Краденные солнца, подаренные луны

      Утром следующего дня Огата выловил её около магазина — точно такого же деревянного двухэтажного здания, как и все на этой улице, только по белой нестиранной полосе вертикальной ткани вместо вывески крупно выведено черными иероглифами "магазин". Продавали всякую мелочь, в том числе и бинты, не город, почти деревня, целую отдельную аптеку было бы жирно иметь.       Агнесса забежала назад под навес у порога соседней цирюльни, чтобы спрятаться от мокрого снега, ранняя весна на Хоккайдо не радовала погодой, и если он хотел поговорить, то лучше, чтобы их не замело в это время, без одного из объемных шерстяных свитеров гражданское пальто ей было великовато и под него поддувало.       А не потому, что надеялась, вдруг он совершенно случайно мимо проходил, а так их траектории движения не совпадут.       — Ты бинты не забыл купить? — Огата внезапно спросил у неё совершенно банальную вещь с совершенно спокойным видом, будто интересуется этим постоянно.       Агнесса, конечно, говорила ему, что нужно на общественные нужды: лекарства, спирт, она потеряла хирургический зажим из набора. Огата выделял денег, смотрел, чтобы кто-то с ней пошёл и купил, а то в некоторых подозрительных населённых пунктах можно было быстро лишиться денег и приобрести ножевое ранение.       Но никогда сам не спрашивал.       Ветер качал края капюшона на его голове, отчего тень то съедала лицо почти полностью, то вдруг отступала.       — Четыре мотка, — скептично приподняла бровь Агнесса, её обычно жутко напрягало в Огате вообще всё, а сейчас он впервые заговорил с ней без ядовитой вежливости. И это напрягало ещё сильнее.       — А я тебе говорил, надо восемь, — он с наигранным укором качнул головой, продолжая использовать невежливую форму речи.              — А-а, из головы вылетело, — подыграла Агнесса, широко разводя ладони с виноватым видом.       Огата никогда ничего такого ей не говорил, никогда не лез в её медицинские дела и не указывал. Видимо, бинты — просто первое связанное с медициной, что пришло ему в голову.       Они неторопливой походкой вернулись в магазинчик, вытянутое длинное помещение, утыканное широкими несущими деревянными балками, на которые прибиты небольшие отрезы полотна из старых сёдзи с каллиграфически выведенными хокку, у стены то ли ящик, то ли коробка с отрезами ткани. Таких ящиков в зале довольно много, отчего помещение из просто вытянутого, становилось узким. Хозяин магазина с то ли сыном, то ли внуком ходили туда-сюда, перенося их прочь от глаз посетителей.       Агнессе тут нравилось, возможно, она бы даже хотела напроситься пожить на втором этаже, а не в огромном рыбацком доме. В нём, как и во всём остальном городе, давила гнетущая атмосфера абсолютного беззакония. Её от такого тошнило. Деньги ради денег. Власть ради власти. Никакой реализации этих денег и этой власти, никакой реализации возможностей, только упиваться ими до тех пор, пока не сожрёт рыбка покрупнее. Агнессу тошнило от людей, которые с уродливым раболепием кривили лица при упоминании фамилии семейки, держащей этот город. А в спину ей самой сочувственно шептались, мол, бедняга юнец-европеец теперь тоже имеет долг перед игорным домом. Агнесса и правда проиграла немного деньжат пару часов назад.       Сплетни в мелком городишке разлетались быстро.       И этот магазин — единственное место, в котором она их не услышала. А ещё Агнессе нравились развешанные хокку, символ того, что тут хотя бы пытались тянуться к культуре.       Она стряхнула с пальто снег у входа, совершенно случайно косясь на Огату, просто не хотела, чтобы снег в тёплом помещении растаял и пальто промокло. У Огаты на лице была лёгкая улыбка, как если бы он выиграл в карты. Не на деньги. На интерес или хотя бы на щелбан, не больше.              Агнесса протянула хозяину магазина монеты, с самым простоватым видом причитая, что надо побольше было взять, щуплый стареющий мужичок крикнул своему то ли внуку, то ли сыну, чтобы принёс ещё четыре мотка бинтов. Огата всё ещё стоял у неё за плечом с видом, будто бы всегда мечтал составить ей компанию в походе за покупками, как входная дверь плавно отъехала, и по дощатому полу застучали несколько пар ботинок, Агнесса складывала в сумку бинты и сдачу, спокойствие и уверенность Огаты в этом нелепом спектакле передалось и ей.       А потом чья-то рука с размаху пролетела мимо лица Агнессы, смела Огату в сторону. Тот размазанным белым пятном отшатнулся в сторону, расстелился поверх ящика с пёстрыми тканями и так же быстро с грохотом перевалился за него.       В руке у нападавшего — нож. Прямо перед её лицом, полтора локтя, но для одного длинного движения до её сонной артерии на шее это совершенная ерунда. Агнесса в это замершее мгновение глупо вглядывается в него, будто не взаправду. Будто он исчезнет, она найдёт какой-то подвох. Будто окажется, что это фокус. Совершенно чистый металл не блестит в тусклом помещении магазинчика. Она мелко поверхностно дышит, замерев ровно так, как и стояла, с хлястиком от сумки в руках и слегка сгорбившись.       Её не заметят.       Её нет.       У неё нет оружия и она не делает резких подозрительных движений.       Нападавший — растрёпанный мужик ростом примерно с Огату, комплекции которого не разглядеть, тот одет в стёганное утеплённое синее хаори. Он не похож на громилу. Агнессу даже подбивает истерично посмеяться, она почему-то считала, что он должен быть с косой саженью в плечах и жуткой мордой, но тот совершенно обычный, никаких шрамов на лице, никакого бандитского оскала. За ним ещё мнется три человека, в вытянутом помещении не поместятся все разом, только одна макушка где-то позади выше остальных.       И у всех них — взгляд.       Не озлобленный, не тяжелый. Скорее, бессмысленный. Агнесса терпеть не могла военных, но вот таких людей — ещё больше. В отличие от военных, они даже не прикрывают свою жестокость мифическим долгом родине, эти же люди никому ничего не должны, они не впаяны намертво в государственную систему, чтобы их отдали под военный трибунал за дезертирство, если они откажутся резать или стрелять людей, которые им лично ничего не сделали. А потому таких людей она ненавидит даже сильнее, чем военных.       Агнесса понимает, что в этом поганом городишке обязательно такое должно произойти. Но не так же скоро.       Хозяин магазина тут же тянет за локоть оробевшего ни то сына, ни то внука и оба вываливаются из торгового зала куда-то вглубь дома.       Нападавший поворачивается слегка боком, уступая место второму с ружьем, и неопределённо машет ладонью:       — Давай.       Тот быстро прицеливается в ящики с тряпьём, за которые завалился Огата, а поверх так и остался кончик белого плаща. Как белый флаг, кричащий "сдаюсь". Вот только конвенция по защите прав военнопленных в этом городишке не работала.       Ружье громыхает. Выстрел врезается в ящики, разбивает доски в щепки. Одновременно мужик с ножом хватает Агнессу за воротник и тянет к ним, она качается на негнущихся ногах, кое-как делая следом два мелких шажка по инерции, в той стороне выход, та сторона обратная от линии огня, у них всех в руках ещё и по револьверу, эта сторона более безопасная, пока они заняты добиванием Огаты.       Магазин заволакивает сероватая дымка, патроны были с чёрным порохом.       Мужик с ружьём перезаряжает его недостаточно быстро.       Агнесса дёргает с плеча лямку своей сумки, та с глухим стуком падает на деревянный пол, а потом расслабляет всё тело и выпадает из своего пальто — как кстати, что без свитера оно ей велико — неловко бьётся коленями, хватает сумку и не бросается в дверной проём, ведущий внутрь дома. Не оглядывается, не разгибается. Припадает и почти ползёт, подволакивая сумку за лямку.       Гремит ещё один выстрел, Агнессе панически кажется, что стреляют по ней, поэтому рефлекторно прижимается к полу ещё сильнее и буквально выкатывается по полу из торгового зала, чудом не врезаясь в дверной косяк. Зато зацепляется сапогом. И разваливается, неказисто распластанная во внутреннем коридоре дома. Очки на носу перекосились, а потому всё происходящее Агнессе видится странно искривлённым через линзы под неправильным углом.       Но она жадно смотрит. Чтобы приспосабливаться — нужна информация.       Тело мужика с ружьём оседает с запрокинутой головой, именно "тело", живые люди при всем огромном театральном таланте группируются при падении, стараются хоть как-то развернуться, смягчить удар. Тело ударяется плечом о вертикальную балку рядом и остаётся полусидеть полулежать, опираясь на неё же. В переносице дыра. Мужик, который пытался пырнуть Огату ножом — на ноже не осталось следа крови, Агнесса это заметила, и им следовало бы тоже — вскидывает револьвер и начинает палить даже не прицеливаясь.       Гром винтовочного выстрела перебивает револьверную череду, и мужика резко перекашивает, будто толкнули в правое плечо. У патронов "Арисаки" хватает мощности, чтоб пролететь версту, а тут цель в паре шагов.       Мужик сипло вскрикивает так, что у Агнессы проезжается этот звук и по ушам, и по нервам, ломается пополам, падая коленями на пол с глухим сдавленным звуком, а затем накреняется в бок, всё ещё пытаясь хоть как-то удержаться в вертикальном положении, и с кривым, очевидно не до конца осмысленным движением отбрасывает револьвер. Он сильно комкает бордовую в том месте ткань утеплённого хаори поверх плечевого сустава, набирает в лёгкие воздуха побольше и истошно орёт, периодически судорожно вздыхая, крик разбивается, слоится, Агнесса может разобрать только "сукин сын". Всё-таки падает, закатывается телом за балку.              Огата прострелил ему плечо.       И этот простой факт заставляет её отмереть. Агнесса отставляет сумку, расстилается по полу и ползком-ползком подбирается к револьверу, который выронил мужик, тот упал к ней достаточно близко, подцепляет его за дуло и кое-как — с одной ладонью это оказалось ещё сложнее — ползёт назад. Позади рокочут револьверные выстрелы, кричат бандиты, ни голоса Огаты, ни выстрелов "Арисаки" она больше не слышит, надеясь, что шальная пуля задела ему жизненно важный орган. А она останется не при делах, мол, Нома-Нома, такая жалость, местным бандитам не понравилось, что их заработные платы слегка урезали в пользу какие-то заезжих, которые тут без году неделя, только посветить погонами и успели — и уже к ним особое отношение, но ты, Нома, не переживай, я украла татуированную кожу, давай, Нома, вернёмся к остальным, я знаю, что нам нужно делать дальше.       Агнесса взбегает по лестнице, к счастью, дом размерами не больше четверти от домища главной семейки в этом городе, поэтому она издалека слышит ругань за дверью.       — Так я говорил тебе это месяц назад! — кричал, судя по всему, владелец магазина, Агнессе было сложно узнать, так как при ней тот говорил исключительно вежливо.       — Они сейчас там поножовщину устроят, одежду друг другу попортят, а если кто-то выживет, то ему же надо будет ходить уже прямо сейчас в чем-то целом и тёплом! — напирал в ответ женский голос.       — Если бы они поножовщину устраивали — это половина беды бы была. Так они стреляются! — с каждым словом в его голосе прорезались всё более истеричные ноты. — Там товара на сотню йен!       — Так возьми ты отцовскую винтовку, вечно ты...       Агнесса отодвинула дверь, отводя руку с револьвером за спину. Трое людей теснились в комнатке на шесть татами. И все молча уставились на неё. Ни то сын, ни то внук хозяина, немой — Агнесса почему-то сильно подозревала у него немоту, причём, приобретенную, тот странновато себя вёл и постоянно молчал, слишком уж спокойный для подростка и послушный, никакого любопытствующего взгляда в сторону иностранца — и сейчас посмотрел на неё и так же молча отвернулся к открытому окну, через который в комнату влетал хлопьями снег.       Женщина с лицом, испещренным шрамами от оспы, сидела, подогнув ноги под себя, и что-то шила из красивой пёстрой ткани.       Агнесса задвинула за собой дверь и ввалилась в комнату, пытаясь отдышаться, её скрючивало от резкой боли в боку из-за быстрого бега. Где-то на первом этаже в третий раз прогремел выстрел "Арисаки".       — Так ты только и можешь, что указывать мне, взяла бы и сама что-то сделала! — всё равно зло бросил ей хозяин магазина, несмотря на то, что появился свидетель их ссоры.       — Так не была бы я уродиной — легла бы под Хидоро, Чиёко оби развязать не успела бы, — женщина нервными движениями сделала ещё пару стежков, а потом отрезала нить. — На кой мне такой тюфяк, как ты. Ни прибыли толком с магазина, ни мужика в доме.       — Говорили мне, дурная и порченая у тебя порода, — выплюнул хозяин магазина.       Подросток продолжал смотреть в окно на падающий снег, будто ничего не происходит.       — Чего тебе? — таким же недовольным тоном обратился хозяин к Агнессе, — если настроили себя против семьи Хидоро — имейте совесть, не втягивайте нас в свои проблемы. Прятать чужака мы не будем.       Агнесса распрямилась, поправила сумку на плече и скептично приподняла одну бровь. Впрочем, ничего неожиданного. И развешанные хокку, конечно, были только для придания вида.       — Тамэ! — укоризненно покачала поразительно дерзкая для японки женщина. И ещё более поразительно дерзкая для той, кто вышла замуж с рубцами на лице. Она шикнула громче на хозяина магазина, — Тамэмото, ты поимей совесть!       Тамэмото пару секунд зло смотрел на неё в ответ, но быстро отвёл взгляд, бубня себе под нос:       — Я же не предлагаю сдать его Хидоро, связанного по рукам и ногам.       Внизу громыхнул отчётливый четвёртый выстрел из "Арисаки", знаменующий, что время на передышку у Агнессы закончилось. Она пригладила волосы обратно в высокий хвост.       — Полагаю, возникло некоторое недопонимание, — Агнесса выпрямилась и миролюбиво развела обеими руками, в одной из которых — револьвер, — люди Хидоро имели претензии только к моему спутнику в военной форме. Меня прятать не нужно. Наоборот, мне бы очень хотелось уйти, но лезть под пули на первом этаже кажется малоприятным занятием. И, думаю, я могу попытаться уладить беспорядок в магазине, чтобы вы понесли как можно меньший ущерб, но только если вы мне немного подсобите.              — Для чужака ты хорошо болтаешь на японском, — усмехнулся Тамэмото. — И что ты сделаешь головорезам Хидоро? Заболтаешь? Пойдёшь стреляться с ними один на четверых?       — Когда мне было два года от роду, родители переехали на Карафуто ещё до того, как тот отошёл Японии после войны, — легко нашлась Агнесса, пропуская неприятный тон мимо ушей. — И стреляться с ними не входит в мой план.       В её словах ни капли правды. Она не собирается ничего улаживать, её родители никогда не были на Карафуто, но Агнесса надеется, что чем больше они о ней будто бы знают, тем охотнее доверятся, хотя бы на миллиграмм больше, никто не знает, может, в итоге этот миллиграмм и перевесит.       Тем более, ложь ей ничего не стоит.       В отличает от—       — О, и я куплю у вас вот это. Оно же тёплое? — Агнесса на пути к окну в последний момент разворачивается и кивает на женщину. Вернее на то, что она шила.       Та удивленно смотрит на неё пару секунд, кивает и расправляет простёганное хаори. А там на ярко-красном фоне в желтых лучах солнца взлетают журавли.       Из-за чёртовой перестрелки ей приходится прыгать из окна.       Именно это она скажет Огате. "Прыгать", конечно, слишком громко сказано, она лихорадочно завязывает завязочки на стёганном хаори — умереть от воспаления лёгких было бы после этого инцидента глупее, чем от пули — и аккуратно свешивается вперёд ногами, тихонько сползает, цепляется за направляющие в раме, по которым ездит сёдзи, а затем медленно-медленно, насколько хватает длинны рук, виснет на них. Тамэмото с, как выяснилось, женой удивлённо наблюдают за ней сверху.       А потом Агнесса невероятным усилием воли расцепляет пальцы и летит вниз, в жалкое подобие сугроба. И, на удивление, ничего себе не ломает.       Но Огате, если тот к её глубокому сожалению выживет, она потом предъявит претензию из-за того, что он слишком медленно раскидывал этих жалких бандитов — да он же заметил, что те следили, вот и завёл в магазин с вытянутым залом, в котором численное преимущество им не использовать! — и ей пришлось прыгать в окно в буран и без своего хорошего пальто.       Зато она молодец. Она под рукой не мешалась.       Агнесса бежала к рыбацкому дому, лихорадочно подтягивая к лицу воротник хаори, чтобы не надышаться холодным воздухом. Ветер обжигал голые пальцы, варежки остались в карманах пальто. К её счастью, было уже не так холодно, чтобы заработать обморожение, но руки всё равно мелко дрожали, город расстилался на берегу Японского моря, а потому влажный солоноватый воздух пробирал до костей. Она попеременно держала револьвер то одной рукой, то второй, а то, судя по ощущениям, кожа того и гляди примёрзнет к ледяному металлу. У неё гудели ноги, пришлось бежать за домами, почти около кромки леса, перемешивать сапогами снег и испуганно озираться, отмёрзли уши, картуз остался тоже где-то на первом этаже магазина, отмёрзли руки и из-за ветра слезились глаза, поэтому она не сразу увидела, что её преследуют.       Она следила за городом, за оставленным магазином, за тем, чтобы не попасть ногой в какую-нибудь присыпанную снегом яму, не потерять сумку, не отстрелить себе ногу. Она ожидала, что ей будут кричать в спину, стрелять, преследовать пешком с тяжёлым сбивающимся дыханием. Ничего из этого не было. Агнесса услышала шуршание снега, когда человек был уже позади неё в нескольких шагах.       Она вздрогнула от ужаса и резко развернулась, направляя на него револьвер. Заледеневшие непослушный палец кое-как втиснулся в спусковую скобу.       И она случайно нажала на спусковой крючок.       Выстрел звучал как взрыв, ударяя по барабанным перепонкам. Отдача толкнула руки, выкрутила правое запястье до щелчка и выбила сустав, пуля вспахала снег под ногами человека. Агнесса болезненно втянула воздух, чуть не бросила этот чёртов револьвер, рефлекторно пытаясь то ли прижать к себе руки, то ли запоздало прикрыть уши, но усилием воли вскинула оружие снова.              — Агнес! Спокойнее, — человек поднял руки вверх. Не раскрытые ладони, он держал лыжные палки.       — Вот дерьмо! — Агнесса разозлилась сама на себя, сразу же опустила револьвер и рассеянно сделала пару шагов ему навстречу, — Кохей, что за хрень, не подкрадывайся! А если бы я тебя пристрелила? — в сердцах она перешла на родной язык       — Ругаешь меня, да? — его прежде серьёзное выражение лица разгладилось, приобретая непередаваемо добродушный оттенок, Кохей наклонил голову на бок. Поначалу Агнессе было сложно определять его эмоции из-за отсутствие бровей, оно для неё всегда выглядело одинаково никаким, — я тебя не понимаю. Кому-то надо меньше общаться с ефрейтором Огатой, — бросил тот легко и не в упрёк. — А ещё это вам всем от младшего сержанта Тамаи.       Он опустил руки с лыжными палками, снял одну перчатку и начал искать что-то в кармане шинели. Вот почему она его не услышала — Кохей спустился с пригорка на лыжах в полной экипировке, с рюкзаком и винтовкой, а на голову и плечи накинуто сероватое походное одеяло. Всё, как наставлял делать ефрейтор Огата. Силуэт не виден, серый цвет теряется на белом снегу.       В снегопад она одна в ярком хаори и с тёмными волосами как пятно. Как кричащее обозначение, о котором они будто заранее условились — иди и подстрели меня, если сможешь.       — Будь моя воля — век бы его не видела и не слышала, дерьмовый ублюдок с дерьмовым характером, — она поморщилась, переложила револьвер в левую руку, а правой неловко пошевелила, сжала и разжала пальцы, — ты только никому не говори.       Кохей удивленно округлил глаза и протянул ей сложенную бумажку:       — Ну, ладно. Но только все в полку и так в курсе.       — Что я его терпеть не могу? — Агнесса вжала голову в плечи, кое-как запихивая бумажку в карман брюк непослушной рукой. — Это так очевидно было что ли?       — Нет, что он "дерьмовый ублюдок с дерьмовым характером", — Кохей оглянулся по сторонам, натянул фуражку за козырёк получше на голову. — Ты держался ещё отлично.       — Так, а с этого момента коротко, но поподробнее, — Агнесса тоже рефлекторно оглянулась, вокруг расстилалась сплошная белая пелена, очерченная рядом домишек с одной стороны и возвышающимся на холмах лесом с другой.       Плевать ей до инцидента было на прошлое человека, у которого нет будущего, ведь она не собиралась им манипулировать, ей нужна была просто его смерть.       Но, кажется, смерть Огаты — это совсем не просто.       — Ты в своём медблоке просидел всё самое интересное, — Кохей усмехнулся, а потом указал пальцем на её руки, — но сначала поверни барабан у револьвера, чтоб напротив пустой каморы был.       Агнесса неуверенным движением гудящих от боли и холода рук выкинула барабан в бок, чтобы обнаружить, что там не осталось патронов. От досады она бросила его в сумку и развела руками, показывая Кохею этим, что больше не попытается его подстрелить. Он подъехал на лыжах чуть ближе, неаккуратно стянул со своей шеи шарф, скомкал.       И швырнул ей с простым:       — Лови.       Шарф прилетел ей в лицо. Агнесса кое-как ухватила его за хвост, чтобы не повалять в снегу. Обычный тканевый застиранный шарф, который когда-то был белым.       — Знаешь, если задуматься, у меня нет никаких увлечений, я только людей лечить и хочу, и умею, — Агнесса продолжала держать шарф в руках вместо того, чтобы скорее надеть, и неясное горькое чувство сдавливало грудь, — думаю вот начать коллекционировать открытки. Как насчёт сделать счастливее сразу трёх людей? — они совсем недавно говорили о том, что и мать, и отец у него всё ещё живы. — Пришли мне что-нибудь из своей префектуры.

***

      Снег валил всё сильнее, тучи заслоняли солнце, делая и небо, и весь город подёрнутым вязким серым светом, как если бы Агнесса смотрела на мир сквозь линзы очков, на которых осела пыль. Она даже проверила время по карманным часам, чтобы быть уверенной, что сейчас полдень. Без чёткого положения солнца начинало казаться, что время никуда не идёт, этот дерьмовый день будет длиться бесконечно долго, пока она сама в петлю не полезет от того, как он ей осторченел.       Они вернулись в магазин вместе с Номой. Агнесса, к счастью, застала его на выходе из рыбацкого дома, весть о перестрелке добралась до него и других людей Хидоро быстрее, чем Агнесса добралась на своих двоих, но они не разминулись. Около магазина ошивались зеваки, их всех отгоняли полицейские, кто-то выглядывал из окон соседних домов. Нома протолкнулся вперёд, Агнесса честно семенила за ним, лихорадочно оглядываясь.       Она боялась увидеть лицо в белом капюшоне среди толпы.       Полицейские остановили и их с Номой тоже, тот нахмурил свои густые брови, но не рассердился, а начал пытаться их убедить или хотя бы выяснить, что произошло чуть конкретнее, всё-таки отчасти они немного товарищи. Что полицейские, что военные должны служить на благо своей страны. Агнесса хмыкнула себе в шарф и получше натянула варежки на руки, эти тоже ей были велики и спадали. Вернее, это были варежки Номы, обычные варежки, прилагающиеся к зимней шинели с меховым воротом, которые ненавязчиво выпросила, пока сбивчиво пересказывала то, что с ней произошло, не забывая периодически изображать нескрываемый ужас на лице и как её трясёт от страха и холода.       Агнесса продолжала оглядываться на толпу, когда из магазина вывалился извиняющийся мужичок ростом чуть ли не ниже неё, одетый в пиджак и рубашку на европейский манер. Агнесса могла бы предположить, что он — начальник полиции в этом городе, поскольку тот скомандовал полицейским пропустить их. Или то, что мужчина был модником, больше в городе никто в такой одежде не ходил, если не считать саму Агнессу.       Но правдой было то, что в глаза первым же делом бросался его подбородок, похожий на жопу, ровнёхонько разделённую пополам от природы, а потом дорезанную ещё сильнее вверх до самых губ. Начальник полиции то и дело прижимал к лицу сложенный носовой платок.       В магазине было тепло и пахло кровью. Агнесса сдвинула на лоб запотевшие очки и поморщилась от такого сочетания, они слишком медленно шли, скоро здесь начнёт вонять.       И Агнесса надеялась, что никто не затоптал следы, так как она видела только самого начальника полиции и его подчинённого, который что-то писал на листе, сидя за прилавком. На одном из листов с хокку, висящем на опорной балке, высыхала кровь с мелкими сгустками такого же цвета. Агнесса, исходя из своего богатого опыта констатации причин смерти, полагала, что это вышибленные мозги одного из головорезов. У потолка горели подвешенные масляные лампы, отчего в рыжеватом свете кровь выглядела бордовой, почти чёрной.       Но трупа было всего два. Тот, который умер самым первым, всё ещё полулежал, опираясь плечом о балку, и другой, самый высокий из них, стоявший позади, тут же рядом истёк кровью из огнестрельной раны в брюшной полости. Причём, упал прямо на валявшееся на полу её пальто. Теперь ей явно нужно было новое. Агнесса бросила варежки в сумку, завязала шарф поверх носа и рта, как если бы тот был марлевой медицинской повязкой, присела на корточки — что же, у короткого стёганного хаори было единственное преимущество перед пальто, приседать над трупами оказалось значительно удобнее, длинные полы не волочились по крови на полу — и перевернула труп животом вверх. У него у левого бедра, была кобура для револьвера. Но самого револьвера нигде не было.       Начальник полиции то суетился вокруг них, то говорил подчинённому, что писать. Из его слов выходило так, что двое бандитов друг друга перестреляли. Виноватых нет и наказывать некого. А потом тут же раскланивался перед Номой. Агнесса встала, обошла помещение магазина ещё раз, заглянула за коробки, за прилавок.       — Тут был мужчина в военной форме, — Нома выставил перед собой раскрытую ладонь, останавливая начальника полиции, — где он сейчас?       — А где ещё два трупа? — её вопрос случайно совпал с вопросом Номы.       — Там дальше. В коридоре, — потыкал пальцем в сторону дверного проема начальник полиции.       — Мужчина в форме или трупы? Или он в виде трупа? — вопросительно подняла бровь Агнесса, надеясь на последний вариант.       И тут резко половина комнаты погрузилась в полумрак, который рассеивала единственная оставшаяся под потолком лампа. На пару мгновений повисла зловещая тишина.       — Масло кончилось, — констатировал Нома.       И начал снимать рюкзак.       — Н-нет, никакого мужчины в военной форме не видели, — тут же бодро выдал начальник полиции. — Видимо, он ушёл через окно на втором этаже.       Агнесса прищурилась на него, нашарила наощупь в сумке деревянный футляр из-под очков и хотела с самым умным видом достать их и надеть, но внутри было пусто. Револьвер пропал, Огата пропал, очки тоже пропали, пальто испорчено и у неё гудели ноги, от всего этого она состроила недовольное лицо и так же недовольно и презрительно щурясь уставилась на начальника полиции.       — Агнес, — позвал её Нома и поднял указательный палец вверх. Остальными пальцами он сжимал коробок спичек.       Агнесса сняла очки со лба и надела с самым умным видом, будто так и было задумано.       — Что тут произошло? — как ни в чём не бывало поинтересовалась она у Номы, перешагивая через труп. Вопрос больше риторического характера, заполнить тишину.       — Эти четверо людей Хидоро оказались недовольны тем, что им урезали вознаграждение, чтобы прикормить вас, господа военные, — ответил начальник полиции вместо Номы, старательно прижимая платок к подбородку.       — Странно это, — Нома достал откуда-то из-под прилавка ещё одну масляную лампу, чиркнул спичкой и поджог. — Почему бы им просто не прийти с претензией к той женщине.       Из-за огня, вспыхнувшего прямо у него в руках, огромный рваный шрам на его левой щеке приобрёл ещё более глубокий рельеф и стал выглядеть болезненным. Агнессе было жаль Ному. Не потому, что тот его уродовал, по сравнению с тем, что она видела, это почти царапина. А потому, что шрам не был аккуратно обработан, такие ранения — Агнесса не спрашивала, но полагала, это прилетел осколок — полагалось обрабатывать: иссекать концы, сшивать, ему просто повезло, что рана не загноилась. Агнесса считала, что любой, если уж ему оказывают помощь, достоин, чтобы эта помощь была качественной.       И этот неаккуратно сросшийся рельефный шрам в ярко-оранжевом свете пламени цеплял её внимание напоминанием о тех днях, когда врачам по обе стороны баррикад было уж точно не до таких "царапин".       — Бандиты. Не ищи у них сложных стратегий и длинных логических цепочек, — только и пожала плечами Агнесса, проходя из магазина уже глубже в дом и остановилась в дверном проёме, Нома с лампой в руках остановился за ней. Пару часов назад она прямо на этом месте ползла, опасаясь шальной пули. А потом развернулась, выглянула из-за плеча Номы и самым простоватым голосом спросила, — а вы откуда знаете причину конфликта? Кто-то из них был ещё жив, когда вы прибыли?       Лицо начальника полиции сначала вытянулось, он несколько секунд молчал, а потом ответил голосом, будто это же совершенно очевидно, но она дура, что не догадалась:       — Хозяин дома слышал ругань.       — Вот как, — Агнесса улыбнулось, хотя из-за шарфа этого не было видно.       Попытку последовать поговорке "лучшая защита — это нападение" она бы оценила, если бы не было слишком поздно. И со второго этажа слышны только выстрелы. Слов оттуда разобрать практически невозможно.       В коридоре, ведущем вглубь дома, лежало ещё два трупа. До смерти оба, очевидно, сидели у стены, а сейчас неясными силуэтами развалились рядом. Тут пахло кровью ещё сильнее.              — Там ещё лампы не было? — Агнесса кивнула в сторону дверного проёма.              — А что ты хочешь увидеть? — Нома прошёл чуть дальше по коридору, так что она не видела, с каким лицом он это говорит, и по привычке хотела ощетинится.       Благодаря Огате её от таких вопросов уже подташнивало, что готова была ядовито отвечать любому, но Нома спрашивал без какого-то потаённого смысла или желания поддеть и вытащить её тайную мотивацию наружу.       — Эти какие-то странные, при перестрелке бы они лежали распластанные вдоль коридора, а так будто их.., — Агнесса сделала паузу, будто не может произнести это вслух, чтобы Нома озвучил это сам.       — Казнили, — помрачнел Нома.       — Я хочу узнать чуть больше. Но если лампа одна, не мог бы ты пройтись по дому и открыть окна, чтоб эти парни начали гнить чуть попозже, — без вопросительной интонации, просто уверенно спокойно сказала она ему, — а я поболтаю с начальником полиции. Что-то он мне не нравится.              — Он кормится, покрывая разборки этих бандюганов, — скривился Нома, — так что естественно, что тебе он не нравится.       — Найдём кожу, уберёмся из этого отвратительного места и доложим, куда следует, — Агнесса по-дружески похлопала его по плечу, на котором висела винтовка.       Нома одобрительно хмыкнул.       Агнесса вернулась ко входной двери, распахнула её настежь, чем заслужила удивленный взгляд одного из полицейских. Толпа уже начала расходиться.       — Извините, мне показалось, у вас порез на лице, — вежливо заговорила Агнесса с начальником полиции, когда вернулась вглубь магазина, и показала пальцем на свой подбородок, — в силу своего профессионального долга врача не могу пройти мимо, пока выдалась свободная минутка, давайте обработаю, пока не подцепили от трупов заражение крови. Не думаю, что гробовщик успеет сделать шестой гроб. Говорят то, распорядитель игорного дома скончался утром от сердечного приступа, — и легко покачала головой.       В Барато властью была семья Хидоро, во главе которой, вопреки традициям, стояла женщина. Она и рулила всеми делами, пока её муж и сын выступали от лица семьи. Кого надо — умасливали. Кого надо — запугивали. Они держали игорный бизнес и рыболовное дело, на котором батрачили проигравшиеся в пух и прах люди, деньги из воздуха, деньги из ничего. Крупье подтасовывал карты, толкал в нужную сторону игральные кости. И вот у тебя раб, которому не нужно платить, а деньги с продажи рыбы идут. А ещё у семьи Хидоро несколько десятков головорезов, сегодня стало на четыре меньше, и прикормленный штаб полиции в более крупном соседнем городе.       Только распорядитель игорного дома — деловой партнёр семьи в последнее время заимел собственные взгляды на развитие дела. И собственные взгляды на процент прибыли, которая ему полагается. Подбивал на это дело начальника местной полиции, если тот встанет на его сторону, распорядитель будет платить напрямую ему и местному полицейскому участку вместо штаба в соседнем городе.       Итого, город грозился разделиться на две половины.       Как жопа.       Агнесса проклинала дурацкого Огату, из-за него она придумала это, теперь это сравнение не выходило у неё из головы, а из-за лица начальник полиции тем более не выйдет.       Но она считала, что старший лейтенант мог ею гордиться. Собирать сведения у неё получалось отлично.       Часть подслушала, часть невзначай спросила у жителей, и ещё часть рассказала ей сама госпожа Хидоро за чашечкой зелёного чая, когда Агнесса проиграла сумму, равную паре своих месячных зарплат при лазарете полка, а потом картинно начала убиваться. Вообще-то, сначала она хотела прихвастнуть своими шулерскими навыками, ловкие пальцы с отличной моторикой и общая наблюдательность ей в этом помогали. Не всегда, в родном Петербурге она как-то чуть по шее не выхватила, когда ещё не очень понимала, как и с кем можно подтасовывать.       Но в конце концов решила, что амплуа игромана подойдёт в этой ситуации больше. И госпожа Хидоро, кажется, поверила в каждое её слово. Не удивительно, лгать её учил старший лейтенант по своему фирменному рецепту: смешать правду и ложь, пусть другие, даже если и поймут, то гадают, в каких пропорциях.       Агнесса поплакалась госпоже Хидоро о том, что родилась под счастливой звездой — сыном главврача больницы в крупном городе Дальнего Востока, а потому проблем с деньгами не знала, денег не считала. И в какой-то момент начала подворовывать морфий и маркировать в журнале, как якобы списанные, а потом продавать, чтобы раздавать старые карточные долги и набирать новые. Отец разозлился и собирался сдать её полиции, когда понял, что другие методы не работают, потому она и сбежала сразу же после войны.       Сбежала, чтобы в Японии в пух и прах проиграться одному ефрейтору в каком-то питейном заведении, но меры она временами будто бы не знает, поэтому проиграла свою жизнь, вот и ходит за ним, как на привязи.       Как известно, карточный долг — это святое.       Долг человеку, который может с лёгкостью вышибить тебе мозги на расстоянии в полверсты — ещё более свят.       К тому же, этот самый ефрейтор знает о её таланте к смешиванию ядов, поэтому не подпускает своей еде, какая жалость. Вот бы кто-нибудь его прирезал, ибо долг он продавать не собирается.       Госпожа Хидоро — Агнесса почти восхищена её деловой хваткой — поняла всё правильно, поэтому они договорились: Агнесса убивает втихоря распорядителя их игорного дома, который задумал перетягивать людей на свою сторону, а госпожа посылает своих людей под вполне реалистичным предлогом убить ефрейтора, который самой Агнессе не по зубам. Госпоже Хидоро не нужен будет бывший военный, если конфликта не произойдёт вовсе. Дешевле и меньше шума.       А с долгом Агнессы игорному дому разберутся позднее.       Ничего бы они, конечно, не разобрались. Она понимала, что госпожа Хидоро видит в ней юнца, готового на всё ради очередной дозы азарта, очередного шанса испытать свою удачу и почувствовать, как схватил её за хвост. Такими жалкими людьми легко манипулировать. И Агнесса изо всех сил строила из себя жалкую.       Она полагала, госпожа держала бы её подле себя точно так же, как и действительно держит её Огата — пока приносит пользу.       Агнесса намерено вообще не проявляла никакого интереса к татуированной коже, надеясь выкрасть её позднее, когда госпожа ослабит бдительность.       Всё сложилось бы успешно, если бы присланные госпожой головорезы сделали своё дело нормально.       — Господин начальник полиции, — Агнесса действительно начала осматривать его, надев резиновые перчатки, — наша общая госпожа Хидоро уже беседовала с вами после утреннего инцидента?       И специально сильно сдавила пальцами ему лицо. Не в месте пореза, конечно, рядом. Начальник полиции поморщился и попытался отодвинуться, но ни по рукам её не ударил, ни оттолкнул, хотя мог бы, тот ниже, но более крепкий и коренастый. У него бы получилось. Он мог бы приказать своему подчинённому, который всё ещё сидел за прилавком, приказать убрать её, наставить револьвер.       Он не сделал ни того, ни другого. И это значило только то, что госпожа Хидоро теперь у них действительно общая. И она с ним уже побеседовала. Достаточно было убить мятежного распорядителя игорного дома, и вот теперь начальник местной полиции унял свои амбиции и снова подчиняется этой семейке.       Порыв холодного воздуха пронёсся по комнате, подхватил бумаги помощника и донёс даже до Агнессы хлопья снега с улицы. Видимо, Нома тоже пооткрывал окна.       — Извиняюсь, конечно, за любопытство, но у кого ещё спрашивать, как не у начальника полиции, — она его всё-таки отпустила, достала из сумки бинты и действительно начала накладывать вокруг лица, — но если с этими четырьмя причина смерти ясна и без вскрытия, то от чего же умер распорядитель игорного дома сегодня утром? — Агнесса ему открыто улыбалось, до чего же дурацкий цирк. — Неужто в таком довольно молодом возрасте сердечный приступ?       Если он не совсем хронический идиот, то должен понимать, что не может быть совпадением смерть человека в течении пятнадцати минут после того, как она ушла.       — Он покраснел и начал хвататься за сердце, чему было множество свидетелей, вскрытие тут ни к чему. Это очевидно, что причиной смерти был именно сердечный приступ, — процедил он, по-дурацки кривя рот.       — Как жаль, — насквозь фальшиво пролепетала Агнесса, потуже затягивая повязку, а потом поняла, что ей нечем разрезать, — подержите вот так. — Она направила его руку к мотку бинта над головой, а сама вытащила нож из голенища. — Вы у цирюльника так сильно порезались? — аккуратно подрезала бинт и завязала на макушке.       Оставшиеся торчать хвостики могли бы выглядеть забавно, но Агнессе не было ни забавно, ни весело. У неё холодели руки, причём, не из-за сквозняка.              — Кто же знал, что он будет так неаккуратен, — начальник полиции говорил с ней сквозь зубы, причем, явно не из-за того, что она наложила слишком тугую повязку.       — Что ж, какое счастье, что у меня всё равно не растёт борода, — Агнесса неопределённо пожала плечами и уже развернулась, чтобы уйти, в дверном проёме показался отблеск лампы в руках Номы. И Агнесса решила на всякий случай шёпотом уточнить. — Кстати, мужчина в военной форме, не этот со мной сейчас. Другой, которого вы совершенно точно не видели, он точно так же совершенно случайно не был ранен?       Начальник полиции скривился ещё сильнее и отрицательно покачал головой. Агнесса тихо фыркнула от досады в шарф.       Она поняла, что дело явно плохо, когда Огата выстрелил главному среди этой кучки бандитов в плечо.       С раной в животе или корпусе оставшееся у человека время зависит от везения, кто-то протянет несколько часов, другой пару минут. Огата, видимо, не хотел полагаться лишь на везение. С раскуроченным правым плечевым суставом много тот бандит не навоевал бы, а вот прожил бы, особенно если потом сделать перевязку, столько, сколько надо самому Огате. Главарь наверняка знал больше всех, именно он получил такое ранение не случайно.       Чем больше Агнесса об этом думала, тем более жутко ей становилось.              А потом её чуть не стошнило, когда она увидела трупы.       Помощник начальника полиции подставил лестницу, снял выгоревшую масляную лампу и долил туда ещё топлива. Трупы в свете двух ламп отбрасывали две тени.       Оба при жизни не сидели, Агнесса на первый взгляд ошиблась, они должны были стоять у стены на коленях. Сесть бы у них не вышло — запястья плотно привязаны к друг другу и голеням.       У трупа главного в синем стёганном хаори, который схватил пулю в плечо, разбито лицо, кажется, сломан нос и на скуле начинал наливаться отек. Уродливое бордовое пятно растеклось и начало застывать коркой на всём правом рукаве, а левая рука не связана с остальными конечностями.       И на этой руке переломаны все пальцы.       Открытый перелом на большом, она могла разглядеть обломок кости, торчащей из мяса, на двух переломы со смещением и ещё на двух отёки, свидетельствующие, что там тоже не просто трещины, просто в отличие от других пальцев, эти не сгибались под неестественным углом. Но били по ним тоже со всей силы. И он ещё был жив какое-то время, что успел сформироваться отёк, а потом умер от кровопотери или болевого шока, следов удушения на шее она не видела.       А второй бандит в этой странной позе так и остался будто бы стоять на коленях, только обмяк в позвоночнике и завалился назад, опираясь плечами о стену и опрокидывая голову на грудь. Агнесса жестом остановила Ному, который собирался помочь ей перевернуть труп. Она то в перчатках, а он подхватить может что-то голыми руками, но он не особо то и рвался, просто держал фонарь на вытянутой руке, сильно-сильно хмурясь.       А у второго трупа, когда Агнесса подняла его голову с груди, оказалось перерезано горло. Грязно, размашисто. Глубокий разрез шёл от одного уха до другого, чуть ли не вырезая по пути кадык. Кровь обильно заливала почти всё тело спереди, рисунок и цвет на его стёганном хаори становился неразличим от этой глубокой черноты. Агнесса потрогала пальцами края раны, ему почти отрезали голову, а не просто вскрыли сонную артерию.       Агнесса покрепче схватила его за плечи, в пальцах даже сквозь перчатки чувствовалась противная влажная ткань, хлопок в хаори впитал в себя кровь, а теперь при давлении отдавал назад, и медленно уронила его на бок. А потом ощупала руки.       У него был сломан только один палец. И совершенно чистое, по сравнению со вторым трупом, лицо.       Будто ему не пришлось расквашивать лицо и переламывать все пальцы. Этот заговорил сразу на первом.              — Нома, — глухо позвала его Агнесса, её действительно тошнило.       Не из-за вида трупов после пыток.       Этот, второй, сказал то, что Огате понравилось. Как минимум, он точно знал, что "вот того щуплого европейца трогать ни в коем случае нельзя". Она сжала и разжала пальцы, пытаясь разогнать приступ фантомной боли в них.       Холодный ветер гулял по дому, и Агнесса пыталась сосредоточиться на этом ощущении далекой-далекой свежести. Туда им и дорога, придуркам криворуким, которые ничего нормально сделать не могут.       — Этому наверняка должно быть объяснение, — постарался оставаться спокойным Нома.       — Ты в это правда веришь? — Агнесса уставилась на него широко раскрытыми глазами, а потом заговорила шепотом, чтобы помощник начальника полиции их не услышал, тот принес лампу и остался стоять где-то за дверным проемом, — это уже не самозащита. Это жестокость ради жестокости, у него с головой проблемы.       Нома сидел рядом с ней на корточках и оттого она прекрасно видела вблизи, что тот колебался. О, конечно он колебался, Кохей сделал ей бесценный подарок в виде информации.       — Я думаю, Огата выместил на них свою злость, — Агнесса не разрывала с ним зрительного контакта.       И прежде даже доброе в какой-то мере лицо Номы казалось ей тоже каким-то ожесточенным, будто сейчас он ей скажет, что не занюханному докторишке, который пороха не нюхал, судить их негласного лидера.       — Ефрейтор Огата, сколько я его знаю, ни разу не злился, он хладнокровный человек, — всё еще продолжал колебаться Нома.       — О, думаю, он переломал связанным беспомощным людям пальцы, а потом вскрыл вот этому глотку со своей высокомерной улыбочкой, — Агнесса снова сжала и разжала пальцы в кулак, — и абсолютно хладнокровно.       Глотка у этого трупа была, по правде говоря, вскрыта действительно чересчур странно, Огата бы сделал ему контрольный выстрел в голову, а это больше было похоже на почерк якудза. О, у них как раз тут в городе их несколько десятков. Но те бы не стали ломать пальцы прямо тут, логичнее было бы своих отвести к себе и без лишнего шума уже делать, что считают необходимым.       Она полагала, что связал и допрашивал таким способом их действительно Огата. А потом на место прибыли полицейские вместе с людьми Хидоро. И вот они догадались до того же, до чего дошла Агнесса — что этот второй с одним единственным сломанным пальцем сразу же сдал всю информацию. А после такого у якудза перерезанная глотка ещё относительно безболезненная смерть.       — Это, — Агнесса резко поникла и приняла виноватый вид, — извини, что так говорю о твоём товарище, звучало грубо, наверное. Я просто думаю, — нихрена она, конечно же, так не думала, она бы придумала пытки для добывания информации у говнюков, которые на нее напали, гораздо интереснее, чем банальные переломы, — что нам не стоит уподобляться им, всё, конечно, понимаю, но меня от бездумной жестокости уже воротит.       Нома качнул головой, мол, не бери в голову.       Но сомнения уже начали его грызть.