Слишком много

Декабрь 2010       Новогодний корпоратив. Собрали всех из московских филиалов и привезли «выдающихся сотрудников» из регионов. В чём там измеряется выдающесть? В объеме кредитов, впаренных людям с финансовой нестабильностью?       Я мало кого здесь знаю, только свой айти-отдел и несколько менеджеров из московских филиалов, в которые ездил с инструктажем.       На сцене идиотские конкурсы, которым все почему-то рады, как дети. Наверное, потому что половина присутствующих уже пьяны в дупель.       Сижу с краю, в тихом углу за колоннами, цежу водку с соком, и понимаю, что я тут побыл достаточно, лицом посветил, и пора сваливать. Кася и несколько её друзей собираются пойти на какой-то концерт. Говорят, хороший пост-рок. Даже если не очень хороший, это уж точно лучше, чем вот эта вакханалия.       Кто-то садится рядом.       — Виталий?       Поворачиваюсь. Ебать конем, это же Кирилл-Рентон.       — Здравствуйте.       — Как вам это мероприятие? — он кивает на происходящее.       — Не мой стиль, к сожалению.       — Я так и думал.       Он протягивает руку к карману пиджака и достает визитку. Даёт мне.       — Я хотел бы с вами кое-что обсудить. Позвоните мне в ближайшие дни. — Я беру визитку, наши пальцы касаются. Он добавляет, глядя мне в глаза и понизив голос: — Если хотите, конечно.       Концерт охуенный, но я периодически уплываю в мысли о Кирилле: ямочка на подбородке, легкая небритость, голубые глаза с веером морщинок вокруг, идеально ухоженные руки и безупречно сидящий костюм.       Я не должен о нём думать: он из боссов, и это всё очень плохая идея.       Но может, у него исключительно рабочие вопросы? Он встал и ушёл прежде, чем я успел хоть что-либо уточнить. Он никак не связан с тем, чем я занимаюсь, но может, там какой-то особый проект? Почему же тогда он не обратился ко мне в рабочее время и через Сергея?       Всё это слишком странно.       Просыпаюсь днем от того, что Кася нашла музыку вчерашней группы, врубила на всю квартиру и теперь танцует в гостиной в нижнем белье.       У неё татуировки почти сплошняком от лифчика до трусов и пирсинг в незаметных невооруженному глазу местах. Она пай-девочка на работе и дома у родителей, и жуткая оторва с людьми, которым доверяет. Мне, кажется, доверяет, раз тут такое шоу.       Антон Палыч занял весь диван. Пытаюсь его сдвинуть, он не поддаётся, смотрит на меня с ненавистью и принимается вылизывать свои несуществующие яйца. Присаживаюсь на край.       Кася замечает меня и зовет танцевать. Отказываюсь. Я не танцую. Не на публике. Тогда она выключает музыку, шикает на Антона Палыча, который послушно подрывается и несётся куда-то, и плюхается рядом со мной. Делает псевдо-сочувственное лицо: брови домиком.       — Виталечка, что случилось? Почему ты вчера весь вечер был хмур, а теперь снова. Страдаешь по Эду до сих пор?       — Да нет, похуй на него. Отшибло.       Я вру, конечно. Я нашел всё, что было в интернете об их семье, посмотрел на родителей, на фотографии их долбаного замка. Написал ему длинное злое письмо, но так и не отправил. Но я не думал о нём со вчерашнего корпоратива…       — У меня другое, — поясняю. — Мне кажется, ко мне вчера клеился чел из начальства.       — Твой босс что ли?       — Нет, из большого начальства. Из директоров.       — Красивый хоть? Или как мой батя?       — Да ладно тебе гнать на батю, у него актёрская внешность.       — Да-да, Дэнни ДеВито тоже актер.       — Ну твоя мать же в нём что-то нашла? Она ведь за него до всего этого бабла замуж вышла.       — Это правда. Просто он весёлый. Хороший. В жизнь не лезет, опять же. Так что там с твоим большим начальником?       — Красавчик. И не старый. Не старше Игоря, я думаю.       — Думаешь? Давай погуглим. Как его зовут?       — Да гуглил я уже. Кирилл Соколов. Фоток мало, инфы мало. Занимался бизнесом в девяностые. В Сибири. Как-то попал в банк. Год рождения нигде не указан, но выглядит максимум на сорок.       — А он тебе нравится? — уточняет она.       — Да какая разница, он же начальник. Палевно. Ну и может мне показалось, что он клеился.       — Значит, нравится. А что он сделал?       — Визитку дал.       — Просто визитку?       — Да. Сказал позвонить, если хочу.       Кася выпучивает глаза.       — Бля, Виталик, это даже не флирт. Это жёсткий подкат.       Действительно, бля.       — Давай я у Марика про него спрошу? Он всё про всех знает, и если не знает, то знает, где узнать, — спрашивает она и кокетливо хлопает ресницами.       Марик — ассистент её отца.       — Тебе надоело меня здесь держать, и ты хочешь найти мне папика?       — Никогда. Кто будет с котами сидеть, если ты от меня уйдёшь?       — Мужика найди себе уже, пусть он сидит. Ладно. Звони, куда там тебе надо.       — Тебе надо. — Кася набирает номер. — Марик, радость моя, привет. Нет-нет, не отвлекай папу. А ты мне можешь одного человечка проверить? Подружка тут говорит, что он к ней подкатывает, а она не уверена, что делать. Староват вроде и странный какой-то. Ага. Кирилл Соколов. Да-да, банкир. Проверишь? Спасибо, Марик, ты котик и ласточка.       Они всегда так общаются. Марик — шкаф два на два.       Он перезванивает через пятнадцать минут, Кася включает громкую связь.       — Кирилл Анатольевич Соколов, 1973 года рождения. Закончил Сибирскую Аэрокосмическую Академию. В армии не служил. Начинал с ценных бумаг, несколько удачных сделок с недвижимостью, потом был инвестиционным консультантом для крупных девелоперов. Теперь сидит в совете директоров ГенГлавБанка. В целом, ничего очевидно мутного. Не женат, детей нет. Родителей тоже нет. Сестра есть, живёт не в Москве. Что с личной жизнью — непонятно. Вроде на публике появляется с женщинами, но они всегда разные, и в серьёзных отношениях замечен не был. Если он просто холостяк со стажем, твоя подруга там ничего хорошего для себя не найдёт. Ну, может в Куршевель её свозит разок. Но вообще есть у меня подозрение, что он не по подругам.       Марик обычно знает, о чём говорит. Он уже почти двадцать лет живет с одним непоследним телепродюсером.       — Как интересно. Спасибо, Марик. Ты — спаситель. Ты — звезда. Подруге всё передам. — Она выключает телефон и смотрит на меня с широченной улыбкой. — Ну? Звони своему олигарху.       — Ну зачем я сдался олигарху? — искренне не понимаю я.       — Виталик. А аристократу ты зачем был нужен? А Аполлон твой — тоже не последний ушлёпок. Я понимаю, конечно, откуда у твоих комплексов могут ноги расти, я тебя помню в универе. Но с этим лучше к психотерапевту. Могу со своим познакомить. А пока — поверь мне, ты — красавчик. Звони уже.       — Алло. Соколов.       — Кирилл Анатольевич? Это Виталий из ГенГлавБанка. Вы просили позвонить.       — Виталий. Добрый вечер. Как ваши дела? — спрашивает с абсолютно равнодушной интонацией.       — Хорошо…? — я не уверен, что он хочет от меня услышать.       — Вы заняты сегодня вечером? Мне кажется, что вы мне можете помочь. Это вопрос вашей специализации. Если вам подходит, я могу прислать за вами машину часов в восемь.       — Можно я вам перезвоню через пять минут?       — Конечно. И еще, Виталий, это деликатный вопрос, поэтому я бы предпочел, чтобы вы не распространялись об этом.       — Я понимаю.       — Ну что мне делать?       — Езжай, конечно. Если что, я знаю, куда ты поехал и телефон его у меня есть.       — Я вот что не понимаю. Он же меня не знает. С чего он меня зовет к себе домой?       — Ты серьезно? Я уверена, что он тебя уже проверил настолько, что знает каждую из бактерий в твоём кишечнике по имени-отчеству.       Чёрный мерс приезжает ровно в восемь. Водитель — мужчина в строгом костюме, чем-то похожий на моего отца — встречает меня у машины, открывает заднюю дверь и закрывает, когда я оказываюсь внутри. Салон отделан белой кожей. Машина трогается с места очень бережно. Смотрю сквозь стекло на проносящуюся мимо Москву в новогодней иллюминации, и думаю, не зря ли я ходил в душ. Ведь скорее всего он тупо вирусов нахватал, таких, знаете, которые порнуху включают во весь экран, а теперь хочет это втихую исправить. «Деликатный вопрос».       Олигарх Анатольевич:       Скажите на ресепшене свое имя, и что Вы ко мне. Вас пропустят       Последний этаж       Захожу в лобби известной высотки. Имя действует на вахтера как Империус. Поправляю очки, тру лоб.       В лифте приглушенный свет и приятно пахнет. Нажимаю последнюю кнопку. Не представлял себе, что бывают этажи с такими номерами.       От волнения начинает тянуть в животе.       Я всё ещё не уверен, что я здесь делаю.       Двери открываются. Он стоит напротив, в дверном проёме одной из двух квартир на площадке. Не в костюме. В джинсах и белой футболке. Босиком. Ему идет.       Он пожимает мне руку и приглашает внутрь. Это двухуровневый пентхаус, в центре которого огромная украшенная ёлка. Я охуеваю, и это, наверное, заметно, потому что он говорит:       — Сестра с племянниками приезжают в гости, это ради них. Для себя не ставил бы.       — Почему? Красиво же.       — Плохие воспоминания о семейных праздниках. Разувайтесь. И давайте пальто.       Я снимаю пальто, и когда он его забирает и вешает на плечики в шкаф, я замечаю дырку в своем носке и смущенно наступаю на неё второй ногой. «Стыдобушка», — сказала бы мама.       — Проходите, садитесь, — он приглашает меня сесть у кухонного островка. — Воды? Вина?       — Кхм. Воды, — я говорю неуверенно.       — Виталий, — он садится рядом на высокий стул и смотрит в глаза. — Давайте уточним, зачем мы здесь, хорошо?       У меня сжимается очко, я сглатываю и выпаливаю:       — Вам Винду от вирусов почистить?       Он смотрит на меня с недоумением, а потом начинает хохотать. Успокаивается, берёт дыхание. Кладет руку мне на плечо.       — Виталий. Послушайте. Во-первых, у меня Мак, — он показывает на лежащий рядом белый ноутбук. — А во-вторых, я в интернет без файерволла не хожу, и регулярно сканирую все директории на предмет вирусов. Вы ведь тоже продукцию Эппл предпочитаете, я правильно понимаю?       Я смотрю на него, безуспешно пытаюсь скрыть улыбку, закусываю губу, закрываю лицо руками. Потом раздвигаю пальцы, смотрю ему в немного испуганные глаза, и говорю сквозь ладони:       — Блядь, это самые зачетные эвфемизмы.       Ну правда же.       Он улыбается, отводит руки от моего лица, берёт их в свои.       — Тогда мы на «ты»?       Киваю.       — Тогда вина?       Опять киваю.       Нет, такого я себе не представлял.       Приглушённый свет, джаз из каких-то магически спрятанных динамиков, пьём винтажное французское нечто, я уже скинул свои носки с дыркой и забрался на диван с ногами. Его рука на моей щиколотке. Он рассказывает что-то, слушает меня внимательно, смеётся, где нужно. Я в фильме? В порнофильме? Что происходит?       — А ты как узнал, что я «яблочник»? — решаюсь уточнить.       — Сначала показалось, потом проверил.       — Ты за мной следил?       — Извини, я понимаю, что это звучит не очень, но у меня не было права на ошибку, а познакомиться очень хотелось.       Я не уверен, что это звучит «не очень». Даже романтично. Наверное.       — Как там в клубе нынче? — интересуется он.       — Не знаю, нормально. Ты туда ходил?       — Несколько лет назад, когда он только открылся, а лицо ещё не примелькалось. Сейчас приходится в основном общаться с людьми определённой профессии, если становится одиноко.       — Почему ты решил, что мне будет интересно?       — Я не решил. Просто подумал, что стоит попытаться.       Допиваю своё вино и ставлю бокал на столик. Он наливает ещё, но я не беру бокал обратно. Тогда он оставляет свой, притягивает меня ближе за щиколотку и оказывается надо мной. Просовывает бедро между моих ног, кладет руку на шею. Я пытаюсь снять очки.       — Не надо, останься в них пока, пожалуйста.       Хорошо.       Смотрит на меня ещё несколько мгновений и целует. Целует так нежно и осторожно, как будто боится. Потом начинает целовать вокруг рта, и постепенно покрывает влажными касаниями всё лицо.       Отодвигается, улыбается. Садимся снова. Он берет свой бокал и делает глоток. Я тоже.       — Ты похож… — решаюсь поделиться, — знаешь фильм «На игле»? «Трейнспоттинг»?       — Не смотрел, но знаю. На кого я похож?       — На главного героя.       — Я на героинового наркомана похож? — хмурится он.       — Нет, я имею в виду актера.       — Ну слушай, у Макгрегора приличное резюме. Давай другое сравнение подберем. Скажем, я похож на Оби-Вана Кеноби? Он его тоже играл. В новых фильмах.       — Точно! Похож. Только у него борода была.       — Бороды нет. Но могу показать свой световой меч.       — Это очередной эвфемизм?       — Необязательно. Ты как предпочитаешь?       — У тебя что ли есть световой меч? — не верю я.       — Возможно, — ухмыляется он.       — Ну показывай, конечно.       Он подскакивает и убегает на второй уровень. Возвращается с двумя коробками и начинает взахлёб рассказывать о том, что ему их привезли откуда-то из особого магазина, они коллекционные, и таких очень мало. Он даёт один мне — голубой. Красный берет себе. Я включаю меч, он приятно лежит в руке — не пластиковый ширпотреб — и издает звенящий гул, который меняется на «вжух», когда им машешь — совсем как в кино. И вот я под пятиметровой елкой в пентхаусе сражаюсь на световых мечах с олигархом.       Что происходит?       Мы валимся, усталые, на диван, мечи падают на пол, он сидит на мне и расстегивает мою рубашку. Пропускает руку под майку, находит под ней сосок, гладит его большим пальцем, пробегает ногтями по рёбрам, целует меня в ключицы, шею, наконец в губы, и это уже глубокий и совсем не нежный поцелуй. Я засовываю руки ему под футболку и прижимаю его к себе. Он отрывается от губ и шепчет: «Пошли в спальню».       Наверху он валит меня на кровать, расстегивает на мне джинсы, стягивает их вместе с трусами, прижимается лицом к паху, задирает майку, проходится влажным языком по животу. Он ничего не говорит и просто тяжело дышит.       — Я очки могу снять? — спрашиваю осторожно. — Боюсь разъебать.       — Да-да, конечно, — он убирает руки, и я перекатываюсь на живот, чтобы положить очки на тумбочку.       Он тут же начинает целовать мне спину и гладить зад, потом ложится на меня сверху, пропускает руку под меня, мнёт член. Ощущение от того, что я уже голый, а он всё ещё в джинсах, и они трутся о мою задницу такое охуенное, что у меня встаёт всё что можно. Он покусывает меня за мочку уха, и от его горячего дыхания приятно сводит плечи и мурашки разбегаются толпами до кончиков пальцев.       — Я столько всего хочу с тобой сделать, — шепчет он. Я напрягаюсь.       — В пределах разумного.       — О, господи, извини, я не имел в виду всякое из ряда вон. Я же простой сибирский мужик.       — И что любят простые сибирские мужики?       — Сосать любят. Драть в жопу. И целоваться. Очень любят целоваться.       — А давать в жопу?       Кажется, он ошарашен.       — Ты так предпочитаешь?       — Мне всё равно, я уточняю.       — Ну в целом, я не против, но подотвык. Можем обсудить.       — Можем. Но всё, что ты перечислил, меня пока устраивает.       Мы долго ебёмся на этой огромной кровати. Напротив зеркальный шкаф, и до меня доходит, что я очень хочу увидеть чуть больше, чем бежевое пятно. Я спрашиваю, можно ли надеть очки, он слишком энтузиастично кивает.       Всё наконец фокусируется, и вместо пятна я вижу двух охуенно красивых парней, одного на четвереньках, другого, с руками на его бёдрах, ритмично двигающегося сзади.       Я смотрю на себя, на прилипшие ко лбу волосы, приоткрытый рот, светлую кожу без волос на груди, выгнутую спину и округлую задницу. Я не худой, у меня даже есть заметный живот, но это нивелируется тем, что меня трахает красивый, широкоплечий, в меру накачанный, а ещё успешный и богатый Кирилл, чей рот оскалился от страсти, и я могу прочесть на его лице, что он уже на рубеже.       В этот момент я почти готов полюбить себя.       Он издает стон, выгибается, делает ещё два толчка и валится на меня. Потом переворачивает на спину, и после короткой передышки доводит меня до оргазма ртом.       Мы лежим, долго восстанавливаем дыхание, его голова на моем животе, и я перебираю его волосы.       — Скажи, — говорю ему. — А почему у простого сибирского мужика такая стильная квартира? Где твои золотые унитазы?       — Не знаю, — говорит он. — Сказал дизайнеру, чтобы было всё максимально утилитарно, и получил такое. Как-то с детства привык, что ничего лишнего не должно быть.       — Отец военный что ли?       — Отец алкаш.       — Жив ещё? — притворяюсь, что не знаю про родителей.       — Нет, сдох от технического спирта под забором в новогоднюю ночь.       — Давно?       — Когда Горбачёв бухать запретил.       — Это тебе лет двенадцать было?       — Тринадцать.       — А мать?       — А что мать?       — Жива?       — Нет. Рак. Рано. Быстро. Ты есть будешь?       Не хочет говорить, ладно.       — А мы не закончили?       — Ты хочешь закончить? Тебе не понравилось?       — Понравилось.       — Ну так останься. На ночь. Я был бы рад с тобой ещё побухать и поебаться.       Хороший план, думаю.       — Ну тогда я б поел, конечно. Чтобы дальше бухать и ебаться, энергия нужна.       — Пельмени будешь?       — Олигархи не фуа-грой разве питаются?       — Я не олигарх.       — Ладно, пельмени так пельмени.       Он реально варит мне пельмени, и мы их едим под остатки французского вина, даже не одеваясь.       После еды я иду к огромному окну посмотреть на вид и спустя несколько секунд слышу шуршание фольги и чавканье латекса. Он прижимает меня к стеклу, входит сзади без смазки, и от каждого толчка мне страшно, что мы сейчас выдавим это стекло и выпадем оттуда на радость прохожим. От страха и боли у меня моментально встает, он начинает мне дрочить, мы встречаемся глазами в отражении, и он шепчет: «Давай обкончаем этот город вместе…»       И мы это делаем.       Я сижу на полу и смотрю на белые разводы на стекле. Он не торопится их вытирать. Я думаю о несчастной уборщице, которая сюда потом придёт.       Уже далеко за полночь, и глаза слипаются, но хочется побыть с ним подольше. Хоть он и оставляет меня на ночь, завтра, скорее всего, выдворит с утра.       Мы лежим в кровати, обнявшись, я вдыхаю запахи пота и похоти с его кожи…       — Кирилл?       — Что?       — Расскажи о себе.       — Что рассказать?       — Ну, как ты понял, что ты гей, например?       — Долго понимал. Я из Дудинки. Знаешь, где это?       — Нет, у меня всё, что за Уралом, сливается в одно. Это же за Уралом, да?       — Да. Ну вот представь себе Россию. Всю. Большую.       — Ну.       — Теперь представь её самую центральную точку. Равноудалённую от всех границ. Представил?       — Да.       — Это Красноярск. Теперь от этой точки мы идём прямо на север. До конца почти. Там, где Енисей впадает в Северный Ледовитый океан, есть портовый город — Дудинка. Двадцать тысяч населения. Когда я там жил, я думал: надо сваливать, потому что тут даже женщин нормальных нет, мне физрук кажется красивей любой из моих одноклассниц.       Усмехаюсь.       — Не навело на мысли?       — Тогда — нет. Откуда мне было про такое знать? Я слово «пидарас» знал, конечно, а что оно значит — откуда? Думал, что «идиот». Я уехал в Красноярск, поступил там во втуз, и думал: что-то не так, тут тоже мужики интересней. Ну а там уже одно за другое, и связал, наконец.       — А как ты зарабатывать начал? После института?       — Нет, ещё когда учился. Как раз началась приватизация. Я тогда познакомился с парнишкой с другого факультета, Костей, он рассказал, что у него родители на заводе рядом, им начали раздавать ваучеры, а никто не понимает, что это такое. А он учился на экономиста, послушал что по телевизору говорили — Чубайс там, и все остальные, почитал что-то, и всю эту схему понял.       Я подрабатывал в магазине, мне часть зарплаты давали водкой палёной, у меня ящики её стояли, и мы начали обменивать эту водку на ваучеры. Алкашей, которые были готовы последнее отдать за бутылку, там было немерено: заводы один на другом. Мы по всему городу ходили и меняли.       А потом надо было эти ваучеры обменивать на акции. И мы выяснили, что в других городах обмен может быть выгодней. Я во время каникул поехал по разным городам, а он не смог, потому что у него отец заболел. И когда я вернулся, оказалось, что он в это время начал колоться. Школьные друзья уговорили попробовать. А я разозлился, сказал, что он такой же как эти алкаши, у которых мы ваучеры брали, и ушёл, дверью хлопнул. Он приходил ко мне в общагу, хотел поговорить, а я просто проходил мимо, даже не смотрел на него.       А через неделю он умер. Грязная доза. Ему только-только двадцать исполнилось. И я остался один с этими акциями. Через какое-то время стал продавать, новые покупать. Тогда ещё трейдинг никто не понимал нормально, а Костя мне объяснил принципы ещё в начале, и я книги нашёл какие-то, стал зарабатывать на этом, потом инвестировать, ну и пошло. Это всё, что меня держало, после того, как он умер.       — Ты его любил?       Молчит.       — А он был первый?       — Нет. Там вообще смешная история. На первом курсе. Нам нужно было учить историю КПСС, а она мне на хуй не сдалась, конечно же. Экзамен я завалил, и профессор мне сказал прийти на пересдачу. Поздно вечером. Ну я и пришёл, но опять ничего не смог рассказать. Хотя он явно меня специально валил. Мог засчитать, меня и тройка бы устроила.       Ну и а дальше — классика жанра. Мол, есть способ сдать.       Он дверь запер изнутри, по голове меня погладил, штаны расстегнул, достал это всё. Я говорю: «И чего?». Он говорит: «Ну соси». Я сказал, что не умею. Он говорит: «Главное — захотеть, умение приложится». Ну я и начал, и там и сам возбудился, а он заметил. Говорит: «Тебе прямо нравится, что ли?» Я говорю: «Ну, наверное». И он говорит: «Хочешь поинтереснее?» Я говорю: «Да». Из дерзости больше, чем от большого желания. Он снимает штаны, поворачивается спиной, и опирается на стол. «Давай», — говорит. Я говорю: «А я не знаю, что делать». Он говорит: «Ну ты же инженер, разберёшься».       — А ты инженер?       — Ракетных двигателей.       — И что, подвигал ракетой?       — Ну… Стыковка прошла успешно. Пятёрку свою я получил.       — А что потом?       — Да ничего, это же летняя сессия. А там уже август девяносто первого, его предмет отменили, и я его больше в институте не видел. А пока я его ебал, вспомнил, как на жопу физрука смотрел постоянно. Как он в свисток этот свой свистел. А за несколько недель до этого я на какой-то пьянке пытался с одной потрахаться, и вообще никак. И как-то дошло до меня. Хотя у этого конечно жопа была далековата от мастера спорта, но это было лучше, чем баба, в сто раз.       — А я в историка был влюблён…       — Да мы все, наверное, через это прошли.       — Наверное. А перед алкашами тебе не было стыдно?       — Тогда — нет. Я после того, как отец умер, алкашей презирал как класс. Я вообще к ним не относился, как к людям. А потом они мне начали сниться.       — Страшно?       — Да. Спать не мог. Пошёл к батюшке. Не знал, к кому ещё.       — Помог?       — Сказал, чтобы грех искупить, надо сделать пожертвование. На ремонт храма. Позолота облупилась. Ну я его и послал на хуй с его позолотой.       — Респект.       — Ну а что? Но задумался про благотворительность после этого.       — Придумал что-нибудь?       — Ну вот программа у нас есть, «Свет в конце туннеля».       — А, то, что банк начал поддерживать диспансеры и реабилитационные программы? Это ты?       — Курирую, да.       — Это круто, правда. Больше не снятся?       — Не так часто.       Я уже начинаю проваливаться в сон.       — Если будут сниться, буди меня, хорошо? — бормочу заплетающимся языком.       — Хорошо, — он сжимает мою ладонь и целует в шею.       Это последнее, что я помню.       Просыпаюсь от того, что он толкает меня и что-то говорит.       Уже светло.       Я не сразу понимаю, что происходит. Он дает мне телефон и говорит: «Ответь».       Прикладываю телефон к уху.       — Алло, — слышу свой хриплый голос.       — Виталий, вы в порядке?       — Кто это?       — Это Виктор, Гордеев. Касин отец. Она говорит, вы не берёте трубку.       Бля, я забыл про свой телефон.       — Извините, Виктор Юрьевич. Я ей позвоню. Всё в порядке.       Отдаю трубку Кириллу.       — Виталий, какого хера мне звонят какие-то незнакомые мужики с утра, тем более на этот номер?       — Извини, я оставил его своей подруге, а у меня наверное телефон разрядился, и она запереживала. Отца попросила помочь — вы схожего ранга.       — Зачем? Я же попросил не распространяться.       — А может ты маньяк и собирался меня распилить и раскидать по свалкам?       Задумывается.       — Ты прав. Я не думал об этом никогда. И у меня никто не оставался на ночь.       Пиздит, конечно.       — Гордееву можно доверять, он адекватный мужик, — виновато говорю я.       — Ладно, допустим. Завтрак?       — Да, спасибо. Я только Касе позвоню, а то это она меня потом раскидает по свалкам.       Нахожу телефон: он действительно разряжен. Включаю в сеть и, пока Кирилл чем-то шуршит в кухне, жду. Обнаруживаю больше сотни пропущенных и сообщений. Черт.       Она, конечно, кричит на меня, но быстро успокаивается, и начинает расспрашивать.       — Ну как?       — Ну… — пытаюсь подобрать слово, — хорошо.       — Только хорошо?       — Кася, это просто пиздец.       Спускаюсь в кухню. Он накрыл стол явно не для сибирских мужиков. Сок апельсиновый, кофе-фильтр. Тосты, масло, джем. Кажется, это называется «континентальный завтрак».       Намазываю что-то на тост, откусываю, и медленно жую, уставившись на ёлку.       — Поехали со мной на лыжах кататься.       Я поднимаю глаза, вижу, что он пристально смотрит на меня, ожидая ответа.       — Типа в Куршевель? — вспоминаю слова Марика.       — Ну можно и туда, если хочешь, но там слишком много знакомых лиц. Я думал лучше куда-нибудь, где потише.       — Я на лыжах не умею.       — Я научу. У тебя загран есть?       — Да.       — А шенген?       — Нет.       — Сделай после праздников. Мой секретарь с тобой свяжется уладить детали.       — А отпуск? Мне договориться надо.       — Ты забыл, что я твой начальник? Это мы тоже уладим.       — Ну не совсем начальник.       — Это мелочи. Я разберусь.       Ковыряюсь ложкой в джеме. Думаю. А как потом работать на него, если всё пойдет плохо? Он вроде адекватный. И такого мне ещё не предлагали, конечно. Надо брать, раз дают. Наверное.       — Хорошо.       — Правда? — он радуется, как ребенок, подскакивает, подходит ко мне и целует. — Тебе понравится. Я всё покажу.       После завтрака мы возвращаемся в кровать. Долго целуемся, он нежно гладит мой член и шепчет: «Хочешь меня трахнуть?»       — А ты хочешь?       — Очень.       Я готовлю его, медленно вхожу, лежа на боку и обнимая его со спины, медленно трахаю, дроча ему, и он трясётся в моих руках, когда кончает.       Я кончаю чуть позже, разворачиваю его лицом к себе и вижу, что его глаза красные и мокрые.       — Тебе не понравилось? Мне надо было остановиться?       — Нет-нет, всё в порядке. Тебе как?       — Мне? Я только что трахнул олигарха и скоро еду в Куршевель.       Он хмурится и садится, отодвинувшись.       — Не смешно. Еще раз: я не олигарх. Я им не был, и, надеюсь, не буду. Я не лезу во власть. Просто так получилось, что у меня много денег. И то, смотря по каким меркам. У меня охраны-то полтора человека. Не называй меня так больше, пожалуйста. Мне неприятно.       — Прости. Больше не буду. Мне хорошо. Ты классный. Лучше, чем я ожидал.       — Правда? Спасибо. Ты тоже. Но я тебя скоро буду выгонять. Просто сестра с пацанами скоро приедут, и уборщица должна перед этим зайти.       — Мне собираться?       — Не торопись, можешь в душ сходить. А потом тебя доставят куда попросишь.       Когда я выхожу из душа, он не в спальне. Нахожу его в кабинете за соседней дверью. Он за компьютером, сосредоточенно смотрит на экран. Я рассматриваю кабинет, подхожу к полке с фотографиями. На одной, современной студийной, женщина лет тридцати с близнецами. На второй — другая женщина, мальчик лет двенадцати и девочка лет пяти, сидят на больших кубах на фоне драпированной ткани, рядом круглый стол и ваза с цветами. Такая стандартная семейная фотография из фотоателье восьмидесятых, с цветовым дисбалансом куда-то в сторону красного. Третья — черно-белая, на советский любительский фотоаппарат; расплывчатая, и как будто обрезанная по краям — явно в кадре были другие люди. На ней молодой Кирилл сидит на диване, рядом с ним парень, на которого он смотрит с такой нежностью, что она переливается через край кадра сквозь плохую проявку, засвеченность и зерноватость. Их пальцы на колене еле заметно соприкасаются. На парне очки и рубашка в клетку, похожая на мою бенеттоновскую. Я переворачиваю фотографию. Сзади подпись: «К+К. 1992». Ставлю обратно.       Оборачиваюсь. Он встревоженно смотрит на меня, не моргая. Подхожу. Он утыкается лбом мне в грудь. Я обнимаю его и целую в макушку.       Может это и правда, что у него никто до сих пор не оставался на ночь.       На Новый год уезжаю к родителям в Коломну.       Всё это время он пишет. Желает хорошего дня и спокойной ночи. Первого утром присылает фотографии племянников, открывающих подарки под ёлкой, пишет, что они вот-вот уезжают и я смогу прийти уже завтра. Отвечаю фотографиями оливье.       Гуглю Куршевель и Дудинку.       Я возвращаюсь домой первого поздно вечером, пишу, что жду завтрашней встречи и заваливаюсь спать.       Утром меня будит Кася.       — Виталь. Почитай новости.       Она садится на кровать и протягивает мне телефон.       Член правления ГенГлавБанка Кирилл Соколов был застрелен у подъезда своего дома сегодня ночью. Стрелявший задержан. Предполагаемый мотив убийства — связи с организованной преступностью.       — Ты стебёшься? — спрашиваю.       Она мотает головой. Двигается ближе и берет за руку.       — Ты стебёшься, — повторяю я, утвердительно. Ну стебётся же.       — Нет, Виталь. Батя уже звонил, спрашивал про тебя. Сказал, чтобы ты не высовывался пока, ты же засветился там недавно. И ему позвонить, если вдруг будут вопросы к тебе.       Я не сразу понимаю, о чем она.       Мы молчим.       — Кася. Но почему? Он же не плохой. Я же видел.       — Виталечка. Что бы ты там успел увидеть? Он строил бизнес в девяностые. Из этого не выходят без скелетов в шкафу.       — А твой отец?       — Я уверена, что и он не святой. Тебе нужно что-нибудь? Или оставить в покое?       Я не знаю.       Ничего не нужно.