Forget Where We Were

Когда воспоминания нахлынули на Кавеха, он уже по совету Нахиды лежал в постели. Подобно высокой волне, разбивающейся о берег, эмоции затопили его голову, заглушая кричащую пустоту, годами заполняющую его разум. Как при встрече со старым, почти забытым другом ощущения знакомых воспоминаний и эмоций, вместе с безумной мигренью, слились воедино. Кавех охнул; прошивший тело фрагмент возвращённой памяти подорвал его на постели с внезапным осознанием. Его мать. Он встретил её в Фонтейне. Без своих воспоминаний, живя как Киран, он отказался от попыток поговорить с ней ещё тогда, в то время, когда его только обнаружили и привели в лавку. Кавех отмахнулся от неё как от сумасшедшей, болтающей о какой-то ерунде, в которую два года назад так сложно было поверить. Он с трудом мог сейчас вспомнить, что именно она говорила, только смутно припоминал: за что-то извинялась и предупреждала о спасших его людях. Кавех тоже просил прощения — за то, что ему неприятно говорить с ней, что общение с совершенно незнакомой женщиной не лучшая идея. Это была просто рефлекторная реакция Кирана, пытающегося ориентироваться в своём заполненном пустотой мире и так усердно старающегося чем-то перекрыть пробелы своей жизни. Кавех вытер слёзы ровно в тот момент, как в дверь постучали. В долю секунды, прежде чем она распахнулась, он схватил пришедшее пару дней назад письмо от Тео — взволнованные слова о том, что Благодетельница уже спрашивает, где он — и спрятал его под подушку. Кавех удивился, что именно генерал махаматра зашёл в его комнату — не Тигнари или Властительница Кусанали, это они обычно проверяли его состояние. — Сознание аль-Хайтама вернулось, — сказал Сайно. — Он должен скоро проснуться. Как ты себя чувствуешь? Кавех всхлипнул. — Я вспомнил всё о маме. Что она переехала в Фонтейн и вышла замуж. Когда я был там, она подошла ко мне, не зная, что я потерял память. Конечно, я понятия не имел кто она и, если честно, тогда было не самое лучше время, и… я сказал, чтобы она оставила меня в покое. — Это… — Сайно покачал головой. — Жаль это слышать. Как человек, никогда не имевший связи с приведшими меня в этот мир людьми, я не могу полностью понять тебя. Не могу представить боль от того, что человек, которого ты любил как свою семью, бросил тебя. Если Тигнари или Коллеи меня оставят, жизнь потеряет смысл. — Я не знаю, что мне делать, — вздохнул Кавех. Сайно посмотрел на него, словно вспоминая что-то из прошлого. — Тебе не надо пока ничего делать. Ты не можешь исцелиться или победить своих внутренних монстров, пока ещё не готов. Если люди в самом деле тебя любят — они поймут. Нет места извинениям, потому что не за что извиняться. — Спасибо, Сайно, — он улыбнулся. — Возможно, когда верну память, я вернусь в Фонтейн, чтобы встретиться с ней и поговорить. Но, знаешь, после того, как вспомнил о смерти отца, я даже ожидал, что жизнь повернётся так. Моя мать… Боль сковала её так сильно, что она больше не могла избавиться от неё здесь. Я понимаю. Просто… Мне хотелось, чтобы она любила меня чуть сильнее. — Может, она и любила, — Сайно пожал плечами. — Просто не могла показать тебе этого. — Аль-Хайтам сказал то же самое, — Кавех слабо рассмеялся, соскальзывая с кровати. На секунду он оглянулся на подушку, чтобы убедиться, что письмо надёжно спрятано от посторонних глаз, и прошёл за Сайно в комнату аль-Хайтама, где Тигнари и Нахида были заняты поддержкой его состояния до пробуждения. Когда они вошли, Тигнари посмотрел на Кавеха с беспокойством. — Плохо себя чувствуешь? — Я в порядке, — он покачал головой, — просто мигрень. — У Тигнари есть обезболивающее. И я тоже могу помочь тебе облегчить боль, — сказала Нахида, передавая Кавеху лекарства. — Уверен, что можешь стоять и нормально передвигаться? — Всё в порядке, — заверил он с улыбкой после того, как принял лекарства, запивая их чашкой воды с прикроватной тумбы. — Не так плохо. Уверен, бывали боли и похуже. Просто… Прежде чем обернуться обратно к Нахиде, Кавех посмотрел на аль-Хайтама, неподвижно лежащего на кровати. Его дыхание было ровным, словно он просто спал, а не перемещал свою душу, чтобы забрать чужие воспоминания. Словно не рисковал целой жизнью чтобы вернуть Кавеху утраченное. — Я просто хотел увидеть его. Раньше он был так нежен и вежлив со мной. Такой милый младший. — Кто это милый младший? С охом Кавех повернулся к аль-Хайтаму, заговорившему низким, гортанным голосом. Тигнари помог ему приподняться, чтобы выпить восстанавливающий чай от обезвоживания. Аль-Хайтам смотрел на Кавеха, допивая чай, и поблагодарил Тигнари за помощь. — Поздравляю, аль-Хайтам, — улыбнулась Нахида. — С возвращением. Он с благодарностью кивнул архонту; следовало сказать, что им ещё очень далеко до завершения, но маленькая победа — это тоже победа. И нельзя отрицать приложенных для этого усилий богини. Нахида посмотрела на аль-Хайтама, потом на Кавеха, потом снова обратно, как если бы читала по их лицам что-то особенно личное. Затем отвернулась. — О, могу я немного поговорить с Тигнари и Сайно? Не об этом деле, полагаю, на сегодня мы закончили? — Да, — ответил аль-Хайтам. — Со мной всё в порядке, и если Кавех не чувствует себя плохо? Тот просто покачал головой. Нахида приняла это как знак, что можно уходить, и вместе с Сайно и Тигнари вышла из комнаты. Когда дверь за ними закрылась, Кавех обернулся к аль-Хайтаму. — Уверен, что всё хорошо? — Это тебя надо спрашивать. Эту часть твоей жизни должно быть тяжело принять. Кавех хохотнул. — Не очень. Я чувствовал, что это неизбежно. Моя мать просто нашла место и человека, с которым может быть по-настоящему счастлива. Как я могу быть против? Всё, чего я хотел — чтобы она вновь могла ощутить радость, и найти её здесь, в Сумеру, со своим ребёнком, она не могла. Когда тебя бросают — это больно, но мне повезло, потому что со мной был ты. Аль-Хайтам вздёрнул бровь. — Я? — Не прикидывайся, — Кавех закатил глаза. — Ты прекрасно знаешь, что я чувствовал к тебе тогда. Я сделал всё возможное, чтобы ты понимал: ты мой лучший друг, и я знаю, что мне многое ещё нужно вспомнить, но надеюсь… Надеюсь, что наша дружба никогда не менялась. Она была мне дорога. Ты был таким милым раньше! Что с тобой стало? — Я вырос. — Ужас. Никаких пухлых щёчек, за которые можно было бы ущипнуть. Как жаль. — Действительно. Кавех посмотрел на аль-Хайтама с любопытством. — Почему ты такой тихий? Я думал, сейчас выскажешь мне, как я ошибаюсь и насколько необоснованы мои утверждения. Ты устал? Я могу уйти и дать тебе немного отдохнуть, чтобы ты снова почувствовал себя самим собой. Он собирался уже выйти, когда аль-Хайтам внезапно взял его за руку, останавливая на полушаге, и посмотрел снизу-вверх. — Могу я попросить об одолжении? — Что угодно. — Мы можем поговорить, когда ты вернёшь следующий фрагмент памяти? — Мы всегда говорим, — пожал плечами Кавех. — Не то чтобы я не хотел с тобой говорить, когда ты столько делаешь для меня. Аль-Хайтам выглядел нервно и почти болезненно. Если бы он не был таким сдержанным, Кавех бы на самом деле заподозрил, что он чего-то ужасно боится — и это что-то непременно настанет. — Что бы ни случилось, я должен поговорить с тобой. — Конечно. — Пообещай мне, Кавех. — Обещаю. *** Когда аль-Хайтам вновь ворвался в пространство, шёл дождь. Он смутно припоминал этот вечер. Помнил, как решил оставить всё как есть и принять — это результат простого разногласия между людьми, и его можно было либо разрешить, либо окончательно разойтись. Они разошлись — ведь аль-Хайтам решил позволить Кавеху сбежать из исследовательского центра прямо в дождь. Аль-Хайтам помнил: он так и не вышел за ним. Помнил, что переписал титульный лист исследования. Не упомянул имя Кавеха под заглавием. И с тех пор там значилось: Расшифровка рунической письменности и архитектурной философии цивилизации царя Дешрета с авторством: Аль-Хайтам из даршана Хараватат. Месяц спустя, когда он понял, что после того вечера всё разрушилось, так хотелось добавить в конце, после имени, слово завершено. В этом исследовании всё равно не было смысла, но аль-Хайтам продолжал его писать. Да и в его жизни с тех пор тоже не было смысла. Но в этот раз, осматриваясь в созданном пространстве — это явно был исследовательский центр, из которого только что выскочил Кавех — аль-Хайтам решил выйти в дождь за ним. Уже около получаса он пытался отыскать своего старшего, выбежавшего из здания в слезах. Улицы Сумеру были затянуты туманом, и капли дождя безжалостно пытались замедлить продвижение аль-Хайтама. Кавех может быть где угодно. Аль-Хайтам остановился посреди улицы Сокровищ, осматриваясь в надежде обнаружить хоть след, но вокруг не было ни души, и оставалось только идти дальше. Он побежал в направлении академии и замер на пороге. Кавеха здесь не было. Он бы не пошёл ни на Большой базар, ни в таверну Ламбада — посчитал бы, что только доставит людям неприятности, если заявится внутрь весь промокший от дождя. Следующее место, куда бы он мог пойти — сад Разан, но если и там нет — значит, можно только предположить, что он покинул город. Пробежав ещё немного, аль-Хайтам остановился — заметил копну светлых мокрых волос. Кавех стоял под сапфировым куполом одной из беседок, угрюмо глядя на фиолетовый цветок, вода стекала с его одежды, а губы печально изогнуты. Как ему, спрашивал себя аль-Хайтам, теперь перейти разделяющий их мост? Сможет ли он сейчас взять Кавеха за руку и отвести домой? Это был один из самых важных фрагментов в его памяти. Начало новой главы его жизни, когда он стал более решительным в своих убеждениях, когда сумел придать настоящую форму своим идеалам и пронести их до конца, неважно, как многое ему пришлось потерять. Сопутствующим ущербом в этот раз стала их дружба. Аль-Хайтам прошёл вперёд, и его сапоги захлюпали по мокрому каменному полу беседки. Кавех оглянулся. — Зачем ты пошёл за мной? Не думал, что у меня есть что-то, из-за чего за мной станут бегать. Особенно такой безразличный гений как ты. Хочешь мой экземпляр исследования — забирай, мне всё равно, что ты с ним сделаешь. Просто оставь меня в покое. — Кавех, я… — Не надо заставлять себя вписываться в группу, к которой никогда не сможешь принадлежать, — сказал Кавех с горящими глазами. — Это ты сказал людям, которые добровольно согласились работать с нами. Не их вина, что не смогли соответствовать такому монстру как ты. Ты никогда не делал им поблажек. Не давал и шанса. Аль-Хайтам перекрестил руки на груди. — Я дал им шанс. Самый большой шанс — пустил в этот проект. Позволил им работать со мной, поверил, что они выложатся на пределе своих возможностей. — Но ты просто дал им уйти, даже не пытаясь помочь! — Это был их выбор. Никто не виноват в том, что их практические навыки не совпали с тем, что требовалось для проекта. Это лишь естественное различие между индивидами, и я отказываюсь мучить их из-за ограниченности их мудрости. Человек неизбежно достигает предела своего потенциала и стопорится. Ты ничем не сможешь помочь, как и не сможешь заставить рыбу отрастить пару ног. — Ты! Почему ты такой эгоист? — зарычал Кавех. — Мудрость могут раскрывать, наслаждаться и использовать все в равных условиях! Если мы можем дать им толчок — тогда всем будет лучше. Аль-Хайтам покачал головой. — Есть такие знания, постичь которые могут лишь немногие. Мудрость приходит в разных видах и формах для каждого человека, и просветление проявляется по-разному — определить его может только сам тот, кто желает его постичь и извлечь пользу. Никто не может решать за него, Кавех. Ты ничем не можешь помочь. — Ты не знаешь наверняка! Ты сам никогда не нуждался в помощи! — Я никогда не просил — да, — сказал аль-Хайтам, — но это не значит, что я никогда не нуждался в ней или никогда не позволял себе получить её. — Ты? — хмыкнул Кавех. — Получал помощь? От кого? — От одного моего хорошего старшего. Я никогда не просил его помочь, но он всё равно был рядом. Помогал мне, когда я больше всего нуждался. — И? — Кавех пытался снова смотреть на цветы, на зелень, куда угодно — но не на аль-Хайтама. — И где этот твой старший? — Передо мной, весь промокший от дождя. Он убежал, потому что я пытался помочь ему понять, как опасно принимать желаемое за действительное, чем он занимался всё это время, — аль-Хайтам сделал шаг вперёд. — Когда всё, чего я хотел, это защитить его от ещё большей боли. Ты возложил на свои плечи бремя, которого там быть не должно. Чем больше ты помогаешь — тем меньше видишь, что временное спасение не изменит реальных различий в способностях, навыках и таланте. И чем больше ты тянешь их вверх — тем больнее им будет падать. И ты можешь упасть с ними. — Тогда дай мне упасть! Я хотя бы был рядом с ними! — Так, это всё из-за того, что ты не смог быть рядом с отцом? Когда ты был просто ни в чём не повинным ребёнком? Кавех стиснул челюсти. — Не переходи черту, аль-Хайтам. Дождь стал стихать. Но аль-Хайтам наоборот начал напирать на Кавеха всё больше. — Как я могу не переходить? Именно поэтому ты так зациклился на помощи людям, верно? Каждый раз, как ты помогаешь очередному встревоженному учёному в Доме даэны — это минус одно очко вины, которую ты сам себе навязал из-за потери отца. Аль-Хайтам восхищался решимостью Кавеха. Если солнце состояло из чистого, неоспоримого жара, то Кавех — из чистой, неоспоримой любви, и он постоянно бросался со всей силой на то, что преграждало ему путь. Это было опасно, но аль-Хайтам являлся лишь свидетелем его яркого сияния. Был бесконечно малым существом, наблюдающим за впечатляющим чудом пронёсшейся мимо его горизонта кометы. Но когда страсть, надежды и мечты сгорят и исчезнут, что станет с этой кометой? Кто встретит его дома и протянет чашку горячего кофе? Кто сможет быть рядом с ним и сказать, что он может отдохнуть и попытаться снова завтра? Остальной мир застрял, любуясь его красотой издалека, и за этим ярким светом, озарившим ночное небо, не видел саму комету. Кавех рассмеялся, словно не мог поверить в происходящее. — Почему ты так жесток со мной? Я как-то обидел тебя? Сделал что-то, заставившее тебя затаить на меня злобу? — Я не ненавижу тебя, — ответил аль-Хайтам. — Это ты сказал, что жалеешь о дружбе со мной — и я понимаю тебя, ведь ты решил отвергнуть всю ту правду, которую я вывалил на тебя. В конце концов, мы подружились именно такими, и у меня нет намерений менять тебя, Кавех. Если дружба со мной больше не ценна для тебя, то ничего, ведь отныне моё единственное намерение — защитить тебя. — Ты? Защитить меня? — повторил Кавех. — Серьёзно? По-моему, защита мне нужна как раз от тебя! Дождь превратился в лёгкую морось. — Неправда. Мои слова ранят, потому что ты отвергаешь их вместо того, чтобы просто принять. Единственный, кто ранит Кавеха — это сам Кавех. Ты превращаешь мои безобидные слова в ножи и вонзаешь их в своё сердце, и я скорее умру, чем позволю тебе продолжать истязать себя. Я собираюсь остановить тебя. Позволь мне дать тебе покой, Кавех. Кавех поднял взгляд на небо. — Потому что проживать спокойную жизнь, пока остальной мир продолжает страдать, это что-то хорошее? — Ты сможешь привнести больше добра в мир, если перестанешь пренебрегать собой или ещё хуже — причинять себе вред. Разве это приятно — пытаться достичь своих идеалов с болью и кровью? Не лучше ли примириться со своим прошлым? Ты можешь двигаться дальше и следовать за своим воображением без бремени на плечах. Это возможно, Кавех. И пусть путь будет долгим, но станет лучше. — Откуда ты знаешь? — Кавех посмотрел себе под ноги. Аль-Хайтам уже на финишной прямой — осталось совсем чуть-чуть, и он воспользовался этим как шансом сделать ещё один шаг вперёд. — Знаю, потому что наблюдал за тобой и думал о тебе больше, чем о ком-либо во всём мире. Я знаю, потому что верю в тебя. — Ты такой жестокий, знаешь? После того, как отверг всё, что я хотел отстаивать, теперь говоришь, что это потому, что ты заботишься обо мне. — Тогда зови меня жестоким, — аль-Хайтам протянул ему руку, — но позволь отвести тебя домой. Ужас наполнил его грудь. Если Кавех откажется — он понятия не имеет, как тогда всё исправлять или что случится с его смертным телом в настоящем мире, если он облажается. Но если даст ему шанс — то он проснётся и встретится лицом к лицу с Кавехом, вспомнившим ту часть себя, которая так сильно ненавидела аль-Хайтама. В любом случае, ему нужно быть готовым отпустить его или выдержать весь справедливый гнев и негодование. Кавех долго смотрел на протянутую руку, прежде чем поднять взгляд и встретиться с глазами аль-Хайтама: — Мы слишком разные. — Я знаю. — Это не сработает. — Сработает. — Не ожидай, что я буду иначе к тебе относиться. Я не стану подстраиваться под тебя. — Как и я. И это прекрасно, не думаешь? — Мы уничтожим друг друга ещё больше. — Ты не можешь знать наверняка. В Кавехе, которого я знаю, достаточно места для доброты. — Если я захочу уйти — я уйду. — Ты и не должен оставаться навсегда. Просто возвращайся домой на эту ночь, а утром можешь уйти. — Обещаешь? — Обещаю. Кавех взял его за руку. На пути домой мелкая морось обдавала их щёки, словно пролитые небесами призрачные слёзы, оплакивающие осколки дружбы, которая разбилась этим вечером. В настоящем мире Кавех к этому времени уже, скорее всего, восстановил фрагмент своей памяти, и аль-Хайтам… Аль-Хайтам должен скоро проснуться.