— Давно тебя не было видно.
Два спокойных, словно ничуть не удивлённых светло-серых глаза уставились в разные, в лучшем случае вымотанные. Гоголь тяжело вздохнул, откинувшись на мягкую спинку длинного дивана. Этот до боли знакомый хорошо освещенный кабинет с ненавязчивым запахом лаванды в воздухе он надеялся забыть и никогда в него больше не возвращаться. Хотя со своим недугом прекрасно понимал, что это лишь несбыточные мечты.
Но чёрт, всё ведь было так хорошо...
Молодой мужчина с длинными светлыми волосами, выкрашенными с одной стороны в сиреневый, но Коля всегда величал его светло-лавандовым.
Под стать.
Гоголь мазнул уставшим взглядом по протёршемуся бейджику на белоснежном халате. Он мастерски игнорировал настоящее имя своего психотерапевта уже много лет, так что и сейчас не счёл нужным зацикливаться. Были темы
поважнее.
Прокашлявшись, пытаясь хоть как-то скрыть дрожь в голосе, он прикрыл глаза, мысленно давая себе пощёчину за то, что даже спустя
уже много лет он до сих пор теряется на моменте необходимости описать проблему. Прочем, эта необходимость частично отпадает, когда вы со своим лечащим врачом вместе
уже много лет.
— Ты говорил, у тебя ремиссия. И что ты стабильно принимаешь препараты. Всё было хорошо достаточно долго и приступ, вероятно, просто застал врасплох?
Он спрашивал, однако, похоже, был уверен в своих словах. Вдруг словно что-то вспомнив, принюхался, уловив "чужака" в родном цветочном аромате. Устремил непонимающий взгляд на Гоголя, что уже почти безжизненно валялся на тёплых подушках.
— Ты же бросил.
— А..? А, да...я – да. Это Фёдор.
— Не знал, что он курит. – Задумчиво почесав подбородок, врач уткнулся взглядом в свои записи, избегая недовольства пациента.
— Ты его
вообще не знал, Сигма.
Не удержавшись, Коля оскалился, прищурившись в негодовании, невольно вдыхая глубже въевшийся в ткань запах. Вообще-то Фёдор не курил. Обычно. Носил с собой вечно полную пачку случайных сигарет и зажигалку на случай, если припрёт, но слишком уж уравновешенным человеком он был. Был.
Сейчас не сказать, что что-то сильно изменилось. Фёдор теперь стабильно выкуривает одну-две сигареты в день, явно сам на себя злясь при этом, но со звенящим молчанием теперь посреди привычного чтения удаляется на балкон. Теперь Фёдор не скупится на пропуски в академии, грубо говоря, ему насрать. Не то чтобы было по-другому, нет, но раньше он не позволял эмоциям нарушать свою идеальную посещаемость. Раньше Фёдор мог напрямую послать его, Колю, при этом всё равно быть невозможно рядом и близко, грея и согреваясь. Теперь же он бросает равнодушное "спокойной ночи" и прогоняет Гоголя спать к себе а комнату, хотя сам наверняка не спит ещё несколько часов, если ложится вообще. Раньше было всего лишь пару недель назад.
Сигма лишь вздыхает на застывший взгляд, снимая очки с переносицы, деловито протирает и так идеально чистые линзы.
— Пока не будем менять дозировку, понаблюдаем за твоим состоянием неделю-две. И, Николай...
Сигма поймал тусклый взгляд, сочувственно, но непоколебимо спокойно прикрыл веки. Гоголь поморщился, отводя глаз, прекрасно зная, что ему будет рекомендовать сделать врач.
— Попроси его помочь тебе.
— Я не хочу ввязывать в это Фёдора, ни за что. Он уже и так видел больше, чем я хотел ему показывать. Так что пусть просто наконец-то...блять, просто будет спокоен.
Коля уронил голову в свои руки, сжимая волосы у корней, чуть не топнул ногой по белому ковру от безысходности. Они живут с Фёдором в одной квартире, ходят в одну академию и спят каждую ночь на расстоянии менее десятка метров друг от друга. Каким образом он собирается скрывать от чертовски умного друга то, что у него, чёрт возьми, проблемы?
Сигма хмурится, покачав головой, делает пометку в блокноте.
— Это всего лишь рекомендация от твоего лечащего врача, но ты знаешь, что тебе стоит прислушаться.
Гоголь нехотя кивает, распуская и без того нещадно растрёпанную косу.
— Знаю.
***
— Дост-кун, у нас совсем скоро экзамены, да и у тебя же идеальная посещаемость была!!
— Плевать мне.
Фёдор выдыхает облако густого дыма в морозный воздух, небезопасно высовываясь из открытого окна на закрытом балконе.
— Фёдор, ну как..
— Коль.
Достоевский бесцеремонно бросает недокуренную сигарету вниз, наблюдая за её размеренным падением и угасающим огоньком на кончике. Гоголь только с силой прикусывает нижнюю губу, понуро опустив голову, игнорируя закрывшую обзор чёлку. Ведь его Дост-кун никогда бы так не поступил. Его Дост-кун скучает от людей, не понимает прелестей жизни и живёт в режиме наблюдателя, при этом он самый спокойный, уравновешенный и порядочный человек, которого только Коля знает.
А этот человек...его Коля не знает. Он раздражительный, пускай остаётся внешне спокойным, в его движениях свозит нервозность, а губы, которые Гоголь с упоением целовал, пропитаны ядом.
И сейчас
этот Фёдор привычно осадил его одним лишь коротким "Коль" и красноречивым взглядом, но теперь это звучит совсем холодно, Гоголю даже показалось, агрессивно. Он очень надеется, что всего лишь показалось.
И Гоголь, стоя босиком на холодном балконе, чувствует накатившую тяжесть. Три дня назад ночью у него случился первый за долгие недели приступ, меньше, чем через две недели Новый год, а между ним и его самым близким на всём свете человеком что-то происходит и явно не самое хорошее, его самый близкий на свете человек начал вести себя слишком непохоже на самого себя после ночного инцидента, и как же, чёрт возьми, навязчиво очевидна гнетущая мысль, что ни один нормальный человек не захочет иметь дело с...ненормальным.
Гоголь морщится, смакуя так часто употребляемое в его адрес слово, но улыбается. Ему больно, но он рад. Его Дост-кун заслуживает всего самого лучшего. А он не заслуживает Дост-куна. И хорошо, что он уйдёт. Тогда у него будет шанс найти того, кто действительно способен сделать его счастливым. И что там он говорил? "Я всегда буду рядом."? Нет, Дост-кун, я слышу это не в первый раз. Но их уже нет рядом. Как и тебя.
— Ты такой дурак, Коль.
Гоголь поднимает ничуть неудивлённый взгляд и усмехается, будучи уверенным, что сейчас Фёдор выставит его из, вообще-то, своей квартиры. И это будет
нормально.
Достоевский лишь выдыхает и подходит ближе, выталкивая друга с балкона, закрывает окно, следом ступая на несильно тёплый пол мягкими подаренными Колей носками с единорожками.
Потирая сонные глаза, Фёдор идёт на кухню, видимо, поставить чайник, а Гоголь следом, недоуменно хлопает глазами, наблюдая за действиями брюнета, словно тот сел на пол в соляной круг и начал зачитывать молитвы. Но нет, вообще-то, всё в полном порядке. Достоевский плотно обхватывает кружку с горячим напитком и зябко ёжится, бросив застывшему Гоголю небрежное "спокойной ночи".
***
— Эти ещё есть...этих я весь курс пропил, рецепт просрочился.
Гоголь перекладывает многочисленные блистеры на диване, кусая губы, пока Сигма сосредоточенно помечает что-то в своих записях. Смотрятся они, вообще-то, довольно нелепо: психотерапевт со своим пациентом сидят дома на диване у второго, перебирая многочисленные лекарства, словно в карты играют. Коле ситуация даже показалась смешной, однако, они не первый раз сидят так. Потому что человеком Гоголь был не особо организованным, так что между авантюрой стать нянькой для этого проблемного парня или потерять его вовсе – Сигма выбрал большее из двух зол, но он не жалеет. Время от времени.
— Так...значит, на эти антидепрессанты я тебе выпишу рецепт, а с этим будет потихоньку уменьшать дозировку...Коль, ты слушаешь?
Беловолосый отстранённо кивает, поёжившись, пытается отвлечь себя красочной коробочкой в руках. Врач смотрит встревоженно, но собранно, не подавая лишних признаков беспокойства, ловит взгляд напротив, медленно выдыхает, заставляя повторить это движение. У них уже случалось подобное, но после множества выработанных на рефлекторном уровне практик и индивидуально разработанных техник, удавалось причесь приступы на корню. Коля часто следил за этим сам. В первую очередь из нежелания, хотя скорее, животного страха навредить Фёдору, а уже потом из соображений собственного здоровья. Гоголь не был дураком. Он знал, что надо принять, чтобы успокоить дрожь во всём теле и путающиеся мысли. Знал, что, когда перед глазами мелькают размытые силуэты мёртвых родителей, а настойчиво голос в голове просит причинять себе боль снова и снова. Он всё знает, но сейчас его кроет. Сигма не волнуется поначалу, но проходит минута, Коля мелко дрожит, сжимаясь, но ничего не делает. Сигма не отводит глаза, только едва сводит брови к переносице, спокойно, совершенно не выдавая, своего напряжения, откладывает блокнот и кладёт руки на колени, не отрывая взгляда от чужих бегающих расширенных зрачков. Через минуту-две такого положения должно отпустить.
Но не отпускает. Сигма видит, как Гоголь из-за всех сил пытается успокоиться, но на побледневшем лице застывает ужас и враждебность, мысли путаются, а руки сами собой сжимаются в кулаки до белых костяшек. Психотерапевт выпрямляет спину, не прерывая зрительного контакта, складывает разбросанные лекарства обратно в коробку. Коля резко дёргается, судорожно выдохнув, Сигма про себя улыбнулся, но входная дверь вдруг со скрипом открывается. Фёдор стягивает присыпанную снегом белую ушанку и замирает, наблюдая за разворачивающейся картиной. Сигма выругивается у себя в голове, но сдержанно немного поворачивает голову к пришедшему, не отводя глаз от распахнутых разноцветных напротив.
Сигма мягко улыбнулся краями губ и попросил почти ласково и едва ли не шёпотом:
— Стойте на месте и не делайте резких движений, пожалуйста.
На секунду он подумал, что это прозвучало так, словно он грабитель и угрожает хозяину квартиры под дулом пистолета, пока его сообщник выносит всё самое ценное. Достоевский вдруг меняется в лице. Врач замечает, как тот сжал челюсть и одновременно пакет с продуктами в пальцах, а глаза сверкнули злобной холодностью, однако, вопреки ожиданиям Сигмы, тот действительно остаётся на месте, прожигая их обоих с Гоголем взглядом. Сигма про себя усмехается догадливости соседа его пациента, чему несказанно радуется, но недобрый аметистовый взгляд явно не предвещает ничего хорошего. Но, во всяком случае, почему-то Сигма уверен, что бить его не будут. Юноша с мокрыми из-за снега чёрными волосами, бледной кожей и худощавым телосложением засчёт презрительного взгляда и солидного внешнего вида выглядит весьма устрашающе, но не грозно. Скорее уставше.
Сигма вновь полностью разворачивается к Гоголю, что-то говорит совсем тихо, едва ли движение губ, но это действует. Одно слово отрезвляет, заставляя собраться и впечатать в розоватые на свету глаза размытый взгляд одного и привычную черноту второго. Коля отводит взгляд и смотрит куда-то через плечо психотерапевта, всеми силами пытаясь унять дрожь в теле и заставить себя наконец посмотреть на Фёдора, увидеть в его глазах презрение, безразличие и холод, а после – дверь там. Он не решается. Знает, чем всё закончится, но не решается повернуться, опустив голову, молчит. Тишина.
Сигма, кажется, улавливает, о чём думает пациент. В конце концов, они уже обсуждали это, сделать вывод несложно. Он поворачивается к Фёдору, рассматривая его лицо. Брюнет времени не терял и успел раздеться, поставив на табуретку пакет, теперь пытался привести в порядок волосы. Лицо не выражает...ничего. Интересный индивид. Наверное, когда на твоих глазах у человека недо-приступ, особенно у твоего сожителя, особенно у друга и особенно у того, кто в тебя безмерно влюблён, не должно быть всё равно? А ему и не всё равно. Сигма улыбается своим мыслям и встаёт, поймав встревоженный взгляд снизу, мол, не оставляй меня. Но врач отрицательно мотает головой, уходя вслед за Фёдором на кухню. Он уже бывал здесь. Достоевского видит впервые, но учитывая, как часто и много Коля о нём говорил, уже как родной стал, будто они вместе к нему на консультации ходили. Ох уж эти влюблённые подростки.
Фёдор обнаруживается возле открытого окна с кружкой чая в одной руке и сигаретой в другой. Живописно, однако. Сигма ненавязчиво покашливает, но брюнет никак не реагирует.
— Прошу прощения, Фёдор, верно? Николай много рассказывал о вас.
Психотерапевт мягко улыбается, хотя Достоевский не смотрит, и подходит ближе. Возможно, это не очень вежливо, учитывая, что он в чужой квартире, но, условно, его пригласили.
В конце концов парень всё же поворачивается, затягиваясь. Его взгляд, пожалуй, сейчас выглядит менее враждебно, но заёбано – да. Сигма невольно вспоминает свое студенчество и про себя понимающе похлопывает парня по плечу.
— А вы, прошу прощения, кто? Не припомню, чтобы Николай что-нибудь рассказывал о
вас.
— Его психотерапевт.
— Ясно.
Фёдор изобразил холодную ухмылку, отчего даже стойкий к подобному Сигма поёжился, поборов желание дать этому парню свою визитку.
Чайник щёлкнул, и уже через минуту хозяин квартиры протянул психотерапевту кружку с горячим напитком. Сигма благодарно кивает, вдыхая тёплый аромат. Сейчас его начнут расспрашивать про Колю...
— Хотите чего-нибудь к чаю? — Фёдор поворачивается немного резко, выдавая свою нервозность, впрочем, не будь перед ним психотерапевта со стажем, не заметили бы.
— Нет, благодарю, — он делает глоток. Вкусно. И хорошо стопорит разговор.
— Как знаете.
Он пожимает плечами, прикрывая глаза. Жуткий тип. Но и не таких варили. Сигма на секунду задумывается, не подсыпал ли ему что-нибудь в чай этот человек, чтобы потом, связанного, жестоко лишить жизни топором по шее, но нет, кажется, просто чай. Фёдор как назло ухмыляется.
Сигма уже открыл рот, чтобы спросить, но белоснежная лохматая макушка в дверном проёме отвлекла. Достоевский смотрит ровно в разноцветные глаза, покусывая губу, отчего Гоголь ненавязчиво закрывает слепой глаз чёлкой и переводит взгляд на своего врача в ожидании поддержки. Сигма с неочевидным смыслом качает головой, делая глоток чая, но молчит.
Следующий ледяной взор из-под чёрных ресниц уже предназначается медитативно пьющему чёрный эрл грей Сигме, что быстро понимает немой намёк, отставляя пустую кружку на стол, улыбается, пока двое друзей пилят друг друга взглядами.
Ужос студенты такие агро
— Что ж, Фёдор, было приятно познакомиться, пускай и при таких обстоятельствах. Спасибо за чай. Николай, — Психотерапевт разворачивается, с трудом поймав пустой взгляд, сочувственно поджимает губы. — Я пропишу тебе повторный курс амитриптилина. Понаблюдаем пока за твоим состоянием при старой дозировке, потом между ремиссиями видно будет, — Он снова улыбается, будто дразнит, а Колю вымораживает. Взгляд Фёдора леденеет всё сильнее с каждым словом психотерапевта. Хотя куда уж сильнее. — Тогда, надеюсь, до нескорой встречи?
Коля кивает, прошептав неразборчивое "всего доброго". Сигма подбадривающе щурится и покидает кухню, а вскоре слышится хлопок входной двери. Надо не забыть запереть...
Гоголь, кажется, зависает, а Фёдор усмехается, делая глоток ещё тёплого чая и тянется к шоколадному печенью на столе, но Коля не выдерживает.
— Зачем ты делаешь это?
— Что делаю?
— Улыбаешься как ни в чём не бывало, зачем издеваешься, а не просто выставишь меня из дома? Это жестоко даже для тебя...
— Мм...
Фёдор хмыкает и пожимает плечами, мол, думай как хочешь, слизывая с обкусанной губы капельку чая.
— Будто бы дело не в этом! С того дня...ты ведь знал...
Он удивлённо моргает, поднимая взгляд, а Достоевский удовлетворённо улыбается.
—...ещё с тех пор. Но всё же...ты сам не свой в последнее время. Начал снова курить, хотя после того случая с матерью зарёкся! — Фёдор морщится, но молчит. — Твоя эта нервозность и...безразличие.
Достоевский отставлет кружку на стол, замучено выдыхая.
— И ты решил, что причина в моём отвращении к тебе?
— Нет?
— Дурак.
Им обоим будет трудно сейчас. Фёдору – признать свои чувства. Коле – признать, что он достоин их. Но Фёдор подходит совсем близко, а Коля...Он целует. Мягко, безумно горячо и терпко после крепкого чая и солёно от катившихся из разноцветных глаз слёз. Необходимо сейчас, слишком нужно, сплетая израненные души в ласковом касании языка по бледной искусанной нижней губе, так не хочется отстраняться никогда, целовать-целовать-целовать.
Когда хрупкие лопатки касаются стены, а глаза жжёт, Гоголь зарывается пальцами в едва влажные после уличного снегопада чёрные волосы, целует, проходясь языком по каждой ранке во рту, запоминая, залечивая.
Достоевский смотрит как обычно уравновешенно, но сейчас – по-особенному удовлетворённо и тепло. Словно и не было этого колючего холода 5 минут назад. Этот Фёдор – Федя.
Его Дост-кун. Здесь, на кухне в
их квартире, только они и снег за окном. И так приятно, до смерти почти. Так не должно быть, Достоевский знает. Он не может любить, но сейчас, пускай мозг бьёт тревогу и умоляет прекратить выходить за выстроенные им же рамки, сердце стучит в разы громче, потому что Коля его целует. Кусает, безжалостно вжимая в стену тонкое тело, слишком.
Слишком хорошо, когда его рука выпутывается из волос и ползёт ниже, оглаживая знакомые изгибы, ранее изученные лишь игривым взглядом, сейчас он чувствует. Как все это время его хотели. Как прямо сейчас Гоголь сжимает его талию в своих руках, вгрызаясь в покрасневшие губы и прижимаясь к столь желанному телу.
Он хочет обладать им здесь и сейчас. Ему необходимо...
— Коля, нет.
Нет?. Это всё на самом деле лишь игра, и сейчас он полетит на улицу, оставшись без единственного близкого человека и веры в то, что он имеет право на счастье?
Нет.
Коля нехотя отстраняется, тяжело дыша, потемневшим взглядом смотря не то в глаза, не то на очаровательно покрасневшие обычно белые щёки напротив. Быстро оценив обстановку, он немного отодвигается, позволяя Достоевскому маневрировать, но тот лишь спокойно наблюдает.
— Я сделал тебе больно..?
Фёдор лишь отрицательно мотает головой. На место безудержному стука органа в груди приходит крик разума. Он чувствует. И это пугает до дрожит, но Достоевский только немного опускает голову, чтобы чёрные пряди упали на лицо, закрывая, и смотрит темно-темно. Никак и одновременно слишком. Необходимый.
Коля оглаживает острую скулу совсем нежно, в последний раз осторожно целует подсохшие губы. А потом переключается. Рассмеявшись, он совершенно естественно отскакивает к столу, пощупав ещё горячую стенку чайника, кидает в цветастую кружку чайный пакетик, насвистывая что-то незамысловатое, привычно делает чай им двоим.
Фёдор отходит от стены, заправляя мешающую чёлку в глупую заколку-цветочек. Домашний пыльно-фиолетовый свитер приятно покалывает голую под ним кожу, а Гоголь в полумраке
их кухни всё ещё выглядит совершенно естественно в дурацком кигуруми в виде розового единорога и с распущенными волосами, белыми волнами стекающими с одного плеча. Идиллия.
Вдруг – хлопок. И секунда на осознание. Дверь они так и не заперли, сейчас в квартире посторонний, нужно что-то предпринять. Переглянувшись с Фёдором, Коля лишь на немного замолк, продолжая без лишних нервов делать чай, а Фёдор выдыхает так болезненно, что хочется обнять и просто любить.
Знакомый высокий голос резанул по ушам. Коля сочувствующе глянул одним глазом, сжимая кружку в руках. Как не вовремя.
Фёдор оглядел появившуюся в проходе женщину, кивнув той в знак приветствия.
Красивые чёрные волосы прямой корней струились по плечам. Жёсткие, но ухоженные, чуть присыпанные мелким снегом. В холодных зелёных глазах только безразличие и профессиональная строгость. При взгляде на сына она улыбается, может быть даже искренне.
— Федюша. Рада встречи.
Глупое детское прозвище по отношению к взрослому самодостаточному парню звучит глупо. Похоже, она и сама это поняла, тихо прокашлявшись, вновь улыбнулась уголками губ. Совсем как Фёдор.
— Всё в порядке? Почему дверь открыта?
Достоевский пожимает плечами.
— Ты просто так или по делу?
— Да так..., — Взгляд матери зацепился за слегка растрёпанные на затылке волосы, а после и за нарушителя идеальной укладки сына. — Просто.
Беловолосый за эти минуты, кажется, успел слиться со стеной и перестать дышать, но незванная гостья всё равно заметила. Гоголь отставил кружку в сторону, обворожительно улыбнувшись, хотя в зелёном глазу – тёплом и родном – засела неуверенность.
— Мария Фёдоровна, здравствуйте!! Сколько лет мы с вами не виделись, а? 10? 12?
Тихо фыркнув, женщина одарила юношу презрительным взглядом, но быстро скрыла недовольство под доброжелательной маской.
— 12, Николай, — Шипит сквозь зубы, улыбаясь слишком приторно. — Как вы? Как отец? — Издевается. Гоголь на это лишь усмехается, не обращая никакого внимания на издёвку, протягивает гостье кружку с горячим чаем и долькой лимона. — Спасибо, я хорошо, а папа...думаю, тоже. Он заслужил.
Женщина беззвучно фыркает, поблагодарив коротким кивком за чай, изображает сочувствие. — Соболезную. Он был достойным человеком.
— А у вас как дела? Как работа?
Она что-то отвечает ему, но Фёдор уже не слушает, рассматривая ту, что значится его матерью. Красивая, статная, сдержанная, но манерная. Под длинными чёрными ресницами кроются зелёные ледышки, которые Фёдор не перенял разве что цветом. Волосы – абсолютно прямые и густые. Такие же, как у самого Фёдора. Но чуждые. Любила ли она его?
Коля. С лёгкостью заболтал и так безбожно шутит перед женщиной, которую искренне раздражает. Клоун. Но тёплый, так широко улыбается, не стесняясь показать свою придурковатость перед едва знакомой женщиной. Глаза – такие разные, но оба, пускай один и слепой, тёплые и живые. Волосы – лохматые, белые-белые, лежащие абы как, непослушные, но близкие. Любит ли он его...
тёплый.
— Да-да, Коль..уже довольно поздно, тебе не пора?
Гоголь удивлённо поморгал, поворачивая голову к Фёдору, наконец вышедшему из прострации. Тот на заданный матерью вопрос лишь пожал плечами, смотря напрямую в недовольные глаза, слабо улыбнулся.
— Ему не пора. А вот тебе...
Она распахивает глаза.
— Мне? Это моя квартира.
— Нет. Это
моя квартира, которую ты мне оставила со словами "делай что хочешь, но не возникай в моей карьере". Исполняю твою просьбу. — Фёдор скалится.
Мария Фёдоровна перевела на Гоголя полный пассивной ярости взгляд, но смиренно выдохнула, стараясь соблюдать самообладание, уточнила.
— Значит, вы вместе живёте?
Они синхронно кивнули, Коля чуть придвинулся к соседу, едва задавая плечом.
— Ясно.
Поднявшись, женщина дежурно улыбнулась, отставив кружку на стол с характерным стуком.
С привычной холодностью усмехнувшись, она покидает кухню и Фёдор идёт следом, чтобы теперь точно запереть дверь.
— С наступающим, мальчики. Хорошего вечера.
— И тебе, мам. До встречи.
— До свидания...— Совсем тихо шепчет Гоголь с улыбкой.
***
— Не надоело тебе ещё малевать?
Фёдор прослеживает взглядом неровную линию жёлтой краской по холсту, хмыкнув, вновь утыкается в книгу.
— Пока ты интересуешься – не надоест. — Гоголь самодовольно фыркает, улыбаясь, моет кисточку.
— Льстец.
— Намекаю побыть моей натурщицей.
— То есть намекаешь мне раздеться и красиво сесть на кровать? — Достоевский откладывает чтиво и снимает очки, наблюдая.
— Типа того. — Улыбка. Родная и тёплая.
Фёдор, куда, чёрт возьми, ты катишься в огромной банке с консервированными ананасами...
— Дурак, Коль.
Тёплый...
