот рукой и, чтобы не вскрикнуть, стиснул зубы. — Ишь, как запел, неблагодарный щенок… —Широкая ладонь, поймав хрупкие трясущиеся запястья, стянула их за костлявой спиной. — Съязвить не хочешь? Луис мужественно терпел. Алые отметины сойдут к утру, а в течение следующего дня побледнеют. Но сейчас хотелось подойти к зеркалу и посмотреть на то, что сделал святой Отец. Полюбоваться. Теперь каждый звук, исторгнутый из тонкого горла, напоминал мольбу. — Д-дядя Биторес, пожалуйста… Саднящие метки жгло. Падре вновь занёс кожаный ремень, внимательно наблюдал. Луис дрожал. Нет, не от страха или боли. Он словно мёрз вопреки духоте в спальне. На сей раз священник не решился на удар. Биторес много чего делал для мальчишки со снисхождением, свойственным лишь взрослым. Мужчина не заметил, как подушечки его шершавых пальцев переместились на вспотевшую поясницу под рубахой. Священник положил руку на ягодицу подростка, погладил алые пятна. К смуглым щекам неумолимо приливала кровь. Телу плевать на любой моральный аспект, когда Биторес касался столь властно и аккуратно одновременно. — Тишина и покой. Я наконец-то не слышу твоё дурацкое тявканье, — густой глубокий шёпот унизительно прошёлся по нервам подростка щекоткой. Луис, чуть раздвинув ноги, начал двигать бёдрами, потираясь задом о мозолистую ладонь. С розовых губ слетел глухой стон, почти скулёж. Шок держал Битореса совершенно неподвижным. Он словно с головой погружался в топкую трясину грехов. Тряхнув головой, решил, что подобное поведение — очередная идиотская шутка. Староста в последний раз шлёпнул его, но на этот раз своей ладонью, и Луис вскрикнул. — Пошутил и хватит! Вали к себе! Наварро стискивал взмокшие ладони, сжимая между ног кромку одеяла, чтобы унять сводящее с ума желание. Освобождать молодое тело от жара похоти возбуждение не спешило. — Подожди чуть-чуть, лады? Наливая янтарную жидкость по новой, Староста посмеивался. — Видел бы ты сейчас свою задницу. — З-заткнись! Священник одним движением поднял его за шкирку, словно котёнка, и увидел то, что никак не ожидал узреть. Мужчина округлил единственный глаз и выронил из руки ремень. Тишина исчезла, как только с сухих губ слетел вопрос. — Ужель моя вина? Содомит проклятый… — Хрупкие плечи Наварро вздрогнули от этих слов. — Господи, помоги ему… Господи, помоги мне… — хрипел мужчина, делая жирное ударение на последнем слове. Биторес, перекрестившись, склонился над Луисом, глядя в печальные, умоляющие не ругать больше очи. Осмелев, мальчишка робко положил ладонь на заросшую щёку. Вопрошающий взгляд дал понять, что без одобрения Битореса Луис ничего не будет делать. Их мысли перебил гром. Чёрные облака супились, а где-то вдалеке сверкнула молния. Через несколько секунд последовал второй раскат грома. Староста брезгливо повёл носом, не скрывая неприязни к грядущему дождю. Голос разума умолял Мендеза подумать над своим решением, но крик желания был громче. Кончики вечно любопытных пальцев грели жилистую шею. Спустились ниже к ярёмной ямке. Луис тронул ладонью грудь, что вздымалась от глубокого дыхания. Староста порывисто шагнул с ним к кровати. Тёмная кожа казалась сладкой, вот только запах немного горчил. Виной тому был дешёвый табак, въевшийся в вороные пряди. Старосте не нравились следы порочного греха на смуглом теле, но мужчина хотел творить безумие. Создавать бурю, грозу. Отголоски здравого смысла кричали священнику на задворках пьяного разума, что Луису шестнадцать, что мальчик такого же пола, как и он сам. Мужеложство. Порок. Грязь. Дождь за окном постепенно поил воздух, что до этого момента был взорван одними лишь грозами. — Помилуй душу мою грешную… Грудной бас прокатился судорогой по юному телу. Святой Отец скинул графитовую рубаху, обнажая сильные плечи. Кофейные глаза кинули взгляд на большие мускулистые руки. Господь не должен позволять им, а Мендезу стоило остановиться. Стена между ними рушилась. Камень, который Биторес возводил тщательно и долго в отрицании чувств. Лицо Наварро зарывалось в косматую бороду, пальцы сжимали волосы на груди, а худые ноги обвивали широкую спину. Внезапно грубые пальцы смяли болезненно пульсирующие участки на ягодицах. Стали перекатывать под собой мягкую плоть туда-сюда, сжимая и разжимая. Румянец, заливающий щёки, пуще прежнего отразился на лице Наварро. Губы приоткрылись с томлением, и рот Луиса впустил настойчивый язык. Наварро провёл по дорожке тёмных волос, убегающих под брюки, будоража воображение. Паренёк видел, как член Битореса упирался в плотную брючную ткань. Мужчина потёрся крепким стояком о худое бедро и взглянул на него. Луис одновременно осознавал и не верил, что с ними это происходит. На первом этаже раздался шум. Стук в дверь. Они синхронно повернулись к звуку из спальни. Мендез резко поменялся в лице, побледнел и затрясся. Ветер на улице усилился, а высокие деревья заскрипели под шум дождя. Мужчина почти протрезвел и теперь отдавал отчёт своим действиям. Схватив рубашку, Староста принялся судорожно застёгивать пуговицы и спускаться вниз. Отперев дверь, в нос ударил запах грозы. Перед взрослым стоял растерянный друг Луиса. Хозяин дома вскинул брови и собрался было возмутиться. — Что стряслось, Мигель? Парень переминался с ноги на ногу, топал ботинком. Одним словом, нервничал. — Л-лорд Салазар скончался. — На лице промокшего до нитки паренька промелькнула тревога, которая быстро сменилась печалью. — Лорд Саддлер… он собирает всех в церкви, — Наварро теперь, стоя у лестницы, поправлял взлохмаченные волосы. Мигель кинул на друга мимолётный взгляд, а потом со страхом в голосе спросил: — Как быть, отец Мендез? — Ступай, не мокни. Я сейчас приду. Когда Староста закрыл дверь, тяжесть невидимой накидкой покрывала его плечи. — Диего умер? Поцелуи Мендеза всё ещё горели на шее, руках, груди и животе, пока Луис застёгивал рубашку. Они неловко переглянулись, и мужчина кивнул. Будто не случилось вспышки страсти, мгновения пьяного безумства. — У нас в Вальделобосе дьявол по земле ходит… — священник впился в поля шляпы дрожащими пальцами. — Болезнь распространяет.

***

Осенняя зелень жадно впитывала падающую воду под ворчание грома и его столь громких перекатов по чёрному небосводу. Когда Мендез и Луис вбежали в церковь, люди почти сразу смолкли. Только крики Аполлинара были слышны. Причём птичник, как и всегда, горланил, перебивая всех собравшихся. Луис ещё с улицы слышал брюзжащий голос местного пьяницы. Когда Староста поднял руку вверх, в церкви уже не было прежнего гула. Наступившая тишина оглушила не хуже любого грохота. Святой Отец, выискивая глазом беса, заметил панику на лицах своих людей и безмятежность в ярких очах антихриста, что стоял под витражным окном. Мендез порывисто схватил хрупкую ладонь Наварро, окутанную дождливой влагой, и посадил мальчишку на самую дальнюю скамью. Биторес ещё раз обвёл уставшим взглядом своих людей. На их лицах читались разные эмоции: радость, страх, раболепие и негодование. — Салазар отправился на небеса, — старый Аполлинар не выдержал, вновь принялся говорить с пеной у рта. — Ну и поделом ему! Диего был тираном. Господь наказал его, верно, отец Мендез? Всё это время молчавший Саддлер тихо спросил: — Осиротевший юный наследник остался совсем один. Неужели вы этому рады? — Он говорил спокойно, покровительственно, без тени обвинения. — Во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними. Птичник растерянно сел на место, больше не сказав ни слова. Женский голос со скамьи с плачем произнёс: — Как же мы теперь будем жить? Неужто ребёнок возложит на себя обязанности? Пустыми, ничего не выражающими глазами Озмунд посмотрел на встревоженную. — К несчастью, мальчик нездоров… — Гнев Господень и на него обрушился? — …но я помогу ему с тяжким бременем. Рамон в будущем поправится. Надеюсь, что ваши страхи и сомненья по поводу меня расступятся, а доверие придёт. Эти слова были адресованы главе деревни. — Никак сам дьявол ходит по святой земле и насылает чуму? — Сквозь зубы процедил низким басом Староста. Трудно было понять, какие эмоции вызывал Биторес у лорда. — Он в каждом из нас. Порой дьявол сильнее Бога. Вам ли не знать, святой Отец, — Озмунд сделал шаг вперёд, оглядывая присутствующих. — Одни радуются смерти, другие впадают в уныние… Фигура в тёмно-синих одеждах словно плыла. Священник побледнел, но набрался мужества, чтобы возразить ему. — Уходите! — Кому-то ненависть затмевает разум, — глаза Озмунда светились голубоватым светом в полумраке. В них не было никакой злости или ярости, лишь снисхождение. — Все мы не без греха, а увещевать грешников и наставлять их на праведную тропу — благое дело. Верно? — Во имя Господа, изы… Гром разбил его фразу. Перекрестившись, Мендез позволил взять себя за руку. Озмунд подошёл почти вплотную, понизил голос до шёпота, так, чтобы мог слышать только высокий мужчина. — Ветер по сей день играет с пеплом у той хатки, где жил маленький мальчик со своим дедушкой. Там, где озеро, я прав? — Шёпот стал напряжённым, и Биторес сжал челюсть, стараясь не выдавать страха. — Сколько не утешайте душу, а перед ним вину не искупить. Теперь похоть будет застилать глаз, когда пылкий юноша ластится. Это и есть наказание. — Саддлер говорил так тихо, что священник не мог поверить, что действительно слышал подобное, а не выдумал. — Смотрите, как бы ваши люди не прознали. Кулак Битореса до хруста сустава ударил по деревянной скамье с такой яростью, что сидевший в трёх метрах от них Луис вздрогнул, а некоторые селяне попятились. — Убирайся из моей деревни! — не жалея связок, рявкнул одноокий. Кривая ухмылка змеилась на тонких устах. Казалось, стоило потянуть за ниточку злости, и гнев Мендеза обрушился бы на него. — Двери замка всегда для Вас открыты, Святой Отец. Костлявый лик Битореса провожал удаляющегося из церкви Саддлера.