— Пап, ты в порядке? Выглядишь неважно. Коля обеспокоенно хмурится, разворачиваясь к отцу. Недавно парню исполнилось 18. Фёдор подарил ему большую сделанную на заказ раскраску по номерам с их совместной фотографией, которой Гоголь занимается уже пару дней. Отвлекаясь от своего занятия, он оборачивается к беловолосому мужчине, чуть согнувшемуся у двери. Он отмахивается, покачав головой. — Пустяки, просто сердце что-то...не переживай, пройдёт, к дождю, наверное. Усмехнувшись, пока сын не начал расспрашивать его о самочувствии, Гоголь-старший уже собирался заверить, что всё в порядке, когда вдруг хватается за грудь, покачнувшись. Коля тут же подскочил к отцу, придерживая того. — Пап...папа, в чём дело?.. Мужчина не ответил, оседая на пол. Коля в одну секунду подлетел к телефону, пытаясь собраться. Аппарат норовил выпасть из рук, ему необходимо было принимать прописаны препараты строго по расписанию. Взгляд плыл, пока по стенам мелькали тёмные тени. Гоголь мотнул головой, нажимая вызов. — Алло, скорая? *** — Коля?..Ты чего вдруг так поздно..? Фёдор потирает сонные глаза, впуская друга в квартиру. Он не спал, но мозг требовал отдыха, поэтому как раз собирался ложиться, когда услышал звонок в дверь. Гоголь и раньше мог прийти без предупреждения, притащив с собой какую-нибудь очередную идею из ТикТока, но обычно его визиты были дневными. Гоголь падает на диван в просторной гостиной. Он всегда любил квартиру Достоевского. Много места, всегда есть где развернуться. Собственное скромное жилище Коля любил в первую очередь за его обитателей. Теперь там нечего любить. Фёдор не возмущается и не задаёт вопросов, только протягивает гостю кружку горячего чая с мёдом и присаживается рядом, ожидая, пока он сам всё расскажет. И Коля рассказывает, устало откидываясь на спинку дивана, усмехается. — Папе вечером стало плохо, скорую вызвали. Достоевский поворачивается к нему, внешне оставаясь спокойным, разве что едва напрягается, уже предполагая, что его друг сейчас скажет. — Инсульт. Он умер в машине, в сотне метров от больницы. Забавно, да? Гоголь смеётся, отставив кружку в сторону, закрывает лицо руками. Вопреки рвущемуся наружу истеричному смеху из видного Фёдору глаза текут слёзы. Приглушённый ладонями хохот переходит в раздирающие глотку рыдания, пока короткие ногти больно тянут за белые волосы у корней, а во рту чувствуется металлический вкус. Мерзко. Достоевский молчит, на вид собранный, но он искренне не понимает, как ему поступать. Мозг лихорадочно работает, выдавая различные пути решения проблемы, но всё приводили к одному и тому же результату. Защитить. Обнять и обогреть своим холодным теплом, оставаться рядом. Вопреки. И Фёдор повинуется зову чего-то, кажется, в районе груди, прижимает трясущееся тело к себе, бережно гладит вздрагивающие плечи, пока звуки не начали стихать, а мышцы расслабляться. Потом он снова разрыдается, истерично метаясь глазами по комнате, вдруг останавливаясь взглядом в одном месте перед собой, в тот же миг хватаясь за руку Фёдора рядом. А он рядом. Пока всё не закончится и после тоже.
***
— Дост-кун, можно вопрос? — Раз уж ты просишь разрешения, скорее всего я откажусь. — Ну Дост-кун. — Допустим, можно. Фёдор поправляет очки для чтения на носу,***
Они стояли на крыше академии за низкой перегородкой, наблюдая за холодным зимним солнцем, только сейчас, хотя далеко не рань, поднимающимся над домами. Фёдор вскинул голову, наблюдая за медленно плывущими нежно-розовыми облаками и ещё пока тихим городом. Коля улыбается, почти невесомо касаясь руки Достоевского, глубоко вдыхает свежий морозный воздух. — Красивый. Фёдор поворачивается на голос, съеживаясь от холода. — Рассвет?..да, что-то в этом есть. — И он. Фёдор только хмыкает на тонкий комплимент, а Гоголь щурится, беззаботно усмехаясь, по привычке берет руку Достоевского в свою, согревая тёплой тканью и самим фактом своего касания. — Насколько банальным будет признаться тебе в любви стоя на крыше, пока мы вместе встречаем рассвет? Фёдор не удивляется, только пожимает плечами, перебирая в пальцах ворот любимого черного пальто. — До ужаса клишированно и, возможно, романтично, для сторонников этого глупого аспекта жизни, но если дело касается тебя, я буду разочарован такому скучному номеру. Определённо не в твоём стиле. Теперь Коля откровенно смеётся, опираясь спиной об ограду, собирает снег с тонких прутьев, запуская в Фёдора снежок. — Раз так, постараюсь сделать всё крайне не романтично. Отталкиваясь руками, он подмигивает здоровым глазом, выправляя чёлку из-под шапки, позволяет сливающимся с белым снегом вокруг локонам упасть на глаз, прикрывая увечье. — Неужто собрался идти? Приходить на пары вовремя явно не твоё, да и ведёшь себя как-то подозрительно тихо, что происходит? Достоевский вопросительно вскидывает бровь, ухмыляясь. По его выражению лица и ровному тону не скажешь, что он сильно волнуется, но таков уж Фёдор. Переживания ему несвойственны, чужие чувства он принимает и смотрит на них сквозь пальцы, ведь его не касается такая человеческая слабость, как чувства. Это не его сфера. И в том, как он ночами жмётся к теплому телу Гоголя, позволяя целовать себя, нет чувств. Точнее, у Гоголя, может, и есть, Фёдор принимает и это. В действиях же с его стороны нет никаких чувств. И для Достоевского нет ничего проще, чем убедить себя в этом. На секунду ему показалось, что Гоголь сконфуженно поджал губы, протирая заслезившийся на морозе подёрнутый белой плёнкой под такими же волосами слепой глаз, но он уже отвернулся, и оценить выражение его лица не представлялось возможным. Так и не дождавшись ответа, Фёдор тихо хмыкнул, скользнув в узкое пространство перед лестницей.***
— Осаму-кун? Достоевский с Гоголем и их новым японскими знакомыми, от которых второй наотрез отказался отходить, спокойно – настолько спокойно, насколько это возможно вместе с Гоголем – стояли недалеко от главного входа в академию. Чуя немного – на самом деле ещё как – нервно курил уже вторую сигарету, словно не боясь быть увиденным старостами. Дазай бросил на рыжего насмешливый взгляд, почти получив локтём в рёбра, но тихий, слегка хриплый голос, прервавшийся покашливанием, уберёг его кости на десяток секунд дольше. Всё же получив несильный удар, показательно ойкнув, Дазай перевёл тёмный взгляд в сторону подошедшего юноши. Фёдор проследил за его взглядом, наткнувшись на объект отвлечения. В отличие от Гоголя, он не особо увлекался изучением всего разнообразия японских суффиксов и общепринятого этикета в общении. Накахара с Дазаем обращались друг к другу в буквальном смысле как попало. Чуя называл парня по фамилии – скорее по привычке, чем из особого уважения – или какие-нибудь не самым культурным прозвищем. Впрочем, Осаму не обижался. Подошедший на вид совсем ещё подросток обратился к нему по имени и стандартному суффиксу. Значит ли это, что они особо близки или... — Рюноске-кун! Что-то случилось? Еле увернувшись от летевшего в его сторону кулака, Дазай поспешно отозвался, Фёдор посчитал, что тоже по имени. — Ты искал меня? Осаму снисходительно улыбнулся, замечая лёгкую обиду в тёмных глазах. Парень выглядел весьма...специфично: явно нездоровый серый оттенок кожи и залёгшие тёмные круги под глазами, немного неаккуратная прическа угольных волос с двумя отросшими прядями впереди с набело осветлёнными небрежными концами. Стальной тёмно-серый взгляд, подчёркнуто мрачный, устремился к Дазаю, на что тот лишь неловко улыбнулся и поспешил представить подошедшего. — Дост-кун, Гоголь-кун, это Рюноске Акутагава-кун, мой.. Названный Акутагавой резковато развернулся, поймав взгляд Дазая, но тот лишь немного наклонил голову, практически ласково улыбаясь. — ...мой младший брат. Потребовалось мгновение на оценку всеобщей реакции. Гоголь рядом удивлённо приподнял брови, высматривая по внешности двух юношей хоть какое-то сходство помимо бледной кожи. Чуя, умиротворенно затягиваясь, лишь кивнул Рюноске в знак приветствия, на что тот ответил тем же сразу после того, как выжег глаза Дазая своим взглядом. Сам Фёдор только понимающе пожал плечами. Спрашивать про то, почему у братьев разные фамилии и тае мало сходств во внешности было совсем нетактично, поэтому Достоевский лишь молча надеялся, что до Гоголя это тоже дойдёт. И, на удивление, дошло. Тупо моргнув пару раз, мозг Гоголя вновь активизировался, посылая импульс важно качнуть головой. Акутагава, кажется, ничуть не удивившийся тому, что русские понимают их родной язык, слегка напрягся, словно пытаясь сдержать приступ кашля, шагнул ближе к брату, сведя светлые, почти незаметные на мертвенной коже брови к переносице. Фёдор даже усмехнулся про себя, невольно отмечая, что часто выглядит так же. — Осаму-кун, ты просил сообщить, когда мы разместимся.. Дазай кивнул, отбирая у Чуи очередную сигарету и не вслушиваясь в недовольное ворчание снизу. Фёдор неосознанно шагнул подальше от табачного дыма, уже продумывая, как бы обратить на себя довольную рожу Гоголя и смыться, пока они не опоздали на пару. Впрочем, долго думать не пришлось, ибо Коля быстро уловил настрой друга и, несмотря на свое желание остаться подольше в компании японцев, он быстро ухватил Фёдора за руку, прощаясь с компанией, завёл его внутрь учреждения, позволяя тёплому воздуху окутать замёрзшие щёки обоих.***
Воспоминания вспыхивали перед глазами обрывками, врезаясь в сознание, заставляя со всей силы жмурить глаза, чтобы не видеть всплывающих перед глазами образов.— Что же ты натворил, мой ангел...
Кривые буквы расплывались, стоило приоткрыть веки, а строчки скакали, делая почерк вовсе неразборчивым. Побелевшие пальцы со всей силы сжали ручку до противного щелчка пластика на корпусе, отчего маленький осколок врезался в кожу большого пальца, но боль не чувствовалась. Совершенно никакой боли, лишь поднимающаяся где-то в грудной клетке паника, проскальзывающая между рёбрами, навязчиво обволакивая стучащий в бешеном ритме орган.— Вызывай скорую, ну же! Господи, мой мальчик, как же так...Быстрее же...Коля, Коленька, ты слышишь меня? Тебе нужно сделать глубокий вдох. Давай, ты должен постараться вдохнуть.
Резко затошнило, тянущий ком в горле, мешающий сглотнуть холодную слюну, упёрся в стенки гортани, едва не перекрывая и без того рваное дыхание. Звон в ушах перекрывал всякие посторонние звуки. Белые волосы прилипли к вспотевшему лбу, чей-то голос совсем рядом, кажется, мягкое прикосновение чужой руки к предплечью. Голова с трудом поворачивается, он чувствует, как дрожит всем телом, но перед глазами ничего, красная пелена и отдалённый женский крик. Мама. Шум в голове усиливается, заставляя сжимать челюсти до болезненного хруста. Давящая боль в висках не утихает, захотелось разрыдаться, заскулив от стискивающей череп боли, хрупкая письменная принадлежность сыпется в руках... — Коля, ты слышишь меня? Морок материнского силуэта впереди медленно тает, позволяя различить знакомый голос рядом. Поворачивая голову и с трудом открывая зрячий глаз, взгляд цепляется за размытое очертание руки, сознание немного проясняется и голова произвольно изображает кивок.— Глубокий вдох. Давай, милый.
Глаз скользит дальше, нервно бегая по тёмному пятну совсем близко, наконец находит спокойный сине-фиолетовый взгляд, сейчас особенно тёмный, но ясный, успокаивающий, направленный прямо перед собой. — Хорошо, видишь меня? Теперь вдохни. Глубокий вдох, Коля, это всё только в твоей голове, тебе нечего бояться. Ровный тихий голос мгновенно ощущается в разы громче навязчивого звонка в ушах. Испуганный крик матери тоже смиренно замолкает, позволяя низкому тембру голоса рядом впитаться достаточно, чтобы наконец осознать смысл сказанных слов и сделать глубокий вдох через неохотно рассасывающийся комок в глотке. — Коля? Гоголь резко распахивает глаза, встречаясь со взглядом источника голоса, в котором на секунду даже мелькнуло, кажется, беспокойство, но тут же сменилось холодной уверенностью. — Дост-кун, я... Голос предательски осип, Гоголь попытался прочистить горло, слабо откашливаясь и фукусируясь на уставших глазах друга. Фёдор отнял руку от его одежды, игнорируя вопросительные взгляды одногруппников, хотя преподаватель, кажется, даже не заметил, что двое студентов в конце аудитории не слушают его лекцию. — Коля, тебе сейчас нужно постараться успокоиться, ты понял меня? Смотри на меня, хорошо? Гоголь послушно поднял испуганный холодно-зелёный глаз, поравнявшись с тёмным, отдающим ночной синевой фиолетовым взглядом из-под полуопущенных густых ресниц. Качнув головой, чтобы чёрные жёсткие пряди не лезли в глаза, Фёдор укрепляет зрительный контакт, не обращая никакого внимания на перешептывающихся студентов рядом, впервые наблюдающих за не улыбающимся Николаем и крайне озабоченным Фёдором.***
— Ты принимал лекарства сегодня? Достоевский хмурится, протягивая Гоголю стакан воды, присаживается напротив. Коля благодарно кивает, наконец ополаскивая сухое горло прохладной жидкостью. Отставляя пустую ёмкость, он наклоняется, рассматривая искажённую фигуру Фёдора в стекле. — Да, принимал, — Наконец отзывается Гоголь, пару раз моргнув, вертит стакан пальцами. Достоевский немного расслабляет напряжённые плечи, утыкаясь ледяным носом в свекольную ткань свитера, поднимает на друга утомлённый взгляд. Коля невольно засматривается на очаровательную мордашку, подмечая, что даже заёбанным его Федя прекрасен. — Что это было тогда? Паническая атака? Гоголь на это прикусивает губу, пожимая плечами, с намеренным равнодушием бросая: — Не знаю, я не помню, что видел. Он врёт. Он прекрасно помнит дробящуюся на куски фигуру матери и её раздирающий собственную глотку крик, но лишь с трудом глотает сухую слюну и обгоняет навязчивые голоса в голове. Фёдор же прекрасно знает, что тот врёт, но не допытывается, оставляя всё так, как оно есть и зевает в районе своего локтя. Гоголь выпрямляется, накручивая белёсую прядь на палец. Интересуется. — Пойдём на последнюю пару? Достоевский приглушённо бормочет, укладываясь на свою руку, позволяя длинной чёрной чёлке свалиться на лицо. — Ну его. Коля удивлённо моргает, причесывая пальцами покрывающие глаз волосы. — Я в общем просто так спросил, — Хохотнув, он со звоном щёлкает по стакану, подскакивая с места. — Ну, нет так нет, пой–.. — А ты собирался идти на пару? Ну, что ж... Фёдор перебивает, поднимая голову. Сейчас в фиалковом блеске его глаз искрится азарт и, видит Бог, Гоголь сглатывает слишком шумно и сдаётся перед натиском этих глаз слишком быстро. — Тогда... Гоголь опирается о стол, осматривая просторную столовую, постепенно наполняющуюся голодными студентами. Перебирая в пальцах красный мех своей резинки, он вдруг распахивает глаза, разворачиваясь так резко, что Достоевский невольно напрягается, вопросительно поднимая взгляд. — У меня есть идея!! Сюрприз, Дост-кун. Фёдор обречённо вновь роняет голову на свои руки, ворчливо морщась. Словно котёнок, в глазах Гоголя. — У тебя что не слово, то сюрприз. Что на этот раз? — Ну Дост-кун, если я расскажу, то это уже будет не сюрприз. Дост-кун же доверяет мне? Хитро прищуриваясь, боловолосый наклоняется к другу, шутливо касаясь подушечками пальцев шеи, ведя от линии плеч к загривку, легонько щекочет, ожидая, что его руку грубо сбросят, однако, к его удивлению, кожа под пальцами покрывается мурашками, почти подставляясь под прикосновение, но всего секунду, после Достоевский исправно дёргает плечом, скидывая назойливую ладонь и так же мастерски игнорируя жар собственных ушей под смоляным панцирем волос. — Дурачье.***
— Мам, зачем это всё?
Маленькая версия Фёдора настойчиво тянет за лямку родительской сумки, и на этот раз женщина откликается, ероша пальцами с дорогим маникюром чёрную обросшую голову сына.
— Федюш, ты не глупый мальчик и всё прекрасно понимаешь, у меня здесь деловая встреча, а тебя нужно показать людям.
Мальчик совсем по-взрослому фыркает, размышляя, что его новый школьный немного странный друг наверняка сейчас вместе с семьёй наряжает ёлку или готовит подарок Фёдору, а он вместо подготовки к празднику должен мёрзнуть возле неизвестного ему здания в ожидании маминого бизнес-партнёра.
— Я не одна из твоих картин, чтобы "показывать меня людям".
Женщина на реплику лишь заправляет за ухо иссиня-чёрные длинные волосы и пожимает плечами, безразлично оценивая внешний вид сына.
Фёдор слегка съёживается от пристального взгляда, без слов понимая, что мать просит его вести себя максимально сдержанно и не дай бог он её опозорит, мгновенно отправится на продажу с прочим товаром за гроши.
Холодный зелёный, совершенно безжизненный взгляд пробежался по хмурому замёрзшему лицу мальчика и, не найдя погрешности, даже немного потеплел, но через секунду уже переключился на осторожный оклик со стороны улицы. Фёдору оставалось лишь стойко вздохнуть, вежливо приветствия подошедшего.
— Мария Фёдоровна, долго ждёте? Доброго вечера.
Доброжелательный на вид строгий мужчина в чёрном пальто с высоким воротником оставил незаметный поцелуй на миниатюрной руке женщины, а после, немного наклонившись, подал Фёдору руку для рукопожатия. Он выглядел ухоженно и, что греха таить, весьма презентабельно, слишком светлые короткие волосы почти полностью скрывались под широкой шляпой, а взгляд бледных глаз казался слегка уставшим, если не подавленным. В силу своей привычки анализировать, Фёдор замечает вялые движения и тщательно, на уровне потрясающем скрытую под маской беззаботной игривости скорбь.
Мальчик не колебался, однажды после отказа пожимать руку незнакомым мужчинам матери, получил выговор и запрет на общение с белокурым одноклассником в течение последующей недели в буквальном смысле каторжных работ, поэтому сейчас смело протягивает почти недрожащую руку в чёрной перчатке, которую незнакомец – какова удача – несильно пожимает, быстро переключаясь на женщину.
Маленький Федя жмурит сиреневые глазки от летящих в них снежинок, по привычке наклоняя голову вбок, рассматривая серо-зелёное здание перед собой. На вид обычный магазинчик выделялся лишь цветастой витриной: самые разнообразные фигурки и яркие упаковки с множеством надписей, на которые Фёдор неминуемо засматривается. Ярко. Всё такое разноцветное и шумное. Напоминает кого-то...
— Фёдор, идёшь?
Мать даже почти непритворно ласково кладёт руку на плечо сына, подзывая зайти внутрь неизвестного заведения. Мальчик повинуется, наблюдая за взрослыми с неприкрытым подозрением. Женщина не обращает внимание, проходя в вежливо придерживаемую мужчиной дверь.
Стоит Фёдору зайти следом, самые разные цвета и ароматы обрушивается на него в небольшом, но щедро наполненном помещении. Разнообразие изысканных блюд в комплекте с причудливыми предметами, аккуратно выставленными стелажами по всей территории, как оказалось, всё же магазина.
Круглой формы стол в середине уставлен многочисленными неизвестными Фёдору специями и приправами, поражённый аметистовый взгляд цепляется за необычные упаковки чая с различным составом. Мальчик восхищённо рассматривает украшения всех возможных цветов, увлечённо касаясь кончиками пальцев ровной поверхности соседнего стола, уставленного бутылками дорогого алкоголя и тут же пёстрыми коробками конфет.
Огромное растение возле окна приковывает, заставляя присмотреться. Выглядит как живая пальма. Огромная. Фёдор не уверен в том, что это за растение и настоящее ли оно, но его вид завораживает, скачущий между зелёной листвой свет гирлянд...
— И вы считаете, что удастся продать её в магазинчике различного барахла? Не смешите, честное слово, сюда не за этим приходят.
Показательно громко фыркнув, женщина придирчиво осматривается, не задерживаясь ни на чём взглядом, небрежно проводит рукой по дереву стола, морщась. Мужчина сохраняет деликатное спокойствие, подходя ближе, разводит руками.
— Сюда приходят смотреть и чувствовать, восхищаться невероятными творениямм со всех уголков мира, а не покупать. Неужели вы не хотите, чтобы ваши картины вышли в свет и были увидены тысячами людей?
Женщина сверкает холодным взглядом, совершенно точно способным уколоть самое нутро.
— Мне не нужно, чтобы мои картины были увидены бесплатно, хоть тысячами, хоть миллионами людей...Фёдор, мы уходим. Фёдор..?
Она резко разворачивается, в её движениях исключительная власть и присущая кошкам грация, при этом безжизненный взгляд холодно-зелёных глаз, цепляющихся за рассматривающего интерьер сына, практически с отвращением замечая блеск в его глазах, пробираясь ледяным взглядом в душу мальчишки, грубо врываясь в детское неокрепшее сердце, раскрывая вновь уже заживающие раны.
— Фёдор, мы уходим.
Мальчик словно в трансе наблюдает, как искорки света гуляют между тонкими листьями, совсем не обращая внимания на зовущую его мать. Она хватает его за руку, повышая голос...
— Фёдор, ты меня слышишь? Уходим.
***
Занятно. Они идут домой под привычный скрип снега под ногами, неполная картина в голове нервирует, но, кажется, дополняется деталями. Фёдор вспоминает.— Фёдор... — Деловая встреча, вернёшься утром? Женщина кивает, с особой внимательностью собирая элегантную сумочку в дорогу. — Верно. Мальчик пожимает плечами, мол, само собой, и немного морщится. В последнее время мать почти не появляется дома, Фёдор бы предположил, что у неё кто-то появился, но эта женщина слишком в себе, чтобы её общение с другими людьми выходило за рамки работы и сугубого приятельства. Фёдор не скажет, что она его не любила. Возможно, и любила. По-своему. Он был одет, накормлен, хорошо воспитан, прележно учился в хорошей школе не без вклада матери в его образование, она гордилась сыном, стремилась показать и хотела, чтобы он был лучшим. Если ради этого нужно убить в нём человека, она готова пойти на подобную жертву. Но Фёдор верил, она его любила. Своей любовью, ему непонятной. Ведь ужин был ею приготовлен и оставлен на плите, а дальше мальчик волен решать сам, что с ним делать. Ведь дорогая искусственная ёлка была поставлена а просторной гостиной, бегло украшенная одинаковыми серебристыми шариками, а на подарочные деньги Фёдор мог пойти и сам купить себе желаемый Новогодний подарок. Ведь мать желала сыну только всего самого лучшего, пускай его личное счастье в это не входило, она любила его своей любовью. — Спокойной ночи, Фёдор. — Удачи, мам.
Фёдор сидел на собственной кровати, уже давно заполночь, он долго греет руки о кружку с заботливо заваренным Гоголем ароматным напитком, крепким, а оттого тёмным, немного отдающим красным оттенком. Вкусно. Опредённо стоит тех сравнительно огромных денег, которые Коля отдал за небольшую упаковку драгоценного чая. На кухне слышится какой-то громкий стук, но Фёдор не обращает внимание, наверняка друг вновь решил обследовать содержимое холодильника посреди ночи и сделал это как всегда явно не руками.Конечно, спать он не ляжет сейчас. Даже не поест. Дождётся, пока мать покинет квартиру и сядет в такси, чтобы беспрепятственно выйти следом, направляясь к школе. Зимой, поздним вечером, когда лишь холодная луна освещает голубоватый снег, на улице совсем темно, но это не останавливает. Учреждение, несомненно, закрыто в самый разгар каникул, тем более в такой час, но Фёдор Достоевский не был бы лучшим учеником своего и параллельного класса, по совместительству гордостью начальной школы и звездой всех учителей, если бы не мог проникнуть в наглухо закрытое здание посреди ночи. Он может. Он всё может. Уверенно пробирается по тёмному коридору своего этажа, невольно тихо ступая по скрипучим доскам, хотя внутри точно никого нет. Они с Колей открыли ход, ведущий в этот коридор школы, ещё в начале года, едва стоило их дружбе зародиться, белокурый мальчуган потащил одноклассника разведывать корпус. Куда только они не залезали, ведомые чёртовым безрассудством Гоголя и желанием Достоевского пойти против режима матери, но этот проход обнаружился совершенно случайно, став первым совместным секретом юных друзей, ещё не подозревающих, сколько ещё всего совместного произойдёт между ними в будущем. Делая очередной бесшумный шажок по лестнице, Фёдор вдруг одёргивает себя. Он тут один, чего бояться, камеры в этой части школы давно не работают, а даже будь оно так, Фёдор может всё. Однако, через несколько шагов оказывается, что он тут, во-первых, не один, а, во-вторых, может далеко не всё. — Ты что тут делаешь?.. Если необходимо успокоить рыдающего по непонятной причине посреди тёмного школьного коридора единственного друга, то это то, чего Фёдор не может.
Снова стук, напоминающий упавший на пол тупой предмет, а после глухие шаги, приближающиеся к комнате. Фёдор предусмотрительно ставит кружку с подостывшим чаем на тумбочку, туда же откладывая уже давно открытую на одной странице книгу. Дверь отворяется, и Фёдор встречается с колким зелёным взглядом, сосед выглядит потрёпанно, белоснежные волосы хаотично раскиданы по плечам, а слегка безумный оскал искажает рот. Достоевский хотел было вопросительно выгнуть бровь, но замечает поблёскивающее в лунном свете лезвие кухонного ножа в безвольно опущенной бледной руке. Фёдор не боится. Его лучший друг болен. Единственное, в чем его можно упрекнуть, так это в том, что чёртов суицидник отказывается стабилизировать свое состояние путём приёма необходимых препаратов и регулярной проверки у врача. В этом Достоевский непременно его упрекнёт, когда тот будет в порядке, сейчас же старается сидеть неподвижно, наблюдая, как товарищ медленно приближается, не разрывая зрительного контакта, вдруг падает на колени возле кровати, смотрит снизу вверх, бегая взглядом от одного аметистового глаза к другому. Ладонь настойчиво сжимает острие, дёрнувшись в сторону неприкрытой кожи рук Фёдора, но останавливается, а хозяин лишь издаёт хриплый смешок, граничащий со всхлипом, опуская голову на белую простыню, улавливая едва слышимый облегчённый выдох сверху. Приглушённо из-за чистой ткани, Гоголь смеётся. — Достаточно неромантичное признание в любви, Дост-кун? Чёрт.