аносмия

      Резкий тяжелый аромат мускуса въелся в самую подкорку мозга. Где бы Дазай ни был, он всегда ощущал этот навязчивый запах, смешивающийся с другими ароматами, что выделяли альфы: всегда давящий и пугающий.       От кошмаров прошлого тяжело просыпаться, вырываться из стальной хватки бледных рук. Крик застревал в горле саднящим, перчащим чувством. То было неправдой и прошедшим днем, но тело по сей день сковывалось, билось в агонии. Фантомный образ шипов узла, что болезненно и мучительно впивались в стенки мышц — лишь короткое напоминание о своей ненавистной природе. От безысходности, сковывающей тело, хотелось рыдать. Иметь бесконтрольную слабость перед другими, быть в них нуждающимся — изъян его природы.       Впиваясь ногтями в бетонный пол, стирая в кровь руки, молить о помощи, кричать и звать, ведь внутри нет той стойкости и силы противостоять обидчику, ведь природой заложено чужое превосходство. Он был так жалок в своём положении, впервые осознал полноту своей беззащитности перед обществом. И, будь он хоть трижды боссом Портовой Мафии, природу было не изменить. Слезы градом катились по раскрасневшимся щекам, выжигая бледную полосу на них. В ушах стоял противный писк в смеси с собственным истошным криком. Горло перехватило, сжало, голос потерялся в зверином рыке, что разнесся по складу.       Горький, до тошноты отвратительный запах жженого дерева и пресловутого мускуса болью отдавался в голове, к горлу подступила едкая желчь, что растеклась по бетону несуразным пятном. Липкие сальные руки вжимались в молочную кожу под бинтами, собственнически поглаживали спину, вызывая неприятный, омерзительный рокот мурашек. Он весь крупно дрожал, покрываясь гусиной кожей, под резкими сбивчивыми толчками.       И он был готов примириться с собственным положением, лишиться всех здравых мыслей в голове. Только опаляющее дыхание у загривка, короткое прикосновение клыков отрезвляли, оживляли, заставляли выбираться из собственного положения. И проблема ли, что член взбух и произошла сцепка. Никакой связи, никакой зависимости от другого.       Руки держали крепко, от движения узла внутри было адски болезненно, ни толики удовольствия. Жглось и горело; казалось, рвалась плоть клоаки. Стирая кожу на пальцах, он полз и бил ногами. Тяжело было понять, по бедрам текла кровь или смазка. Любые движения вызывали чудовищный дискомфорт и боль, будто что-то изнутри пыталось его разорвать. Тело болело и ныло, но верить в чудесное спасение не приходилось. Он оттолкнул ногой, вырвавшись резким движением.       Раздался безумный истошный крик: внизу живота возник невыносимый болезненный спазм, анальное кольцо горело, щипалось. Мутным и потерянным взглядом он мельком разглядел кровь, тонкой струйкой стекающей по внутренней стороне бедра. Будто не осознавая, откуда она, смазал ее по руке. Минуты летели то безумно скоротечно, то мучительно долго. Осознание мысли «подняться — бежать» пришло не скоро.       Грузный и резкий аромат мускуса осел в горле душаще, парализуя контроль над собственным телом. Шутка природы была плохой, до обиды и слез ненавистной. Перенес бы он это, будучи старше своих пятнадцати?       Запах раздраженного альфы впивался в кожу, призрачно повторяя касания коренастого силуэта мужчины. Глаза слипались от усталости, закостенелая сломленная фигура содрогалась от ужаса, навеянного тяжелыми феромонами альфы. В моменте мечталось о короткой и мимолетной смерти, надежде на сломанную шею от злобных рук. Противясь приказу, из кожи вон вылезая, он полз назад.       Уйти...       Убежать...       Убить...       Дазай проглотил, кажется, порядка пяти таблеток и пилюль за завтраком в кафе. По взгляду Ацуши, что сидел напротив, можно было предположить, что тому хотелось узнать о назначении лекарств, что пил каждый день Осаму. Однако он тактично молчал, распивая зелёный чай и перекусывая омлетом.       Редко бывало, что они захаживали на завтрак в кафе на первом этаже, когда тот только-только открылся. В воздухе витал терпкий аромат свежемолотого и сваренного кофе, приятно пахло свежей выпечкой, и в целом атмосфера была умиротворяюще-тихой. Пустые столы, хозяйка неспешно опускала стулья в зале. Хозяин же вел какие-то расчёты по делам бизнеса.       Черт бы ногу сломит в догадке, чего это вдруг Дазай привёл утром перед работой Ацуши в кафе. Загадочно и не ясно выглядело со стороны Накаджимы. Для Осаму же все было очень просто: спалось плохо — встал раньше; вышел пораньше на работу — встретил Ацуши; началась предтечка — аппетит неумолимый. Потому он с редким удовольствием уплетал вторую тарелку омлета с рисом, совсем несвойственно для высокого худого мужчины, что имел явные проблемы с пищевым поведением.       По тусклому блеску в глазах Ацуши Дазай видел неподдельный интерес к происходящему: неужели здоровьем своим занялся? И ведь абсурд: Осаму и здоровье. И был бы рад он также придерживаться принципа есть раз в день, и желательно сакэ, но в течку организм истощался и не терпел отлагательств в накоплении жиров.       Толк, что он пьёт и подавители течки, и ослабители, и жаропонижающие, и обезболивающие, и препараты для альф (от безысходности бывало воровал пачки подавителей гона то у Йосано, то у Куникиды, и, в целом, здраво понимал, что гормональная система альф и омег разная)? Смысл был лишь в блокаторах запаха для альф, что невероятно облегчали его без того жалкую жизнь.       Любое сильнодействующее средство имеет привычку становиться бесполезным, если пренебрегать предписаниями к употреблению. Только ли две недели он принимал подавители? Нет, каждый день с пятнадцати до семнадцати лет. И, казалось, то было лучшее время чувствовать себя обычным, чувствовать себя бетой: без запахов, без слабости, без зависимости от другого человека и уж тем более от репродуктивных органов. Однако утерус никто ему не вырезал, а значит рано или поздно течка должна была наступить, установить чёткий цикл. И как же он ненавидел тот факт, что Йосано принудительно заставила его отказаться от всех лекарств, активно предлагала свою помощь в прохождении течки. От последнего предложения Дазай особенно шарахался: существовала негласная установка не вступать в связи с альфами, помогавшая ему справиться со въевшимся под самую кожу страхом представителей данного вторичного пола, к тому же он понятия не имел о строении тела женщин-альф. Посему тактично отказался, согласившись убрать медикаменты, и решил проводить все течки в гордом одиночестве, как в далёкие пятнадцать, с пометкой, что Оды больше не было рядом.       К стыду или к счастью, Дазай до сих пор, в свои девятнадцать лет, игнорировал аспект и условности омежьего организма. Мысль, что в самом деле он бета, была такой заманчивой, такой обманчивой, такой соблазнительной, что становилась правдой для Осаму и окружающих. Запахов нет, он пропадает два раза в год — привычное дело. В общем-то, знали об этом в Агентстве лишь двое: непосредственно Йосано, проводившая медосмотр на приёме, и Рампо (сверхдедукция порешала), который и сам являлся омегой.       — Дазай-кун, все хорошо? — наконец спросил Ацуши, звеня чашкой. Дазай вопросительно промычал. — Ну, у тебя как будто какой-то нездоровый аппетит. Ты не болеешь? Хотя нет, обычно при болезнях наоборот...       — Я не ел два дня, — соврал Дазай. И, казалось, вот сейчас аппетит улегся и живот слегка вздулся. Он бросил ложку на тарелку с одной третью оставшейся порции риса и разложился на диване, медленно скользя по нему вниз.       — Это плохо, что ты два дня не ел, а сейчас уплел... — он на пальцах посчитал тарелки столе. — Три порции омурайсу.       Дазай слабо улыбнулся. Ацуши был мил, когда ругался на него, походил на злого и серьёзного котенка. Нахмуренные брови, острый, нисколько не пугающий взгляд сиренево-желтых глаз. И посмеяться можно было бы с ироничности ситуации, но резко пришло осознание, что Ацуши становился таким же нудным, как Куникида. И вот, что было действительно страшно. Никакой радости от баловства.       — Знаю, — коротко отрезал Дазай, садясь прямо. Еда тяжестью осела внизу живота, даже несколько подташнивало от количества съеденного с непривычки.       — Я лишь беспокоюсь о тебе, Дазай-кун, — тяжело и безысходно выдохнул Ацуши. И ведь совсем как Куникида. Когда только тот его в свою сторону переманил, подлец?       И вроде бы ему льстила эта забота: и явная, и скрытая, порой излишне навязчивая. Дазая душила не сама забота Ацуши, а то какие противоречивые чувства она вызывала, что хотелось соскрести кожу до крови, взобраться на потолок и пауком спрятаться в сплетении нитей паутины. Это и пугало, и завораживало. Казалось, ближе к течке это порой перерастало в нездоровую обсессию. Природа ли омеги хотела кого-то в себе, или то было что-то потаенное и выпяченное наружу всплеском гормонов.       И сама идея ранним утром, на лестничной площадке, когда они встретились, казалось воодушевляющей: сходить позавтракать со своим наставником, Ацуши. Но сейчас появился некий осадочек от тонко звенящей навязчивой тревоги. Словно всякая похабная и мерзкая мысль была доступна чужому тигриному слуху.       — И это очень приятно. Но прошу, я взрослый человек, вполне дееспособный. Заботиться о себя я могу и сам, — словами он не хотел грубить Ацуши. Но голос звучал строго, раздражённо, без воли на то Дазая.       — Как знаешь, — отрешенно ответил Ацуши, допивая чай.       Сказать «извините, я не то имел в виду» язык не поворачивался, в горле вставал ком. Рука зудела в тревоге. Голос в голове пропевал: «Нельзя, нельзя, нельзя», — и сменялся сценой бессловесного извинения перед ним и размышлениями о пользе такого языка. Обхватить головку его члена, взять его в рот, ведя вдоль языком... Осаму помотал головой, избавляясь от захватывающей фантазии, и начал отстукивать какой-то незамысловатый ритм по деревянному столу.       — Пора бы на работу, Дазай-кун, — добавил Ацуши уже привычным тоном, что мигом оживило Осаму. Короткая обида прошла?       — Ах, может ещё посидим? — откинулся на спинку дивана Дазай, потягиваясь и зевая.       — Тогда тебе придется применить обнуление, чтобы я ещё ненароком не учуял запах Куникиды, — передернуло Ацуши. Дазай вскинул бровь. — У него довольно резкий аромат, когда он ругается.       — О, а у остальных? — аспект запахов был не интересен Дазаю, просто хотелось чуть больше времени провести с Ацуши наедине.       — Эм, у Йосано запах больше медикаментозный, но есть нотки апельсина и карамели. У Рампо он приторно-сладкий. Наоми пахнет сандалом и мускусом, — по коже пошли мурашки мелкой рябью от упоминания мускуса. Резкий и тяжёлый аромат фантомно забивался в нос, оседал болью в голове. Редкостная мерзость. — А Куникида имеет запах кофе и свежескошенной травы.       — Как вы переносите эти запахи? — тяжело вздохнул Дазай, выбираясь из насиженного места.       — Обычно. Я ведь бета, эффект нулевой, — пожал плечами Ацуши. — Но иногда мне кажется, что я чувствую запахи и у бет, в том числе. От тебя, например, очень слабо тянет персиком. От Дзюнъитиро...       Дазай остановился, руки мелко задрожали. Он не должен был пахнуть чем-то вообще. Хотелось машинально понюхать себя самого, но якобсонов орган не чувствовал собственного феромона, да и блокаторы не позволяли учуять чужой. Ацуши настороженно оглянулся:       — Все хорошо, Дазай-кун? — Осаму схватился за живот и согнулся.       — Я все-таки переел, живот пучит, — сдавленно ответил Дазай. — Вы пока идите, я догоню.       — Может лекарство какое принести? — замельтешил Ацуши.       — Нет-нет, все хорошо. Сам как-нибудь, — и направился в туалет.       Руки все ещё дрожали, пытаясь запереть замок. Свет в кабинке был тусклый и приглушенный. На пару с унитазом стоял умывальник с зеркалом. В тот короткий миг казалось, что запахи — более чем твёрдое вещество. Словно тот тяжёлый аромат мускуса прилип к телу, окатив его вязкой жидкостью. Становилось не по себе от того, как ощущала каждая клетка в теле ту ауру, которую он должен был забыть как страшный сон.       Ополоснув лицо, Дазай сел у двери, разглядывая руки и плиточный пол. Стоило ли выпить таблетки ещё раз для большей их эффективности? Будет ли это так работать? Он не раз уже переживал течку, но каждый раз это так пугало. Никакие замки на дверях не защитят его в случае чего. А что, если запах и вправду вернулся? Что тогда? Куникида-то с Наоми точно поймут, что он врал столько лет о своей природе. Но они же ведь ответственные и здравые люди, что не пойдут на поводу природы?       Дазай обхватил голову руками, поникнув. От года к году становилось тяжелее, а появление Ацуши будто все усугубляло. Как бы ни было стыдно себе признаться, он вожделел его. Это чувство возникло само собой, проскочило зайцем в разум. И видит бог, вне течки Осаму был здрав, сознателен, довольно скрытен. Пусть порой «влюблённость» вызывала навязчивые идеи и ощущения, но то было можно удержать в узде, убежать, в конце концов. В течку же становилось сложнее.       Осторожные дружеские касания становились опасными, горячими. Сердце билось в таком жутком ритме, что, казалось, никакого острого слуха не нужно, чтобы услышать гулкие удары в груди, ломающие ребра. Щеки наливались румянцем от прилива крови, когда Ацуши подавал ему руку помощи. В его компании становилось так душно, что хотелось выбраться из собственной кожи. Лёгкие горели и сдавливались в необъятном и неясном порыве чувств. И больше всего его пугало, что все это однажды станет постоянным. Он станет ненавистным себе слизнем, коим еще все же не стал, зависимым от другого человека. Любое здравомыслие пропадет с рухнувшими стенами контроля.       И руки хотелось сбивать в кровь от ударов по бетонной плите, чтобы унять ноющее чувство глубоко внутри. Разбивать посуду и резать кожу, грубо неосторожно, чтобы снять симптомы. Он лишь жалкая омега, неверная и легко контролируемая чужими. И не ему, неправильному во всем человеку, искать здоровые и правильные решения возникшей проблемы.       И он впивался ногтями в запястье, желая унять напряжение, возникшее в теле. Раскусывал больно до синяка кожу, очень тяжело, но методично и слабо успокаиваясь. Дазай вновь умылся и натянул на лицо привычную улыбку, будто ничего не было. Всё ещё царапая кожу, пришел в офис.       Как обычно, опоздал на работу, получил короткий осуждающий взгляд Куникиды и стопку дел. Доппо молча вернулся на свое место и тяжело вздохнул. В каждодневной рутине ничего странного не было, лишь поправка на безумный аппетит и редкие терпимые боли внизу живота. Однако, чтобы конфузно не завершить этот рабочий день, пришлось все же отойти за прокладками.       Как правило, Йосано оставляла небольшую коробку под раковиной для бета-женщин (коих среди сотрудников бухгалтерии было больше) и омег. Само собой еще и для Рампо и Дазая (правда, о последнем никто не знал). Ближе к обеду меж ягодиц возникло ощущение влаги и лёгкой прохлады. Беря в расчёт кровянистые выделения в предтечку, Осаму переживал за свои светлые брюки, на которых розовое пятно разойдется только так, на обозрение толпы. И ничего бы не стоило скрыть это длинным плащом, но предостеречься надо было.       Ацуши поднял вопросительно голову в сторону елозящего на стуле Дазая, который в свою очередь пытался понять, действительно стоит сейчас отойти или можно повременить.       — Дазай-кун, все хорошо? — и как часто он сегодня это спрашивал. Осаму был неусидчив, отчего его крутящиеся телодвижения удивительными не были.       — Мне отойти нужно, — улыбнулся Дазай, поднимаясь и приглаживая брюки сзади. Благо влажного пятна не было, и не стыдно было уйти с гордо поднятой головой.       Прокладок существовало великое множество для бет и омег, и, в общем-то, они несколько отличались друг от друга. Для бет было несколько видов с разными ароматами и назначениями: Дазай голову ломал, каждый раз разглядывая эти яркие упаковки с котятами. Для них же были доступны тампоны, чем омеги-мужчины все же пренебрегали, из-за случайных стимуляций там. Во всяком случае Дазай уж точно.       Во вторую предтечку и течку половым воспитанием и заботой о юной омеге занялся Одасаку, ничего не понимавшая в данном вопросе бета. Он притащил целый пакет прокладок и тампонов для омег и бет, просто потому что не смог разобраться на месте и консультации там не проводили. Для несведущего Дазая это казалось ещё сложнее, потому что в его понимании подобными средствами гигиены пользовались бета-женщины в менструацию, а ее у него не было, да и сам он вроде не женщина и не бета, к сожалению.       Стоило лишь выделить два явных отличия: удлинённые крылышки прокладки и абсорбент, впитывающий и подавляющий аромат феромонов, что выделялся вместе со смазкой. Намотав на руку туалетной бумаги, он для достоверности вытер выделения: бледно-красные.       — Мы собираемся с Рампо в магазин. Кому-нибудь что-нибудь надо? — Акико стояла у крайнего стола, ближе к двери.       — Можно мороженое? — застенчиво спросила Изуми. Ацуши посмотрел на неё и также добавил:       — Если можно, то и мне тоже.       — Мне как обычно, — ответил Дазай, и под его «как обычно» скрывалось «купите мне прокладки». Сам он редко ходил за ними, и то, это была какая-то из ряда вон выходящая сложная миссия.       — Ещё что-нибудь нужно? — уточнила Йосано.       — Нет-нет, просто как обычно, — отмахнулся Дазай. Между ними тремя был некоторого рода словарь понятий на подобные случаи: за неприглядными словами скрывалась терминология для омег. Удобно было, что в компании омегами были они с Рампо, а Акико как матушка опекала и направляла их, кого-то, пожалуй, даже слишком.       В Агентство Дазая привел Ода чуть раньше, чем пришел Куникида. О мафии пришлось забыть, когда он загремел в больницу по воле Сакуноске. Потихоньку начало всплывать и об изнасиловании и о вторичном поле Осаму. Почему именно агентство, друг не успел рассказать, пропав без вести через какое-то время. Сотни звонков и сообщений оставались непрочитанными и по сей день. Потому опеку над ним на себя взяла Йосано, имевшая свое категоричное мнение по отношению к Мори.       — Вот, мой список. Он коротенький. Вещи первой необходимости, — передал листок Куникида.       — Давно ли канцелярия — вещи первой необходимости? — вскинула бровь Йосано.       — Мне канцелярия нужна, как людям кровь. Так что да, — поправил очки Доппо. Акико лишь молча закатила глаза и сунула список в карман. Рампо сидел на столе и болтал ногами, рассасывая леденец.       Получив заказы, они мирно покинули офис. Ацуши пододвинул стул к Дазаю, внимательно наблюдая за Куникидой. Лёгкое невесомое касание по руке отдалось мелкой дрожью и обжигающим жаром. Хотелось резко отдернуться от него, но Осаму замер, поджимая ноги. Было что-то, наверное, неестественное, что он хотел бету в течку, а не опционально логично альфу.       — Всегда было интересно, что за «как обычно» у тебя? Расскажешь? — он положил руки на подлокотник дазаева стула и как-то нелепо улыбнулся. Дазай почувствовал, как к щекам прилила кровь, а бинты на шее начали душить. От такой запредельной близости становилось дурно, тяжелело внизу живота. И он ведь понимал, почему, да только мириться с этим не желал.       — А как вы думаете, Ацуши-сан? — что есть силы заигрывающе ответил Осаму.       — Сакэ?       — Вы считаете, что я беспросветный алкоголик? — театрально надулся Дазай.       — Да, ты, — кивнул Ацуши с серьёзным лицом, как тогда, за завтраком. Осаму умолк, не найдя ответа на этот вопрос. Он в прямом смысле завис.       — Вообще нет, — наконец ответил Дазай. И ведь не скажешь, что просишь покупать прокладки. И «как обычно» имеет разное значение. — Сладости имел я ввиду.       — Не знал, что ты сладкоежка, Дазай-кун, — как-то странно, самодовольно улыбнулся Ацуши. Что только было в его голове? И ведь желающий его ласки мозг решил, что это намек. На что? Неправильно понятые посылы и сигналы могли иметь плачевный исход.       И головой биться хотелось от возникшего недоразумения, вколачиваться лбом прямо в рабочий стол до крови, до сотрясения мозга. Может тогда все встанет на свое место, перестанет отдаваться в голове влажными фантазиями о крупных полулапах Ацуши, как бы крепко когти впивались и вжимались в ягодицы, как оставляли бы окровавленные царапины на теле...       Раздался глухой стук, вся мелочь на столе задрожала от упавшей на нее головы Дазая. Все любопытно оглянулись на него. И ведь не смущали эти вопрошающие взгляды Куникиды, Ацуши и Танидзаки. Его смущал нарастающий жар в теле; так он сам спровоцирует свою течку на день быстрее. А наслаждаться повседневностью ещё хотелось.       — Устал? — легонько поглаживал по плечу Ацуши, разгоняя жар по всему телу, парализуя его. Осаму лишь утвердительно промычал. — Ты сегодня большой молодец.       И дыхание захватывало от комплимента, что Дазай давился воздухом. Сердце стучало в груди бешено. Касания были такие приятные, но вместе с тем неправильные и неестественные. Мир плыл в глазах, и все казалось бредовым горячечным сном в течку. В обычной ситуации он бы смутился и отмахнулся от комплимента хлестким оскорблением и унижением самого себя. Но сейчас хотелось ещё и ещё. И Ацуши будто улавливал это:       — Ты сегодня такой усердный был, что поразительно. Тебя нужно обязательно похвалить чем-то вкусным, — лишь мысль о еде отозвалась громким урчанием в животе. Ацуши слегка посмеялся. — И вправду.       — Угощаете? — поднял голову Дазай. Накаджима улыбнулся и кивнул.       Выловив свободные минуты, они спустились в кафе, использовать свое положенное время на перерыв. Между обедом и полуднем в заведении оказалось довольно тихо. Несколько столиков были заняты офисными работниками и студентами. Из старомодного музыкального автомата кряхтела классическая музыка. Они, как и всегда, уселись на диванах.       Витраж мягко ложился цветной рябью на столе. Ацуши заказал себе чазукэ, Дазай ткнул на какие-то позиции в меню, не думая. Просто ужасно хотелось есть, до того, что живот скручивало и ломало. Имея возможность на обед за чужой счет, Дазай все же сам решил оплатить его. Однако Ацуши все же угостил Осаму персиковым парфе.       И шестеренки в голове крутились, пытаясь уловить связь с беседой в офисе. Это ли не намек? Или голова уже начала терять рассудок? В чем была идея такого жеста? И почему он улавливал какие-то повадки альф в заботе Ацуши?       Он ушёл с работы раньше, ссылаясь на несварение, что мучило его целый день. Куникида сомневался, но Йосано убедила Дазая отпустить. В конце концов она-то понимала, что скрывалось за этим «несварением».       В квартире было душно и жарко. Свалившись первым делом на футон, Дазай пролежал так полчаса, перед тем как решил все же открыть окно в комнате. И вот незадача: вновь хотелось есть, температура стремительно поднималась так, что разболелась голова.       В жаропонижающих и обезболивающих было мало смысла, но он хотел верить, что это может помочь. Отыскать бы во взгромождённой в раковине посуде хотя бы какую-нибудь чистую чашку. Руки залипали на грязной столешнице, со шлепком отлипая. В холодильнике было пусто, а на полках завалялись остатки от пачек риса. Сна будет достаточно?       Закатное солнце ложилось полосами на стенах, на полу, освещая крупицы пыли, что его укрывали. В углу комнаты валялись пустые стеклянные бутылки, отсвечивающие радужным блеском на свету. Шелест листвы и пение стрижей за окном звучали успокаивающей мелодией. Полуденный сон был болезненный и жаркий. Тело потело и липло к одежде, голова болела от нескольких часов сна.       Он проснулся от поднявшейся температуры и тяжёлого жара. За окном уже стемнело. В комнате подвывал холодный ветер. Мокрые волосы прилипли к голове, к лицу. Вся одежда была влажная, неприятно слипшаяся с кожей. Дазай едва поднялся с футона, как согнулся от резкого спазма внизу живота. До чего он ненавидел собственное тело.       Под струей холодного душа становилось чуть легче, горячее тело охлаждалось. Была бы его воля, он все дни провел бы, сидя в холодной воде. И страшно ли, что так нельзя делать. Приложив голову к влажной плитке, Дазай так стоял с минуты две, не желая тревожить утерус, что был основным источником проблем. По эмалированной ванне стекала красноватая вода, смывающая выделения.       Изнывая от жара, боли, утекающего сознания, Дазай осторожно вел рукой по впалому животу к паху, будто смущаясь своих желаний, однако делал это не впервой. Он обхватил член рукой и тяжело выдохнул: чувствительнее обычного. Прикрыв глаза, Осаму сжал его и провел вдоль, неспешно набирая обороты, рефлекторно толкаясь бедрами навстречу. Сбивчивое дыхание растворялось в шуме душа. Впиваясь зубами в губы, изредка позволяя себе рвано выдыхать на грани стона, он кончил в руку. Этого было недостаточно, но облегчение на короткое время приносило.       За этот короткий промежуток времени Дазай успел выпить все лекарства в квартире, перебрать вещи, в которых он проводил течку. Это не было чем-то, что принадлежало альфе (наоборот, то была старая футболка Одасаку). Он на дух не переносил любые их феромоны — тяжёлые и резкие, — потому каждый раз отказывался от рубашек Йосано, что она предлагала ему для облегчения. Осаму не вил гнезда: то ли не умел, то ли был слишком ленив для этого. Чаще всего просто залезал в ванную и валялся в ней несколько дней кряду. Это было удобно: унитаз близко, душ близко. Углубление в ванной создавало некоторое чувство комфорта из-за маленького пространства в ней. Если другие омеги на стену лезть готовы были в течку, то Дазай наоборот искал места укромные и тесные: шкафы, ванна, кладовка, если таковая имелась.       Также Дазай расставил по дому распылители ароматизатора с эффектом нейтрализации феромонов, чтобы наверняка. Закрыл окна. Для убедительности раз десять дернул дверь, чтобы наверняка быть уверенным в её прочности. На всякий случай и стол задвинул к ней.       Грязные и мокрые бинты полетели в забитую мусорку. В новых надобности не было ввиду усиленного потоотделения при жаре. Стоило облегчённо выдохнуть, освободившись от дел, как его настигла новая волна боли, от которой, содрогнувшись, он рухнул на пол. Свернувшись калачиком, Дазай пролежал около двери ванной, стараясь дышать медленно и глубоко. Казалось, внутренние органы только от не того вздоха могли разорвать живот. Ощущение влаги от стекавшей смазки и скрутившейся прокладки доставляли ещё больший дискомфорт.       Подобная открытость накатывала паникой на Дазая, тело дрожало, рефлекторно сжималось и искало хоть какое-то укрытие. Собрав остатки сил, он свалился в ещё холодную и влажную ванну, поджав колени к себе. Для убедительности прикрыл пожелтевшую и грязную шторку, и лишь тогда удалось выдохнуть.       Влажность в ванной была душащей в сочетании с поднявшейся температурой. Он пытался сохранить хотя бы толику сознания, но все перед глазами плыло и мутнело. Хотелось уснуть и желательно навсегда, чтобы не испытывать жутчайшую боль следующие несколько дней.       Шторка глушила основной свет в ванной, едкая тишина впервые успокаивала. Глаза слипались в помутнении разума и жаре. Боль стягивалась к низу живота: пульсирующая и ноющая. Дазай ненавидел свою природу, ненавидел эту слабость, ненавидел чувствовать себя нуждающимся в ком-то. И больше всего сводило тело от напряжения и злобы, что нуждался он в Ацуши, в своём коллеге, наставнике и друге, если так можно было сказать.       После первой и последней стычки с альфой он так сильно не желал никого в себе, кроме Ацуши. Не он выбрал его, а помутненный разум одной течкой ранее. Должно быть, он сравнивал заботу Ацуши с ухаживанием альф. Потому на уровне психологической обманки видел в нем лучшее решение.       В глазах темнело, он терял связь со своим телом. Тогда шея горела и жгла, боль несравнимая пронзала все тело. По ключицам стекала ярко-красная кровь. Он точно не знал, где находились железы и потому резал, ковырял их лишь по догадкам и картинкам из интернета. В миг казалось, что никакой боли и не было вовсе. По щекам текли слезы — сущая истерика. Смазывая сопли по щекам, оставлял кровавые потеки. Дазай пытался вырезать в себе все то, что делало его омегой. В удачном случае вскрыться.       И было плевать, что происходило это в доме Оды. Вырезать железы, вырезать утерус, вырезать все то, чего касался альфа и его едкий, впившийся в нёбо аромат мускуса. Он был с ним теперь везде, чудился в еде, в духах, в морском бризе. Сводил с ума и ломал рассудок. Теперь все пахло мускусом.       Больно было в начале, но когда Дазай вновь и вновь проводил лезвием по надрезу, казалось, ничего уже не было. Кровь впитывалась в костюм, смазывалась по раковине, лезвие окрасилось в буро-красный цвет. Так было верно и положено. Хотелось продолжать все то кровавое месиво на теле до теряющегося пульса, до самой смерти. Но руку схватил Одасаку, впервые напуганный до мурашек. Он крепко сжимал запястье, хватался за полотенце и пытался прикрыть шею. Тогда адреналин оттек, и Дазай начал осознавать происходящее, обмякая в руках Сакуноске. Последним воспоминанием было то, как он что-то набирал в телефоне. И был страх, что все в мафии узнают о его вторичном поле, что он станет лакомством для Мори.