«Сердце – невероятный механизм, сложно работающий идеально в течение большей части нашей жизни.
Оно непрерывно помпирует кровь, обеспечивая наши органы и ткани необходимыми питательными веществами и кислородом.
Но несмотря на свою регулярную и надёжную работу, оно также является хрупким и подверженным различным проблемам.»
За оболочкой гнусного взрослого мужчины всегда скрывался юнец, имеющий огромную тайну, которую возложил на свои плечи. Эта тайна отравляла его разум, всецело поглощая в страхе... Страх с пустого места не берётся. Верно? Жизнь неподвластна ему. Ничего ему неподвластно, кроме собственных мотивов и сохранения собственного ума в трезвости. Он ничего не боится, ни о чем не жалеет, знает свою цель и мелкими шагами к ней идёт. Но тогда откуда место страху? Сердце. Точнее упоминание сердечных проблем – самый огромнейший триггер, отпечатавшийся в памяти. Из-за него Николай впадал в ярость, готов был из кожи вон лезть. Ему не нравилось безрассудство многих людей, игнорирующих явные заболевания или, как бы показалось, «незначительные» звоночки. Он годами боролся со страхом потери. И до сих пор борется, боясь смотреть этому злосчастному чувству в глаза, оставаться с ним один на один. Олег, младший брат Николая, был рождён с пороком сердца. Вот так генетика и судьба играется с жизнями: старший уродился здоровым быком, а младший обречён на пожизненные страдания. Он всю жизнь пробыл в больницах: самочувствие ухудшалось и в такие моменты счёт был не на часы, а на минуты. Мысль о повторных осмотрах казалась привычной, но результаты постоянно были обнадеживающими. — «При малейшем стрессе у него может случится приступ!» – твердили единогласно врачи, но в отместку их словам Олег продолжает жить. Олег был единственным живым родственником, которого Николай был рад видеть. Опекал его как умел, не давая людям воспользоваться его наивностью. И здесь судьба распорядилась так, что старший, практически с самого детства, не был обладателем мягкого характера. Его вырастила улица и собственные амбиции вскарабкаться на вершину, в его мотивационной кампании не было места ни малейшему появлению слабости. Выточил свой нрав так, что источил его края, превратив в подобие шипов.***
И сейчас, в такой непонятный для него момент, появляется Женя. Вообще не надеялся на продолжение диалога, после неприветливого вступления, не состоящего ни с «привета», ни с «здрасте», но как-то у них получилось заладить разговор. Он начал привыкать к этому инфантильному, слегка придурковатому мальчугану, но в определённые моменты Женя показывался таким мудрым и зрелым, что Николаю оставалось лишь открыть, в немом молчании, рот. Он не знал объяснения своим впечатлениям от Жени, но по правде прикипел. С него получался отличный компаньон для непринуждённых разговоров, с которым хоть жизнь обсуждай – он не будет раскидываться ненужными советами, пытаться подбодрить не к месту, просто слушал и импровизированно парировал ответами, неизведанным путём для Николая уводя его в совершенно другую тему. В свою очередь Женя не заигрывался и не перегибал палку, не жаждал внимания, хотя отвечал словно робот, на автоматизме – стоило Николаю появится в сети, так тот в считанные секунды, если был не занят, конечно же, «баловал» его ответами. Романов этому значения не придавал, но зря. Может ему казалось невозможное и он принимал как должное, но что-то же не так. Залезть в душу Жени не мог, хотя стоило бы проявить хоть когда-то инициативу. Он рассказывал о себе повседневном, но не о себе внутреннем. Хотя кто Николай такой, чтобы с ним делиться самым сокровенным, что есть у каждого человека – собой? Верно, никто. Этому требовалось время. Много времени. Оно покажет и настоящую сущность человека, и его мотивы, следствия и сотню прочих факторов, которые помогут его понять по существу. Работа забирала всё его свободное время – проблемы с документацией, вездесущие проверки. Он уходил невыспавшимся и приходил уставшим, сваливаясь с ног. Перед сном нашёл в себе горсть сил и думал, что посидит с Женей, в такое время его с лёгкостью можно была застать. Застал, конечно. И вскипел моментально на манер чайника, только температура тела не менялась и пар со всех щелей не извергался. Женя поведал ему о том, что он всю жизнь преследовал под «своим» боком. Его забота была странной, скользкой и противной, измерялась в подобии морального изнасилования, что явно незамеченным не останется. В грубой форме высказался Жене так, что аж самому на душе было аж мерзко. Было мерзко от самого себя. Горькая реальность проникает сквозь непроницаемые преграды парада собственных эмоций. В моменты своей ярости не осознавал, что ведёт дело с подростком: с нежной и чуткой натурой, которая воспримет всё близко к сердцу, что это обречет его на душевную боль. Ну, это он так предполагал. Что в действительности чувствует Женя – он не знал, мог только надеяться, что он умный мальчик и ничего не вычудит. Старшему Романову морально было тяжело воспринимать всё это. Он не отходчивый, отнюдь. Требовалось остыть прежде, чем снова выходить на контакт с ним, чтобы не наговорить новую порцию гадостей, из-за которых он с большей вероятностью может потерять своего... Друга.***
Мужчина думал несколько дней о сложившейся ситуации, хоть и показалось бы, что он безразличен и просто игнорирует, пытаясь сбросить с себя ответственность, но нет же – размышления пронизывали его сущность, заставляя задуматься, заставляя прийти к общему консенсусу с самим собой. Он взирал на тень своей грубости, вызванной собственными страхами, которая теперь казалась лишь образом непомерного эгоизма. Он думал, писать ли Жене спустя около трёх дней или нет. Оставлять на самотёк ему не хотелось, Женя ему понравился и с ним действительно было... Надеется, что и будет хорошо. «Какой же ты дурак, взрослый мужик называется!» «Сделай что-то, не отталкивай его от себя, не будь ты идиотом, который постоянно кого-то оставляет позади, боясь уронить чувство собственного достоинства. Его не будет, если ты продолжишь страдать хернёй и не дашь надежду на искупление.» Всё же, собрался с силами, взяв яйца в кулак и написал. Руки дрожали, по экрану сенсора попасть не мог, постоянно пальцы соскакивали с букв и ему пришлось переписывать. Подбирал нужные слова всегда дольше, чем «выплёвывал» ярость. Какова ирония. Николай Романов 19:33 Жень, привет. Не занят? Я хотел извиниться, что-ли. В действительности за тебя переживал, не подумай, что сорвался на тебе потому что ты – это ты. Ни капли. Мне искренне жаль, я всё это время не мог выкинуть этот диалог из головы, думал... Как бы лучше поступить, что требуется для исправления ситуации. Пока писал, вкладывал в сообщение чувство искреннего раскаяния. Николай был готов принять на себя тяжесть собственной... ошибки?Евгений Мочалов 19:40 Какие люди образовались на горизонте. Думал, что это уже всё.
Аж в сердце защемило, когда Николай пробежался по сообщению глазами. Ждал, пока тот продолжит, надпись "Евгений печатает..." его заставляла затаить дыхание. «Что же ты чувствовал всё это время, мелкий?»Евгений Мочалов 19:43 Я отвратительно себя чувствовал – и в тот момент, и на протяжении томительного ожидания, пока ты напишешь. Я не хотел, чтобы мои слова обернулись подобным образом. Я не хотел слушать беспочвенные оскорбления, лишь потому, что тебе захотелось их сказать и обвинить меня в туполобости.
«Бедный мой мальчик...»Евгений Мочалов 19:46 Но я тебя прощаю. Но будь добр, больше не гавкать на меня.
Гавкать. Так он это воспринял. Хорош в сравнениях. Николай Романов 19:47 Спасибо. Я постараюсь, честно. В глубинах души Николая появляется тонкая, нежная нить надежды на восстановление того, что было чуть ли не разрушено вовсе.