Forget Where We Were

Когда аль-Хайтам открыл глаза, внезапная тяжесть от возвращения в физическую форму заставила всё тело отозваться болью. Это происходило уже третий раз, но он всё ещё не привык к пробуждению. Аль-Хайтам осмотрелся немного потерянным взглядом, пытаясь справиться с резкими переменами в окружении, смутно разглядел Нахиду и Тигнари, ожидающих, пока он придёт в себя. Каждый раз приходилось напоминать себе, что он вернулся в настоящий мир и что всё в проклятом пространстве существует лишь для того, чтобы запереть воспоминания Кавеха; что происходило в этих фрагментах сна — растворяется по пробуждению, словно ничего и не было. Как аль-Хайтам мог понять: всё, происходившее в мире проклятия, было ненастоящим, и даже Кавех из этого мира не знал ничего о сказанном или сделанном там. Когда он наконец стал лучше воспринимать реальность, то заметил копну светлых волос на краю кровати. Кавех сидел рядом на стуле, уложив во сне голову на матрас. В руки всунули чашку тёплого чая — аль-Хайтам в один глоток опустошил содержимое. Он знал, что с Тигнари лучше не спорить, особенно теперь, когда оказался одним из его пациентов — а упрямых пациентов тот ненавидел больше всего. После того, как Тигнари забрал уже пустую чашку, он посмотрел на спящего Кавеха: — Он ворвался сюда, как только вернул фрагмент памяти, плакал и звал тебя. Даже Нахида не смогла его успокоить, сидел тут всхлипывал несколько часов, держа твою руку. — Он покачал головой. — Сначала мы подумали, что ты в опасности, но ничего страшного не было. Я предположил, что он вспомнил ваш совместный проект и его последствия, но потом подумал, что он должен быть скорее зол на тебя. Видимо, ошибся. Он заснул, когда устал плакать. Аль-Хайтам посмотрел на Кавеха. Плакал. Совершенно не та реакция, которую он ожидал на раскрывшуюся правду о том, куда зашли их отношения, наполненные шипами и неустойчивые, готовые разрушиться в любой момент. Он ожидал, что Кавех будет злиться, обижаться, почувствует себя преданным. Возможно, он и чувствовал всё это, но сумел лишь выплакать свои эмоции. Аль-Хайтам протянул руку и нежно коснулся золотых локонов, убирая их с его лица. — Он что-нибудь сказал? — спросил аль-Хайтам, проскользив пальцем по его щеке. — Отказывался с нами говорить, — покачал головой Тигнари. — Настаивал, что должен сначала поговорить с тобой, а потом уже с остальными, и продолжал плакать. Сайно даже подумал, что ты умер, когда увидел Кавеха, рыдающего и держащего тебя за руку. Они с аль-Хайтамом ещё недолго смотрели на него, пока Тигнари не улыбнулся: — Кажется, работы тебе предстоит много. — Пусть так, если это ради Кавеха — любая работа пустяк. Худшее, что могло произойти — уже случилось, не думаю, что теперь хоть что-то сможет меня испугать. Как только Кавех зашевелился — аль-Хайтам убрал руку. Тигнари тут же вернулся к проверке жизненных показателей, пока Кавех приходил в себя, потягивался и осматривался вокруг опухшими глазами. И когда его взгляд наткнулся на аль-Хайтама, тот сразу заметил, как задрожали его губы. Аль-Хайтам взял его за руку, и увидевший этот жест Тигнари ободряюще кивнул и вышел из комнаты. Кавех посмотрел на их сцепленные руки, и грудь его затряслась, словно он собирался заплакать. Пытался выглядеть собранным, словно не проплакал несколько часов, и аль-Хайтам задумался: понимал ли, что у него не очень хорошо получается? Поэтому сжал его руку сильнее. — Кавех. Прогуляешься со мной? *** Они смогли выйти за черту города и никому не попасться. Аль-Хайтам позволил Кавеху хранить молчание весь путь, пока они проходили мимо Бимарстана и вышли на дорогу к деревне Вимара. — Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил аль-Хайтам. — Прошу прощения, я забыл спросить, в порядке ли ты физически для прогулки. Мы можем найти, где присесть. — Нет, не нужно, — Кавех покачал головой и невесело улыбнулся. — Дело не в “физически”, думаю. — Это понятно. Как я уже говорил: ты вправе меня ненавидеть. Я солгал о том, кто я тебе. С моей стороны было неправильно преследовать тебя, когда ты жил как Киран, словно у меня нет перед тобой тяжкого греха, особенно когда сам стал причиной многих недоразумений и ошибок. — Аль-Хайтам посмотрел на небо, словно выискивая там правильные слова, несмотря на своё мастерство во владении двадцатью языками. — Что бы ты ни думал обо мне сейчас, уверяю тебя — всё в порядке. Кавех глубоко вздохнул, посмотрел на аль-Хайтама. — Не думаю, что моё мнение о тебе изменилось бы, если бы я не потерял память. Я бы всегда чувствовал обиду и горечь поверх всех других к тебе, но даже это не твоя вина — не напрямую. Аль-Хайтам ждал, пока Кавех продолжит — но он сомневался. Ещё оставались фрагменты памяти, которые нужно вернуть, и картина пока не вырисовывалась целиком, но он точно знал, что однажды пожалеет, если не сможет сейчас выразить правильно весь клубок эмоций, застрявший в его груди. — Я никогда не был таким перед другими, — продолжил Кавех. — Никто никогда не видел мои отвратительные стороны так, как ты. Ты отражаешь их обратно мне, выделяя и подчёркивая каждую трещину. Перед другими я всегда пытался показать себя с лучшей стороны, давал им посмотреть только на определённые грани себя, способные сиять. Но тусклые, треснувшие стороны? Уверен, ты уже их все видел. — Кавех, — сказал аль-Хайтам. — Ты не должен этого делать. — Делать что? — Видеть лучшее в худшем. Тебе не нужно быть чутким. Не нужно быть добрым и прощающим, проявлять ко мне милосердие. — Аль-Хайтам уже видел очертания деревни вдалеке. — Ты можешь сделать мне больно, я это заслужил. — Это я должен так говорить, — хохотнул Кавех. — Ну, говорил большую часть своей жизни. Никогда не думал, что сам секретарь академии будет меня о чём-то таком просить. — Это правильно. — Ты знаешь, что нет, — Кавех посмотрел на него со странной радостью. — Не в этом случае. Я заботился о других — это правда, и моя готовность разделить проблемы поровну затмевала тот факт, что люди не заботились обо мне в ответ. Я хотел, чтобы остальные члены исследовательской команды были в восторге от открытия знаний, к которым мы были так близки, но они не могли. Они сдались. — Может сдались, а может и нет. Они просто достигли своих пределов, реализовали весь свой потенциал. Некоторые могут зайти дальше, кто-то одарён, а кто-то — нет. Ты никогда не был виноват в том, что они ушли из проекта. Ты никогда не был ответственен за то, чтобы расширять их пределы — там нечего было расширять. Попытка взять на себя это бремя привела тебя к ещё большим страданиям. — Какой жестокий способ сказать, что я просто тратил своё время и принимал неправильные решения, — пробормотал Кавех. — Но оглядываясь на эту ситуацию сейчас, я понимаю, что был намного более жертвенным, чем думал. — Я не говорю, что ты был неправ, — ответил аль-Хайтам. — Я подразумевал, что лишь хотел, чтобы ты сбросил с себя груз, который никогда не должен был нести. Мне не нравится видеть, как ты страдаешь, и смысл был в том, чтобы ты хоть раз позаботился о себе. — Ты заботишься слишком сильно. — Если это касается тебя — конечно. — У тебя хреново получается. — Спасибо, что дал знать, — кивнул аль-Хайтам. — В прошлом ты тоже всегда давал мне понять, как сильно ненавидишь мой характер. Мне всегда было интересно, когда же у тебя кончится терпение. А теперь, после всего случившегося, я бы хотел дать тебе право выбора. После всего этого, когда ты вернёшь воспоминания, пожалуйста, прими решение. Ты можешь оставить всё это позади и вернуться к жизни Кирана и работе в мастерской. Быть с теми, с кем по-настоящему можешь поладить и полюбить, можешь восстановить общение с матерью, если хочешь этого. Можешь навсегда покинуть Сумеру. — Зачем ты всё это говоришь? — Если жизнь здесь уже настолько сломана и ты не можешь её исправить, если это место приносит только страдания и несчастье, ты можешь начать всё заново в другом месте. Ты сильный, Кавех. Всегда был. — Почему это звучит так, будто ты меня отталкиваешь? — Я лишь говорю о том, что ты можешь сделать ради себя. Ты свободен провести жизнь без бремени на плечах. Ты заслужил это, и так будет лучше. — Ты не знаешь этого, — сказал Кавех. — Ты не можешь знать, как будет для меня лучше. Ты не я, и никогда не проживал мою жизнь. Ты мог быть свидетелем большей её части, но это не значит, что ты можешь сказать, что сделает меня счастливым или поможет исцелиться. — Тогда кто может сказать? Твоя мать? Дендро архонт? — Я сам, тупой ты секретарь. Никто не может решить за меня, как мне быть счастливым, где преуспевать и с кем быть, — Кавех перекрестил на груди руки. — Я, может, и ранимый и хрупкий в чём-то, но не когда дело касается таких вещей. — А если ты ошибаешься? Если потом это всё же сделает тебя несчастным? — Я приму свою ошибку с высоко поднятой головой. И тогда найду другое решение. Самое забавное в жизни, господин аль-Хайтам, что ты можешь ошибаться и передумывать, делать что угодно. Нет ничего конечного. Ну, только если ты не умрёшь. Аль-Хайтам покачал головой. — Тогда не принимай решение сейчас, подумай ещё. — Почему? Он посмотрел на Кавеха отчаянным, молящим взглядом — каким раньше никогда не удостаивал. И он достаточно хорошо знал аль-Хайтама, чтобы понимать, что этот взгляд значит. Если ты скажешь, что останешься, но потом всё равно покинешь Сумеру — не думаю, что смогу это выдержать. К этому моменту они дошли до нависающих над деревней Вимара утёсов. Кавех не знал, куда они направятся дальше. Да и как он мог знать? Он забыл, кто они и где были. — Ты пытаешься заставить меня ненавидеть тебя, аль-Хайтам? — Не думаю, что могу ответить на этот вопрос. Но в случае, если ты в самом деле меня возненавидишь — дай мне знать, и я буду действовать в соответствии с твоими чувствами. Я оставлю тебя, если ты этого захочешь. — Но что насчёт тебя? Ты хочешь, чтобы я тебя ненавидел? — Я хочу, чтобы ты перестал жить в отрицании. Хочу, чтобы ты перестал быть добр ко мне, если твоё сердце ещё хранит обиду, если оно разбито после всего, через что я дал нам пройти. — И всё же мы жили вместе на момент моей предполагаемой смерти, — пожал плечами Кавех. — Значит, мы пережили прошлое, верно? В смысле, не может быть, чтобы мы добровольно согласились сожительствовать, если бы не хотели связываться друг с другом. — Вдалеке Кавех слышал смех деревенских детей, играющих в прятки. — Не думаю, что смог бы жить в исследовательском центре, который мы сейчас зовём домом, если бы по-настоящему хотел уйти от тебя. Я бы давно переехал в другую страну. — Возможно. — Возможно? — Возможно, всё не так просто, как тебе кажется, — сказал аль-Хайтам. — Поэтому, прошу тебя. Подумай, где ты на самом деле хочешь быть, когда всё закончится. — Ты правда уверен, что всё закончится? — Я верну все твои воспоминания. — Ты не обязан это делать. — Обязан. Кавех сглотнул ком в горле. — Тогда у меня нет выбора, кроме как довериться. После этого разговора отношения между Кавехом и аль-Хайтамом потеплели. Они были не чересчур дружелюбны или воодушевлены присутствием друг друга, но Кавех подталкивал аль-Хайтама говорить более прямо и не скрывать своих чувств, а сам аль-Хайтам стал больше внимания уделять физическому проявлению заботы. Он расчёсывал Кавеху волосы, держал за руку, когда воспоминания заставляли плакать, и просто касался его щеки или руки, когда ему позволяли. Они не говорили и не обсуждали нерешённые между ними вопросы, оба понимали, что это сродни тому, чтобы желать призвать торнадо летним солнечным днём. Это было негласное соглашение: разговор об их отношениях и обо всём, что последует после, нужно оставить на потом. А неделю спустя аль-Хайтам сумел проскользнуть в следующий цикл проклятого пространства. Проваливаясь в сон, он вполне ожидал, где в этот раз окажется. Он сделал глубокий вдох, стоя над Кавехом — вусмерть пьяным в таверне Ламбада — после того, как услышал, что этот стол всю прошедшую неделю был его домом. После того, как Кавех отдал всё что имел ради Алькасар-сарая. Аль-Хайтам, может, и успешно отвёл его домой в настоящей жизни, но в этот раз — он знал — всё будет далеко не так просто. Он вздохнул и опустился за стол рядом с Кавехом, прижавшимся лицом ко столу. — Уйди, — произнёс Кавех приглушенным голосом. — Уйди и не возвращайся. Ненавижу тебя. — Кавех. — Нет, аль-Хайтам. Я не пойду с тобой. Не в этот раз. Никогда. После очевидного отказа окружающий аль-Хайтама мир задрожал, и ему стало тяжело дышать. Вот и оно, подумал он, вцепившись пальцами в грудь, и образ Кавеха начал расплываться вместе со всей таверной. Аль-Хайтам потерял контроль над пространством. Он начал тонуть.