Forget Where We Were

Аль-Хайтам продолжал тонуть, словно ниже пояса его затягивало в воронку — за одним отличием, что воронки не было, была только пустота. Так продолжалось несколько секунд, пока не почувствовал, что его больше не тянут вниз, а бросают. Первое, что он понял — пространство привело его на дорогу, выходящую к Алькасар-сараю. Магнум опус светоча Кшахревара пялился в ответ на аль-Хайтама, дразнил, словно был счастлив похвастаться тем, как подорвал уверенность Кавеха в себе. С того места, с которого аль-Хайтам смотрел на это архитектурное чудо, вид открывался величественный, как будто оно вовсе и не стоило его создателю всего. — Что ты здесь делаешь? Аль-Хайтам обернулся на голос и обнаружил самого́ прославленного гения, ответственного за этот шедевр. Он выглядел так, словно не спал уже несколько дней, словно проблемы даже не давали ему нормально отдохнуть. — Я думал, ты презираешь искусство, — продолжил Кавех. Аль-Хайтам покачал головой. — Я никогда не утверждал подобного. Хоть это и правда, что я никогда не выражал интереса, однако, я понимаю неоспоримое влияние, которое искусство имеет на людей и общество. У меня может и не быть личной привязанности к нему, но это не значит, что я хочу, чтобы искусство навсегда исчезло. — Ну почему ты такой? Ты ужасен, аль-Хайтам. У тебя сердца нет. Разговор не задался уже с самого начала, но теперь аль-Хайтам был точно уверен, что в воспоминаниях Кавеха этого не было. Всего разговора, они никогда не встречались здесь, и этот Кавех не спорил с ним так, как обычно спорит Кавех. Что-то здесь было совершенно не правильно. — Ты ошибся, — аль-Хайтам перекрестил на груди руки. — Кавех никогда не возмущался моим сердцем или его отсутствием, потому что он достаточно меня понимал, чтобы знать правду. А ты нет. Вопрос в том, кто ты такой? Сущность, облачившаяся во внешность Кавеха, рассмеялась. — Да как ты смеешь? Ты понятия не имеешь, чего пытаешься тут достичь. Разве не знаешь, в какой ты опасности? Если твоё сознание окажется запертым здесь, то тело в реальном мире начнёт умирать. — Опасность меня не волнует. Я сделаю всё, что потребуется, если это вернёт Кавеху воспоминания. Этим тебе меня не запугать, — возразил аль-Хайтам. — Что бы ты ни планировал — это не сработает. — Уже работает, — усмехнулся Кавех. — Если я не уйду с тобой, то не верну фрагмент памяти. Бедный я. Хотя понятия не имею, почему ты вообще это делаешь. Я думал, что ты яростно меня ненавидишь. Аль-Хайтам заскрежетал зубами, замечая красные всполохи пламени в глазах Кавеха. Это в самом деле было воплощение фрагмента памяти. Только проблема в том, что Увядание осквернило этот сегмент пространства и этим затронуло и местного Кавеха. Аль-Хайтам мог только сделать вывод, что Увядание проявилось из-за того, сколько времени прошло с тех пор, как магия царя Дешрета была запечатана в том зале, и слишком долго подвергалась влиянию запретного знания. В любом случае, аль-Хайтаму нужно продолжать делать то, что должен. И неважно, что произойдет. — Что мне сделать, чтобы заставить тебя оставить Кавеха в покое? — аль-Хайтам призвал свой меч. — Я не буду колебаться. — Конечно, не будешь. Всё же ты ранил меня столько раз, что не сосчитать, аль-Хайтам. — Ты даже не Кавех. Ты не что иное, как след запретного знания, вцепившийся в его воспоминания как паразит. Мир очистился от тебя, и тебе не осталось ничего, кроме как отчаянно искать, за что бы зацепиться. Осквернение ослабевает, не отрицай этого, — огрызнулся он. Глаза Кавеха снова вспыхнули. Не тем ярким красным, которым горели угли его страсти к творчеству, а злым, опасным красным глубоко пропитывающего их осквернения, принесённого Увяданием. — Ты глупый. Я всё ещё Кавех. Тот Кавех, которого ты забрал из таверны Ламбада. Тебе нужно перестать отрицать то, кем ты являешься в моих воспоминаниях, — сказал осквернённый Кавех. — Ты сблизился со мной в мои худшие дни чтобы что? Чтобы позлорадствовать, что ты всегда будешь лучше меня? Чтобы похвастаться всем тем, что я потерял, уйдя из проекта? Чтобы вызвать во мне ещё больше страданий и сожалений? Тебе нравится издеваться надо мной, я всегда это знал. Именно поэтому ты и держишь меня в своём доме — ставить на мне эксперименты, говорить гадости поверх хоть немного добрых слов, поверх других гадостей, сдобренных крошечной каплей великодушия; лишь для того, чтобы следить за моими реакциями, словно я какая-то лабораторная крыса. — Я не… — И всё это было только потому, что ты чувствуешь от этого удовлетворение, а не потому, что действительно заботишься обо мне. Ты никогда не заботился. Ты здесь только чтобы повеселиться, мучая меня ещё больше. Тебе не хватило? Разве у тебя нет других дел? — Кавех, — воззвал аль-Хайтам, не обращаясь к конкретному из них. — Ты правда в это веришь? Я знаю, что нет. Я верю, что нет. Ты должен избавиться от этой скверны. Воспоминания, полученные из плохого опыта, превращаются в мощные триггеры. Люди всегда ищут защиты от боли, они неизбежно уклоняются и отталкивают от себя те части своих жизней, которые до сих пор делают им больно. Кавех словно совершенно его не слушал, но аль-Хайтам продожил: — Я делал тебе больно, Кавех, и мне самому мучительно от этой мысли, — он сглотнул комок эмоций, застрявший в горле. — Мне потребовалось потерять и провести годы без тебя, чтобы это понять. Так что теперь ты должен понять, почему я здесь. Должен знать, что я намереваюсь сделать и почему не собираюсь сдаваться. — Слишком поздно. — Я думал так же, и ошибался, — сказал аль-Хайтам. — Но ты не отталкивал мою руку всякий раз, когда я тянулся к тебе. Ты хотел вернуть свои воспоминания, какими бы болезненными и запутанными они ни были. Это именно ты заставил меня осознать, что ещё не слишком поздно. — Это невозможно. Ты просто не понимаешь. Ты уже всё обдумал, так что тебе больше нечего понимать, поэтому просто прекрати пытаться заставить меня пойти с тобой домой. Я не стану. Быть с тобой — самая большая моя ошибка. Я никогда не должен был становиться твоим другом. Аль-Хайтам, хоть и зная, что этот фрагмент памяти был осквернён, всё равно не мог не вздрогнуть, ощутив яд кавеховых слов. В какой-то степени он был прав. Аль-Хайтам заранее обдумывал всё, поэтому не было места для запоздалых осознаний и упущенных возможностей. Однако с привычкой Кавеха отталкивать его и указывать на все недостатки, для аль-Хайтама стало очевидным, что он по-прежнему подвержен человеческим ошибкам, заблуждениям, недопониманию и просчётам. — Ты жалеешь, что встретил меня? — Конечно! — Кавех уверенно кивнул. — Кто захочет проводить с тобой время? Я терпеть не могу твой эгоизм. А ты даже не хочешь, чтобы я был рядом. Почему ты вообще просишь меня жить с тобой? Аль-Хайтам шагнул ему навстречу. — Потому что неважно, жалеешь ты о встрече со мной или нет, я не думаю, что у нас есть кто-то, кроме друг друга. У тебя есть ещё куда пойти? Ты знаешь, что не можешь навсегда остаться за этим столом в таверне и назвать его своим домом. — Он вздохнул. — Я, может, и никогда не увижу красоту так, как ты, и меня не восхитит эстетика — но ты… Ты восхищаешь меня, Кавех, каждый раз, когда я вижу страсть в твоих глазах. Что бы ты ни думал обо мне сейчас, я надеюсь, ты понимаешь, что для меня есть только ты. Поднялся ветер. Алькасар-сарай гордо возвышался над ними, как свидетельство оставленной жизни. Аль-Хайтам знал, что ему есть что терять; посмотрел на Кавеха: — Для дедушки таким человеком была моя бабушка, как и для отца — мама. Ни с кем больше во всём Тейвате я бы не смог прожить остаток моей жизни, кроме тебя, Кавех. Поэтому я предложил тебе жить со мной. И это — правда, которую я очень долго отказывался признавать. — Бесполезно говорить это мне сейчас, — ответил Кавех. — Ничего не изменится. Не думаю, что наши отношения могут улучшиться. Этот корабль давно уплыл, аль-Хайтам, ты сумасшедший, если когда-нибудь надеялся, что мы можем быть вместе. — Возможно, так и есть. Я сумасшедший. — Я не пойду с тобой. Аль-Хайтам смиренно кивнул. — Может, не со мной, но ты должен пойти домой сам. Ради своих идеалов. Ради красоты, которую ты так сильно любишь. Ради страсти, которую хочешь воплотить в жизнь. Ты говорил, что все пережитые трудности помогли тебе стать тем, кто ты есть. Стать сильнее. Тебе нужны эти воспоминания, чтобы двигаться дальше, верно? Кавех промолчал. — Иди домой, Кавех. — А как же ты? Аль-Хайтам покачал головой. — Не нужно беспокоиться обо мне. Кавех сжал кулак. Секунду он выглядел задумчивым, прежде чем уйти. Аль-Хайтам смотрел, как он растворяется вдалеке, пока полностью не исчез, оставив его в одиночестве в проклятом пространстве. — Я разрешал тебе причинить мне боль, верно? — сказал он в пустоту — ветру, вглядываясь туда, где растворился последний след Кавеха. — Должен сказать… Ты отлично справился. Он сел на траву и снова бросил взгляд на дворец, сон запер его здесь без видимого выхода. Нахиде и Тигнари придётся в этот раз постараться. Аль-Хайтам не смог вернуться. *** Кавех подорвался на кровати, с трудом хватая воздух. Теперь, выдернутый из сна, он смог вспомнить всё, что произошло с той ночи, когда они с аль-Хайтамом поссорились, до начала их совместного проживания. Его подобрали как бродячего котёнка и дали не только дом, но и спутника жизни, который не переставал выручать его, когда он нуждался. Аль-Хайтам мог критиковать каждый его шаг, но точно остался бы с Кавехом, что бы ни случилось. Они оба в чём-то друг друга подвели, вынудив прибегнуть к очень болезненным поступкам, чтобы показать, что они действительно заботятся друг о друге. Кавех сделал глубокий вдох, выравнивая дыхание. Он хотел одновременно сделать так много всего. Как человек, отказавшийся от всего и влезший по уши в долги лишь для того, чтобы суметь не более чем на пятнадцать минут приобщиться к своим идеалам. Это так замечательно — иметь возможность своими руками создать что-то настолько прекрасное, но груз ответственности был бы бременем на всю жизнь. Кавех знал это, но его руки тогда были так близко к мечте, что он почти мог ощутить её на вкус. Каково было воплотить в жизнь свои идеалы? В конце концов, нельзя назвать мечтами или идеалами то, что легко получить, что не сто́ит одному человеку гораздо больше, чем он может себе позволить. Мир не был бы таким прекрасным, если бы не приносились ужасные жертвы ради этой красоты. Алькасар-сарай был величайшей работой одновременно и дурака, и безумца. Развеялись воспоминания о некогда счастливой семье. Задушенный всхлип вырвался из горла Кавеха, когда он обхватил колени и прижал их к груди. Дверь внезапно распахнулась, и Сайно, Тигнари и Нахида зашли в комнату с очень обеспокоенными выражениями лиц. — Кавех! Ты вспомнил? — принялся расспрашивать его генерал махаматра. — Ты в порядке? Что-то болит? Кавех покачал головой, перегруженный и переполненный потоком воспоминаний. — Могу я попросить оставить меня одного, пожалуйста? — Кавех… — Тигнари казался грустным. Он всмотрелся в их лица: они выглядели так, словно готовы в любой момент подхватить Кавеха, если он развалится. В своём отчаянии он соскользнул с кровати и направился к двери. — Ничего, просто… Пожалуйста, оставьте меня одного хоть на секунду! Я даже не могу начать принимать эти воспоминания без того, чтобы меня не преследовали. Дайте мне побыть одному. Я не такой хрупкий, как вы думаете — однажды уже смог выжить, когда вы все думали, что я мёртв. Думаю, я справлюсь сам. Кавех выскочил из спальни, оставляя позади друзей. По пути он, правда, мельком увидел аль-Хайтама на кровати за полуоткрытой дверью. Кавех сглотнул, но это ничуть не ослабило стеснение в груди. — Прости за неудобства, аль-Хайтам. И с этими словами он вышел из дома. Но уйти далеко Кавех не смог. Он оказался почти у Гандхарвы — теперь прекрасно помнил сумерскую географию и много что ещё, а так же вернул воспоминания о своём боевом стиле и верной Мехрак. Кавех знал, что может о себе позаботиться — во всяком случае, физически. Когда он уже видел ближайшую статую Семерых у деревни, сильная ладонь схватила его за руку и дёрнула в сторону. Он ожидал увидеть лесного дозорного, но человеком, тянущим его сейчас дальше на юг, оказался тот, кого он вообще не ожидал. — Тео! Что, во имя Селестии, ты здесь делаешь? — Забираю тебя домой. — Что? Я… — Кавех оглянулся назад, туда, откуда он пришёл — на город Сумеру. — Я дома, Тео. Я из Сумеру. Тео остановился. Посмотрел на него. — О чём ты? Ты вернул память? — Почти. — И? Что ты узнал о себе? Тебе нравится твоя здешняя жизнь? Ты счастлив? — Я… — Ты сомневаешься. — Тео скрестил руки. — Давай вернёмся в Петрикор. У тебя была там прекрасно спокойная и свободная жизнь Кирана. Ты делал жизнь людей проще и, я знаю, они тоже делали твою более терпимой. Ты можешь быть счастлив и без сложностей и лишений, через которые прошёл здесь. — Как ты вообще узнал об этом? — Разве это важно? Просто пойдём домой, Киран. В Порт-Ормосе стоит корабль, направляющийся в Фонтейн, он отплывёт как только мы взойдём на борт. — Тео обхватил обе руки Кавеха. — Ты должен сам выбрать в этот раз, Киран. Должен оставить всё, что тебя раньше беспокоило. Разве не было легче, когда тебе приходилось заботиться только о себе? — Тео… — Никаких переживаний об оплате заказов, о выплате долгов и соседе, который только и ждёт, пока ты провалишься, чтобы посмеяться над тобой. Фонтейн ценит сердце творца больше, чем когда-либо сможет Сумеру. Разве ты не видишь? Ты здесь не нужен. Кавех снова оглянулся. Он навсегда останется бременем для аль-Хайтама. Тигнари и Сайно всегда будут беспокоиться о его финансовом положении и нестабильности в жизни. Кавех был настолько неспособным сумерцем, что даже сама дендро архонт вынуждена была помочь ему встать на ноги, вот такими ужасными были его жизненные решения. Из-за того, что Кшахревар был даршаном с низким приоритетом в академии, очевидно, что большинству их исследовательских задач и областей изучения не давали должной поддержки, поэтому их бросали или финансировали сами учёные, вынужденные из-за этого едва сводить концы с концами. Кавеху и самому пришлось пожертвовать многим ради собственного исследования и чтобы дать хоть малейшую поддержку своим младшим. Это правда. Он здесь больше не нужен. Кавех всего лишь помеха. — Ладно. — Хм? — Я возвращаюсь в Фонтейн. Что-то незнакомое сверкнуло в глазах Тео, когда он улыбнулся Кирану: — Правильно. В конце концов, ты теперь принадлежишь Фонтейну. Спасибо, Киран. Киран кивнул. И они направились в Порт-Ормос.