***
— И что у нас снова «на небесах» происходит? — Лань Сичэнь покрутил гайвань о блюдце, издавая тем самым мелодичный звон. — … — Наш мальчик отправляется спать в студенческие кельи. Бегает ночью кидать камни в холодный источник и носится по крышам хозяйственных построек, когда считает, что его никто не видит. Схлопотал пару наказаний, в том числе бамбуковыми палками по пяткам. А что же мой дражайший брат? Не уж-то спокоен? — Ему нужно привыкнуть к мысли о том, что он застрял тут надолго, — озвучил свою версию Второй нефрит. — Так Сюаньюя всё устраивало, насколько он мне говорил. — Говорил? — неверяще переспросил Лань Чжань. — Ну он не только с тобой разговаривает. А в последнее время, я бы сказал, он разговаривает со всеми, кроме тебя. Но больше всего меня поражает, что и ты так спокоен по поводу этого. — Он привыкает. — Я это уже слышал. Но что-то здесь остается неясным. — У нас с ним свои отношения. Я не просил помощи или твоего участия. Всё хорошо. Правда. Сичэнь прищурил глаза, глядя на извечно безэмоционального брата. — Вот, например, кто это? — Глава клана кивнул в сторону окна. — Преподаватель? — Сичэнь, сложив руки за спиной, воззрился в узорчатое окно, и его брат повернул голову в том же направлении. На бархатном небе полным звёзд появились две тени, скользящие по изящной тонкой крыше. Одна легкая, словно бабочка, порхала и вращалась под тихий мелодичный смех. Другая, словно жук навозник, передвигалась неуклюже и боязливо будто столетняя обезьяна, идущая по великой нужде. Человек, то и дело теряя равновесие, наклонялся и хватался за конёк обеими руками, нелепо шатаясь, пока его налобная лента развевалась, словно у неё была своя собственная жизнь. — Похоже, учитель медитаций Лань Юншэн. И некто Сюаньюй, который, презрев правила всего Ордена, наставляет на порочный путь ещё и уважаемого преподавателя. Все знали, что в Гусу Лань стать преподавателем могли только самые талантливые, скромные и безупречные адепты… — Я так полагаю, Сюаньюй не знает, где находятся твои апартаменты? И куда смотрят окна Главы клана? — прошелестел Второй нефрит и его глаза горели таким огнем, что, казалось, вот-вот ударят молнии, способные расплавить те крыши, на которые мальчишка пришёл в компании своего нового приятеля. — Ну вряд ли бы он стал нарываться, хотя, я слишком мягко к нему относился. Видимо, напрасно. — Почесал подбородок Сичэнь. Две фигуры тихо переговаривались, порой взрываясь неприличным смехом, который в вакууме ночи был прекрасно слышен в цзинши Главы клана, медленно передвигались по арке, образованной двумя покатыми крышами, используя её как отличный тренажёр для прыжков в воздухе. Сичэнь, как истинный монах, презрел удобства, какие он мог бы иметь, и ютился в очень скромной келье на окраине Облачных Глубин. У него имелся лишь небольшой садик, вмещающий подставку для бонсай, и мощеное место для медитаций, да комнатка в несколько татами, где было спальное место, маленький чайный столик и всё. Это так отличалось от богатых гостиных, в которых он проводил свои встречи и чаепития. Всё, что касалось чая и атрибутики, было поистине с королевским размахом, в то же время, его личная жизнь была подобна монашеской в её лаконичности. В келью Первого нефрита мог заходить только брат Ванцзи, и то поскольку он не мог запретить этого. Когда тот был ребёнком, часто прятался именно здесь от всего мира, выжигая свою душу страданиями и слезами, которые он не мог пролить. Тогда ему требовалось уединенное место, чтобы плакать там, где никто не видит. И в этот день, ступив на порог цзинши, Сичэнь сразу понял, что брат находится в сильном смятении и подавленных чувствах. А виной всему был один непослушный гибкий юноша, седлающий конёк крыши, под покровом ласковой ночи. Вселенная, благоволящая возлюбленным, словно сталкивала их лбами, и Лань Чжань внутри уже поджаривал себя на огне всепоглощающей ревности, настолько острой, что могла сравниться лишь с сычуаньским перцем, сушившимся в плоских корзинах на гостеприимных дворах крестьянских домов Гусу. Сичэнь смотрел то на конёк крыши, где, словно ночные птицы, гнездились юноша и его нелепый спутник, то на собственного брата, улыбаясь понимающе, хотя он мог ведать об отношениях возлюбленных людей только лишь из своих внутренних представлений. Кто являлся истинным монахом и не испытывал всего пожара, в котором горел его брат, начиная с отроческого возраста. — А-Чжань… — его голос замер в пустой цзинши, а на крыше появился третий силуэт. Лань Сичэнь, машинально прикрыв губы, тихонько засмеялся, глядя на то, как замерли две фигуры, что упражнялись в ходьбе по черепице, с появлением третьей угрожающей, нависающей, словно скала, подсвеченная Луной и бриллиантами звезд. — Лань Чжань! — пискнул мальчик, хватая за руку своего спутника, который побелел так, что в темноте его лицо могло поспорить лишь с его ханьфу. — Это ты только за этим попросился ночевать в студенческих кельях? — А если и за этим? — Сюаньюй прекрасно понимал, что он играет не просто с огнём, а скорее со смертельным арканом, что способен выжечь всё живое на ли вокруг. — Лань Юншэн. Попробуйте объясниться? — Мне нет прощенья, — пылко ответил тот и попытался рухнуть на колени, но покатая, мокрая от росы крыша заскользила под его голыми пятками, и Сюаньюю пришлось придержать его за талию, что не осталось без внимания мужчины, который был уже вне себя от взаимодействия этих двоих. Бедный преподаватель мог смело сказать, что после того вечера у него появились значительные провалы в памяти, ибо он вовсе не запомнил, как спускался с крыши и что было потом. Единственное, что он четко знал — его, словно нерадивого ученика ждали несколько десятков ударов ферулами по спине. И это было очень унизительно. Возможно, будет подниматься вопрос об его отстранении от столь высоко занимаемой должности. Правила, высеченные на скале, касались всех и каждого, и в первую очередь — преподавателей, которые своим примером должны показывать студентам как следует выполнять их. Он обнаружил себя в одном из немногочисленных подвалов Гусу. Они пустовали обычно в ста процентов случаев, так как адепты пропагандировали человеколюбие, принятие и покорность судьбе. Возможно, Лань Юншэн по странной случайности стал первым пленником. Более чем удивляло, что инициатором этого наказания стал всепрощающий и благородный Хангуан-цзюнь. Неужто дело в этом забавном, непоседливом и крайне талантливом ученике, в котором возродилась душа Вэй Усяня?***
— Я тебя не раз просил ночевать в моей цзинши! Каждый раз, когда ты уходишь, ведëшь себя безобразно. Тут нельзя так, это попросту опасно! Не думаю, что тебе нравятся наказания бамбуковыми палками, на которые ты снова и снова нарываешься! Лань Чжань помолчал, закрывая глаза и сжимая челюсти так, что стало видно играющие желваки на его скульптурно слепленной челюсти. — Этот… учитель… медитаций, — мужчине было по-настоящему тяжело говорить это, так как неистовый огонь ощутимо пожирал его мечущуюся душу. — Мой друг. — Учитель не может быть другом. — Ну ты же учитель и ты мой друг, — Сюаньюю позарез хотелось съязвить и ответить так, чтобы старшего просто разорвало от негодования, но то, что он видел перед собой, походило на физические муки. Ему становилось страшно, глядя на такого Лань Чжаня. Сюаньюй на минуту задумался, а что бы он мог сделать, чтобы не видеть столь горького и ужасного выражения лица Второго нефрита, которое он наблюдал. Эту глубокую складку между бровями, это растерянно-метущееся выражение лица. Он боялся подойти к нему ближе, он боялся и просто сделать шаг с того места, где стоял, дабы не спровоцировать нечто совершенно ужасное, что таилось а ауре взбешенного Лань Чжаня. Тишина Гусу прерывалась только звуками, издаваемыми ночными птицами, да насекомыми, и шуршанием ветра, что мотал ветки деревьев, словно пытаясь разглядеть их листья, будто те были произведением искусства. — Лань Чжань, — пискнул уж совсем жалко Сюаньюй, отчаянно глядя на развивающуюся налобную ленту в ночном свежем ветерке. — В конце концов, я… — Набравшись смелости, начал свой монолог младший, но внезапно его губы словно склеились одна к одной, и он был не в силах разомкнуть их. Из звуков было слышно лишь неясное мычание. В первый раз в этой жизни Лань Чжань использовал известное заклятие молчания клана Лань на нём. И, протестующе замычав, Сюаньюй всплеснул руками. В следующее мгновение он уже колотил, не жалея, спину Лань Чжаня, пока тот закинул его к себе на плечо, словно мальчик был какой-то низкоуровневой тварью, на которую было зазорно потратить толику энергии золотого ядра, и потащил его в свою цзинши. Сбросив парня на сладко-пахнущую сандалом постель, Лань Чжань огорошил его сверху заклятием, ограничивающим подвижность конечностей, и порядком взбешенному и напуганному Сюанью оставалось только молчать и лежать, ведь иного он не мог делать физически. Сам же старший остался сидеть рядом с постелью, немой угрозой нависающей над парнем, который от бессилия помычал ещё с пущей досады, повозился телом по простыням и уснул крепким сном, вдыхая благостный сандал и успокаиваясь, даже против воли. Ведь те несколько дней, проведенных в ученической келье, были тревожные и практически бессонные. Ибо душа Вэй Ина искала своего мужа, чтобы засыпать с ним рядом в покое и комфорте, зная, что никакие псы, даже призрачные, не способны добраться до него, ибо Лань Чжань уничтожит всех, кто только смеет посмотреть на любимого. Однако тревоги прошлой ночи не дали полностью погрузиться в объятия сна и мальчик на рассвете открыл глаза, почувствовав, что конечности снова приобрели былую подвижность. Видимо, Лань Чжань снял всё магические ограничители, как только сон сморил бедного Сюаньюя. Самого же его не было рядом. Мальчик обнаружил фигуру старшего в саду, стоящего на руках. Стойка на руках была одним из часто практикуемых упражнений, в основном среди тех, кто имел кровное родство с кланом Лань. Все адепты обладали довольно крепким телосложением и при должной небольшой тренировке они усмиряли дух, а также мятущееся тело путем стойки на руках, держа кончик налобной ленты в зубах, дабы избежать его падения на землю, куда шелковой волной струились волосы, если были не завязаны в специальный пучок. Адепты старших уровней усмиряли свой дух переписывая трактат о надлежащем поведении из положения стоя на руках. Это выглядело поистине завораживающе. Многие ученики из других кланов пытались повторить этот фокус, но удавалось далеко не всем. Юноши клана Лань отличались атлетическим телосложением и недюжинной силой, наряду с чувством равновесия. Сейчас же Сюаньюй наблюдал просто идеальную картинку. Видимо, он проснулся слишком рано, чтобы застать Лань Чжаня, одетого лишь в нижние белые штаны, стоящим на руках. Его пряди, выбившиеся из слабо подвязанных волос, свисали до земли, сам он, вытянутый, словно струна, спокойно дышал, держа во рту кончик белоснежной ленты. Сюаньюй жадно скользнул взглядом по широкой груди и поджарому животу старшего, что выглядел так, словно древняя статуя атлета, белая и безупречная, с аккуратными темными кружками сосков. Парень мог лишь себе представить, как движутся его руки по этому торсу. От таких мыслей ладони покрылись потом и юноша вытер их об свою одежду, продолжая пожирать глазами своего мужа, что пытался усмирять бешенство таким замысловатым образом. Не успев толком проснуться, мальчик выскочил на улицу так быстро, что старший не успел среагировать. Хотя, если бы тот хотел, никакие маневры не могли бы застать его врасплох. Но юноша не думал об этом, ложась на землю, подсовывая свою голову между его расставленных, чуть дрожащих рук так, что его лицо поравнялось с лицом Второго нефрита, а его мягкие пряди щекотали вспыхнувшие щеки юноши. Лань Чжань от неожиданности выпустил изо рта ленту и она также упала на мальчика, тот ухватил её пальчиками и поднес к губам. — Прости, Лань Чжань. Я расстроил тебя. Старший нервным движением вырвал шёлк из его ладоней, удерживая себя всё ещё в положении вверх тормашками, только уже на одной руке. Его лицо не дрогнуло, оставаясь всё тем же мрачным молчаливым монолитом. — Лаааадно, — протянул Сюаньюй, чувствуя, что Второй нефрит ещё злится. — Я пойду умываться сам и буду собираться на урок утренней медитации. — Ты никуда не пойдешь. — Лань, Чжань, сам же говорил, я должен учиться, что теперь-то не так? Потом осознание того, что вчера он находился на крыше именно с преподавателем медитации, вдруг настигло мальчика, и мысль, что Лань Чжань попросту ревнует, всколыхнула сознание. Мужчина никогда не ругал его и за куда как более страшные проделки, а тут. Словно с ума сошел. Видимо, вопрос именно в учителе, к которому он его начал ревновать… — Лань Чжань, я тут подумал, — Сюаньюй прекрасно понимал, что за этим последует форменный армагеддон, продолжил, — Лань Юншэн мог бы находиться рядом, пока мне снятся кошмары. Он хороший друг и опытный заклинатель… Мальчик не успел договорить, как был схвачен жёсткими руками Ванцзи. Тот пересек небольшой внутренний дворик и, ступив на порог цзинши, сбросил свою ношу обратно на кровать. Сюаньюй не успел заметить, как его руки моментально оказались связанными на несколько крепких узлов. Веревкой послужила налобная лента, на которую старший разве что не молился в обычное время. Лань Чжань, сам умирая от ярости и злости, в том числе на себя же, удерживал запястья одной рукой над головой у смотрящего на него с поволокой Сюаньюя, тяжело дышал, не зная, как внешние тупые обстоятельства так могут повлиять на нерушимый самоконтроль благородного Хангуан-цзюня. — Что теперь? Заткнёшь мне рот знаменитым заклятием молчания? — язвительно спросил юноша. — Заткнуть тебе рот — это просто непревзойдённая идея, — зло сказал Лань Чжань, глядя прямо на его губы. Замирая от страха и предвкушения, Сюаньюй облизал свою нижнюю губу, ощущая желание старшего каким-то доселе неизвестным ему чувством. Он молчал и даже старался не так шумно дышать, как хотелось, учитывая бешеный стук собственного сердца. Секунда затянулась, словно была бесконечной. Застывшая картина искажённого злобой и желанием лица старшего, и томительное ожидание и страх юноши, распростёртого под ним, со связанными руками. Наконец, не выдержав накала, Сюаньюй приподнял затылок от простыней, двигаясь по направлению к губам Лань Чжаня. О, если бы он так крепко его не удерживал, то тот бы всё сделал сам, немедленно. Этот, не сдерживающий эмоции, Лань Чжань был настолько красив, а энергия, исходящая от него, была такой искрящейся чистой силой. Мужчина подался вперед, впиваясь в губы Сюаньюя, тот проглотил вдох облегчения, который вскоре сменился другими острыми чувствами, ведь старший не церемонился с ним, вгрызаясь в губы так, словно пытался проглотить. Сюаньюй пытался жадно глотать воздух, которого катастрофически не хватало. Железная хватка на его запястье только стягивалась и усиливалась в такт тому, что чувствовал старший в эту минуту. Скорее всего руки расцветут синяками, но это было мыслью на доли секунды, ведь в голове стремительно пустело, и злой поцелуй Лань Чжаня превращался в тягучий, будто дикий мед, и он не собирался останавливаться, покрывая поцелуями щеки и ухо, впиваясь в белую шею, что была слишком частым раздражителем и личным мучителем Нефрита. Отпустив себя, он словно потерял всякий разум, выцеловывая, вылизывая её, пока другая рука нагло шарила по груди в вырезе нижней рубашки мальчика, распуская крепко стянутые завязки. Сюаньюй метался от дикого желания к дикому же страху. Он же сам хотел этого, но тем не менее ужас перед неизвестным застил глаза. Его муж не был предупредительным и нежным в этот самый момент. Сильное чувство злости смело всю заботу начисто. Целуя уже в распахнутой на груди рубахе, кусая без стеснения так, что на коже расцветали красные маки, вызвал лёгкие стоны из истерзанных алых губ, он вкушал из этого источника и не мог насытиться. Его жажда лишь становилась всё более ощутимой и осязаемой. Лань Чжань, остановившись, посмотрел в лицо юноши, пытаясь найти там страх, ужас или ещё чего похуже. Его грудь вздымалась, выдавая то напряжение, которое выходило наружу таким способом, прошибая все внутренние барьеры, кои он сам себе тщательно строил в течение последних дней рядом со своим мужем в его новом теле. — Лань Чжань, — хриплым голосом, задыхаясь, спросил Сюаньюй, — если я попрошу, ты развяжешь меня? — Да, — ответил старший, пожирая взглядом лицо мальчика. Ожидая того, что же он скажет дальше. — Не развязывай меня никогда, Лань Чжань. Никогда! Лицо старшего приобрело растерянный вид и он приоткрыл губы, но так и не нашёл что ответить. В это время Мо стремительно сел и закинул свои связанные запястья на шею Ванцзи, впиваясь в него поцелуем, подлезая ровно к его губам, требуя ещё и ещё, пока сам старший не обвил его талию руками, сгребая в кучу, прижимая к себе, словно единственный источник жизни на земле. — Действительно хочешь этого? — неверяще спросил мужчина, легко поглаживая бока мальчика, который откровенно прижимался к нему всем телом, словно пытаясь срастись с ним в одно целое. — Мгм, — согласно промычал Сюаньюй, путаясь связанными руками в всегда идеальных прядях, которые ощущались под пальцами тяжелым шёлком. Укладывая его дрожащее тело на простыни, Ванцзи накрыл рукой уже вздыбившийся от бесстыдных ласк и трепетного ожидания орган. Мальчик беспокойно завозился, ведь Там к нему никто и никогда ещё не прикасался, и было немного страшно, особенно, учитывая то, что всё происходило несколько спонтанно. Прижав связанные руки к своему лицу, он пытался спрятать за этим своё смущение. Боялся спугнуть своей неопытностью и страхом старшего, который успокаивающе гладил его по бёдрам, животу и груди. Наконец руки остановились у пояса белых штанов, приспуская их, освобождая тем самым бесстыже торчащий член. — Остановишь, если вдруг… С этими словами Сюаньюй почувствовал на своем естестве горячий рот благородного Хангуан-цзюня. Чуть взвизгнув, он попытался ползти по кровати вверх от того, насколько неожиданны были эти ощущения. Но жёсткие руки старшего пресекли всякие попытки к бегству. — Лань Чжань, — на вдохе произнес парень, боясь опустить свой взгляд вниз, где творилось бог знает что. Это немыслимо было увидеть заклинателя с его штучкой во рту. Но старший знал, что делал, и через пару движений всё, что мог Сюаньюй, так это хрипло стонать и запрокидывать затылок, пока его головка подвергалась нежному трению, а большой палец Лань Чжаня скользил возле входа в тело Сюаньюя, посылая какие-то дикие сигналы в его воспаленный мозг. — Лань Чжань, Лань Чжань, — взмолился на пике диких ощущений Сюаньюй. — Мне кажется, я сейчас просто умру. Я могу умереть же?! — Если б не болтал, уже бы и вознёсся, — продолжая сладкую муку уже руками, сказал Лань Чжань, накрывая снова его член губами, скользя так нежно, что юноше оставалось только стонать, подаваться бедрами вперед, машинально пытаясь получить ещё больше трения. Пока его мир не лопнул перед глазами на тысячи бесконечных разноцветных осколков. — Хм, — Лань Чжань сквозь прищур смотрел на задыхающегося Сюаньюя, который не знал смущаться ли ему или бежать мыться, или же делать то же самое с Лань Чжанем, ведь муж не получил ничего. Ну хотя бы у Сюаньюя была причина в виде связанных рук. Однако старший не думал на этом заканчивать, так как уже успел посчитать Сюаньюй, и его мокрые пальцы, в том, что выдал организм мальчика на пике удовольствия, уже ввинчивался в стыдливо сжимающееся отверстие. — Что, прям сразу так вот? — ошарашенно спросил юноша, глядя, как старший деловито отводит его колено в сторону, избавляясь от штанов, которые и так уже болтались на щиколотках. — Я думал, ты вполне осведомлен о процессе, судя по тому, что ты читаешь. — Но я как-то… Ах! — всхлипнул юноша ощущая в себе давление пальца Ванцзи. — Мне прекратить? — с этими словами Нефрит нашёл тайное местечко Сюаньюя, внутри его тела, и несколько раз ощутимо толкнулся туда. — Ах, нет, — подаваясь бедрами вперед, пролепетал юноша, — кажется, теперь я точно умру. — Точно, — согласился Лань Чжань, вылизывая его сморщившиеся соски с круговыми следами от укусов. Сколько раз Лань Чжань гнал от себя эти мысли, эти видения. Сладкое юное тело чувствительного Сюаньюя дрожало в его руках от поцелуев, от ласк. Словно разум, забывший всё, что было раньше, вспоминал, так выдавая энергию в виде искр. Сладкие стоны мальчика были тому подтверждением и Ванцзи ловил их губами, пока его пальцы готовили тело для вторжения. Это сладкое действо уносило сплетëнные тела в небесные чертоги и, казалось, растворяло их сознание в реке забвения, ибо Лань Чжань тоже не помнил себя самого, познавая вновь тело своего возлюбленного мужа, как в самый первый раз, сливаясь с ним в единый организм. — О Небо, Лань Чжань, остановись хоть на секунду. Это же невыносимо! — Дыши, сейчас станет легче, — выцеловывая его слезы, двигаясь в нём так медленно, как только он был способен, шептал старший, чувствуя как под ним вся боль юноши сменяет нестерпимое томление, и тот, выгибая грудь навстречу ему, впивает острые короткие ногти в мускулы предплечий. Мужчина намерено лёг на парня так, чтобы зажать меж телами его снова стоящий член, что капал прозрачной росой на живот. Мальчик машинально задвигал бедрами, пытаясь получить свою разрядку как можно скорее. — Что, опять умираешь? — шутливо спросил Лань Чжань, в ответ на дрожь юноши, задерживаясь глубоко внутри, прокатывая своим достоинством по передней стенке так, что Сюаньюй жалобно заскулил, судорожно хватая воздух ртом. — Сейчас точно умираю, — прохрипел тот, выстреливая меж их тел горячей жидкостью, за ним последовал старший, вдалбливаясь в несколько движений и падая на него сверху, не щадя хрупкого тела юноши. Сюаньюй, крякнув неопределенно, нашёл более-менее удобное положение, в котором можно дышать, зарываясь в волосы Ванцзи, кои впервые были в неком подобии беспорядка. — Лань Чжань? — Мгм? — Почему ты не делал этого раньше? Мужчина привстал на локтях, глядя в лицо удивлённого мальчика. — Надо было сделать это в тот день, когда ты меня принёс на своем мече. Черт, мы столько дней потеряли. Лань Чжань закатил глаза. А что он ещё мог ожидать от Вэй Усяня. Этот человек во всех жизнях был одинаков. — Ты же собирался умирать. А теперь что? — Ну, Лань Чжань! — вскакивая на кровати, тут же осекаясь резкой боли в пояснице, сел обратно. Заботливый старший притянул юношу к себе, погладив того широкими ладонями. — Отдыхай. Я тебя сам помою.