Но меня нет. В этой комнате.
Так… я и просидела на полу — неизвестно сколько. Слушая и приглушенные расстоянием голоса, раздававшиеся снизу, недолго. До момента, пока они все не прекратились совсем. Преследовало меня лишь одно убеждение: не стоит выходить наружу и разговаривать вслух тоже. Ведь где-то, прямо за дверью — он.***
Папу арестовали. Дима попал в больницу. А я… осталась с мамой (только мало нам осталось, так вот быть. Вместе.) Винила ли я себя в том, что не остановила своего родителя от его, скорее всего, бестолковой мести за меня? Наверное даже, лишь его секундного помутнения рассудка… (ведь, если бы папа хотел поступить, именно так с брюнетом — выстрелить в него, сделал бы это, вероятнее всего, ещё при их первой встрече. Вчера. Ну или же раньше, сегодня. Ведь долго он, пускай и нетерпимо, «уговаривал» Диму просто уйти. Уйти и всё.) Просто мой папа, волосы которого стали совсем уж седыми, услышал слишком много. Вещи, что Диме никогда не стоило произносит вслух, при нём. И да. Только себя я и винила. Ведь теперь, папе предстояло отвечать, за справедливо им содеянное — также по «справедливости». Диме — нет. Как и прежде нет. Как и всегда. Отец, всего-то задел его пулей в плечо. И Дима даже не погиб, между прочим, как я себе это представляла. Может быть даже, и ни один раз представляла и не только сегодня, а в самые разные моменты. В моменты, когда люди редко думают о чьей-то смерти. Да и вообще о смерти. В моменты, когда думают о любви. Именно тогда, я, с закрытыми глазами, себе и представляла — как он умирает. Не детально: без крови и драматизма. Совсем ничего жестокого — я не желала для него даже страданий. А так выдумывала, как будто просто его не существует больше, ввиду его погибели. Потому что подобная причина (несуществование Димы на Земле) — оказалась бы самой убедительной. Для меня. Заверила бы, что он, никогда больше, не сможет меня коснуться. И поэтому… делать вещи. — Так будет лучше, Соня. Ты езжай и не думай, что я против. — заговорила со мной мама, попутно отправляя в урну продукты из нашего холодильника. Она давала мне свое согласие на предстоящую поездку, что уже завтра меня ожидала. По просьбе Даши. — Я тоже уеду, дочка. В Индию. Стану практиковать… — А как же папа? — одними губами, произнесла я. И даже подскочила, от услышанного, со стула. Ведь оно стало для меня неожиданным. И я не могла поверить, что мама говорит правду. И что она, действительно так далеко уедет. Что меня оставит. И папу тоже оставит. И что теперь, нашей семьи, вроде как — больше не существует. Может быть, лишь временно, а может быть и навсегда. — А что папа? Всё это — затянется надолго. Чем, мы с тобой, ему поможем? Суд… заключение… — протянула родительница, собирая и выкидывая с полок: йогурт, молоко, яица. Ту же добавляя, объясняя свои странные действия. — И зачем мы только покупаем эту дрянь? Вкушать можно лишь дары природы. Ешь лучше, прямо с дерева. Иначе… никогда не откроется третий глаз. Ты знала? — наблюдая за мамой, теперь уже с неким ужасом, мне было сложно избавиться от мысли, что она… кажется свихнулась. Только, всё равно я её любила. Очень любила. И хотела, чтобы она осталась. Меня страшили её слова об отъезде. Пугали и мысли о том, что она будет так далеко и я тоже далеко, а папа один и не с нами.Мы предатели?
— Мам… — окликнула её я, вполголоса. Чувствуя, что мои глаза наливаются слезами. Только она… этого не видела — моего трусливого опасения. Ведь как и прежде, стояла ко мне спиной у холодильника, избавляясь от его содержимого. Пропустив мимо ушей мой зов, не обернувшись, она продолжила говорить: — Ты совсем уже взрослая, Соня. Я догадалась. Учиться не хочешь, а так… отправишься в эту поездку, заведешь себе, хотя бы, полезные знакомства. Ну вот, как с этой Дашей. Она тебя, выходит, на работу к себе хочет взять. Сначала, эту её просьбу выполнишь, а потом, глядишь, станешь у неё и в агентстве числиться. На "звёзд" посмотришь. — родительница сделала паузу, спешно взяв и вновь отправив обратно на полку, морковку. Этот овощ — оказался ей угоден. — Папа наш, конечно, герой — я не спорю, что он за тебя заступился. Я бы тоже так сделала. Только, всё таки, у тебя были отношения с Димой и тебе стоило их самой прекратить, когда ты начала замечать неладное. А так… Ты принимала от него дорогие подарки, ездила с ним в поездки. Думаешь, я не заметила, как у тебя появилась новая одежда, сумки, собственные деньги? Просто ничего тебе не сказала. Тетя Олеся меня отговорила. Ей Дима понравился. — Мам… — перебила её я, вновь позвав. И на этот раз, она обернулась. — Не оставляй меня, пожалуйста. — сглотнула слёзы я, не отрываясь от неё взглядом. — Меня и папу не оставляй. Не уезжай. — я сделала к ней шаг навстречу. Намереваясь… оказаться к ней совсем близко. Сначала, в ответ на мои слова, она непонятливо на меня посмотрела. После, широко мне улыбнулась. Так, словно ничего особенного не происходит. Словно всё — ничего не значит. И я одна, вроде как, делаю из мухи слона. — Сонь, ну ты чего? В детском садике, что ли? Я вернусь. Через пол года, может. И буду тебе писать. Звонить — вряд ли. Дорого. — она сделала паузу. — И вообще, я свой долг выполнила. Вырастила тебя. Дай мне пожить, хотя бы немного, для себя. Что вы с папой меня изматываете? Я всё для вас только и делаю… Вы забрали у меня даже мой дом. Променяли на этот пластиковый коттедж и рады. И тут, я совсем уж к ней кинулась, больше не выдерживая. Ухватила её за край свитера. А по моим щекам покатились слёзы: — Мамочка, не уезжай. Пожалуйста, останься. И я тоже никуда не поеду. — громко заплакала я. — Хочешь, мы вернем наш дом? Обратно вернем? Я могу попросить Диму помочь. Я на всё пойду, только не оставляй меня. И я уже хотела её обнять. И Диму бы, я тоже обняла, если бы она попросила меня вернуть её дом. В котором я, снова бы её обнимала, потому что тогда, она бы никуда не уехала... но мама от меня отшагнула. Теперь уже, натянуто и сдавлено улыбнувшись. Только в её газах — читался испуг. Какой-то даже ребяческий. Такой, какой бывает у человека, которого впервые просят нести за что-то отвесность.Она больше не хотела ничего нести.
— Да успокойся ты, ну. Съездишь-приедешь, как раз с отцом все разъяснится. Станешь его навещать, если придется. Можешь и дом сдать, я оставлю тебе ключи и документы. — мама сделала паузу, моргнула несколько раз, уставившись на меня и… наконец, протянула ко мне руки сама, обняв. И эти её руки были очень холодными. Ледяными. Наверное, от холодильника.***
Весь оставшийся день, я собирала вещи… ни о чем не думала. Старалась не думать. (Выходило не очень). А Даша прислала мне мой билет на поезд. Дорога, исходя из информации на нём, должна была занять у меня, почти два дня. После, ещё и какой-то автобус. Предстоящий вечер и ужин, выходит что последний с моей мамой, я хотела провести тихо. Может быть даже, и не разговаривая с ней ни о чем — если она вдруг не захочет. А… просто, её рассматривая. Чтобы получше запомнить. Запомнить на то долгое время, что мне было уготовлено её не видеть. Я опасалась её забыть. …только, наверное ожидаемо, этому не суждено было произойти — тихому вечеру. Потому что, в дверь нашего дома, громко и даже настырно, постучали. Несколько настойчивых раз. На пороге возникла родительница Димы. И я не знала, если она предупреждала о своем визите заранее. Может быть, она договаривалась о чём-то, с моей мамой... но не имела шанса об этом узнать. Моя мама находилась в душе, а дверь неожиданной гостье открыла я. Наверное, маме Димы не спалось. Может, было не по себе (ведь Дима прибывал в больнице). И я, на самом деле, даже не успела предположить, истинную цель её визита. До момента, пока женщина не оказалась внутри дома. Напротив меня. — Сонечка! — кинулась мне на шею она, с самого порога. — Я умоляю тебя, молю! Прости меня! Прости моего сына! — запричитала гостья громко, с надрывом в голосе. Самым настоящим, между прочим, а не наигранным. Таким, что мое сердце и вся я — замерли. Она запыхалась, всё никак не могла отдышаться... Словно очень ко мне спешила. Словно боялась, чего-то не успеть. И пока я молча недоумевала, искренне поражаясь происходящему. Может быть даже смущаясь её поведению, родительница Димы продолжила говорить дальше. Совсем уж беспокойно: — Дима, он… Он всегда был сложным ребенком. Непростым. И стал, в итоге, сложным человеком. Ничего плохого он сделать не хотел, я точно знаю. — она, в спешке, дрожащими руками, вытащила наружу из кармана своего пальто, небольшую коробочку, тут же демонстрируя её мне. — Вот. Я нашла в его комнате это. Это кольцо. И я точно знаю, что тебе он его покупал — нет у него больше девушек. Никогда не было. И он его купил, чтобы… — утопая в своих эмоциях, женщина задыхалась. Стараясь рассказать мне всё и сразу, боясь что-то упустить. Только было видно, как от переживаний, её мысли едва вязались друг с другом. — Я уже поговорила с "нашим" отцом… и мы сделаем, что-нибудь. То есть, всё сделаем. — она шмыгнула носом. — У Димочки ведь, совсем нехорошие проблемы. Его хотят арестовать за неуплату налогов, кажется. А он, всего-то, пытался заработать, делал свой бизнес, даже мне помогал деньгами… Вообщем, отец пообещал, что дальше запугивать его не станет, и нашего сына обязательно отпустят, под залог. — женщина сделала паузу. — И твоему отцу, Соня, мы тоже поможем. Я и мой муж не держим на него зла. Понимаем оба, что из за своей службы, характера, да и будучи твоим родителем… он не мог поступить иначе. Знаю и, что Дима, сам напросился на это всё. Он ведь тебя обидел, да? Сильно ранил... — сказав последние слова, внезапно, её глаза налились слезами, и она начала, почти что передо мной падать. Я старалась её удержать. Чтобы этого не произошло. — Прости его. Я очень тебя прошу… Знаешь, он ведь про тебя спрашивал. Хочет, наверное, чтобы ты его навестила. В больнице и… Понимая, что от речи Диминой мамы меня мутит, а именно… почти выворачивает наизнанку, я её перебила: — Не могу, я уезжаю. — стараясь не проявлять своих истинных эмоций, ответила я ей, как можно спокойней. — Завтра вечером уезжаю. Ведь, что бы не думала родительница Димы, что бы она себе не представляла… вряд ли осознавала, через что, на самом деле, меня принудил пройти её жестокий сын. Потому что, если бы она знала — не пришла бы. Не посмела бы. Никогда бы она больше со мной не заговорила и ни о чем бы она меня не попросила. …но мне было уже достаточно всего того, что произошло и миновало. Достаточно, что я рассказала обо всём папе. И не было для меня сейчас смысла придаваться рыданиям. Открывать и тревожить свою душу вновь… давая женщине напротив знать, что нет ничего на свете, что она могла бы для меня сделать, пытаясь исправить погрешности своего сына. Прощения Диме не было и нет… как и моей обиды на него. Её тоже не существовало. Я не была обижена им, я была им убита. — Ты надолго уезжаешь? — поинтересовалась женщина. — Да. Надолго. Она, тут же опустила голову, о чем-то неутешительно задумавшись, и словно найдя решение, его мне озвучила, вновь на меня посмотрев: — Сходи тогда... может, утром? К Диме. И я на неё уставилась, и мои глаза говорили всё — за мои губы… только она не могла этого прочесть. — Нет. — сдерживая, почти что истеричную улыбку на своём лице, вновь уклонилась от её просьбы я. А она, уже отложила на тумбочку, что находилась у стены, коробочку. Ту самую, что всё это время, держала в своих руках. Замешкалась, вроде бы… И после, снова решилась со мной говорить: — Я не смогу тебя заставить, конечно. Это твой выбор и тебе нужно время…. Просто надеюсь, что этого будет достаточно, чтобы ты отпустила ситуацию. Я о том, что наша семья, обязательно поможем твоему отцу. Я тебе это обещаю. — женщина ещё раз меня оглядела. — И… знаешь, чего я не побоюсь тебе сказать и имею на это право? Потому что Дима мой сын. — Нет. Не знаю. — покачала головой я. — Он тебя любит. — отрезала она, поправляя своё пальто. Больше, ничего она мне не сказала… а попрощавшись, так и не застав мою маму, ушла.***
Когда ты точно знаешь о том, что уже завтра, твоя жизнь изменится слишком сильно, и даже для тебя впервые… уснуть сложновато. Просто не очень хочется навсегда прощаться с тем самым днём, что является для тебя последним, в плане своей привычности. И засыпать. Ведь вместе с ним, с этим днём — уйдет и всё то, другое, для тебя знакомое. Между прочими, с детства (это я о мамочке). А что появится взамен, придет этому на смену… страшит неизвестностью. Но ничего не изменить. Выбор других людей не изменить. А я сама — совсем ничего не выбирала. На самом деле, от происходящего, от каждого моего безнадежного осознания… я ощущала озноб. Даже находясь под пуховым одеялом. Кажется даже, что кончики моих пальцев, немели. И меня… преследовали размышления о Диминой маме. О её ко мне просьбе. Может быть, я над этим думала ещё и потому, что на моем телефоне, появился один пропущенный вызов и от него самого. От Димы. Только я не могла себя заставить: ни выполнить просьбы его мамы, ни ему перезвонить. Может быть, смог бы он (меня заставить), ведь успешно принуждал ко всему остальному, всё это время. Даже продолжать быть. Мне и правда, стоило к нему прийти? Прежде чем уйти. И уехать, так вот. Как обязательно я это сделаю. Даже явиться, не сказав об этом заранее никому и ему тоже. Рассказать обо всём… О поездке. Так, словно для меня — это небольшое дело. И меня, никак подобное не тревожит. Не тревожит и моё будущее. Чтобы он это увидел во мне, разглядел. Чтобы на меня, может быть даже с восхищением (моей отвагой), посмотрел и знал. Не считал чтобы, что когда он покинет стены больницы (очень нескоро), что я, например, где-то от него скроюсь. Как трусиха. Что где нибудь затаюсь, задетая им, стоя за дверью. Наверное, шкафа.Да, так он обо мне и станет помышлять. Считает ведь, что никуда я от него не спрячусь и не денусь. Кроме шкафа в своей комнате.
И несмотря на абсолютную лживость моего возможного ему посыла, несмотря на истинность, всё также лишь в одном — моем страхе перед ним... мне не хотелось, чтобы он так думал. Больше. Ведь теперь, имелась единственная возможность, после реванша моего отца, что Дима начнет рассуждать обо мне совсем иначе. Относиться тоже. Мне этого очень хотелось. И это — являлось моим единственным желанием. Доказать, что нет у меня (и ни у кого больше и навсегда нет), перед ним смятения. Испуга, беспокойства и ужаса. Только… кажется, что мне — так и не удастся этого сделать. Доказать. И не потому, что я продолжаю испытывать к парню, докучающий меня ежедневно, трепет (нехороший). Просто в самом Диме — совсем ничего не поменялось. Даже после неудачного выстрела. И весь поздний вечер, словно совсем ему больше нечем было занять себя, он отправлял мне, многочисленные сообщения. Дима ухищренно понимал, что именно мне говорить. Ведь читая его послания, я замыкалась в себе вновь. С каждым его словом, погружалась во всё то, что я на самом деле к нему испытывала. И он тоже об этом знал. О каждом моем чувстве.«Я звонил. Видела, да? Ты не отвечаешь. Наверное, сильно переживешь… Переживаешь ведь, зайчик, всё случившееся? Тебе страшно?
Не стоит этого делать. Ничего фатального — ты не натворила. И это нормально, если ты чувствуешь вину. Или тревожишься. Даже правильно, я бы сказал.
Только я тебя простил, Соня. Может, ты хотела услышать именно это?»
«Меня кстати привезли совсем в другую больницу, мне незнакомую. Я здесь никогда не бывал. Хотел, чтобы меня направили к Владу, только как оказалось — он уволился. Он свалил. Даже из страны, представляешь? Действительно меня кинул.
Я его тоже прощу, потому что знаю, что ему свойственно истерить по пустякам. Только квартиру его я продам. Вернется когда, станет жить там, откуда я его вытащил.»
«И я подумал… Соня, когда всё наладится, мы тоже тогда уедем. Я сниму дом. Помнишь, как-то, я уже тебе это предлагал, но ты отказалась. Откажешься и сейчас, даже не подумав, я знаю.
Почему ты не хочешь, просто стать нормальной? Ты ведешь себя странно. Так, словно боишься взять за себя ответственность.
Только тебе и не придется этого делать. Мы уедем — и я стану за тобой приглядывать. Разве я не выражал на это намерений? Всё будет так.»
«Ко мне можно приходить, сюда. Навещать: два часа утром и столько же вечером. Можешь тогда, купить мне сигареты? Когда придешь.
Принеси, Соня. И завтра прийди.»