Слишком много

Июль 2011       В Лондоне приятно. Я ожидал дождей и туманов, а получил три солнечных дня подряд.       Кася знает, где что находится, поэтому мне даже не нужно напрягаться и что-то решать. За три дня мы посещаем, как мне кажется, все возможные достопримечательности, но Кася смеётся, и говорит, что всё здесь обойти невозможно, даже если переедешь. Слишком много классного в одном городе.       Идем по Сохо, везде радужные флаги, гирлянды китайских фонариков качаются на ветру, группа кришнаитов проходит мимо, звеня своими тарелочками и хором что-то напевая, Кася улыбается, солнце переливается в её длинных каштановых волосах — она очень красивая, смотрится здесь так естественно, и всё это сливается в слишком идеальную картинку. Где-то под рёбрами зарождается некое подобие радости, но не доходит до пика, бьётся под крышкой вселенского канализационного люка. Я вообще не помню, когда радовался последний раз.       Даже мои последние анализы, которые я сдал, наконец, две недели назад, может и принесли спокойствие, но радостней мне не стало.       Я долго думаю, написать ли Эду, что я здесь. Когда наконец решаюсь, получаю в ответ короткое «I’m not in town. And I’m engaged», и мне даже не больно, просто немного обидно.       Вечером на третий день мы в Брикстоне на концерте. Бродим по фойе, и вдруг краем глаза я замечаю что-то, что заставляет меня вздрогнуть: в толпе, в нескольких метрах от меня, спиной ко мне — Кирилл. Я пробираюсь сквозь броуновское движение любителей пост-рока и хватаю Кирилла за плечо. Он поворачивается, и — разумеется — это не он.       Конечно, за эти короткие секунды я успел поверить в то, что он инсценировал свою смерть, и теперь счастливо живёт здесь.       Псевдо-Кирилл улыбается мне, а я извиняюсь за ошибку и поспешно удаляюсь, в мыслях покрывая себя трехэтажным матом.       Через несколько мгновений меня тянет обернуться, потому что я успел разглядеть, что он хорош собой, и обнаруживаю, что он смотрит мне вслед и продолжает улыбаться. Подмигивает, когда мы встречаемся глазами; я, краснея, отворачиваюсь, и мы с Касей проходим в зал и направляемся поближе к сцене. Проходит от силы минута, когда кто-то трогает меня за плечо. Это опять он.       — Pardon my old-school ways, but please take this, — он протягивает мне сложенный листок бумаги. — I’m Aiden. Enjoy the gig.       И моментально исчезает в толпе.       «Here’s my number. You looked like you might want it. Drop me a line tomorrow if so. Or don’t — no biggie. Aiden.»       Я смотрю на записку, с трудом понимая, что произошло.       Кася качает головой.       — Магия Виталика, — вздыхает она.       Издевается.       А потом я растворяюсь в музыке на два часа и больше ни о чем не думаю.       На следующий день Кася уезжает с утра в какой-то пригород в гости к бывшим одноклассникам, а я в одиночестве направляюсь в Камден Таун. Выхожу из метро и обнаруживаю толпу, текущую в одном направлении. Люди плачут и несут цветы.       Спрашиваю у прохожего, что случилось.       — Amy died.       Я вспоминаю услышанные краем уха накануне новости, и всё срастается. Эми Уайнхаус. Похоже, жила здесь.       Следую за толпой к импровизированному мемориалу, по пути разглядываю цветные дома с огромными кедами на козырьках. Забредаю в какой-то тихий паб, заказываю бургер и подключаюсь к их вайфаю.       Гуглю Уайнхаус. 27 лет. Всего на полтора года старше меня. Подозрение на передоз. Какой же пиздец.       Меня накрывают флэшбеки, бросает в жар.       Никаких больше наркотиков. Никогда.       Вчерашняя записка шуршит в кармане.       Я не очень хорошо запомнил как он выглядел, зато прекрасно помню, что он мне понравился.       Сохраняю номер в телефон и синхронизирую контакты с фейсбуком, надеясь, что он там. Он там. Он действительно хорош. Эйден Бейли. Носит костюмы на работу. Болеет за «Арсенал». Катается на горном велике. Любит собак. Путешествует. Ничего про ЛГБТ. В шкафу? Или я опять всё не так понял?       me:       Hi this is the guy from the concert yesterday       Он отвечает моментально.       Олдскульный Эйден:       Heeeeeeyyyyy! I’m so glad you reached out. I was too worried I might’ve offended you.       me:       It’s fine. I thought you are cute.       Олдскульный Эйден:       Where are you from? Not here, I assume.       me:       Russia.       Олдскульный Эйден:       Damn. Do you live here though?       me:       No, traveling. Just a few days.       Олдскульный Эйден:       When are you flying back?       me:       Tomorrow in the evening.       Олдскульный Эйден:       Then would you like to meet tonight? Or even better — early evening. For a drink or maybe dinner?       Задумываюсь. Есть ли у меня силы на одноразовый секс? Мне страшно после прошлого раза, но, с другой стороны, я ни с кем по-человечески не трахался с прошлого года, а этот даже милый.       me:       I don’t know anything about you.       Олдскульный Эйден:       I don’t know anything about you either.       me:       Then tell me something. And I will tell you.       Олдскульный Эйден:       Well, I’m Aiden, I’m 33, I work in finance and I’m originally from York. Just a guy, really. Is this good enough?       me:       I think so.       Ну хоть сможем про банки поговорить. Джаст э гай.       Олдскульный Эйден:       What about you?       me:       I’m Vitaly, 26, I’m from Moscow and I work in finance too.       Олдскульный Эйден:       How curious! And we both like Mogwai. Is there enough common ground for us to meet, then?       Достаточно ли?       Пишу Касе.       Викторовна:       Ты знаешь мое мнение. Главное Игоря не встреть по пути, а то опять по новой.       Коза.       me:       Ok. Let’s meet.       В худшем случае просто погуляю.       Мы встречаемся в шесть у парапета набережной рядом с Фестивал-Холлом, он предлагает пройтись, и это плавно переходит в затяжную экскурсию вдоль Темзы. У Эйдена непривычный акцент (можно говорить бус а не бас?! Чему нас в школе учили?), и я постоянно переспрашиваю. Он рассказывает про унылое детство на севере Англии, про суровые горные пейзажи, про заёбы Тэтчер, забастовки шахтёров (отец бастовал) и Фолклендскую войну (дядя погиб). Я отвечаю рассказами про лихие девяностые и безденежье. Зато в последние годы становится лучше, говорю. Стабильнее. Даже в военпроме, который лежал в руинах с начала девяностых, я слышал от отца, зарплаты стали хорошие и рабочих мест больше. «Is that a good sign that the industry that kept the whole world on its toes for a good few decades is resurrecting?» — спрашивает он, и я замолкаю, задумавшись, но отбрасываю эту мысль и интересуюсь, как и когда он переехал в Лондон (сразу же после универа нашел работу — начал с аналитика, теперь руководит отделом).        За разговорами мы незаметно доходим до Тауэрского моста. Он грандиозен. Начинает накрапывать, в голове назойливо звучит голос Земфиры, и я спрашиваю Эйдена:       — Can men kiss here?       — Like, out in the open? — уточняет он.       — Yes.       — They can. I mean, there can always be someone to say something, but no one will beat you up for that. Not here at least.       — Ok. Can you kiss me then?       — Do you want me to? — он приподнимает бровь.       — Yes.       Он разворачивает меня спиной к перилам моста, делает шаг ближе, прижимая меня к ним, кладёт руку мне на шею и целует. Сначала нежно, только губами, потом проскальзывает языком внутрь. Его губы мягкие и в меру влажные, и порыв бриза уносит меня куда-то ввысь, чтобы через мгновение вернуть на землю.       Вдребезги.       Кучка девиц, проходящих мимо, кричит «Woohoo!» и аплодирует. Мы отрываемся друг от друга, машем им вслед.       — Thanks for asking me. I don’t like guessing, — говорит он.       — Thank you, — смущенно улыбаюсь.       За мостом заходим поесть в паб. Я спрашиваю, как геям здесь живется. Он говорит, что не знает, потому что не гей. «Бисексуал?», — спрашиваю.       — I’d say I’m gender-agnostic. I don’t care what kind of genitalia you have as long as you’re happy in my bed. What does a guy like you enjoy in bed?       Он проводит кончиком языка по куску жареной картошки. Я закашливаюсь своей. Настолько напрямую, настолько внезапно, да еще и в общественном месте меня пока не спрашивали. И я не знаю, что ответить.       — Usual things… — говорю неуверенно.       — So — sucking and fucking?       — Yes…       — Topping or bottoming?       — Both.       — And with me? What would you prefer? Would you let me top you? Or would you make me get down on my knees for you?       Я краснею и опускаю голову. Волна возбуждения пробегает по телу. Поднимаю глаза.       Он пристально смотрит на меня, подперев щеку кулаком и улыбаясь уголком рта. У него голубые глаза и светлые ресницы, высокие скулы и легкая щетина, а под обтягивающей футболкой прорисовываются плечи такой красивой формы, что дух захватывает. И я знаю ответ.       — I would let you top me.       Без вопросов.       — Lovely. Am I embarrassing you?       — A little bit, — киваю я.       — Am I making you feel uncomfortable? — хмурится.       Мотаю головой.       — No, more like… aroused? Is this а right word?       — It’s a good word, that’s for sure, — он довольно улыбается. — What else do you like? Fingering, rimming, nipple play?       Он сидит напротив, продолжает смотреть прямо в глаза, а его колени упираются в мои. Я боюсь, что такими темпами не смогу встать из-за стола, и оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, слышит ли нас кто-то. Окружающим явно плевать.       — All of that, — тихо отвечаю. Кажется, у меня лицо цвета советского флага.       — Cool. What else? Toys?       — Maybe.       — What would make you decide?       — Size, I guess.       — So fisting is out of the question?       — Out of the question, — морщусь. — It is scary.       — Cool. Cross-dressing?       — No. — Борино «толстоват ты, конечно, для такого» во время моей попытки надеть чулки я помню слишком хорошо.       — No cross-dressing then. That’s all right. What about bondage? Do you like being restricted? Dominated? Or do you like telling people what to do?       Меня бросает в жар, а в штанах становится еще веселее.       — Are you okay? Should I stop asking?       Смущенно молчу, пытаясь понять, что я хочу ответить.       — Do you wanna go somewhere quieter? — предлагает он.       Киваю.       Он допивает свое пиво, и мы покидаем паб. Уже темно. Молча идем по набережной.       — I always wanted to try, — робко говорю я, набравшись, наконец, смелости.       — What?       — BDSM.       — I knew it!       — Really?       — Well, you do have this rather coy attitude. Maybe it’s just a stereotype. The bubbly ones are less into this, but the quiet types have a lot going on underneath. So what kind of BDSM would you like to try?       — Don’t know. Not sure.       — Do you like to control or to be controlled?       Задумываюсь.       — I’m definitely not a leader.       — Okay. Do you like being restricted?       Вспоминаю, как когда-то Вадим держал мои руки над моей головой, прижимая их к кровати. Ох.       — Yes.       — What about pain?       Я как будто падаю вниз на качелях.       — I’m not sure but I can try. But not too much.       — Humiliation?       Вверх.       — Uhm… — задумываюсь.       — Dirt, piss, name-calling, foot worship?       Вниз. У меня краснеют уши, и, кажется, снова привстал. Но нет. Нет.       — No.       — Okay, that’s fine. — Он улыбается. — It’s high time that I asked you if you’d like to come over.       Я снова задумываюсь. Напоминаю себе не делать глупостей. Мысль о том, как может окончиться сегодняшний вечер, будоражит меня так, что меня слегка шатает. Но я абсолютно трезв — я не пил ничего с самого апреля.       — Do you live close to here? — уточняю.       — Yes, here in Southwark.       Он живет в доме из красного кирпича на последнем, пятом этаже, прямо под крышей, в квартире с покатыми потолками.       Угощает меня чаем с молоком — очень по-английски — и открывает шкаф, шокируя разнообразием разложенных там игрушек и аксессуаров. Он смотрит на меня, оценивая, как продавец в магазине одежды, и начинает выбирать. Пробка, шарики, маска, веревка, флоггер, стек. Задумывается и меняет веревку на кожаные наручники.       — Would you like to take a shower? — спрашивает он.       — Yes… And I have a question.       — Shoot.       Я подвисаю, потому что от смущения забываю, как по-английски анализы. Да вообще весь английский забываю, кажется, потому что спрашиваю:       — When did you last time check?…       — Check what? Ah, the tests. Of course. About a month ago, I guess. I’m a responsible boy.       Достает телефон и показывает мне несколько эсэмэсок. Negative, negative, negative, negative.       — But, really, you shouldn’t worry about that, — добавляет он.       — Why? — не понимаю.       — Because tonight is going to be all about you, baby.       Пока я в душе, я пытаюсь понять, почему я не должен волноваться, но «all about you» звучит, как что-то хорошее. Что-то внутри всё равно гложет, и, выйдя, я первым делом спрашиваю:       — What’s your address?       — Why?       — I want to tell my friend where I am.       — A close friend?       — Yes. And I need your wifi password.       — Daring. I like that.       — What?       — I like it — that you're asking this directly.       — I just want to be sure that I’m not in danger. You want to put this thing on me, — показываю на наручники. — And I want my friend to know where I am.       — Handcuffs. Safety is important, I agree. — Он улыбается. — The password is on the back of the router, and there’s an electricity bill next to it. It has the address.       Подключаюсь к вайфаю, фотографирую конверт и отсылаю Касе.       me:       Ушел опасно ебаться. В трезвом уме и какой-то там памяти.       Викторовна:       Ебись, горе. Только возвращайся вовремя, а то самолет просрем.       — Sorry.       — That’s fine, don’t apologise. Self-preservation is good. I wish more people would’ve done that. By the way, I sterilise everything, — говорит он, показывая на игрушки. — Why are you still in your clothes though?       Я хочу ответить, что просто не хотел выходить из душа голым, но он садится в кресло в углу, закидывает ногу на ногу и выражение его лица моментально меняется с добродушия на строгость:       — Take everything off.       — Everything?       — Everything.       Я стягиваю футболку и джинсы, остаюсь в трусах. Он показывает жестом, чтобы я избавился и от них, и теперь я стою перед ним голый, поёживаясь от прохладного бриза из окна.       — I should probably close the window, otherwise the neighbours might like what’s going to happen too much.       Он встает, закрывает окно и подходит ко мне.       — I haven’t touched you yet and you’re already erect. That’s a good start. Sit down.       Я присаживаюсь на край кровати и смотрю вниз: что есть, то есть. Он берёт меня за подбородок, поднимает его и проводит пальцем по губам, не отводя пристальных глаз. Снимает с меня очки и кладет их подальше.       — Your hands.       Протягиваю руки. Он берёт наручники, надевает их на меня, затягивает ремешки, спрашивает, не больно ли.       Потом снова смотрит мне в глаза и говорит:       — We need a safe word.       — Like «Red»?       — If you want «Red», we can use it.       — Do we need it?       — I don’t know your boundaries yet, so yes. I don’t want to harm you.       — Harm me? — напрягаюсь. — What are you going to do?       — Don’t worry, nothing too unusual. But it can be too much for a noob. So «Red»?       — No. — не звучит. — Can I just say «Stop»?       — Absolutely. Are you ready?       — I think so.       Он просит меня залезть на кровать и встать на четвереньки, затем соединяет крючки наручников за одним из прутьев изголовья кровати. На глаза ложится повязка. Завязывает её, спрашивает, не туго ли. Не туго, нормально. Ничего не видно.       Он берет меня за подбородок, разворачивает голову к себе и целует — на этот раз глубоко, жадно и уверенно. «I hope you like this», — шепчет он.       Он водит кончиками ремешков флоггера вдоль моего позвоночника и легко бьет ими по бедрам. Я вздрагиваю и покрываюсь мурашками.       Слышу щелчок и на мою поясницу льётся смазка. Он нежно втирает её, проникая в меня большим пальцем, параллельно массируя ягодицу. У меня снова начинает вставать. И это ваш хваленый БДСМ? Приятно же…       ХДЫЩ!       Бля.       Из меня вырывается громкий выдох со стоном, локти подкашиваются и я упираюсь лбом в подушку.       Он шлепнул меня ладонью со всей дури по тому месту, которое только что массировал.       — Good, — слышу его довольный голос.       И соглашаюсь. Это действительно гуд.       Между тем он проникает в меня уже двумя пальцами, массирует ими изнутри, а затем я чувствую, как он вырисовывает что-то на моей заднице — может пальцами, а может рукояткой флоггера. Щекотно. Мышцы невольно дёргаются. Он вытаскивает пальцы и осторожно начинает вставлять пробку, но она небольшая, и это не составляет никакого труда.       А потом ещё один хлопок — точнее щелчок — и на этот раз, судя по точечной резкой боли, стеком. Потом ещё один, и ещё. То по ягодицам, то по бедрам, то по спине. Они обрушиваются на меня с меняющейся частотой — чтобы не привыкал?       — These marks look good on you. You should be flogged more often.       — Ok, — только и получается ответить. Почему-то я с ним согласен.       — Do you want more?       — Yes.       Ну а что?       Он играет с пробкой, водя её туда-сюда, а потом вдруг кусает меня за левую булку, впивается зубами — мне больно, но совсем не так, как от удара стеком. Боль тупая, сфокусированная, стреляет куда-то вглубь. Он не прекращает, сжимает зубы ещё больше, и я боюсь.       — Stop, please.       — Sure, — он моментально отпускает меня, целует в место укуса и растирает.       — Is there blood?       — No. Your skin is intact, don’t worry. Thanks for stopping me. I won’t bite it again if you don’t want me to.       — Thanks.       — Good.       И я снова звонко получаю ладонью по заднице. Стон.       Он резко вытаскивает пробку. Стон.       — You’ve got a lovely butthole, — он снова просовывает два пальца внутрь. — It’s begging for other lovely things to go inside.       Это он про свой член? Нет, судя по звуку — про шарики. А жаль, хотелось бы на него посмотреть. Ну или потрогать. Он такой красивый, и голос у него бархатный, и руки крепкие, и хуй, наверное, такой же. Красивый, бархатный и крепкий.       Скользкий шарик проталкивается внутрь, пока Эйден гладит меня по заднице. Потом еще один. Они немаленькие, диаметром, наверное, как очень крупный член, и немного больно каждый раз, но недолго. Ещё один.       Виталик — в попе шарик.       Ещё один.       Виталик — в попе шарик.       Первый день первого класса, их несколько, они стоят вокруг меня, показывают пальцем, смеются.       Виталик — в попе шарик.       Я не понимаю, что я сделал, и почему они смеются. Неужели только из-за имени?       Виталик-очкарик, Виталик — в попе шарик.       Очкарик.       Я убегаю, прячусь под лестницей, и реву от обиды, обнимая свой портфель.       Все шарики во мне, и мне снова прилетает рукой по заднице. С наполненной кишкой ощущения другие: шарики двигаются внутри и трутся друг о друга, когда я дёргаюсь от шлепков. Член уже давно уверенно стоит, и я так хочу, чтобы Эйден к нему прикоснулся, но он только продолжает меня шлёпать. Звонко и больно.       Виталик-очкарик.       Виталик — в попе шарик.       Под лестницу никто не приходит. Никто меня не ищет. Я сижу там до конца последнего урока, и когда все выходят из кабинетов, сливаюсь с толпой и ухожу домой, надеясь избежать встречи с кем-то из своего класса.       Он приближается к моему лицу, кладет пальцы на подбородок, и шепчет:       — Do you like this?       Я киваю.       — Say it.       — I like this, — хриплю я пересохшим горлом, но про член не говорю.       — Stunning.       Он начинает вытаскивать шарики по одному, и я вскрикиваю каждый раз. Потом слышу звон пряжки ремня. Наконец-то. Но он засовывает шарики обратно, опять растирает задницу, я слышу «свищ», и понимаю, почему он расстёгивал ремень. Это больно. Это очень больно.       Голубые глаза, волевые губы в кривой усмешке, поднятая бровь, длинные волосы, собранные в хвост. Кулак заносится в воздух и приземляется на мою челюсть. У меня темнеет в глазах и, как в замедленной съемке, изо рта вылетают брызги слюны с кровью. Это больно. Колено поднимается и оканчивает свою траекторию на моем животе, где-то внутри, почти достав до самого позвоночника. А потом мгновение, и я уже на земле. Они стоят вокруг меня. Лес брюк со стрелками. Я успеваю прикрыть голову. Моя новая белая рубашка пинок за пинком покрывается грязью. Мама расстроится. Это очень больно.       Виталик — очкарик.       Виталик — в попе шарик.       Виталик — толстый пидор.       Виталик заслужил.       Шарики давят на простату каждый раз, когда я дергаюсь от удара ремнём, и с очередным ударом я кончаю: громко, сильно — больно.       Он осторожно вытаскивает их, отсоединяет наручники, стаскивает маску, кладёт ладони на мое лицо, гладит по щекам и спрашивает:       — Vitaly? What’s wrong? Are you all right? Did I hurt you? Why are you crying?       Жмурюсь от света лампы, не понимая, о чём он.       — Are you alright?! — повторяет он.       Мне сложно говорить, но я набираю воздуха в лёгкие, и слышу свой голос где-то далеко:       — Ты до меня даже не дотронулся…       — I don’t understand. English, please.       Я опять не понимаю, почему он не понимает.       — Ты до меня не дотронулся.       — English, baby. I need to understand. You’re speaking Russian.       Я пытаюсь снова объяснить, но слова не идут. Хватаю воздух ртом.       — I’m gonna ask you questions. Just nod for a «yes» or shake your head for a «no». Do you understand?       Киваю.       — Did I hurt you physically? Are you in pain?       Мотаю головой.       — Good. Is this emotional?       Киваю.       — Good. Should I give you anything to calm you down? I think I may have some Clonazepam.       Мотаю головой в панике.       — No medication, that’s fine. I’m gonna just let you cry this one out, and then you can talk to me, if you want. Is that okay?       Киваю. Он обнимает меня и нежно гладит по спине, пока я продолжаю реветь, не в силах остановиться.       — Shhh, it’s okay, it’s all okay.       Постепенно слезы заканчиваются, дыхание восстанавливается.       — Can I have some water? — выдавливаю наконец из себя.       — Sure.       Он выпускает меня из рук и уходит на кухню. Я заматываюсь в одеяло, свернувшись в клубок.       — Here you go, — он садится рядом, протягивает стакан.       Я вытаскиваю руку из кокона, беру воду, делаю несколько глотков, возвращаю стакан, и съеживаюсь обратно.       — What happened? — спрашивает он.       Смотрю на влажное пятно на простыне.       — You didn’t touch me. Why? You didn’t want to touch me? You don’t like me? You think I’m disgusting?       Он ложится рядом и снова нежно берет мое лицо в ладони:       — No, baby, you’re not disgusting at all. Oh my god, did I get it all wrong? I was just trying to give you the full hands-free experience, I thought you’d enjoy it. I thought you understood when I told you… Crap, I should’ve been clearer. Baby, you’re beautiful. I would love to touch every bit of you…       — Bullshit. Nobody wants to touch me, everybody lies. Maybe in the beginning they think I’m nice but then they discover that I am boring and ugly, and they all go away, they leave me, on the floor, in the dirt. I just don’t deserve love.       Я впервые произношу вслух то, что давно сидит где-то очень глубоко.       Он раздевается полностью, вытряхивает меня из кокона, обнимает руками и ногами и накрывает одеялом.       — You deserve love. Do you hear me?       — But why does everybody leave me?       — I don’t know. I wouldn’t know and I cannot know. I’m sure that you are a great guy. Maybe you just haven’t found your person yet. Maybe it’s not the right time. We all go through crap times and bad relationships.       Но когда наступит это «правильное время»? Когда я встречу «моего человека»?       На следующее утро он нежно меня трахает, приносит завтрак в постель, но у него глаза виноватого щенка, и я не могу отделаться от мысли, что он делает это из-за моих вчерашних капризов, а не потому что действительно хочет.       И уже потом, в метро, что-то в моём мозгу наконец встаёт в правильные пазы и оглушительно щелкает.       Так больше нельзя.       Я приезжаю в отель и с порога говорю Касе:       — Мне нужны контакты твоего мозгоправа.