the blood on your lies

Было рано, когда Чанбин ушел из дома, чтобы забрать фургон, который нашел для них Сынмин. Только Чонин не спал, когда Чанбин вышел из комнаты и принялся готовить кофе на кухне. Но для всего остального мира сейчас было не рано — на улицах было достаточно машин и людей, бежавших на работу и учебу, чтобы дорога, которая должна была занять всего полчаса, растянулась на полтора, и он был рад вернуться домой. Сынмин сказал, что очень старательно выбирал фургон: он должен был подходить их нуждам и помещаться в служебную дверь в задней части его мастерской, выходившую на небольшую парковку за зданием, где они держали машину. Чанбин считал, что они прилагают слишком много усилий; это означало, что им придется сдвинуть вещи в мастерской, чтобы вместить фургон, хотя на улице было не настолько холодно, чтобы они не могли работать там. Но Сынмин был убежден, что фургон должен быть внутри; Чанбин подозревал, что у Сынмина уже была аллергия на свежий воздух. Сынмин впустил его, когда он приехал, стоя в дверях и зевая, пока Чанбин заезжал внутрь. Он все еще был в пижаме: мягкие фланелевые штаны и футболка с рисунком щеночка, которая была подарком на день рождения от Чонина в прошлом году. Если для Чанбина сейчас было рано, то для Сынмина была практически середина ночи, и он выглядел естественно недовольным. Чанбин успел загнать только переднюю часть фургона внутрь, когда Сынмин протянул руку и постучал в окно. Чанбин остановился и опустил стекло. — Что? — Не задень мои вещи, — сказал Сынмин, устало хмурясь. Чанбин отстегнул ремень безопасности и высунул голову из окна, смотря на Сынмина сверху вниз. — Обещаю, что не стану, если ты подойдешь сюда и поцелуешь меня, — сказал он. Сынмин прищурился на мгновение, но подошел к фургону, приподняв голову. Чанбин выглянул дальше, видя, как глаза Сынмина прикрываются, и прижался к его губам в мягком, но уверенном поцелуе. Сынмин издал тихий звук, больше сонный, чем какой-то еще, и склонил голову так, чтобы ответить на поцелуй. Было тихо; будто бы они были одни в этом мире, вот так, целуясь там, где никто не мог их увидеть. Сынмин отстранился, но не отошел. Его глаза открылись, уже начиная прожигать его. — Серьезно, — сказал он. — Заденешь что-то, и я тебя кастрирую. — По сути, это будет то же самое, что отрезать себе нос, чтобы отомстить своему лицу, — напомнил ему Чанбин, кладя Сынмину руку на плечо, и притягивая его обратно в поцелуй. Сынмин с легкостью поддался — его мягкость в этом так контрастировала с резкостью в его голосе. Это удивило Чанбина, когда они начали спать друг с другом почти год назад, то, как Сынмин мог звучать так: ворчливо, сдержанно, даже когда его руки и тело льнули к Чанбину с таким жарким отчаянием. Стоило ли удивляться тому, что Чанбин так его обожал? Он точно не давал ему расслабиться, и если Чанбин что-то ненавидел, то это скуку. Сынмин отклонился на тот минимум, который был ему нужен, чтобы говорить, и Чанбин все еще чувствовал тепло его дыхание на своих губах. Он сказал, немного неразборчиво: — Ты только вернулся, а уже мне надоел. Чанбин засмеялся, отпустил его. Сынмин сделал резкий шаг назад, словно боясь, что Чанбин снова его схватит. Страх был обоснованным, потому что Чанбину хотелось воспользоваться этим ранним утром, отвести Сынмина в спальню и целовать его до потери дыхания. Но у него было столько дел, и он не мог найти время для этого сейчас. Кроме того, остальные должны были уже проснуться, и кто-то должен был заглянуть в мастерскую. Сынмину бы это не понравилось. — Куда его поставить? — сказал он. Сынмин указал. Чанбин завел фургон и продолжил медленно въезжать в мастерскую, туда, куда его направил Сынмин, вдоль задней стены. Он взглянул на Сынмина, который шел рядом с фургоном, по-видимости, следя, чтобы Чанбин точно ничего не сбил, и обнаружил, что Сынмин вообще на него не смотрит. Вместо этого он приобнимал себя рукой поперек живота, а пальцами другой касался нижней губы. Он улыбался, глядя в пол. Чанбин чуть было не сбил что-то при виде этой улыбки. Именно сынминову улыбку, которую он так редко видел, он и полюбил самой первой — его улыбку и его взгляд, одновременно острый и ясный, такой прекрасный, что Чанбин тонул в нем. Это удивляло, как быстро он влюбился в Сынмина, когда они только начали эти отношения, но в этом был смысл. Возможно, он уже начал влюбляться в тот момент, когда впервые взглянул Сынмину в глаза годы назад. Он нажал на тормоз до того, как задел один из открытых холодильников, наполненный разными мелочами. Резкая остановка заставила Сынмина посмотреть на него, оторвав руку от губ; его улыбка сменилась осуждающим взглядом, который так ему шел. — Хён, — сказал он. —Я ничего не задел, — сказал Чанбин. Он открыл дверь и выбрался из фургона, решив, что если Сынмин захочет фургон в более конкретном месте, он сможет переставить его туда сам. — Пока что пойдет? — Наверное, — ответил Сынмин. Он подошел к фургону и открыл дверь, разглядывая открывшееся внутреннее пространство. Фургон был старым, немного потертым, таким, каким люди и ожидали увидеть рабочий фургон — но это значило, что он был пыльным и плохо пах. Но туда должны были вместиться Сынмин и Феликс со всем оборудованием. Сынмин рассматривал его долгие несколько мгновений; Чанбин просто наблюдал за ним, прежде чем он отступил назад, оставив двери открытыми. — Ты сегодня занят? — спросил он, подходя к столу и доставая небольшую бумажку. — Сможешь съездить кое-куда? — Да, у меня есть время днем, — ответил Чанбин. — Хочешь, чтобы я что-то принес? Сынмин подал ему листок, на котором оказался список покупок, написанный почерком Сынмина: каракулями, которые каким-то образом оказывались аккуратными; Чанбин понятия не имел, как он это делал. Он узнал всего несколько вещей из списка, но решил, что это неважно. Продавцы, к которым он ходил за товарами для Сынмина, должны были знать все это. Он кивнул и положил листок в карман. — Я съезжу, — сказал он. Он положил руку на бедро Сынмина, немного удивляясь, что Сынмин позволил ему, и снова поцеловал его. Возможно, дело было в том, что для Сынмина время было слишком ранним, но он снова издал тот крошечный звук, склоняя голову, чтобы встретить губы Чанбина. Он кивнул и положил листок в карман. Его футболка была мягкой под руками Чанбина, и под ней он чувствовал острые худые тазовые косточки Сынмина. — А, — сказал Сынмин, когда поцелуй затянулся на несколько сладких секунд. Теперь он оттолкнул Чанбина от себя, к двери. — Уходи, пожалуйста. Он был таким милым. — Ты такой милый, — сказал ему Чанбин. — Я люблю тебя. Сынмин тут же покраснел до самых корней волос. — Заткнись! — прокричал он, почти достаточно громко, чтобы быть визгом. — Иди отсюда! Чанбин ушел, смеясь всю дорогу до двери. —— Это все еще было ново, просыпаться в мягкой и удобной кровати, в комнате, которая не была опасной. Более того — было удивительно, как быстро привыкло к этому тело Феликса, как он перестал резко вздрагивать от паники каждое утро, впадая ужас от ощущения чужого тела рядом с собой. Возможно, дело было в том, что это был Хёнджин. Его тело слишком привыкло к его присутствию. Хёнджин все еще спал, свернувшись рядом с ним спиной к стене, когда проснулся Феликс. Его лицо было сморщено на подушке, а волосы скрывали его черты. Феликс смотрел на него долгие несколько секунд, не в силах сдержать небольшой улыбки. Хёнджин, которого он встретил, тот, что вошел в компьютерную комнату высокий и прекрасный, отпустивший саркастические замечания в сторону каждого в комнате, включая Феликса, прежде чем уйти — этот Хёнджин сейчас был рядом с Феликсом. В спящем рядом с ним Хёнджине теперь было легко заметить, что он был так же юн, как и сам Феликс. В конце концов, Феликс зевнул и потянулся, вытянул ноги и пошевелил пальцами. Потом он стал выбираться из постели, нисколько не пытаясь быть незаметным. Хёнджин пробормотал что-то неразборчивое, а потом открыл один глаз, чтобы смерить Феликса взглядом. — Нет, — четко сказал он. — Я не прошу тебя вставать, — сказал Феликс, весьма обоснованно, надевая штаны на боксеры, в которых спал. Скоро нужно будет попросить постирать вещи, подумал он; в квартире была стиральная машина, так что ему не нужно будет как обычно снова нести все в прачечную, но он не знал, как ей пользоваться. Это была одна из тех комбинированных машин, со множеством кнопок и настроек. Он никогда не стирал сам до того, как убежал, и чтобы разобраться с машинами в прачечной, ему понадобилось много проб и ошибок. Может быть, с этой Хёнджин ему поможет. Хёнджин издал крошечный ворчливый звук. Потом сказал: — Завтрак? — М-м, завтрак, — улыбнулся ему Феликс, несмотря на то, что Хёнджин снова закрыл глаза и не смотрел на него. — Я оставлю тебе что-нибудь, хорошо? — Хорошо, — пробормотал Хёнджин и уснул. Он не проспит долго, Феликс знал это даже из своего небольшого опыта. Хёнджин долго просыпался, но у него не было привычки подолгу лениться в постели. Феликс даже не всегда был тем, кто просыпался первым. Вчера Хёнджин просто стянул с него одеяло, чтобы заставить проснуться. Учитывая это, он считал себя особенно великодушным. За дверью их спальни было тихо, хотя из кухни доносилась музыка, достаточно приглушенная, чтобы никого не разбудить, и звуки движения: кто-то готовил завтрак. Он прошел по коридору — деревянные полы были прохладными под его голыми ногами — и вошел в кухню, чтобы увидеть рядом с тумбой Чана, готовящего тосты. На нем не было футболки. Феликс- не мог отвести глаз. Чан стоял спиной к нему, тихо подпевая музыке, игравшей из небольшой колонки на тумбе. Это была старая песня, что-то из джаза, такое, что всегда нравилось Феликсу. На Чане были темные боксеры и больше ничего; его спина под кухонным светом была бледной. Феликс предполагал это, по тому как футболки сидели на Чане, но вот так это было очевидно — спина Чана и его плечи были широкими, и мышцы двигались под его кожей, когда он переступал с ноги на ногу. У него было несколько шрамов, более бледных, и когда он немного повернулся вбок, взгляд Феликса упал туда, где его боксеры были низко спущены, и становился ярко заметен изгиб его задницы. Он должен был, он знал, издать звук, сделать что-то, чтобы дать Чану знать, что он здесь, но вместо этого он просто стоял и пялился. Как это возможно, думал он, быть таким красивым, таким привлекательным. Когда он смотрел на Чана, то чувствовал, что кто-то взял все потаенные маленькие фантазии из его мозга и превратил их в человека. От этого ему хотелось плакать — он не планировал этого, не рассчитывал на такой отвлекающий фактор. Он никак не ожидал, что Крис, о котором вечно говорил его отец, окажется таким горячим. На самом деле, ему хотелось не дать Чану знать о своем присутствии, а быстро сбежать, может быть, в ванную, чтобы почистить зубы. Он даже не причесался. О боже, отчаянно думал он, я даже не причесался. Но было уже слишком поздно. Чан повернулся к кофемашине, медленно готовящей ему черный кофе и боковым зрением заметил Феликса. — О! — произнес он; его глаза немного расширились, и он легко расплылся в улыбке. — Доброе утро. Феликсу, при виде этой улыбки, понадобилось несколько секунд, чтобы взять себя в руки. Что, черт возьми, с ним не так, если этот вид так сбивает его с ног. Чан лишь улыбался ему, немного весело, так, будто он думал, что Феликс еще не проснулся. — Привет, — в конце концов удалось сказать Феликсу. — Хочешь тосты? — улыбаясь сказал Чан. — Можешь взять эти, если хочешь. Феликс заставил себя сделать шаг вперед, хотя это и значило, что он оказывается на шаг ближе к Чану без футболки. — Все хорошо, — сказал он. — Я поем- Он не знал, что. Он не помнил, какая еда у них была. Он старательно выбирал самый дешевый вариант, потому что не мог пока купить себе свою еду, но не помнил, остались ли еще хлопья. Он думал, что, возможно, — нет. — Мне нравится эта песня, — в легком отчаянии сказал он, пытаясь сменить тему. — О, правда? — Чан снова полностью отвернулся от него, теперь смазывая тот маслом, но продолжал коротко улыбаться ему через плечо. Феликс героически боролся с желанием пригладить волосы. Он не сомневался, что выглядел беспорядочно, но не хотел привлекать к этому внимания. Волосы Чана тоже были пушистыми, на затылке поднимались вверх, но это ему шло — он выглядел мило и по-мальчишески. Феликс, наверняка, выглядел как беспризорный ребенок. — Тебе нравится джаз? Феликс кивнул. Он сделал еще пару шагов в кухню и сел за стол, на деревянный стул с синей обивкой, который он занял в свой первый вечер здесь. Он только собирался что-то сказать — узнать, что это за певец, спросить, часто ли Чан слушает джаз, — когда дверь квартиры открылась, и внутрь вошел Чанбин. Он был полностью одет, несмотря на ранний час, в джинсы и худи, и когда он увидел Чана, стоящего с тарелкой тостов, он простонал и сказал: — Хён, разве ты не можешь надеть футболку и поберечь новичка? — Зачем? — сказал Чан, и улыбка его стала шире. А потом он повернулся. Феликс- почувствовал, как его мозг превращается в кашицу. Он еще по спине Чана видел, какой он мускулистый, но спереди он был- у него был пресс, ярко очерченный. Боксеры плотно прилегали к его плоскому животу, недостаточно низко, чтобы это было опасно, но недостаточно высоко, чтобы Феликс не пострадал. Наблюдать за тем, как перекатываются мышцы на спине Чана, пока он делал себе завтрак, нисколько не могло сравниться с тем, чтобы смотреть за тем, как Чан проходит к столу с тарелкой и садится. Он осознал, несколько секунд молчания спустя, что Чан что-то сказал ему. Ему пришлось немного встряхнуть себя, чтобы вернуться в свое тело. — Что? — спросил он. Он надеялся, что не краснеет. Чан засмеялся, но не по-злому. Это звучало даже приятно — будто было их общей шуткой. — Я сказал, не против ли ты, — сказал он. — В смысле, что я без футболки. Ты и правда только проснулся, м? Феликс заставил себя улыбнуться, надеясь, что получилось достаточно смущенно и не вымученно. — Да, я еще не совсем в себе, — сказал он. Раздался звук открывающейся и закрывающейся в коридоре двери, а потом хлопок двери в ванную. Чанбин подошел к кофемашине и начал копаться в маленьких капсулах рядом с ней. Феликс смотрел на него несколько мгновений, потому что иначе ему пришлось бы смотреть на то, как двигаются руки Чана, когда он подносит к губам кружку с кофе. У них дома была такая кофемашина, она по большей части принадлежала его старшей сестре. Феликс никогда ей не пользовался, так что он наблюдал за тем, как Чанбин кладет одну капсулу в слот наверху, полный любопытства, как она работает. — Феликс, — позвал Чан. Его голос резко привлек внимание Феликса, хотя, честно говоря, он так старался не обращать внимания, что в конце концов сделал все наоборот. Чан смотрел на него, слабо хмурясь и выглядя взволнованным. — Разве ты не будешь есть? — Э-эм, — произнес Феликс. — Конечно. Он собирался, ему это было нужно, но делать это, когда в комнате был Чан, когда он мог видеть, как Феликс берет еду из шкафчиков, было куда хуже, чем делать это при других. Это ощущалось слишком похоже на то, будто он ворует деньги прямо из рук Чана. У него было всего пятнадцать тысяч вон; если Чан потребует заплатить за все, что он взял, у Феликса будут большие проблемы. Пока Феликс сидел, раздумывая, подняться ли ему и поискать что-то маленькое на завтрак, Чанбин спросил: — Занят сегодня, босс? — Мне нужно в клуб, — сказал Чан, жуя тост, — но я думаю отложить это на завтра. Чанбин задумчиво промычал. — Да, мне нужно съездить кое за чем для Сынмина, так что если бы ты пошел, то тебе пришлось бы идти с Минхо-хёном, — он улыбнулся, когда Чан поморщил нос. — Клуб, — произнес Феликс, почти вопросительно. — Maniac, — сказал Чан; его темные глаза весело блестели. — Ты его видел. — Я- да, — сказал Феликс, чувствуя, как лицо теплеет в ответ на это мягкое напоминание о том, как он оказался здесь — благодаря тому, что следил за этим самым клубом. — Я возьму тебя с собой когда-нибудь, если захочешь. Феликс, к своему удивлению, обнаружил, что был бы не против. Ему было любопытно, какой бизнес вел Чан. Так что он кивнул, очень смущенно, и Чан мягко улыбнулся ему, из-за чего у Феликса внутри все перевернулось. Он услышал, как дверь ванной снова открывается, и в кухню сонно проплелся Хёнджин. На нем были серые штаны, которые он надевал в постель, и черная худи с капюшоном, натянутым на голову так, что только часть волос выглядывала из-под него — ярко-красный на фоне черного. Он выглядел совершенно недовольным тем, что бодрствовал, и когда Чан сказал с явным весельем в голосе: — Доброе утро, Хёнджин, — тот сонно смерил его взглядом, и сказал: — Агх? Чанбин улыбнулся и сказал: — Ага, мы знаем, — он протянул ему кофе, который только что сделал, явно предназначавшийся Хёнджину. — Вот, выпей, я сделал его для тебя. Так будет проще. — Блять, нет, не будет, — проворчал Хёнджин, но прошел к Чанбину и забрал у него кофе, а потом сел за стол и скользнул на стул рядом с Феликсом так, будто в его теле не было костей. Он положил голову на стол и простонал. — Хён, — произнес он. — Умоляю, надень футболку. — Тебе повезло, что на мне есть хоть что-то из одежды, — сообщил Чан, кусая тост. Феликс- вздрогнул. Что это значило? Хёнджин снова простонал и потерся лицом о стол. — Ты ужасный, — сказал он. — Просто худший. Мои бедные глаза. Ликсовы бедные глаза. — Феликс не против, — ответил Чан. — Он сам так сказал. Хёнджин поднял голову, чтобы взглянуть на Феликса, который знал, что немного покраснел. Он надеялся, что Хёнджин решит, что это просто из-за того, что он оказался в центре разговора, но его глаза так прищурились, что это заставило подозревать, что Хёнджин отлично понимал, что здесь происходит. Это было ужасно смущающе. Если бы Хёнджин сказал что-то об этом, Феликс думал, что просто испарился бы на месте. — Хм-м, — протянул Хёнджин. — Ликс, ты поел? — Феликс покачал головой, и Хёнджин поднялся на ноги. — Я сделаю нам яичницу. — Я могу помочь, — сказал Чанбин, склоняясь над тумбой и поедая виноград, который он достал из холодильника. Хёнджин улыбнулся ему, так саркастично, что Феликс рассмеялся. — Хён, иди к черту с кухни. Чанбин засмеялся. — Ладно, ладно, наглец, — сказал он. Он сжал плечо Хёнджина — тот шлепнул его по руке — а потом обошел стол. — В общем, я пришел сюда, чтобы сказать тебе, хён, что я съездил и забрал фургон, как ты просил. Он у Сынмина, и он выглядел им довольным. Ты пока ему не нужен, — добавил он Феликсу, видимо, чувствуя, что Феликс собирался спросить. — Он скажет тебе, когда будет готов к тому, чтобы ты ему помог. Феликс медленно кивнул. Он надеялся, что это время настанет скоро — что-то в том, чтобы вот так просто сидеть в ожидании, пока для него появится дело, начинало на него давить. Дело было даже не в том, что ему хотелось быть занятым, потому что он все еще чувствовал эту пропитавшую его до костей усталость внутри. За последние несколько дней он часто находил себя дремлющим в кровати Хёнджина, используя так случайное свободное время. Но даже так, ему не хотелось продолжать делать это, потому что чем дольше он не приносил пользы, тем больше ему казалось, что он просто пользуется тем, как добры к нему эти люди. Может быть, было что-то еще, думал он, что-то, чем он мог бы отплатить им, пока ждал. У него не было много навыков, но он умел печь, и, если все тщательно спланировать, его небольших оставшихся денег должно было хватить на ингредиенты. Может они и не захотят печенье, но, возможно, будут благодарны за него в любом случае. Из мыслей его выдернул звук выдвигаемого стула: Чан, поднявшись на ноги, позволив Феликсу снова отчетливо увидеть его пресс. Ему пришлось отвести взгляд, уперев его в стол, глазами прослеживая изгибы древесины в отчаянной попытке очистить голову. Он встряхнул головой, пытаясь сделать так, чтобы пряди прикрывали его горящие уши. Чан говорил что-то Чанбину, что-то о встрече в его офисе через десять минут, но Феликс с трудом мог на этом сконцентрироваться, кровь гремела в его ушах. Что с ним происходит. Он чувствовал себя так, будто не сможет дышать, пока Чан не покинет комнату, не уйдет в свою спальню, а Чанбин совсем не уйдет из квартиры. На стол перед ним опустилась тарелка: яичница из двух яиц и тост; Феликс даже не осознал, что Хёнджин готовил. Он испуганно поднял взгляд. — Вот, — сказал Хёнджин, ставя на стол и свою тарелку. — Ешь. О чем ты так задумался, м? Феликс посмотрел на него, увидел этот проницательный взгляд на себе и, честно говоря, немного захотел умереть. — Ни о чем, — сказал он. Он взял вилку, которую протягивал ему Хёнджин, и улыбнулся. — Выглядит хорошо, Хёнджин, спасибо. — Хм-мх, — отозвался Хёнджин. Он провел рукой сквозь волосы Феликса, слегка царапая ногтями кожу. Он часто делал это с того дня, как помог Феликсу покрасить волосы, и каждый раз Феликс чувствовал, будто расплывается. Он обмяк на стуле, но не упустил того, как Хёнджин коротко улыбнулся ему, садясь за стол. — Хёнджин, — сказал Феликс, разрезая яичницу, чтобы Хёнджин не мог обвинить его в том, что он не ест. — Ты сможешь показать мне, где продуктовый магазин? Если ты не занят? — Конечно, — сказал Хёнджин. Он еще не начал есть. Он сидел с кружкой кофе прямо под носом, вдыхая аромат. — Почему тебе туда надо? — Я хочу приготовить печенье, — сказал Феликс. — О, да, — произнес Хёнджин; его лицо стало ярче, так, что он стал более- юным, стал выглядеть на свой возраст. — Блять, обожаю печенье. Надо позвать Чонина с собой, он очень любит ходить в продуктовый. Странный ребенок. — Ага, — сказал Феликс, не в силах сдержать собственной яркой улыбки, чувствуя себя тепло и радостно от энтузиазма Хёнджина. — Давай. —— — Так, — произнес Феликс, отступая назад с ножницами, которые только что использовал, чтобы открыть пакет с мукой. — Просто насыпь немного в чашку, а потом я отмерю, сколько нужно. Чонин кивнул, поднимая пакет муки. Вес его удивил — как и раньше, в продуктовом, пока они ходили от отдела к отделу, собирая все вещи, которые, как сказал Феликс, им понадобятся. Он ни разу не проверил рецепт, он просто, казалось, знал его наизусть. Неся муку, сахар и сливочное масло до самого дома, Чонин думал, что это будет его сегодняшней тренировкой для рук. Чонин подвинул чашку поближе к себе, потом склонил пакет с мукой, чтобы отсыпать немного. Он думал, что держал его крепко, но потерял равновесие, и край пакета перевесило, он склонился вниз, и мука рассыпалась по всей столешнице. Хёнджин и Феликс ахнули от неожиданности, а Чонин вскричал: — О нет! — он понимал, что сказал это, как взволнованная бабуля. Открывать рот стало ошибкой; мука как-то попала в горло, и он закашлялся. Теперь Феликс смеялся, явно нисколько не расстроенный, согнувшись пополам и оперевшись рукой о единственную чистую часть тумбы; его лицо светилось. У него был приятный смех, даже если он, хоть и заслуженно, был над Чонином. Чонин тоже начал хохотать, хотя все еще все еще выкашливал легкие, чувствуя, как внутри растет счастье. Много времени прошло с того, как он вот так веселился. Смеялся с другими, над чем-то глупым и неважным. Чонину всегда приходилось занимать свое время и развлекаться самостоятельно, и он привык к этому за годы — за долгие часы, проведенные перед телевизором, за чтением любых книг, какие только мог найти, за игрой в Nintendo DS, которую купил ему с рук Чанбин на его тринадцатый день рождения. Теперь она была уже старой, но он так и не купил себе новую консоль. Просто играл в одни и те же четыре игры последние шесть лет. Так что это было приятно: наконец-то иметь компанию, заниматься чем-то веселым. Феликс ему нравился, он позволял Чонину помогать и не злился, когда он что-то делал не так. Было хорошо осознавать, что Феликс ему нравится, учитывая, сколько раз за эту неделю он поймал на нем взгляд Чана. — Ах, Чонин, — проговорил Феликс вытирая слезы с глаз. — Я не буду помогать это убирать, — сообщил Хёнджин с того места, куда он ретировался подальше от кухонного стола, осторожно глядя на муку, словно боясь, что она нападет на него, если он приблизится. Чонин и Феликс встретились взглядами и снова рассмеялись. Хёнджин смотрел на них обоих так, будто думал, что они сошли с ума, но на его лице тоже была улыбка, Чонин видел. Ему было весело, даже если он не собирался в этом признаваться. Если бы он не веселился сейчас, его бы здесь не было, он заперся бы в своей комнате с этим чертовым портретом Чонина. — Тебе не нужно помогать убираться, — уверил его Феликс, когда они смогли прекратить смеяться. Чонин смотрел на тумбы, покрытые тонким белым слоем. Мука была на всей их одежде, и он провел пальцем по столешнице; показалась яркая серая полоса. — Почему у этого консистенция, как у пыли? — искренне удивленно спросил он. Феликс поднял пакет с мукой и начал уверенно насыпать ее в чашку. Он, по-видимости, точно знал, как перемещается в нем вес. — Ты никогда раньше не занимался выпечкой? — спросил он. — Нет, — ответил Чонин. — Минхо-хёну это не очень нравится. Это, казалось, было единственным, чего Минхо старался избегать в готовке, и Чонин еще не понял, почему. Он думал, что это могло бы быть связано с тем, какой точности это требует, как легко было потерять баланс в пропорциях. Во многом из того, что готовил Минхо, было место для ошибки, для экспериментов. — Ты ни разу не пробовал сам? — спросил Феликс, отставляя пакет муки и заворачивая верх. — Чонина не пускают сюда без присмотра, — сказал Хёнджин, садясь за стол и принимаясь наблюдать за ними. Феликс посмотрел на Чонина, и он просто пожал плечами и улыбнулся. Это было правдой: его не пускали, и это было единственным, в чем с ним могли нянчиться, и он был не против. У них было несколько небольших инцидентов, и два гораздо более серьезных, упрочнивших это правило в доме: первый произошел в старой квартире, когда он порезался так глубоко, что ему почти понадобилось накладывать швы. Это привело к полному запрету обращаться с ножами. Второй случился пару лет назад, когда он готовил рамен на плите, недооценил, как близко находится и сильно обжегся о край кастрюльки. Но в последний раз, по крайней мере, Минхо засунул его запястье под ледяную воду, крепко его держа и низким голосом говоря: о чем ты думал, малыш, разве твой Чан-хён не научил тебя не трогать горячее? Чонину было так больно, что он мог только слезливо проговорить, хён, ты знаешь, что я дерьмово ощущаю пространство. Этого было достаточно, чтобы почти полностью запретить ему готовить, только если за ним кто-то не присматривал. Обычно это значило, что тот, кто был рядом с ним, предлагал для него приготовить, и Чонин был полностью этим доволен, и это, на практике, означало, что Минхо готовил для него чаще, чем для остальных. — О, точно, — сказал Феликс. — Я помню. Тот нож, который ты нашел у меня в рюкзаке. — Ага! — отозвался Чонин. — Мне нельзя их трогать. Феликс снова засмеялся. Со своего места за столом Хёнджин простонал: — Сколько еще будут готовиться печенья, я умираю от голода. Феликс закатил глаза; Чонин отреагировал так же. Феликс подошел к шкафчику и нашел маленькую чашку, которую они использовали для риса в те редкие случаи, когда готовили его, а не разогревали в микроволновке. Он поставил ее на тумбу, открыл пачку шоколадных капель, насыпал немного в чашку и поднес к столу. — Вот, — сказал он, ставя ее перед Хёнджином. — Ешь и не будь малышом. — Я не малыш, — сказал Хёнджин. — Это вы малыши. Феликс тыкнул ему в нос, к счастью, чистым пальцем. Хёнджин попытался укусить его и рассмеялся, когда Феликс отдернул руку так, будто боялся, что он и правда это сделает. Он подвинул к себе чашку шоколадных капель и взял несколько. — Ладно, ладно, — произнес он. — Делайте свои печенья. Хёнджин-хён присмотрит за вами. —— Чан вошел в квартиру и перед его глазами предстала кухня, выглядевшая так, будто на нее вывалили весь отдел для выпечки. По всем тумбам была рассыпана мука, там же стояла открытая коробка молока, а в воздухе витал аромат шоколада. Он никогда не видел в кухне такого беспорядка, и, честно говоря, даже не думал, что такое возможно. Чонин и Феликс стояли у кухонного острова, Чонин яростно мешал что-то в чашке и смеялся. Феликс поддерживал его, тоже смеясь; лицо его светилось. Чонин был весь испачкан в муке, даже на скулах были белые пятна. Феликс выглядел лучше, но мука была в его волосах и на шее, и на его черной футболке, настолько большой, что он в ней тонул, тоже были мелкие белые точки. Хёнджин сидел за обеденным столом, вдалеке от опасности, и он единственный обернулся посмотреть, когда Чан вошел. Он ел шоколадные капли из небольшой тарелки перед ним. — Привет, хён, — сказал он. — Хочешь шоколад? — Э-э, нет, — ответил Чан. — Что здесь происходит? — Хён! — воскликнул Чонин с кухни. — Хён, мы делаем печенье. Чан посмотрел на него, на его улыбающееся лицо. Феликс рядом с ним тоже широко улыбался Чану, опираясь ладонями на тумбу. Несколько дней хорошего сна и еда вернули его щекам цвет, и вот такой, светящийся от счастья, он был так прекрасен, что у Чана сбилось дыхание. При виде этих двоих рядом, одной темной макушки и одной светлой, что-то внутри него заерзало. — Я вижу, — сказал он, вставая там где деревянные полы сменялись на кухонную плитку. — Как вы умудрились устроить такой беспорядок? — О, — произнес Феликс. Улыбка пропала с его лица и сменилась на нечто настолько расстроенное, что Чан почувствовал себя так, будто только что вошел и пнул щенка. — О, прости, мы случайно рассыпали муку, но я все уберу, клянусь! — Нет, нет, — быстро проговорил Чан. — Все в порядке, все хорошо. Не волнуйся об этом! — Да, ему бы возмущаться, — сказал Хёнджин, откидываясь на спинку стула и по одной закидывая в рот шоколадные капли. — Я вот помню тот случай с керамической формой для выпечки три года назад. — Я думал, что мы договорились больше никогда это не вспоминать, — сказал Чан. Он смотрел на Феликса, на то, как улыбка возвращалась на его лицо, и он смотрел на Чана в ответ. Чан заставил себя отвести взгляд и вместо этого смотреть на Чонина, который за весь разговор так и не прекратил мешать. — Кажется, ты веселишься, — сказал ему Чан. — Да! — радостно ответил Чонин. Чан беспомощно улыбнулся. Было так чудесно видеть это, как он ладит с Феликсом, с кем-то новым. С того момента, как они покинули детский дом, у Чонина никогда не было друзей его возраста, а до того, как присоединился Чонин — вообще не было друзей, только два старших брата, у которых не всегда было для него время. Его круг общения был невероятно узким так долго, что удивительно было, как он был таким милым и приспособленным к общению. Но долгое время Чонин и не хотел друзей, не хотел никого, кроме Чана. Из детского дома он вышел застенчивым и сторонящимся людей. Чан не был уверен, когда это изменилось. Возможно, после того, как он нашел Хёнджина и привел его домой, его тихий младший брат увидел, что что-то не так и попытался исправить это так, как только умел: взять и принести в безопасность рук Чана. После этого Чонин, казалось, начал воспринимать любое пополнение команды как своего собственного компаньона. Ему неважно было, что Минхо был резок и недоволен ребенком в их команде, или что Сынмин был тихим и легко раздражался от любого звука, или даже что никто особенно не доверял Джисону долгие несколько месяцев. Он лишь тихо, осторожно заводил друзей. И то же самое он теперь делал с Феликсом, кто выглядел очень довольным быть чьим-то другом. То, как быстро Чонин потеплел к нему, не было удивительным — но вот как быстро сделал это Хёнджин было немного необычным. Хёнджин быстро подружился с Сынмином: они оба были параноиками и любили работать в одиночку, но Минхо он по прежнему сторонился, несмотря на годы вместе, а его отношения с Джисоном еще ощущались, как незаконченная работа. Но Феликс стал его новым лучшим другом в одну ночь. Чонин протянул ему чашку со смесью. — Хён, помоги, — сказал он. — У тебя руки. Чан засмеялся. — А у тебя нет рук? — спросил он, но взял чашку и принялся размешивать, не до конца уверенный, что от него хотят, но счастливый тем, что может помочь. Он был благодарен, что Феликс с радостью проводит время с Чонином, которому часто было нечем заняться, пока остальные были заняты работой. И Феликс, думал он, не отказался бы от того, чтобы чем-то занять время. — Вот, — сказал Феликс. Он держал еще одну чашку, наполненную мукой. — Нужно добавить немного этого, можешь- спасибо, — добавил он, когда Чан опустил чашку и позволил Феликсу насыпать туда муки. Их руки соприкоснулись; кожа Феликса была очень теплой. Он отошел, как только закончил, поставил чашку с мукой на тумбу рядом с собой, и Чану пришлось очень постараться, чтобы не скучать по ощущению этой мягкой кожи на своей. Он думал, что, может быть, сходит с ума. Это казалось единственным объяснением тому, почему он чувствует себя так, почему каждый раз, когда он оказывался рядом с Феликсом, он чувствовал, что не может дышать. Он влюблялся в прошлом, были люди, которые его привлекали, но в Феликсе было что-то такое, что, казалось, забралось ему под кожу, и теперь он должен был с этим жить. Чан помешивал смесь в чашке, изо всех сил стараясь не смотреть на Феликса. Чонин подошел и оперся на него: его тело было тяжелее, чем раньше, но не настолько, чтобы Чан не мог его выдержать. Чонину часто не нравилось, чтобы другие люди так прикасались к нему, и за годы Чан научился никогда не реагировать, когда Чонин делал это с ним. Он просто стоял, непрерывно мешая и думая о том, как ему сказать им о том, что он пришел сюда просто попить и не мог остаться и помочь им с печеньем. — Сколько вы собираетесь сделать? — спросил он. Он осознал, что в чашке, которую он мешал, было много теста, а в другой оставалось еще достаточно муки. — О, десятка три, — немного задумчиво проговорил Феликс, подходя к холодильнику и убирая молоко. — Может больше. Хёнджин поднялся на ноги. — Надеюсь, ты знаешь, что половина из этого для тебя, детка. Феликс улыбнулся ему, так мягко, что хоть улыбка и не предназначалась Чану, уголки его рта тоже поползли вверх. — Хёнджин, я не могу съесть столько печенья, — сказал он. — Ты, черт возьми, постараешься, — очень мрачно сказал Хёнджин. Он поймал Феликса за футболку и потянул, сжимая ткань на спине в кулак так, что она обтянула тело Феликса. Тот издал маленький смущенный звук, полушутя пытаясь вырваться, но Хёнджин крепко его держал. — Ты такой худой, ну, хён, посмотри, посмотри, какая узкая у него талия. Чан смотрел. Он молился богу, что Чонин, все еще прижимавшийся к нему, не почувствовал, как он дернулся при виде этого. Феликс все еще был слишком худым, настолько, что Чану хотелось помочь Хёнджину скормить ему печенье, но было видно, что, несмотря на потерянный за месяцы вес, Феликс был тонко сложен. Желание обхватить его талию руками, увидеть, как его пальцы будут лежать на ней, было почти физическим. Феликс порозовел от смущения, шлепнул Хёнджина по рукам, чтобы заставить отпустить футболку, и прошипел его имя. Хёнджин так и сделал мгновение спустя, и материал упал, скрывая каждую черту феликсова тела. Знание, каким маленьким Феликс был под этими футболками, станет пыткой для Чана, он уже это чувствовал. Все уже было достаточно плохо, но возможность представить это теперь делала только хуже. Чонин что-то сказал, Чан едва ли заметил это, либидо затуманивало его разум. Ему давно не удавалось найти кого-то, удовлетворить эту потребность; он был слишком занят, чтобы уделить на это время. Он был благодарен за эту занятость, за то, что в его жизни было столько всего, но сейчас он думал, что это было ошибкой. Может быть, все было бы не так плохо, если бы он сделал это. — Ты сейчас точно не такой худой, — сказал Хёнджин в ответ Чонину, очень смешливо. — Точно не с этими мускулами. Хэй, ангел, тебе нельзя качаться, как Чонину, это испортит всю эстетику. Феликс закатил глаза. — О, ладно, — сказал он. — Если это ради эстетики. Хёнджин засмеялся: крошечный яркий звук, а потом повис на спине Феликса. Выглядело так, будто он всем весом опирается на него, как он иногда делал. То, что Феликс мог это выдержать и устоять на ногах, было чем-то вроде маленького чуда. — Хён, — сказал Хёнджин, глядя на Чана. — Когда мы ходили в магазин, Феликс пытался заплатить за все своими деньгами. — Нам пришлось поругаться с ним, чтобы он позволил нам заплатить, — сказал Чонин. Чан моргнул; чтобы осознать это, ему понадобилась пара секунд. Пока он все еще осознавал, Феликс произнес: — Хёнджин, я не хочу быть обузой. — Ты не обуза, — почти автоматически сказал Чан. Он не хотел, чтобы Феликс так думал, особенно, когда Чан говорил правду — кормить Феликса и давать ему дом было легко и вовсе не приносило им проблем. И даже если бы приносило, он все равно сделал бы это. Можно было пойти на жертвы, чтобы помочь людям. Он сделал это для Чонина и Хёнджина, и сделал бы то же самое и для Феликса. — Хёнджин сказал, ты платишь за еду, — сказал Феликс. Он выглядел неуверенным, словно думал, что это ложь. — Я думал, ты просто шутишь, когда сказал, что все за твой счет. Я не хочу- ты не обязан делать это для меня, я могу попытаться помочь, я могу заработать- — Феликс, — произнес Чан, перебивая его бормотание. — Тебе не нужно зарабатывать. Это не- то, как мы здесь делаем. Пока ты живешь здесь, я буду платить за всю еду, которая тебе нужна, за все, что тебе нужно для жизни. Все это, — он указал на чашку в своих руках, в которой он перестал мешать тесто, примерно когда Хёнджин натянул футболку Феликса вокруг его талии, — за все это я плачу. Тебе не нужно тратить свои деньги, пока ты здесь. — Видишь? — сказал Хёнджин. Он все еще висел на спине Феликса, но теперь уже явно держал себя сам. — Я тебе говорил. Хён, у него пятнадцать тысяч вон, ты можешь завести ему кредитку или типа того? — Мне не нужно, — очень быстро сказал Феликс. — Да, — сказал Чан точно так же твердо. — Я оформлю карту для него. Но пока, если тебе что-то понадобится, попроси у кого-нибудь карту. Можешь попросить меня, когда захочешь. Все, что тебе понадобится, хорошо? Все, что тебе понадобится. Феликс неотрывно смотрел на него. Чан не мог точно описать выражения его лица — на нем было удивление, и благодарность, и что-то еще совершенно другое, смешанное вместе; его губы были приоткрыты. Чану хотелось поцеловать его, пересечь кухню, прижать его к холодильнику и поцеловать. Какая дикая мысль — какая неправильная, когда у Феликса ничего не было, когда они только что поняли, как сильно он зависит от денег Чана, от его воли. Если Чан захотел бы поцеловать его, мог ли бы Феликс чувствовать, что может отказаться? Наверняка нет. Чан этого не хотел. Чан ненавидел эту мысль. И все равно — отчаянное желание поцеловать его гремело внутри. Он обернулся и передал чашку Чонину. — Держи, — сказал он, пытаясь сохранять голос обычным, а улыбку естественной. Чонин забрал чашку, улыбаясь так похоже и непохоже на свою обычную улыбку. Чан никогда не видел такого выражения на него лице, и оно явно ему не нравилось. Оно было слишком проницательным. Он вдруг вспомнил — боже, из всех в этой комнате, Чонин знал его лучше всего. Если кто-то и мог прочитать его, то это был Чонин. — Оставлю вас с готовкой, — сказал он, теперь отчаянно желая уйти. — Я пришел сюда только, чтобы взять попить. — О, — сказал Хёнджин, отлипая от Феликса. — Я достану, хён, что ты хочешь? — Э-э, дай мне Toreta, — сказал Чан. Хёнджин открыл мини-холодильник, который они установили рядом со встроенным, когда только переехали сюда, и достал для него напиток. Чану пришлось пройти мимо Феликса, чтобы взять бутылку, изо всех сил стараясь не коснуться его. Он почувствовал, как Феликс делает полушажок назад к тумбе, и не был уверен, сделал ли он это намеренно или нет. Он взял напиток у Хёнджина и попрощался, уходя, пока никто из них не позвал его. До того, как за ним захлопнулась дверь квартиры, он услышал, как Хёнджин вскричал: — Чонин, если это окажется на моей одежде, я- — и дверь закрылась, заглушая звук. Ему оставалось только надеяться, что день не закончится убийством. Он медленно поднялся наверх, через пустую компьютерную комнату, в свой офис, где его ждали три новых письма на почте и два пропущенных звонка. Он сел за стол, уставившись на входящие письма, но не видел ничего; зрение не фокусировалось. Вместо этого он не мог думать ни о чем, кроме того, как футболка Феликса обтягивала его тело; о его улыбке, о том, как его глаза прикрывались, когда он улыбался; и об этом крошечном шажке назад, когда Чан подошел слишком близко. Блять, думал он, положив голову на стол. Блять, блять, блять. —— Джисон пытался разобрать кучи чистого белья, которые игнорировал последние несколько дней, когда раздался стук в его дверь. — Открыто, — крикнул он, складывая свитер. Дверь открылась через пару мгновений; за ней стоял Хёнджин держа в руках тарелку печенья. Джисон бросил свитер в ящик и бросил идею сложить белье как пустую трату времени. — Привет, — сказал он, не в силах сдержать улыбки при виде Хёнджина, стоящего у его спальни и выглядящего так, будто не знает, хочет войти или нет. На нем были джинсы и черный свитер, его волосы были наполовину собраны в хвостик: прическа, которая всегда делала его поразительно красивым. Его волосы были убраны так, когда Джисон впервые его увидел, но тогда они были светлыми. Тогда он был одним из самых прекрасных мужчин, которых Джисон видел в своей жизни; все еще был им. Алые волосы были ярким предупреждением, таким же, как у цветных лягушек, про которых Джисон смотрел видео: смотри, но не трогай, говорили алые волосы. К счастью, Джисон был счастлив просто смотреть. Ему не нужно было касаться. — Феликс приготовил, — слегка неестественным голосом проговорил он, пихая тарелку печенья в руки Джисона. — Чонин помогал. Не я. Мы всем их раздаем. Джисон взял тарелку. Печенья были с шоколадными кусочками и выглядели еще теплыми, если не горячими. — Спасибо, — сказал он. — Тебе не обязательно было нести их вниз. — Мы всем их раздаем, — повторил Хёнджин. — Ну, кроме Минхо-хёна. Чонин отложил несколько ему на потом. Но я подумал, что тебе они понравятся сейчас. Пока они- теплые. Джисон знал, что его лицо было полно беспомощной нежности, но просто не мог сдержаться. Ему слишком нравилась эта версия Хёнджина — хотя по правде, ему нравилась любая версия Хёнджина. Но эта, неловкая, запинающаяся в словах, даже стараясь думать, была такой очаровательной. Она так ярко отличалась от Хёнджина, о котором он подумал, что он какая-то модель, и от Хёнджина, которого он видел на заданиях: внимательного и сфокусированного на цели. — Спасибо, — снова сказал он. Он был немного удивлен, что Хёнджин еще не ушел. Когда он был в таком настроении, он обычно убегал, словно стыдился себя. Джисон так и не придумал, как объяснить Хёнджину, что он нравился ему таким, при этом не раскрыв своего сердца слишком сильно. Обычно он просто делал из себя еще большего дурака, чтобы Хёнджин в сравнении выглядел лучше. Но Хёнджин еще не ушел, так что Джисон сказал: — Хочешь зайти, поесть их вместе? Он увидел, как Хёнджин заметно колеблется. Не то чтобы Джисон ожидал, что он останется, так что его задумчивость вместо простого побега его удивила. Еще больше его шокировало то, когда Хёнджин тихо сказал: — Конечно. На мгновение Джисон не знал, что с собой делать. Ответ так сбил его с толку, что он растерялся. Возможно, он стоял с приоткрытым ртом, и когда он все-таки взял себя в руки и отошел в сторону, чтобы пустить Хёнджина в комнату, тот выглядел так, будто жалеет, что согласился. Но он не развернулся и не ушел, и не сказал ничего больше: он просто сел, неуверенный и неловкий, на краешек кровати Джисона. Джисон сел на компьютерное кресло, пытаясь полностью не сойти с ума. Не то чтобы Хёнджин ни разу не был в его комнате; иногда в это время в комнате не было даже самого Джисона. Но Хёнджин никогда не задерживался, никогда не оставался с ним. И точно никогда не садился на его кровать. Джисон пытался не позволить своему мозгу задумываться об этом, одновременно потому что это ничего не значило, и потому что это заставляло его чувствовать себя- мерзким. Любая мысль о Хёнджине в постели в любом контексте казалась неправильной. Он протянул Хёнджину тарелку. — Вот, — сказал он. — Ты выбирай первым, раз помогал готовить. — Я не помогал, — сказал Хёнджин, но все равно взял парочку печений с вершины горки. — Я сидел за столом и ел остатки шоколада. — Это тоже важная часть процесса, — сообщил Джисон. Хёнджин закатил глаза, но деликатно откусил от печенья. Джисон взял одну и тоже откусил. Печенье было еще теплым и оттого мягким, шоколад внутри таял во рту. — Вау, — удивленно произнес он. — Как вкусно. — Правда, — сказал Хёнджин. Он уже почти доел первое печенье, выдавая в себе сладкоежку. — Ликс в этом очень хорош. Джисон был так счастлив, что Хёнджин здесь, с ним, что это прозвище даже не заставило его чувствовать себя так, будто внутри все проваливается, как это было всегда. Он провел всю последнюю неделю словно наблюдая за крушением поезда в замедленной съемкой, только крушением поезда было его разбивающееся сердце. Реалистично говоря, если бы Хёнджину кто-то нравился, это бы ничего не меняло. Джисон всегда знал свое место, но все-таки. Было больно, хоть он и пытался это подавить, запереть внутри вместе с чувствами к Хёнджину. — Возьми, — Джисон протянул ему тарелку. — Подержи это, чтобы я не сбил ее случайно. Я хочу кое-что тебе показать. — Я бы тебя убил, — сказал Хёнджин, достаточно естественно, чтобы это звучало как шутка, и взял тарелку, поставив его на колени; что-то в его языке тела было похоже на то, что он пытается осторожно удержать малыша. Джисон подвигал мышью, пробуждая компьютер. Монитор включился на последнем, что он открывал: его пометки в плане художественной галереи отеля для их задания. Из-за этого он кое о чем вспомнил: включение компьютера и присутствие Хёнджина как бы слегка разбудило его мозг. — О, точно, — сказал он. — Когда ты в последний раз был здесь с Феликсом, ты оставил открытым видео со стрижкой собаки, и боже, Хёнджин, я потратил три часа своей жизни на их просмотр. Хёнджин чуть выпрямился, оживленный — так он казался таким юным, немного напоминал Джисону Чонина. Тот же неловкий Хёнджин, который был здесь раньше, но теперь немного другой. — Ты видел то, где они подстригли померанского шпица, и он стал похож на плюшевого мишку? — Да, — ответил Джисон, просмотревший видео дважды: во второй раз оно включилось как похожее видео, и Джисон не смог отказаться. — Я был в восторге, песик был невозможно милый. Хёнджин слегка обмяк. Он все еще жевал печенье и, кажется, не заметил, что Джисон перестал. Джисон все это время так и планировал; Хёнджин всю неделю провел, отмечая, каким худым был Феликс, но и сам он был таким же худым. — Я так хочу собаку, — мечтательно проговорил Хёнджин. — Всегда хотел. — Боже, я тоже, — искренне сказал Джисон. Он тоже всегда хотел собаку, самого детства, но даже если бы ему удалось уговорить маму на это, он никогда не рискнул бы принести питомца в один дом с его отчимом. Вещи, которые Джисону нравились, в этом доме, в лучшем случае, ломали. — Но сомневаюсь, что Чан позволит нам ее завести, только не такую. Хёнджин несколько мгновений смотрел на него с чем-то- оценивающим в глазах. Джисон не двигался, прижатый к месту этим взглядом. Потом Хёнджин моргнул, и это выражение пропало, и он сказал, очень задумчиво: — Может, если за нас попросит Чонин, он согласится. Джисон засмеялся, чувствуя, как нежность к Хёнджину заполняет его теплом. Конечно, он подумал бы о чем-то подобном, конечно, сказал бы это вот так сухо, забавный, даже не пытаясь. — Вот еще что, — сказал он, поворачиваясь к компьютеру и открывая новую вкладку YouTube. — Я хотел показать тебе одно видео, ты не против остаться еще ненадолго? Он думал, что Хёнджин задумается, как раньше, но Хёнджин- успокоился, в какой-то момент разговора. Теперь он сидел дальше на кровати, не на краю, словно готовая улететь птичка, его плечи выглядели расслабленными. Вместо того, чтобы колебаться, он просто кивнул и сказал: — Да, у меня есть время. Джисон беспомощно улыбнулся ему. Он любил Хёнджина так сильно, что не знал, что делать со всей этой любовью, как удержать ее в руках, не расплескав и не позволив Хёнджину узнать о ней. Может быть, это было написано на его лице, но Хёнджин, кажется, не замечал этого. Он просто смотрел на него в ожидании. Поэтому Джисон не стал больше ничего говорить и просто открыл видео, которое держал в уме в дикой надежде, что подобное когда-нибудь произойдет. —— Феликс достал последнюю партию печенья из духовки и оставил противень на плите, чтобы остыть. Духовка была маленькой, так что приготовить все это тесто стало тем еще делом. Обыкновенный процесс готовки печенья. Он взглянул на часы на микроволновке, потом — на дверь. — Хёнджин задерживается, — сказал он, чувствуя, как начинает немного беспокоиться, даже зная, что это глупо. Только если Хёнджин не упал с лестницы, здесь не было особых опасностей. Феликс оглядел кухню, все чашки, кухонные приборы и муку. Они и правда устроили настоящий беспорядок. Когда Чан это отметил, Феликс тут же приготовился к брани. Но Чан, в его, как Феликс начал осознавать, обычной манере, с легкостью это принял. Феликсу немного хотелось, чтобы он остался и помог им подольше, но он достаточно хорошо понимал себя, чтобы знать, что это будет не лучшей идеей. — Отличненько, — довольно сказал Чонин. Он положил лопатку и взял пленку, накрыл ей тарелку печенья и поставил на нее вторую, так, чтобы в его руках оказались две тарелки по шесть печений. Он передал все это Феликсу. — Вот, отнеси их вниз Чану-хёну и Сынмину-хёну, а я начну убираться. Феликс- уставился на тарелки. Он снова покрывался румянцем. — О, я думал- Я уберусь, а ты отнеси печенье, — мягко сказал он. Чонин улыбнулся. У него была широкая, милая улыбка, но в глазах было что-то проницательное. — Ты занимался почти всей готовкой, так что тебе должна достаться возможность доставить их, — этим легким тоном сказал он. — Я отнесу немного Минхо-хёну, потом, так что ты возьми эти. Продолжив спорить, Феликс раскрыл бы себя, так что он просто взял тарелки, и Чонин просиял, бросаясь к раковине с такой радостью, какой Феликс еще никогда не видел у человека, который был вынужден мыть посуду. Феликс сдержал вздох и вышел из квартиры. Он уже стряхнул с себя часть муки, когда они закончили мешать тесто, но все еще был испачкан в ней: едва заметные белые следы на локтях, более яркие — на черной футболке. Чан уже видел его таким, так что он решил, что это не так уж и важно. Спускаясь по лестнице, он напомнил себе, что это не важно в любом случае. Чану не нужно было- не нужно было думать, что Феликс привлекательный. На самом деле, было бы лучше, если бы он так не думал. В компьютерной комнате было пусто и темно; единственным источником света были ярко-красные неоновые ленты по углам. Прилегающий коридор, однако, был ярко освещен, дверь в офис Чана закрыта. Феликс сделал глубокий вдох, подготовившись к тому, чтобы вести себя глупо, и постучался. Ответа не было. — Хён? — позвал он, снова стучась. Чан либо был в наушниках, либо занят, либо его вообще здесь на было. Феликс неуверенно прикоснулся к ручке двери и быстро отдернул руку. Нельзя было входить без разрешения, был Чан внутри или нет. На мгновение он задумался о том, не оставить ли тарелку на полу под дверью, но решил этого не делать. Кто-нибудь может запнуться. Ну, он попытался. Он не сказал бы, что взлетел по лестнице, но двигался он быстро. Думая рационально, ему не запрещали ходить по дому, но ему не нравилась идея того, что кто-то поймает его слоняющимся по третьему этажу в одиночестве. Эта часть дома почему-то пока не ощущалась как место, где ему были рады. Мастерская была проще, Феликс часто бывал там, и был уверен, что в будущем будет проводить там еще больше времени. Сынмин тоже был проще, во многих отношениях. Сейчас он был проще в том смысле, что Феликс был уверен в том, что он будет в мастерской. На втором этаже было пусто; двери в комнаты Минхо и Джисона были закрыты, и Феликс спустился на нижний этаж. Дверь в мастерскую Сынмина была приоткрыта, и Феликс протянул руку, чтобы открыть ее полностью, но замер, когда услышал низкий голос Чана. Он посмотрел в щель, тихо, и увидел Чана и Сынмина в мастерской, спиной к нему. Сынмин сидел за столом, а Чан нависал над ним. Все мониторы Сынмина были включены; их слабый свет заставлял фигуры мужчин светиться. Чан выглядел хорошо, даже с этого угла, широкие линии его спины были видны через футболку на нем. Теперь говорил Сынмин, щелкая мышкой. — Он внес несколько очень интересных предложений, таких, о которых я бы не подумал, — говорил он, и Феликс немного вздрогнул, осознавая, что речь идет о нем. — Я учусь у него, что непривычно, но вроде как приятно. — Так он- он тебе нравится? — спросил Чан с чем-то странным в голосе. — Ты думаешь, ему можно доверять. — Мне хоть кто-то нравится? — сухо ответил Сынмин, прежде чем нейтрально продолжить: — Пока все, что он сделал, это дал нам хорошую информацию. Ничего странного, если ты спрашиваешь об этом, — Сынмин посмотрел на Чана через плечо, и Феликс увидел, как поднялась его макушка над спинкой кресла. — А что? — спросил Сынмин, менее любопытно, и скорее подозрительно. — Что-то случилось? — Нет, нет, — проговорил Чан, быстро, слишком быстро, слишком высоко, будто волновался. Он отошел назад, сказав это, пожимая плечами и качая головой. — Просто слежу за ситуацией. Сынмин полностью развернулся на стуле, и Феликс видел, как он сузил глаза, приподнял бровь. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но увидел Феликса в дверях. — О, Феликс, — произнес он, и Чан резко повернул голову к нему. Феликс почувствовал, как розовеет, совсем немного. Он не намеревался подслушивать. По большей части он просто не хотел перебивать, по-видимому, важный разговор, а потом осознал, что они говорят о нем, и замер. Но это наверняка не выглядело хорошо. Чан легко, полностью повернулся к Феликсу, а потом стал двигаться в его направлении. Феликс полностью открыл дверь, но остался на пороге, чувствуя себя невероятно неловко, когда Чан остановился рядом с ним, почти вставая рядом на порог. Феликс прижал тарелки ближе, глядя на него через ресницы. — Проверяешь меня? — спросил он, стараясь звучать расслаблено, хотя вышло натянуто. Чан, в свою очередь, тоже выглядел так, будто попался на чем-то сомнительным. — Мне нужно знать, — сказал он, и в голосе его прозвучало сожаление, но оно не смягчило этого стального факта. И Феликс понимал. Это было больше, чем операция для Чана, дело касалось его семьи. И Феликс был здесь неизвестной переменной. — О, нет, я, — выпалил Феликс, не успев сформулировать мысль, спеша уверить Чана. — Я все понимаю, — снова попытался он, надеясь, что в его голосе слышна искренность. Чан медленно моргнул, оглядывая лицо Феликса, будто в поисках чего-то, в попытке разобрать все черты его лица. — Спасибо, — сказал он, — за понимание, — он сказал это так серьезно, так искренне, не отводя глаз, что Феликс почувствовал, как у него сбивается дыхание. Он не мог оторвать взгляда, когда Чан был так близко, когда его глаза были такими темными, такими блестящими, и практически придавливали Феликса к месту. Почему Чану нужно было так на него смотреть, думал Феликс отчаянно, почему у него должны были быть такие красивые карие глаза, такие полные губы, почему он позволял своим кудрям так мягко спадать себе на лоб, почему— Феликс пялился- он чувствовал, как широко раскрыты его глаза, осознавал, что не дышал, и его рот был приоткрыт, как у идиота. — Э-эм, — выпалил он, и вышел гребаный писк, и он даже не остановился, чтобы откашляться. Он пихнул тарелки Чану, слишком громко говоря: — Печенье? Сынмин издал короткий смешок; он попытался заглушить его, но Феликс все равно услышал. Его лицо горело, словно исколотое иголочками до самых корней волос. Он был розовым, если не ярко-алым. Что странно, щеки Чана тоже немного порозовели, думал Феликс, когда он пришел в движение и взял из рук Феликса верхнюю тарелку. — Да, — сказал Чан странным голосом, — да, они выглядят- выглядят отлично, Феликс, — он быстро улыбнулся Феликсу, словно бы подчеркивая искренность. Потом он указал большим пальцем в сторону коридора и сказал: — Мне пора- пора работать. — Да, точно, — сказал Феликс, выскальзывая из прохода, чтобы позволить Чану выйти. Они коснулись друг друга плечами, когда Чан выходил, и Феликс сдержал в себе истерический звук. Он так крепко сжимал тарелку, что удивительно было, как она не разбилась. Мгновение после того, как Чан ушел, он мог лишь стоять и смотреть вниз, на печенья, пытаясь взять себя в руки. Потом он дрожаще выдохнул и на нетвердых ногах пошел к столу Сынмина, избегая встречаться с ним взглядом. Он осторожно поставив тарелку рядом с ковриком для мыши. — Э-эм, печенье? — насмешливо сказал Сынмин таким высоким голосом, что он уходил в нос. Феликс попытался смерить его недовольным взглядом, но был абсолютно повержен не впечатленным выражением лица Сынмина. — О боже мой, заткнись, — почти вскричал Феликс, отходя назад и потирая лицо руками, словно это избавило бы его от румянца. Он планировал задержаться и немного поболтать, но теперь просто не мог. Так что он просто вышел из мастерской, громко топая, и пошел к лестнице, закрыв дверь мастерской Сынмина за собой. Поднимаясь вверх, обратно в квартиру, он старался очистить голову, успокоиться. Это было- плохо, так плохо, Феликс не мог позволить себе потерять голову. Его задание было слишком важно, чтобы отвлекаться. И Чан так отвлекал, что-то в нем просто влекло Феликса, как луна влечет к себе море. Это что-то тяжело ложилось на сознание Феликса всякий раз, когда они оказывались в одной комнате, словно ощущалось физически. Но ему нужно было постараться удержать между ними дистанцию. Профессиональную дистанцию. Чан — просто человек. Из мышц и костей, смертный, ничего, чего Феликс бы не видел. Ничего настолько невероятного, чтобы свести Феликса с ума, если он этого не захочет. И все же- Феликс не мог перестать думать о Чане, смущенном и покрасневшем. О Чане, смотрящем на Феликса так, будто он тоже чувствует это притяжение. Если Чан тоже его хотел- Это, мрачно подумал Феликс, стучась в дверь квартиры, будет настоящим адом. —— Сынмин сидел за столом, уставившись на тарелку печенья, которую только что оставил для него Феликс. Долгие несколько мгновений он не был уверен, что за чувство так тяжело сидело в его груди, но осознал — он просто запутался. Он приподнял пленку с печенья. Некоторые кусочки шоколада были еще подтаявшими, так что ему пришлось быть осторожнее. Как только он снял пленку, его нос заполнился густым и сладким ароматом. Маленький параноидальный голосок в его голове шептал, яд. И это было очень грубо, потому что он не думал, что Феликс это сделает. И помимо доверия, не было ли бы это непрочным планом. Если бы Феликс хотел убить их, для этого были более эффективные методы. И Сынмин смотрел, как они пекли их, на своих мониторах, видел, как Хёнджин взял одно печенье и засунул его Феликсу в рот. Так что нет, никакого яда. Он откусил крошечный кусочек, и вкус показался ему слишком сладким. Чонину бы они понравились, и Хёнджину тоже. Сынмин положил печенье обратно на тарелку, чтобы Чанбин попробовал их потом, и вернул пленку на место. Потом он вздохнул и поднялся на ноги; мысли медленно вертелись в голове. Забравшись в заднюю часть фургона он подумал о Феликсе: его прошлое так сильно отличалось от того, кем он старался быть здесь. Это казалось ненастоящим, иногда подозрительным, так что Сынмину приходилось повторять это себе снова и снова, убеждаясь, что здесь нет никакой опасности. Ему выпало убедиться, что Феликс не планирует ничего против них, даже больше, чем обычно, учитывая, что Сынмин был единственным, кто знал его настоящее происхождение. Дрель, другие инструменты, линейки и уровни были разбросаны по всему полу фургона. Задние сиденья были убраны, когда они купили фургон, и Сынмин провел утро, снимая ковер. Теперь он занимался тем, что просверливал дыры в пластиковом обустройстве фургона, чтобы установить на них столы для мониторов. Сынмин сверлил по заранее сделанным отметкам. Для этой работы подошли бы Чанбин или Джисон, и если бы Сынмин попросил, они бы сделали это, но он был достаточно придирчивым, чтобы все это время нависать над ними. Не то чтобы это сэкономило бы ему время. Вкус шоколада держался во рту, пока он работал. Перед глазами стоял Феликс, с его неуверенной осанкой и ярким румянцем. Циник внутри него знал, что соблазнение Чана было бы отличной стратегией для того, чтобы разбить их изнутри. Феликс не выглядел так, будто притворялся, но так было всегда с лучшими актерами. Но румянец — Сынмин не думал, что такое возможно контролировать, точно не так как можно было вызвать у себя слезы. Румянец приходил и уходил без твоего желания. И если Феликс не притворялся — разве это было лучше. Может быть, если бы Чан был к этому безразличен, но он явно не был. Сынмин не был уверен, что когда-то видел Чана таким- неловким, так легко сбитым с толку другим человеком. Тощий, нуждающийся еще как минимум в месяце хорошего питания и сна, Феликс все равно привлекал Чана. Если так продолжится, вскоре Чан будет делить постель с сыном Мэгпай. Но Сынмин не думал, что момент, когда можно будет об этом безопасно рассказать, настанет в ближайшее время. Так что ему придется стоять в стороне и смотреть, как Чан влюбляется в Феликса, даже не зная, в кого именно он влюбляется. Сынмин тяжело вздохнул, кладя дрель обратно на пол фургона. Его руки были покрыты пылью от сверления, волосы щекотали лоб, липкие от выступившего пота. Он смахнул челку от лица, тихо фыркая. В комнате было тихо; его уши немного звенели после шума дрели, и воздух вдруг прорезал настойчивый писк. Сынмин выглянул из фургона, чтобы увидеть, что комната светится от сработавшей сигнализации. Иногда такое случалось — на окнах стояли сигнализации, срабатывающие, если их открыть, и их часто открывали, особенно, в хорошую погоду. И на боковой двери, на случай если кто-то неправильно вводил код. Обычно здесь виновником становился Чанбин; Сынмину приходилось всякий раз выключать сигнализацию из-за него. Оглядываясь назад, было глупо расслабляться, учитывая, как легко вошел сюда Феликс совсем недавно. Но Чанбин вышел, оставил Сынмина наедине с его покупками, и вместо звука сигнализации Сынмина пронзало раздражение, когда он вылезал из фургона. Раздражение, что даже годы спустя его парень-тупица не может правильно ввести код. Сынмин был посреди пути к рабочему столу, когда дверь в мастерскую внезапно открылась. Это- не был Чанбин. Вместо этого в дверях стоял незнакомец, мужчина, выше Сынмина, шире его, с капельками пота, покрывавшими лоб, и нахмурившийся. Они смотрели друг на друга долгое мгновение; компьютер Сынмина не замолкал. Он стоял на крайнем конце длинного стола в дальнем конце комнаты; рядом с ковриком для мыши лежал его телефон. Он не успеет. Мужчина дернулся. Сынмин рванул к рабочему столу. Боковым зрением он видел, как тот тоже срывается в движение, но держал в фокусе только цель. На краю скамейки лежала отвертка, а рядом, под ней, была тревожная кнопка. Но он не добрался ни до того, ни до другого. Рука больно обхватила его предплечье, и по инерции он подался вперед, но мужчина дернул его обратно. Сила этого рывка вырвала его руку из плечевого сустава, и Сынмин закричал, падая на бетонный пол; крик оборвался болезненным хрипом. — Где эта мелкая сука с красными волосами? — требовал мужчина, склонившись к нему, пока Сынмин пытался восстановить дыхание. Хёнджин, подумал он, отползая по полу, прижав травмированную руку к животу. — Иди сюда, ты- Сынмин подорвался вверх с пола, ударяя мужчину в пах достаточно сильно, чтобы тот вскрикнул и отступил на пару шагов, но недостаточно, чтобы повалить его, и мысленно выругался. Неважно, как сильно остальные старались ему помочь, Сынмин просто не был бойцом, ему никогда это не удавалось. Но он воспользовался коротким моментом боли мужчины и побежал к рабочему столу; он не успел добежать на ногах, но сумел ударить рукой под столом. Как только он нажал тревожную кнопку, во всем здании сработала настоящая сигнализация, настойчивая и пугающе громкая. Сынмин спешно повернулся посмотреть, стоит ли еще мужчина согнувшись, и ему тут же ударили по лицу; костяшки больно прошлись по скуле. Он упал и на этот раз даже не пытался подняться. —— Минхо читал у себя в комнате, когда сработала сигнализация. Его тело отреагировало раньше, чем его мозг понял, что это вообще за звук — если Сынмин не проводил тесты, они никогда его не слышали. Но он быстро поднялся на ноги и почти выбежал из комнаты еще до того, как замолкла первая пронзительная нота. Он спустился по лестнице, перескакивая по три за раз; сигнализация все еще вопила. Он не слышал ничего над собой, но остальным понадобится время, чтобы отреагировать, он знал. Его тело было натренировано для такого: для резкой реакции на необычные звуки, сигнализации и сирены. Он научился двигаться, не думая; потому что промедление означало удар дубинкой охранника по лицу, избиение или что похуже; особенно после того, как он заработал себе репутацию оставшись в кровати, когда сработал утренний будильник — это означало заключение в одиночную камеру. Он очень быстро научился вставать. Дверь в мастерскую была приоткрыта — Сынмин всегда кричал на них за это. Когда Минхо полностью ее распахнул, то обнаружил незнакомца в темной одежде, нависающего над чем-то, свернувшимся в комочек у стены под рядом компьютеров. Сынмин, осознал Минхо, пытавшийся защитить голову одной рукой, пока мужчина бил его сжатым кулаком. Жестокость внутри Минхо, обычно сдерживаемая, теперь пела. Он уверенно шагнул вперед, по пути хватая со стола гаечный ключ, не слишком большой, но достаточно тяжелый. Мужчина поднял руку, чтобы ударить Сынмина еще раз. Минхо закричал что-то, даже не осознавая, что; он не был уверен, возможно, это не были даже слова или их невозможно было разобрать. Он дошел до той точки, где ничего не было реальным, кроме перспективы увидеть кровь. Мужчина обернулся, и Минхо резко накинулся на него, взмахивая рукой по тугой, четкой дуге так, чтобы ударить гаечным ключом в висок нарушителя. Минхо двигался слишком быстро, чтобы его можно было остановить, и мужчина, спотыкаясь, отлетел в сторону. Не успел он поймать равновесие, как Минхо нанес ему еще один удар другим концом гаечного ключа в горло, почти достаточно сильный, чтобы порвать плоть. Нарушитель издал влажный хрип, и на этот раз, запнувшись, тяжело повалился на бок. Но он все еще дышал, все еще был жив. Минхо бесстрастно подумал, что ударь он сильнее, и ему удалось бы пробить трахею. Жаль, что не вышло. Он придавил собой корчащееся тело, все еще лежащее на боку, седлая его и прижимая его руки к полу. Он не был ничем лучше животного, не заслуживал ничего лучше того, что собирался сделать с ним Минхо. Он снова ударил тело в голову. Глухой звук удара о плоть заставил кровь в венах Минхо греметь, как это было всегда. Тело обмякло, и когда Минхо позволил ему упасть на спину, садясь над ним на колени, мужчина, причинивший боль Сынмину смотрел на него, недоуменно, медленно моргая. Его губы сложились в слово "что", и Минхо ударил его в лицо, повернув свое оружие так, чтобы оба кончика гаечного ключа вонзились в плоть, сразу же пустив кровь. Только теперь мужчина начал кричать. Честно, крики бесили Минхо; он никогда не любил, когда кричали. Этот звук всегда пронзал его насквозь, как скрип гвоздей по доске, и, вместе с все еще кричащей над ними сигнализацией, это было слишком. Тихо, подумал он, ударяя по лицу снова и снова, вгоняя острые края еще и еще, заткнись, замолчи, умри, умри. Крик прекратился вскоре после того, как начался. Он сменился сдавленным булькающим стоном, который не был лучше крика, но теперь Минхо мог слышать мокрое хлюпанье каждого удара. Иногда раздавался хруст ломаемой кости. Под бедрами Минхо чувствовал, как тело дергалось, последние спазмы нервных окончаний посылали отчаянные бессмысленные сигналы, пока тело не обмякло окончательно. Он бил, и бил, и бил, пока не перестал осознавать все, кроме ощущения, как рука поднимается и опускается, тяжело и ритмично. В мыслях не было ничего, кроме нужды продолжать. — Ладно, — услышал он голос Джисона, а потом его схватили за руку, поднимая его на ноги. Минхо покорился движению, не стал пытаться бороться, и когда встал, он старательно прицелился и пихнул кровавое месиво носком кроссовка, прежде чем его оттащили достаточно далеко, чтобы он не смог достать. — Ладно, хватит этого. Минхо перевел дыхание, заставляя себя застыть. — Отпусти меня, — сказал он, почти снова спокойным голосом. — Я в порядке, — Джисон отпустил, но поднял руки перед собой, словно готовый схватить Минхо снова, если понадобится, и Минхо резко отступил. Во рту стоял железистый вкус крови: не его, а плескавших в стороны капель, но он даже не осознавал, что его рот был открыт. Он сплюнул на пол и вытер рот тыльной стороной руки. — Боже, блять, Минхо-хён, — раздался новый голос — Хёнджина — и Минхо не был уверен, о чем это было сказано, пока не поднял голову и не увидел Хёнджина стоящего в коридоре и смотрящего на тело. На его лице было что-то, говорившее, что ему хочется проблеваться, но он намерен этого не делать. — Я понимаю, но, блять, хён, нам придется несколько дней отмывать кровь с потолка. — О, нет, — рявкнул Минхо, абсолютно плюя на это. — Ублюдок. Что, черт возьми, он сделал с Сынмином. Только тогда Минхо осознал, что сигнализацию отключили. Он осмотрелся, обнаружив Сынмина полусидящим у стены, одной рукой оперевшись о стол. Его другая рука была прижата к животу, плечо выгнуто под странным углом, тело наклонено вперед. Он тяжело дышал, его лицо было покрыто кровью, но не так, как было заплескано ей лицо Минхо — кровь на лице Сынмина была его собственной. На его лбу был глубокий порез, еще один — на щеке, и его глаз был заплывшим. — Кажется, у меня вывихнуто плечо, — проговорил Сынмин, едва двигая губами. Хёнджин тут же подошел к нему, стараясь как можно дальше держаться от трупа. Он взял Сынмина за здоровый локоть, и медленно повел его к потертому дивану. Сынмин, обычно рявкавший на людей, когда с ним нянчились, просто принял помощь без единого слова сарказма. Он оперся на Хёнджина, не открывая глаз, и почти упал на диван, издав лишь короткий болезненный звук, когда движение задело его руку. На лестнице раздались шаги; Минхо резко развернулся, распрямляя плечи и сильнее сжимая в руке гаечный ключ. Но это был Чан с грохотом ввалившийся в комнату, держа на изготовке пистолет. Увидев Минхо, он расслабился и опустил оружие. Чонин и Феликс были с ним, и когда Чан вошел в дверь, Чонин выглянул из-за его спины. — Что случилось, из-за чего сигнализация, — сказал Чонин, прямо перед тем, как увидел тело, лежащее на другом конце комнаты. Адреналин от насилия, медленно сходивший на нет, полностью растворился при виде выражения на лице Чонина, оставив внутри Минхо лишь холод и пустоту. Он видел, как Чонин испытывает отвращение, ужас в его глазах, с которым он смотрел на изуродованный труп, но шок в его взгляде на Минхо не имел никакого смысла. Он видел, на что Минхо способен, раньше. Возможно, для кого-то такого, как Чонин, подобное было по-новому ужасно каждый раз, когда он это видел. Это не было удивительным, что Чонин был таким. Что он был настолько хорошим, что никогда не мог к этому привыкнуть. Не таким, как Минхо, кто смотрел на тело и не чувствовал- ничего. Ни отвращения, ни жалости, но и никакого триумфа. Это не было ничем большим, чем просто телом, еще одним, созданным его руками. Глядя на него сейчас, глазами Чонина, он понимал ужас, понимал бледность Хёнджина и взволнованный взгляд Джисона. Но внутри него не было ничего. Минхо выпустил из рук гаечный ключ — кончики пальцев покалывали — и тот с грохотом упал на бетонный пол. Он оцепенело смотрел, как Чонин вздрогнул от этого звука. — Хён, — тихо позвал он с дрожью в голосе, — ты ранен? Кровь на лице Минхо, на его руках, начинала засыхать и липнуть. — Это не моя кровь, малыш, — безэмоционально проговорил он. Чонин кивнул, а потом- отвел взгляд, и Минхо почувствовал облегчение. Будто бы Чонин заставлял себя смотреть, чтобы что-то ему доказать, вести себя так, как, он думал, ему нужно. Теперь он подошел к дивану, тихо заговаривая с Сынмином, и это было лучше. Чонин мягко, нежно касался плеча Сынмина, и тот морщился. Чан вышел вперед и встал над телом, пропуская одну ладонь сквозь волосы, а вторую положив на пояс, где висел его пистолет. — По крайней мере, в комнате нет ковра, — пробормотал Чан, глядя на лужу крови. Позади него в дверях еще стоял Феликс, бледный, с широко раскрытыми глазами. Возможно, такой мягкий мальчик, как он, никогда не видел мертвое тело. — Хён, у него вывихнуто плечо, — обратился Чонин во всей комнате. — Думаю, будет хорошо, если кто-то его вправит. — Я сделаю это, — сказал Джисон, идя к дивану. Минхо оперся на рабочий стол и не смотрел на Сынмина, готовящего себя к боли. Тело было мертво, он ничего больше не мог сделать с ним, и все равно если он слишком задумывался о том, что сделал этот мужчина, жестокость в нем оживала. Так что он не смотрел на Сынмина, но вместо этого — на Чонина, который держал Сынмина за руку, пока Джисон вправлял ему плечо, все еще тихо разговаривая с ним. Минхо не стал пытаться разобрать, что он говорит. Вместо этого он позволил звукам разговора накрыть себя с головой, пока гнев не превратился в фоновый гул. Хруст вправляемого плеча Сынмина раздался по всей комнате. На этот раз Сынмин вскрикнул от боли, но это почти заглушилось извинениями Джисона. — Все хорошо, — сказал Сынмин, когда смог перевести дыхание. — Все хорошо. Чан отошел от тела, приблизился к Сынмину и присел перед ним, кладя руку на его колено. — Ты в порядке? — тихо спросил он. — Правда. — Да, — ответил Сынмин. Он вздохнул. — Простите за сигнализацию. Я работал в фургоне, когда он вошел, мой телефон был на столе. Думаю, мне нужно было просто закричать, но я не знал, в комнате ли Минхо-хён, так что я просто нажал кнопку. Простите, это правда было неважно. — Пожалуйста, не извиняйся, — сказал Чан, поднимаясь на ноги. — Хён, у тебя кровь, — сказал Чонин. — Да, он пару раз меня ударил, — ответил Сынмин. — У него было какое-то кольцо, — он прикоснулся к лицу кончиками пальцев. на мгновение он казался шокированным тем, что увидел на них кровь. Он почти ткнул пальцем в рану, но Чонин поймал его руку и твердо положил ее обратно на колени. — Подожди здесь, — сказал он. — Я принесу что-нибудь, чтобы тебя подлатать, — он поднялся с дивана и вышел из комнаты. Когда Сынмин оказался в заботливых руках, Минхо присел рядом с кучей плоти, когда-то бывшей человеком, и принялся рыться в его карманах. Пистолета не было, другого оружия тоже. Там был телефон, заблокированный, с фотографией женщины с собакой на обоях. Еще был кошелек с очень небольшой суммой денег, двумя банковскими картами и удостоверением личности. Минхо достал его и передал Чану. — Пак Ханён, — вслух зачитал Чан. — Кому-то знакомо это имя? Все покачали головами. Минхо поднялся на ноги и сделал то же самое. Он ни разу не слышал этого имени и не узнавал этого мужчину. Как бы он ни был, до того, как с ним случился Минхо, он не был ни особенно высоким, ни, как он теперь видел, особенно мускулистым. На нем была обыкновенная одежда, которую каждый день можно видеть на улицах, и у него не было перчаток. Кровь Сынмина пятнала костяшки его правой руки. Он даже не закрыл лица. Эта предосторожность все равно оказалась бы ненужной, после жестокости Минхо; от его лица теперь ничего не осталось. Джисон вернулся, порывшись в одном из шкафчиков, с белой металлической коробкой в руках. Он сел по правую сторону от Сынмина, Чонин все еще сидел слева. Пока Чонин принялся копаться в содержимом маленькой самодельной аптечки — когда она у них появилась, задумался Минхо — Чан протянул его удостоверение Джисону, и тот осмотрел его несколько секунд, прежде чем покачать головой. Он передал его Сынмину и Чонину. Чонин слабо пожал плечами, а Сынмин покачал головой, говоря: — Нет, не думаю, что видел его до сегодняшнего дня. Но он искал Хёнджина. — Меня? — возмущенно спросил Хёнджин, когда все взгляды обратились на него. — Почему меня, чего он хотел? — Я не знаю, — ответил Сынмин. Теперь Чонин протирал его лицо какой-то маленькой салфеточкой. — Он просто спрашивал, где парень с красными волосами, потому что знал, что ты тут живешь. Еще он называл тебя сукой, я считаю, это грубо. — Хм, — произнес Хёнджин. Он короткое мгновение оглядел тело, прежде чем опять отвернуться. — Ну, я не могу сказать, что узнаю его, у него не особо есть лицо, — Джисон протянул ему карточку-удостоверение, и Хёнджин старательно присмотрелся. — Не-а, все еще ничего. Феликс безмолвно протянул руку и Хёнджин передал ему карточку. Он был бледным, и сел рядом с Хёнджином у рабочего стола. Место, которое он выбрал, позволяло ему находиться так далеко от Минхо, как это было возможно, не смог не заметить Минхо. Это, думал он, было довольно справедливо. — Я узнаю его, — тихо сказал Феликс, глядя на карточку. Минхо обратил на него все свое внимание. — Думаю, это тот мужчина, которого мы встретили сегодня, ты послал его, когда мы шли домой из магазина, — Хёнджин смотрел на него с недоумением, и Феликс продолжил, краснея от смущения. — Он спросил, сколько стоит посмотреть, как мы трахаемся, а ты пошутил про размер его члена. — О-о-о, — протянул Хёнджин, осознавая. — Он что, проследил за нами? Просто из-за этого? Вау, у него явно не самый лучший день, да? Сначала пришлось столкнуться со мной, а потом — с Минхо-хёном, а теперь он мертв. — Блять, да вы смеетесь, — пробормотал Чан. — Серьезно, из-за этого? Пиздец, — он сделал шаг назад от растекающейся лужи крови, грозящей задеть его ботинок. — Джисон, можешь принести брезент из кладовой? Надо завернуть это и отвезти к реке, — Джисон посмотрел на Минхо, потом на тело и кивнул. Теперь он выглядел так, будто это его совершенно не трогало. Это всегда нравилось Минхо в Джисоне — его способность быстро приспосабливаться к необходимости. Джисон вышел из комнаты в кладовую на третьем этаже. Проходя мимо, он забрал пистолет с края рабочего стола; должно быть, положил его туда, когда пошел отвести Минхо от тела. Когда дверь за ним закрылась, Хёнджин сказал: — Я так сильно не буду это трогать. Чан едва вздохнул. — Нет, — сказал он. — Вы с Феликсом можете пойти наверх. Ты тоже, Чонин. Чонин покачал головой. — Я хочу остаться, — сказал он. С вами, осталось невысказанным, но было услышано всеми в комнате. Он заменил салфетку, и теперь в его руках была чистая, а кровь с лица Сынмина была почти стерта. Теперь они могли увидеть его раны: два рваных пореза. Глубокие, явно самые худшие, какие только были у Сынмина, хотя и не настолько плохие, какими могли бы оказаться. — Ладно, — мягко проговорил Чан, коротко касаясь плеча Сынмина. Потом он посмотрел на Минхо. — Вам с Джисоном придется избавиться от этого. — Конечно, — монотонно произнес Минхо. Это был его беспорядок; конечно, он должен был помочь его убрать. Если бы он мог справиться со всем сам, он не стал бы даже втягивать Джисона. В глазах Чана промелькнуло что-то, отдаленно напоминавшее гримасу, но все еще необъяснимое для Минхо. — Ты, э-э- тебе надо помыться, Минхо. Ты выглядишь так, будто только что совершил убийство. Да, Минхо знал, как он выглядел, с шрамированным лицом, залитым кровью. Он кивнул. Все успокаивалось- возвращалось оцепенение, всегда приходившее к нему после насилия, словно то, что захватывало его в тот момент, то рычащее животное, засыпало, оставляя после себя опустошенного человека. Хёнджин за руку тянул Феликса к двери, и Феликс один раз взглянул на Минхо с крошечной искрой страха на лице, такой удивительной и одновременно нет. Чан тоже все еще смотрел на него, все с тем же выражением, которое Минхо не узнавал на нем. Они видели его, они знали. Его истинную сущность, которую он пытался скрывать большую часть времени. Может, ему стоило к этому привыкнуть, но он ненавидел это: когда его видели таким, когда он был так открыт — этим кровавым существом, этим жестоким созданием. Таким отличным от всех них, во всех отношениях. Он ушел, ни сказав не слова, вверх по лестнице в свою комнату, неся свое отяжелевшее тело. У Сынмина была ванная, которой он мог бы воспользоваться, но ему нужно было переодеться. Он еще не смотрел на себя, но если кровь была на его теле, то она точно была и на его одежде. Он вошел в спальню и не стал даже включать свет. Его комната была- голой, наверное, это было лучшим словом, чтобы это описать. Единственной интересной ее частью был выложенный плиткой пол, в основном оставшийся в хорошем состоянии за время между тем, как здание было заброшено и тем, как его занял Чан. Это просто была огромная комната, которую он не пытался заполнить. Там была его кровать, по сути — матрас на полу, и гардероб у стены, содержавший небольшое количество его одежды, а также его книги. Множество книг, все сложенные стопками на полу без всяких попыток организации. Стопки рядом с кроватью служили прикроватным столиком, на котором ночью он держал свои очки и телефон, но большинство из стопок были просто- стопками, в которые он часто добавлял книги. Это было единственным, на что он на самом деле тратил деньги. Он никогда не испытывал нужды обладать вещами. Вещами, которые приходилось бы носить за собой, куда бы он ни пошел. Книги были чем-то другим, потому что их легко было оставлять позади. Но у него никогда не было много вещей за душой, даже когда он был маленьким. Детство, проведенное только с самым необходимым, для ребенка, которому нельзя было привлекать к себе внимания, а после того, как он впервые оказался в тюрьме для несовершеннолетних, он научился обходиться, по большей части, ничем. В том, чтобы привязываться к вещам, не было смысла. Он пошел в прилегающую комнату, поднырнув под штору, которую повесил, когда переехал. На этот раз он все-таки включил свет, теперь не в силах избежать этого. Большая часть оборудования была нетронута, и все, что он сделал — это сдвинул несколько станций для мытья головы в сторону, чтобы освободить одну раковину. Душевые насадки уже были прикреплены: небольшой приятный бонус. Это значило, что с самого начала ему не приходилось просить использовать ванную наверху. Он снял со стены почти все зеркала. Оставил только одно, необходимое зло, но сейчас старался в него не смотреть, расстегивая рубашку и сбрасывая ее на покрытый плиткой пол, наверняка оставляя на нем кровь. Ему не нравилось быть сейчас полуобнаженным, в этом большом пустом пространстве, но ему никогда это не нравилось. Иногда это напоминало ему о душевых в тюрьме, но здесь, по крайней мере, у него была абсолютная приватность, никто на него не смотрел. Он включил воду и нагнулся над раковиной, начиная смывать кровь с рук и лица. Это не всегда было просто, смывать кровь с кожи, особенно тогда, когда она начинала высыхать, как сейчас. Он тер руки, пока вода не стала чистой, а потом принялся за лицо, теперь аккуратнее, не торопясь, чтобы быть уверенным. Он все еще чувствовал ее вкус во рту. Хотелось почистить зубы, но времени, скорее всего, не было. В его голове было лишь- лицо Чонина, когда он увидел то тело. Его лицо множество лет назад, как в его рту тоже была кровь. Минхо стоило предупредить Чана, как угодно, не дать ему войти в комнату, пока они не накроют тело, чтобы Чонину не пришлось его видеть. Разве недостаточно было заставить его видеть кошмары однажды? Он должен извиниться. Он обязан был этим Чонину. Из всех вещей, которыми он был обязан Чонину, это было меньшим. Он посмотрел в зеркало только в самом конце, когда не чувствовал липкости на коже. В голом верхнем свете на его лицо падали странные тени, рубцы шрамов остро выделялись, кожа была бледнее обычного. Странно, потому что он тер лицо горячей водой. Было больно смотреть на себя, и это значило, что он должен был, и он сделал это, проверяя, не осталась ли кровь, последние ее следы, видя перед собой лишь свое лицо. Чисто, подумал он и ирония этого почти уничтожила его. —— Чанбин пытался удержать в руках пакеты, закрывая за собой дверь машины. Купить для Сынмина все, что он написал в своем списке, оказалось сложнее, чем он ожидал. У одного из их обычных продавцов не было одного из товаров, так что Чанбину пришлось совершить небольшую поездку к тому, у кого это было, и теперь, когда он вошел в заднюю дверь, небо начинало темнеть; поздний конец дня превращался в вечер. День был долгим, пришлось проснуться рано, чтобы забрать фургон, но он чувствовал себя- хорошо. Он был доволен собой, или, скорее, думал, что Сынмин будет им доволен, за то, что он принес ему все, что он просил. Ему нравилось, когда Сынмин был им доволен — не только потому, что в такие моменты Сынмин был с ним милее в постели, но и потому что больше улыбался когда Чанбин делал для него что-то хорошее. Сынмин заслуживал больше улыбаться. На лестнице с первого этажа было прохладно, как и всегда, и стоял затхлый запах бетона, который Чанбин уже привык ассоциировать с домом. Было тихо, никаких раздающихся эхом шагов, никаких голосов. Он не слышал никаких звуков из мастерской, но это не было чем-то необычным, дверь была закрыта. Если Сынмин был там один, даже если бы у него играла музыка, Чанбин не смог бы его услышать. Но когда он открыл дверь в мастерскую, то обнаружил, что Сынмин был там не один. Чан и Чонин были с ним, Чан стоял, оперевшись на рабочий стол, а Чонин сидел рядом с ним на диване, держа его за руку. Они все повернулись к нему, когда он вошел, и Чанбин посмотрел на них в ответ; руки вдруг начали дрожать так сильно, что он думал, что уронит пакеты. Он вошел и осторожно сложил все на рабочий стол. Повсюду на полу была кровь, которую явно пытались смыть, но сделали недостаточно, и рядом с разводами лежали бумажные полотенца. Сохранять голос спокойным было сложно, когда он заговорил. — Что произошло? На лбу Сынмина был ярко-алый порез, явно уже прекративший кровоточить, и еще один на скуле, который выглядел так, будто почти нуждался в швах. Его левый глаз был подбит и опух, настолько, что Сынмин немного щурился. Он сутулился, Чанбин видел, как это делают другие после драк — не в силах держаться прямо, подстраиваясь под боль. Чанбин не мог дышать. — Кто-то вломился сюда, — тяжело произнес Чан. Чанбин почувствовал, как кровь стынет в жилах, и по очереди посмотрел на Сынмина и Чонина, на чьем лице было натянуто-пустое выражение. — Судя по всему, просто случайный парень, не думаю, что стоит об этом волноваться. Сынмину удалось включить сигнализацию, так что Минхо успел до того, как- ну, не до того, как. Боже, Сынмин, мне правда жаль. Сынмин закатил глаза. При виде этой, такой естественной Сынмину, реакции внутри Чанбина запульсировало облегчение. С ним все было в порядке, правда — он даже не выглядел напуганным, хотя с Сынмином всегда было трудно это понять: что он думает, что чувствует на самом деле. И даже так, желание подойти к нему, заключить в объятия, было практически всепоглощающим. Это было бы даже не ради Сынмина, но для него самого. — Все в порядке, — сказал Сынмин. — Правда, все хорошо. Не нужно так со мной бегать. Как ты и сказал, Минхо-хён прибежал до того, как он успел сильно меня ранить. Уверен, у вас куча работы, а мне еще нужно поговорить с Чанбином насчет оборудования, которое он купил. Чан провел рукой по волосам. Он выглядел уставшим, и Чанбин не мог его за это винить. — Если ты уверен, — сказал он. — Я уверен, — твердо ответил Сынмин. — Хорошо, — сказал Чан. — Хорошо, я оставлю тебя. Чонин, — добавил он, — хочешь побыть со мной? Чонин поднял на него взгляд. Он был бледен, но когда он улыбнулся, то его улыбка не слишком отличалась от обычной. Чанбин знал, что должен беспокоиться за него, но не мог думать ни о чем, кроме ран на лице Сынмина, кроме того, как сильно ему хотелось подойти к нему, но он не мог. У него не хватало сил беспокоиться о Чонине сейчас. — Ага, — сказал Чонин. — Я пойду с тобой, — он посмотрел туда, где все еще держал Сынмина за руку, немного удивленный, словно не осознавал, что все еще не отпустил. — Ты уверен, что все в порядке, хён? — спросил его Чонин. — Я знаю, как- как страшно это может быть. — Со мной правда все хорошо, — сказал Сынмин, устало, но нежно, потому что это был Чонин. Он отпустил руку Чонина и мягко ее погладил. — Иди с Чан-хёном, хорошо? Со мной все в порядке. Чонин кивнул и поднялся на ноги. Чанбин сумел заставить себя говорить и выдавил: — Ты тоже в порядке, да, Чонин? — Все хорошо, — ответил Чонин, улыбаясь ему, и когда Чан протянул ему руку, он не стал закатывать глаза или говорить, что он не ребенок, как он делал в последние годы. Вместо этого, он просто взял Чана за руку и позволил вывести себя из комнаты. В ту же секунду, как дверь за ними закрылась, Чанбин проговорил: — Блять. Блять. Сынмин закрыл глаза. Потом он протянул руку вперед. — Хён, — сказал он. Его голос дрожал. Чанбин не помнил, как пересек мастерскую, стараясь добраться к Сынмину так быстро, как только мог. Эта трансформация, случившаяся с ним, как только остальные покинули — Чанбин даже не осознавал, как напряжен был Сынмин, пока все это напряжение не покинуло его плечи. Когда Чанбин опустился на диван рядом с ним, Сынмин почти умоляюще посмотрел на него, но когда он попытался обнять его за плечи, Сынмин отдернулся. — А, нет, — сказал он, когда увидел выражение на лице Чанбина. — Просто- он вывихнул мне плечо, дернул меня слишком сильно. Мне просто- больно. — Боже, Сынмин, — произнес Чанбин. Теперь он взял Сынмина за руку, вместо того, чтобы обнять его, почувствовал, как дрожат сынминовы пальцы. Чанбин похолодел, напуганный сильнее, чем когда-либо за долгое время, но это было бессмысленно: все было кончено, и с Сынмином, все было в порядке, насколько могло быть, по-настоящему в порядке. Но ему было страшно, потому что он даже не знал, к чему возвращается. Он не знал, что ему нужно волноваться о том, что Сынмина- просто может не быть здесь, когда он вернется. — Не надо, — тихо сказал Сынмин. — Не здесь, сюда могут войти. Мы можем- хён, я не хочу быть здесь, — он посмотрел на кровь на полу. Должно быть, ее было много, если следы остались даже после того, как ее постарались убрать. Он задавался вопросом: что Минхо сделал с тем, кто вломился к ним? Чанбин не был расстроен тем, что пропустил это. В прошлый раз им пришлось менять ковер в компьютерной комнате. — Пойдем, — произнес он. Он помог Сынмину встать. Точно так же, как и с Чонином раньше, где Сынмин обычно закатил бы глаза или разозлился на излишнюю заботу — он и злился, еще двух минут не прошло — Сынмин лишь позволил ему осторожно обхватить себя вокруг спины и повести к двери спальни. Он издал тихий болезненный звук, когда они стали двигаться, и немного опирался на Чанбина, позволяя ему принять на себя часть его веса. Комната Сынмина была крошечной, даже меньше, чем комната Чанбина на четвертом этаже: старая подсобка, из которой убрали все полки. Здесь было достаточно места, чтобы вместить узкую двуспальную кровать, вешалку для одежды и несколько ящиков рядом с кроватью. Наверное, было удачно, что у Сынмина было немного одежды или вообще любых вещей, кроме его техники, потому что ничего из этого сюда бы не вместилось, но Чанбину всегда было немного грустно, что у Сынмина было так мало возможности сделать это место по-настоящему своим. Иногда он немного волновался, что это было знаком того, что Сынмин не воспринимал это место домом. Он мягко опустил Сынмина на кровать. Сынмин поморщился, его тело снова приняло то согнутое положение скрытой боли. Чанбин сел рядом с ним, увидел язык его тела и сказал: — Может, все-таки стоило отвезти тебя к врачу. — Нет, — сказал Сынмин, более устало, чем зло, чего Чанбин и ожидал. — Мне не нужен врач, правда, хён. — Ты принял обезболивающее? — спросил Чанбин. Сынмин измотанно кивнул. — Хорошо. Тебе станет лучше, когда они подействуют. Хочешь лечь? Я могу найти тебе побольше подушек, чтобы подложить под плечо. — Все в порядке, — произнес Сынмин. — Я правда- хён, — и он прильнул к Чанбину, точно так, как Чанбин пытался приобнять его до этого. Теперь Чанбин осторожно обнял его за талию, прижимая так близко к себе, как только мог, не причиняя боли. Сынмин положил голову ему на плечо и вздохнул. — Было страшно, — очень тихо проговорил он. — Я знал, что все будет хорошо, что кто-то придет до того, как он слишком меня ранит, но мне было страшно. Насколько же страшно ему было, если он признался в этом Чанбину? Теперь будет больше охраны, Чанбин знал, больше камер по всему зданию. Больше патрулей, если будет нужно; Минхо, по крайней мере, захочет быть уверен. Им нужно будет убедиться, что они в безопасности. Ему совершенно не нравилось, что кто-то смог найти их, почти сразу после того, как их нашел Феликс. Чанбин уткнулся губами в макушку Сынмина, вдохнул его запах — он пах антисептиком от того, когда кто-то промыл раны на его лице. — Как он- он вошел через переднюю дверь? Сынмин пожал плечами и тут же зашипел от боли. Чанбин сдержал желание прижать его ближе; Сынмин сказал: — Наверное, но дверь не была взломана, и мы точно закрыли ее после того, что случилось с Феликсом. Мне нужно будет проверить камеры. — Чего, блять, он хотел? — спросил Чанбин, совершенно недоумевающий от всего этого. Чан сказал, что это был кто-то случайный — но зачем случайному человеку прилагать усилия, вламываться внутрь, только чтобы избить Сынмина? — Хёнджина, судя по всему, — сказал Сынмин. Чанбин почувствовал, как его снова захлестывает ужас. Не тот же самый, что он почувствовал, войдя в мастерскую и увидев раны на лице Сынмина — другой, более долгий, глубокий ужас. Но Сынмин добавил: — Хёнджин обругал его на улице сегодня, и, думаю, он последовал за ним, запомнил место и вернулся, чтобы найти его. — Боже, — произнес Чанбин. — Этот город просто пиздец. Он почувствовал смешок в свою шею. От этого звука внутри Чанбина снова встало на место — это было еще одно доказательство, что Сынмин был живой и целый, хоть и немного пострадавший. Он отстранил Сынмина, посмотрел на его лицо. Им повезет, если от ран не останется шрамов — от пореза на скуле останется точно, небольшой. Лицо Сынмина было не из тех, на которых должны быть шрамы, только не такие. — Мне жаль, что меня не было рядом, — сказал он, очень серьезно. Сынмин вздохнул. — Ты не смог бы ничего сделать, хён, — сказал он. — Меня застали врасплох, ты не успел бы спуститься быстрее, чем Минхо-хён. Чанбин покачал головой. Логически, он это понимал. Ему было жаль, что его не было рядом, чтобы помочь Сынмину после. Кто вправил ему плечо, кто промыл его раны? У него текла кровь, ему было больно, и Чанбина не было рядом, чтобы помочь. Он мягко провел большим пальцем под раной, стараясь не тянуть нежную кожу. Ему хотелось сказать: вот почему я хотел, чтобы ты научился себя защищать. Но это не прошло бы хорошо, и кроме того, он знал, в глубине души, что Сынмин мог тренироваться с ним, сколько угодно; он никогда бы не ударил никого, чтобы защититься. — Почему ты такой странный, — произнес Сынмин, после того, как Чанбин провел минуту просто трогая его лицо. Сынмин склонил голову в сторону, но не отстранился. Чанбин взглянул на него, все еще не отпуская. — Потому что я люблю тебя, — сказал он. Сынмин поалел, и смотреть на это было невероятно очаровательно. Он всегда так смущался, когда Чанбин говорил это, и это было небольшой частью того, почему Чанбин пытался говорить это так часто, как только мог. Это не вызывало у Сынмина дискомфорта — это чувство выглядело на Чанбине по другому. Дело, скорее, было в том, что он не знал, что делать, сталкиваясь с нежностью, любовью Чанбина. Впервые, когда Чанбин сказал это, признался, потому что не мог больше держать это в себе, Сынмин посмотрел на него этими темными глазами, которые так сильно нравились Чанбину, и сказал, хён, вот так просто. И Чанбин сказал ему, я говорю это просто, чтобы ты знал, что я чувствую, ты ничем мне не обязан, и Сынмин кивнул. И он никогда не отказался от этого, не потребовал оставить его одного. Это говорило громче, чем любые слова. — Хочешь, чтобы я остался с тобой сегодня? — спросил он. — Я поставлю будильник, уйду еще до того, как Чонин проснется утром. Никто не узнает. Сынмин прикрыл глаза, уставший, может, немного сраженный. — Я не знаю, хён. Чанбин склонился к нему и поцеловал самый краешек его губ, задержавшись на мгновение, не отстраняясь, пока не почувствовал, как Сынмин дрожаще выдыхает через нос. — Позволь мне остаться с тобой, — сказал он в губы Сынмина. — Я хочу убедиться, что ты в порядке. Сынмин прильнул к нему. — Тогда оставайся, — сказал он, прямо, но с заметной нежностью. — Это тебе придется выходить в четыре утра. Чанбин ощутил, как теплая тяжесть тела Сынмина наконец-то, наконец-то полностью опускается на него, Сынмин обмяк в его объятиях, зная, что Чанбин удержит его. И Чанбин держал его, так близко к себе как только мог, желая- столько всего. Будильник на четыре утра был небольшой ценой даже за часть всего этого. —— Хёнджин провел влажной тряпкой по кухонной тумбе, оставляя яркий чистый след посреди муки, все еще покрывавшей поверхности. Рядом с ним Феликс мыл чашки, в которых они готовили тесто, и в комнате не было слышно ничего, кроме звука бегущей воды и иногда звона посуды или чего-то еще, чем Феликс задевал край металлической раковины. Никто из них не говорил уже какое-то время. Они почти без слов поднялись наверх и принялись убираться, поговорив лишь для того, чтобы разделить работу. Феликс взял инициативу на себя, потому что явно знал, что делает, потому что делал это не впервые. Хёнджину было интересно, как парень, по-видимому, давно работавший на Ли Джерима, научился печь, но полагал, что всем нужно как-то избавляться от стресса. В конце концов, поэтому он занялся рисованием. Было невозможно думать, когда он впадал в состояние, позволявшее ему творить. С самого начала он задавался вопросом, стоит ли пойти и позвать Чонина, чтобы тот помог им. Было бы хорошо, думал он, если бы Чонину было, чем занять руки, мысли, даже если это была простая бессмысленная и повторяющаяся работа. Именно поэтому Хёнджин не жаловался и ничего не говорил о том, что ему приходится убираться, хотя не он устроил этот беспорядок. Впервые в жизни, ему не хотелось быть в чем-то наглым. Ему нужно было отвлечься. Ему нужна была работа. Но он не пошел за Чонином. Он знал, что тот будет с Чаном какое-то время, как было в прошлый раз. Хёнджин не собирался этому мешать, он знал, что и Чан, и Чонин в этом нуждаются. Он мог сделать работу за Чонина и позволить ему провести время с братом. Он бросил взгляд на телефон, лежащий на столе рядом с ножом в чехле, в третий раз примерно за пять минут. Минхо и Джисон ушли где-то час назад, и небо было полностью темным; вечер взял свое. Они наверняка пошли длинным путем вдоль реки, Хёнджин знал, пытаясь по возможности не попадаться на камеры, и путь обратно должен быть таким же долгим. Если их остановят на дороге- ну. Хёнджин потер кусочек застывшего на столе теста. Он ненавидел настолько волноваться; тревога пронзала его насквозь с каждой минутой, что машина не возвращалась. Как женщина, ждущая мужа с войны, истерически подумал он и почти швырнул тряпку через всю комнату. Позади него перестала шуметь вода. Он услышал, как Феликс коротко вздохнул и обернулся, чтобы увидеть, как он берет полотенце и принимается вытирать все чашки и ложки. — Ликс, — сказал он, — они могут высохнуть сами, тебе не обязательно это делать. — Я хочу, — еле слышно сказал Феликс, не поднимая на него глаз. Хёнджин вгляделся в его спину, в его напряженные черты. Смотреть на Феликса с этого угла было словно смотреть на Феликса, когда он только пришел сюда, невероятно хрупкий. Атмосфера между ними и без того была сдержанной, но Феликс был особенно тихим. Он избегал встречаться с Хёнджином взглядом и не позволял увидеть свое лицо. Что он мог увидеть, думал Хёнджин, если бы посмотрел сейчас Феликсу в глаза? Разве было так стыдно чувствовать страх? Хёнджин был с Джисоном, когда включилась сигнализация, ел печенье и смотрел видео, которое нашел для него Джисон. Это было видео про рисование, где использовали акварель так, что у Хёнджина руки чесались попробовать так же. Было- приятно быть рядом с ним, чувствовать вкус шоколада во рту, отвечать на вопросы Джисона о том, что делает человек в видео, а потом- сигнализация, такая громкая, что Хёнджин уронил печенье, которое держал в руке, прямо на пол. Джисон тоже испугался, и вид этого чуть успокоил Хёнджина. Они услышали, в ту пару секунд, что шокировано смотрели друг на друга, как распахивается дверь Минхо. Тогда Джисон очнулся, куда быстрее Хёнджина, ненавидевшего, когда его так шокируют, и подорвался на ноги с кресла, вставая между Хёнджином и дверью. Хёнджину было- страшно. Он ненавидел это чувство. Он никогда не слышал эту сигнализацию, кроме тестов, потому что Сынмин всегда предупреждал их об этом, зная, что Хёнджин ненавидел этот звук. Это значило, что все по-настоящему, что это еще один нарушитель, и это приводило его в ужас. Он все еще помнил синяки на лице Чонина. — Какого хуя, — произнес он. — Хёнджин, — сказал Джисон, очень спокойно, очень ровно, так громко, что его голос был слышен сквозь сигнализацию. Он не отводил глаз от двери спальни. — Можешь найти мой пистолет в верхнем ящике рядом с тобой и передать его мне, пожалуйста? Хёнджин так и сделал, осторожно достал пистолет и передал его Джисону, который щелчком снял его с предохранителя. — Хорошо, — все тем же спокойным голосом сказал Джисон. — Мне нужно помочь Минхо-хёну с чем бы это ни было. Когда я уйду, я хочу, чтобы ты запер за мной дверь и не открывал ее, пока я не приду тебя забрать, хорошо? Что бы ни чувствовал Хёнджин до этого, поблекло в сравнении с этим, с мыслью о том, что Джисон оставляет его одного, идет навстречу тому, кто бы там ни был, один. Хёнджин не мог вынести мысли об этом. — Нет, — сказал он, немного визгливо, вовсе не так спокойно, как говорил Джисон. — Я иду с тобой, ты не можешь просто оставить меня здесь, я могу помочь. Мог ли он? Это было спорно. Другого пистолета в ящике не было, и он был не лучшим стрелком, — он мог стрелять, но не любил этого, и Джисон это знал. И хотя он мог постоять за себя в схватке, если тот, или те, кто был там, мог справиться с Минхо, у Хёнджина не было ни шанса. Но Джисон не стал отмечать ничего из этого. Он взглянул на Хёнджина, на одну короткую секунду, и произнес: — Во втором сверху ящике есть нож. Хёнджин достал нож. Он был- крепким, явно созданным для использования, а не для украшения. У Хёнджина было много ножей, больших и маленьких, и этот ощущался так, будто предназначался для убийства. Он не знал, что у Джисона были ножи — это всегда было увлечением Хёнджина. — Хёнджин, — сказал Джисон, точно перед тем, как позволил им выйти из комнаты; его тело было напряжено, готово к действию. Таким он выглядел — выше, хотя Хёнджин и знал, что это лишь его воображением. Но когда Джисон был таким серьезным, Хёнджин всегда чувствовал странное облегчение, будто бы он, возможно, мог положить все на плечи Джисона. — Ты должен делать все, что я скажу. Хорошо? Так, как я тебе скажу. Держись за мной, не выходи вперед. Хёнджин кивнул. Он и не намеревался делать ничего другого. Из всего в своей жалкой жизни он мог доверять Джисону в этом. Он всегда мог доверять Джисону, потому что Джисон всегда защищал его, когда он в этом нуждался. Поэтому он сделал так, как ему было сказано, держась ближе к Джисону, пока они осторожно спускались по лестнице в открытую дверь Хёнджина, где Минхо сидел на мертвом теле, и там было столько- крови, повсюду. Но, по крайней мере, не так много, как в прошлый раз. Было бы сложно сделать так, чтобы крови было так же много. Феликс уронил пластиковую чашку на тумбу, потеряв хватку влажных ладоней. Это напугало Хёнджина, заставило вернуться в реальность. — Феликс, — сказал он. — Ты можешь посмотреть на меня? Феликс бросил дрожащие попытки поднять чашку и положил ее и полотенце. Он повернулся к Хёнджину, бледный. На его лице не было ничего, видна была лишь усталость. Хёнджин положил тряпку и взял руки Феликса в свои. Ладони Феликса были теплыми от воды, кончики его пальцев — морщинистыми. — Тебе не нужно волноваться о таком, — сказал ему Хёнджин. — Это никогда не случается, обычно это всегда ложная тревога. Просто нам не повезло, что это случилось, когда ты начал жить с нами. Феликс попытался улыбнуться ему, и Хёнджин смотрел на это. Но ему не удалось, и мгновение спустя улыбка пропала. — Я знаю, — сказал он, неуверенно. — Я серьезно, — уверил Хёнджин. — У нас столько охраны. Теперь даже больше, после того, как ты нашел нас, Сынмин немного сошел с ума. Тебе не нужно волноваться, так что перестань, хорошо? Не бойся так. Феликс сжал его руки, но долго ничего не говорил. Они лишь смотрели друг на друга — Хёнджин думал, что видит в его лице Феликс. Ему не хотелось, чтобы Феликсу было страшно жить здесь. Он ненавидел бы это, особенно после того, как Феликс, очевидно, начинал чувствовать себя здесь в безопасности. Хёнджин хотел, чтобы он чувствовал себя так же безопасно, как и он сам. — Все хорошо, — в конце концов, сказал Феликс. — Я пойду готовиться ко сну. Он нежно, но твердо отнял руки, не позволяя Хёнджину себя удержать. Хёнджин дал ему уйти, пройти за угол в коридор, пока не услышал щелчок закрывающейся двери в их спальню. Хёнджин повернулся обратно к тумбе и закончил работу, убирая весь оставшийся беспорядок, а потом — еще немного, пока убирать было уже нечего, все это время глядя на часы на экране телефона, пока не почувствовал, что сходит с ума. Когда снаружи запищала клавиатура и открылась дверь, он думал, что выскочит из своей кожи, но это оказался Чонин, измотанный и уставший, выбравшийся из обуви и протопавший в свою комнату, не глядя на Хёнджина. — Они вернулись, — сказал он. Он и звучал устало, но не более чем в обычный долгий день. Он ложился спать намного раньше, чем все они, и для него близилось время сна. Чонин бывал таким, особенно когда уставал — сколько раз они искали его только чтобы осознать, что он ушел спать, ничего им не сказав. Хёнджин почувствовал, как его покидает весь стресс и напряжение, оставляя только особенную усталость. — Ты покушал? — спросил он, прежде чем Чонин исчез в комнате, как того хотел. — Я поел с Чан-хёном, — коротко сказал он, но поднял руку и помахал ему, прежде чем тоже скрыться из вида Хёнджина в коридоре. Как только Хёнджин услышал, как закрывается его дверь, он бросил тряпку в направлении раковины, схватил телефон и нож и покинул квартиру. Его шаги странным эхом разносились по лестничной клетке. Он старался быть тише, чтобы Минхо знал, что это он, но не пытался двигаться беззвучно, как пытался обычно. У него не было сил, и, возможно, Минхо заслуживал перерыва от их игры, от того, чтобы прислушиваться к подобному. На втором этаже, за мгновение до того, как автоматически включился свет, он увидел, как из-под дверей Джисона и Минхо струится свет. Он постучал в дверь Джисона, осторожнее, чем планировал. Джисон ответил не сразу, и вместо того, чтобы позвать его войти, как обычно, он открыл дверь сам. Хёнджин сразу же пожалел, что пришел. Джисон явно только что закончил принимать душ, чтобы избавиться от крови, без сомнения попавшей на него, когда он переносил труп. Что же я сделал, подумал Хёнджин, когда коротким взглядом увидел бледную кожу плеч Джисона, более широких без прикрывающей их одежды. На нем было лишь полотенце, завязанное вокруг узкой талии, а его волосы были влажными, кожа — порозовевшей, даже сейчас. Хёнджин смог выдержать лишь один взгляд, прежде чем ему пришлось поднять глаза поверх головы Джисона. Он не мог этого не сделать, не мог; мучать себя было бессмысленно. Джисон, в свою очередь, выглядел так, будто то, что он оказался перед Хёнджином почти обнаженным, его вовсе не волновал, и, конечно, зачем ему волноваться? — О, — произнес он, моргая несколько раз. — Здравствуй. Ты в порядке? Я тебе нужен? — Нет, — сказал Хёнджин. От шока он смутился. Он хотел попросить Джисона надеть футболку, но не мог позволить Джисону знать, что его как-то трогает то, что он видит его таким. Его голос, чтобы компенсировать это, был холодным. Он держал взгляд на стене над кроватью Джисона, и не смотрел на него самого. — Я пришел вернуть тебе нож. — Тебе не нужно было его возвращать, — сказал Джисон. — Я подумал, что ты его просто оставишь. Хёнджин ни за что не стал бы оставлять нож себе, как бы хорош он ни был сделан. Быть обязанным Джисону чем-то было бы слишком. Если бы он оставил нож, всякий раз, когда он бы использовал его, он вспоминал бы, как выглядел Джисон, когда встал бы между Хёнджином и дверью, в которую мог бы войти враг, и он не мог так жить. — Мне не нужен твой нож, — сказал он. — У меня достаточно своих. Так что можешь забрать себе. Джисон не стал спорить, но он редко спорил с Хёнджином, особенно не о таком. Вместо этого он просто кивнул и протянул руку, чтобы взять нож. Хёнджин уронил его в его руку, будто он обжигал его все это время. Как только пальцы Джисона сомкнулись вокруг ножа, Хёнджин развернулся на пятках и ушел, стараясь не показывать что сбегает. Потому что он не сбегал, не то чтобы, ему просто нужно было— пространство. Ему нужно было оказаться подальше от этого вида, от полуобнаженного Джисона, с которым он не мог ничего сделать. Обычный человек использовал бы эту картинку для чего-нибудь — нормальный человек наслаждался бы, чувствовал бы тепло, у него бы сбивалось дыхание. Нормальный человек бы трогал себя и фантазировал. Но Хёнджин не мог справиться с этим даже в лучшие моменты, и этого точно не произойдет, когда Феликс делит с ним постель. Он остановился на лестнице между третьим и четвертым этажом, прислонившись лбом к холодной бетонной стене. Это было по-своему успокаивающе, но недостаточно. Каким же сложным человеком он был. Какой же пиздецки долгий выдался день. —— Было довольно рано, когда Чан поднялся к себе, чтобы лечь спать, но он устал. Казалось, что этот день был самым долгим за последнее время, каждая его часть по-новому, неожиданно тяжело наваливалась на него. Так много времени прошло с того, как кто-то вот так к ним вламывался, потому что он не учитывал Феликса. Нет, Феликс просто мирно вошел через входную дверь и поднялся по лестницам, не собираясь никому вредить. Сегодня не было ничего подобного. Чан почистил зубы, уставившись на себя в зеркало над раковиной. Он не мог перестать думать о лице Чонина, каким бледным оно было, когда он шел к Сынмину на диване, или то, как тихо он провел весь оставшийся день в офисе Чана, свернувшись в комочек на диване в своем телефоне. Чан не знал, что ему делать, что сказать, чтобы помочь. Единственным, что останавливало его от того, чтобы спросить, было то, что если бы Чонин хотел поговорить, он сделал бы это. Чану оставалось убедиться в том, чтобы держать возможность коммуникации открытой. Он сплюнул в раковину, прополоскал рот и устало потер глаза. Какой кошмар, какой ужасный кошмар. Он думал, что после первого раза, со всей системой охраны, которую они установили и особенно с Сынмином, подобных инцидентов не должно было больше произойти — а если бы они случились, то никто не должен был пострадать. Кровь на лице Сынмина разрушила эту идею. То, что это было, судя по всему, случайное нападение человека, не имевшего с ними никаких связей, не делала это лучше. Случайность значила, что они не могли этого остановить. Стук в дверь его спальни заставил сердце подскочить в самое горло. Вот блять, подумал он, уже зная, что снаружи будет стоять Чонин. Он ждал этого стука с того момента, как вошел в спальню. Кошмары, он знал, точно вернутся в такую ночь. Никто не удивился бы тому, что Чонин пошел его искать. Он вышел из ванной и прошел к двери. Однако когда он открыл ее, с той стороны его ждал не Чонин; это был Феликс, наполовину отвернувшийся от двери, будто решивший, что задержка в ответе Чана значила, что его нет в комнате. На мгновение Чан был так удивлен увидеть его, а не Чонина, что мог лишь стоять и моргать. Феликс повернулся к нему. Он тоже был одет для сна, совершенно утопал в белой футболке, которая, каким-то образом, в сочетании с его волосами, делала его веснушки еще более яркими. Футболка была ему такой большой, что доставала до середины бедер, и на нем были шорты, которые, как думал Чан, тоже принадлежали Хёнджину. Его икры были голыми, а на ногах были пушистые носки, точно хёнджиновы. Это было очаровательным сочетанием. Чана разрывало между желанием обхватить его за талию — непроходящее в последнее время желание, подумал он — и желанием закутать его в одеяло и накормить супом. — Привет, — смог произнести он. Феликс выглядел- нервным, этого выражения Чан еще не видел на его лице — а руки его были сплетены вместе на уровне живота. — Привет, — сказал он, очень тихо. — Прости, я знаю, что поздно. Я разбудил тебя? Извини, пожалуйста. — Нет, — торопливо ответил Чан, прежде чем Феликс успел сделать то, что, как кажется, намеревался, и убежать. — Я не спал. Ты в порядке, что-то случилось? Потому что он узнал этот взгляд теперь, когда Феликс заговорил: он выглядел напуганным. Это слышалось и в его голосе, в его легком дрожании, которое становилось лишь тем сильнее, чем дольше Феликс говорил. Не футболка и волосы заставляли его веснушки проступать ярче: он был бледен, его лицо — лишено всего цвета. — Ничего не случилось, — медленно сказал Феликс, и это звучало так, будто он сам пытался убедить себя в этом. — Я просто- мы можем поговорить? — Да, — ответил Чан. — Конечно. Хочешь войти? — добавил он, отступая назад и держа дверь открытой, жестом призывая Феликса войти. Феликс поколебался, быстро бросил взгляд на его лицо и отвел его. Когда он вошел в комнату, он сделал это все с той же неуверенностью, будто олененок, делающий осторожные шаги в открытом поле, боящийся опасности. Будто бы Чан мог на него сорваться, хотя он сам пригласил его. Чан закрыл за ним дверь, спрашивая себя, не стоило ли оставить ее открытой. Хотя Феликс и не смотрел на него, эффект от его присутствия в его спальне был слишком ошеломляющим. Феликс ничего не говорил. Чан пошел выключить свет в ванной, раздраженный тихим гулом вентилятора на потолке, и вернулся к Феликсу. Он думал, что Феликс наверняка собирается с мыслями, но он выглядел так будто был- не до конца здесь. Это было похоже на то выражение, которое Чан часто видел на лице Хёнджина: не настолько глубокое, как у него, не такое яркое, но это был вид человека, который попросту сделал шаг и покинул собственное тело. Было ужасно видеть это на Феликсе: его открытые, но не видящие глаза. — Феликс, — тихо позвал Чан, подходя ближе к нему желая понять, поможет ли его голос. Когда это не помогло, он сказал, — Феликс, — снова, и мягко положил руку на его плечо. Феликс вздрогнул так, будто его ударило током, и это движение заставило его плечо дернуться из-под руки Чана. Чан отпустил его, не стал пытаться удержать его или сохранить прикосновение. Он видел, как осознание возвращается в глаза Феликса, как сознание резко возвращается к нему. Он издал тихий звук, который быстро заглушил. Единственным, что удержало Чана от того чтобы притянуть его в объятия, было то, как Феликс дернулся от его касания. — Хэй, — все также мягко проговорил Чан. — Все хорошо, все в порядке. Это просто я. Давай присядем, хорошо? Думаю, тебе нужно присесть. Феликс ничего не сказал, но позволил Чану отвести себя к кровати и дрожаще сел. Его руки были сплетены вместе и лежали на коленях. Чан сел рядом с ним, стараясь держать дистанцию. Единственным его спасением в этой ситуации было то, что его мозг был так занят тем, как сильно расстроен Феликс, что издал лишь тихий писк на то, что Феликс сидит на его кровати. — Что случилось, Феликс? — спросил он. — Ты можешь рассказать мне? Феликс долго смотрел на свои руки и молчал. Теперь он выглядел задумчиво, словно выбирал слова. — Минхо-хён, — в конце концов сказал он очень тихо. — Он- всегда такой? — О, — произнес Чан, почти выдохнул. Конечно, думал он, конечно, дело в этом — ему стоило бы этого ожидать. Из всех их только Феликс никогда не видел, на что способен Минхо, никогда не был свидетелем этого насилия. Он потянулся вперед, чтобы снова положить руку на плечо Феликса, и на этот раз он ему позволил, отреагировал на прикосновение лишь подняв на Чана взгляд. Его глаза были широко раскрыты, темные и прекрасные. Он выглядел так, будто отчаянно нуждался в утешении. — Мне жаль, — сказал ему Чан. — Для меня прошло столько времени, что я даже не подумал, как это выглядело для тебя. Я понимаю, что это могло тебя- расстроить. — Хён, — прошептал Феликс. — Там не осталось даже лица. Чан сжал его плечо — единственное движение, казавшееся ему безопасным. Внутри него было отчаянное желание, сильное и настойчивое, обхватить Феликса и держать его в своих объятиях, утешить его. Он отдаленно заметил, как Феликс застыл в дверном проеме, уставившись на тело, но был так занят желанием убедиться, что Сынмин в порядке, что не сумел определить, что значило выражение лица Феликса. — Я знаю, — мягко сказал Чан. — Это не было приятно, это не было- красиво, то, что он сделал. И я не могу солгать тебе и сказать, что он не всегда такой, но тебе не нужно об этом беспокоиться. Феликс снова замолк. Чан видел, как он снова проваливается: из его взгляда пропадал фокус. Он звучал медленно, когда заговорил: — Я думал, — сказал он, низко и глубоко, — что когда все шутили, что боятся его, это была просто шутка. Потому что никто- никто не избегает его, никто не делает этого всерьез. Но это, сегодня- хён, — он прервался, и его пробрала дрожь, Чан почувствовал ее своей рукой, лежащей на его плече. — Мне это не понравилось, — закончил он, теперь уже даже не шепотом, едва ли слышно. Чан представить не мог, чтобы Феликсу это понравилось. Никому это не нравилось, это было необходимым злом, и они наняли Минхо за эту жестокость. — Феликс, — сказал он. — Тебе не за что его бояться. Феликс лишь смотрел на него. Он выглядел так, будто совершенно не верит Чану. В его выражении было что-то сдержанное, что-то напуганное. Это Чан тоже видел раньше, так много раз до этого. Он видел это на лице Чонина, и Хёнджина, и иногда даже Джисона, в те редкие моменты, когда Джисон был слишком уставшим или взволнованным, чтобы просто не думать о ситуации, как он сделал бы обычно. — Тебе не понравилось убийство? — спросил он. — Или то, каким жестоким оно было? — Жестокость, — без колебаний ответил Феликс. — Мне неважно, что он кого-то убил, но он казался- неконтролируемым. Несколько секунд Чану было трудно подобрать верные слова, чтобы объяснить это Феликсу. Было сложно, когда дело доходило до Минхо, потому что когда он впадал в ярость, как сегодня, он выходил из-под контроля. Он не мог остановиться и не остановился бы, пока его не заставили — но он остановился. Но когда Чан подумал об этом, то понял — Феликс не видел, как Джисон остановил Минхо, не знал, что это не бездумное насилие. Минхо был сфокусирован. Он никогда бы не потерял себя в ярости, направленной на врага, и не обратил бы ее на кого-то из них. — Феликс, — начал он, но Феликс его перебил. — Когда я- — Феликс замолк. Его дыхание ускорилось, не так, будто он паниковал, но будто ему было- немного сложно. — Я привык к этому, когда работал на Мэгпай. Ко- ко случайному насилию, думаю. Мне не нравится это, хён. Совсем не нравится, — его голос снова упал до шепота. — Он напугал меня. Конечно, так и было, конечно, Феликсу теперь было страшно. Сердце Чана ныло за него, и он пытался не думать об этом, потому что сила этого чувства его пугала. Может быть, как Чонин и Хёнджин, Феликс стал ожидать от этого места определенной безопасности, и теперь его пугал не случайный мужчина, вломившийся к ним, а явная угроза среди них. Чан не знал, как его успокоить. Он позволил себе единственное, чего все это время старался избегать, потому что не мог больше смотреть на то, как Феликс мучает свои руки. Он убрал ладонь с его плеча и нежно взял одну из феликсовых рук в свою, расцепляя его пальцы. Это, он знал, было ошибкой; рука Феликса была холодной, меньше его собственной, и ее было так легко держать. Феликс так крепко обхватил его ладонь в ответ, почти цепляясь за него. — Он для тебя не угроза, — твердо произнес Чан. — Тебе могло показаться, что он не контролирует себя, но он совершенно не представляет для тебя угрозы. Он не причинит тебе вреда. Если в чем-то Чан был уверен, то именно в этом. Минхо не был опасен ни для кого из них, никогда не был, неважно как громко звучал его лай в начале; он ни разу их не обидел. Чан никогда не привел бы его в их дом, если бы считал, что Минхо хоть сколько-то опасен — он ни за что не позволил бы ему приблизиться к Чонину или Хёнджину, если бы думал, что Минхо может сорваться. Чонин тогда мог быть наивным до глупости, Чан это признавал, а Хёнджин только учился жить. Минхо был с ними резок, был грубее в словах, чем Чонин с детства привык, но он никогда не вредил им. И никогда бы не стал. Нет, подумал он, вспоминая, как годы назад Чонин всхлипывал в его руках, а Минхо стоял над еще одним, другим мертвым телом. Минхо никогда не причинил бы им вреда. Только если бы ему не пришлось. Феликс все еще выглядел уставшим, несмотря на то, что у него уже целую неделю была настоящая постель. — Я знаю, что ему не нравится, что я здесь, — сказал он. В этих словах было что-то тяжелое, и он не сказал больше ничего. Намек был ясен. Хуже всего, это было правдой — Минхо не нравилось, что Феликс был с ними. Но Минхо не нравилось и то, что с ними был Джисон, но в конце концов, он смирился с этим. Он смирится и с Феликсом. — Посмотри на меня, — мягко попросил Чан. Феликс послушался, поднял на него глаза. Чан прогнал желание прикоснуться к его лицу, обнять рукой его щеку, и лишь сжал его руку еще раз. — Поверь мне. Феликс, тебе нечего здесь бояться. Никто не причинит тебе вреда. Мгновение или два спустя Феликс кивнул. Он был таким невыносимо красивым, его губы, его глаза. Чан был так погружен в том, чтобы утешить его, что даже не осознал, как близко они сидели; он подумал, что в какой-то момент разговора придвинулся ближе, и теперь их колени касались, а он все еще держал Феликса за руку. Они были близко, слишком близко. Он должен был отстраниться, но долго не мог. Он чувствовал себя прижатым к месту под взглядом Феликса. — О, точно, — сказал он, меняя тему. Он сжал ладонь Феликса в последний раз и отпустил. — Я съел печенье, которое ты приготовил, было так вкусно! Феликс моргнул и порозовел. Чан был очень рад, что отпустил его руку, но ему все равно пришлось торопливо встать, чтобы не сидеть, прижавшись к нему, потому что видя румянец Феликса, он боялся, что даже вся комната не станет для него достаточным расстоянием. Черт возьми, что с ним не так, отчаянно думал он. Его никогда так не трогали красивые лица, он никогда не чувствовал, как теряет контроль так часто просто оттого, что кто-то казался ему привлекательным. Он встречал красивых людей каждый день в своей жизни и никогда не чувствовал такого притяжения, как с Феликсом. Ему нужно было взять себя в руки, если он хотел, чтобы все шло, как нужно. — Спасибо, — тихо пробормотал Феликс. Он тоже встал, и теперь его руки расслабленно висели по сторонам. — Я рад, что тебе понравилось. Если у тебя есть любимое печенье, то я могу попробовать приготовить его в следующий раз, хён. — О, — произнес Чан, куда более тронутый этим, чем должен был быть, потому что Феликс наверняка принимал пожелания от всех их. — Нет, мне понравились эти. Но я знаю, что Чонину нравится двойной шоколад, он будет очень рад, если ты сможешь их приготовить. Феликс улыбнулся ему, слабо, но Чан все равно почувствовал, что смотрит на солнце. — Тогда я сделаю их в следующий раз, — сказал Феликс. — Прости, что помешал тебе, хён. — Нет, — нежно, но твердо сказал Чан. — Феликс, я рад, что ты пришел ко мне, чтобы поговорить об этом. Я рад, что смог успокоить тебя, в чем угодно. Пожалуйста, не извиняйся. Это, почему-то, заставило Феликса посмотреть на него взглядом, который Чан не мог расшифровать. Это было не прошлое волнение, не страх и не что-то подобное, но Чан никогда не видел чего-то подобного на его лице. Мгновение спустя это выражение исчезло, словно захлопнулась дверь, и теперь Феликс выглядел совершенно нормально. Он снова улыбнулся. — Хорошо, хён, — сказал он. — Думаю, пора сказать спокойной ночи. Хёнджин будет волноваться, куда я ушел. Я сказал ему, что пойду в туалет, но увидел, что у тебя горит свет. — А, да, — сказал Чан. Он почти пошутил о том, что Хёнджин устроит для Чонина поиски, но что-то в этой мысли в сочетании с Хёнджином сделало ему немного неприятно. Так что вместо этого он лишь прошел с Феликсом к двери и открыл ее, чтобы позволить ему выйти. Это, вне его воли, напомнило ему о неловком моменте в дверном проеме мастерской Сынмина, когда он был не в силах найти слов перед лицом искренних заверений Феликса о том, что он не против, что Чан его проверяет, при этом чувствуя на себе пристальный взгляд Сынмина. В этот раз, прежде чем уйти, Феликс задержался и повернулся к нему. — Доброй ночи, хён, — тихо сказал он. — Доброй ночи, Феликс, — откликнулся Чан. — Надеюсь, ты будешь хорошо спать. — И ты, хён, — сказал Феликс, прежде чем выйти из комнаты. Чан смотрел, как он идет по коридору и заходит в комнату Хёнджина. Он услышал хёнджинов голос, говорящий, что, черт возьми, ты так долго делал, прежде чем дверь закрылась, и звук оборвался. Чан закрыл и свою дверь и долго, долго стоял перед ней, просто глядя на нее. Потом он медленно и осторожно склонился вперед, чтобы беззвучно упереться лбом в дверь. Боже, думал он, чувствуя, как внутри него растет отчаяние величиной с целый мир. Он так пропал. —— Приглушенный звон посуды разбудил Чонина. Шум такой громкости обычно не разбудил бы его, но он лишь дремал, прислушиваясь именно к этому. Он сбросил одеяло и выскользнул из комнаты, босиком направляясь в кухню. Было достаточно поздно, чтобы все вернулись в спальни, в квартире было темно, и единственный свет доносился из кухни. Из щели между дверью комнаты Чана и полом света не было видно, и ее хозяин наверняка спал. Из-за закрытой двери комнаты Хёнджина слышались голоса, точнее — низкий голос Феликса, что-то говорившего. На мгновение Чонин задался вопросом, о чем же они разговаривали. Он видел лицо Феликса раньше, как оно побледнело от шока. Он не был уверен, что стало причиной этого: вторжение или то, что сделал Минхо, но надеялся, что Хёнджин в любом случае его утешит. Выйдя из коридора, Чонин выяснил, что оказался прав — в кухне был Минхо, он стоял у плиты и помешивал что-то в кастрюльке. Чонин пытался быть настолько тихим, насколько возможно, но когда он вошел, Минхо уже смотрел в его направлении и не выглядел удивленным увидеть именно его. Может быть, Минхо его чувствовал, так же, как сам Чонин чувствовал Минхо. Чонин отчасти ожидал, что Минхо уйдет, но он не стал. Он стоял, продолжая помешивать в кастрюльке, из которой доносился манящий аромат рамена, и просто смотрел на Чонина, не отводя прямого взгляда. Никаких слов не прозвучало, и Чонин принял это как разрешение. Он вошел в кухню и сел за стол напротив места Минхо, где он уже приготовил все, чтобы поставить кастрюльку. Минхо вернулся к готовке, теперь повернувшись к Чонину спиной. Он был одет так же просто, как и сам Чонин, только вместо шорт, которые носил Чонин для сна, на нем были штаны. Чонин был босым, на Минхо была обувь — не те, что раньше, куда более старые кроссовки с изношенными задниками. Чонин никогда не видел Минхо без обуви и иногда задавался вопросом, спит ли Минхо обутым. Может быть, однажды он окажется в том положении, что сможет узнать. Никто из них не говорил, пока Минхо не выключил плиту и не принес рамен на стол. Лишь тогда Чонин спросил: — Можно мне тоже немного? Минхо смотрел на него долгое мгновение, а потом вздохнул и поднялся, чтобы подойти к ящику, где они хранили одноразовые палочки, которые накопили за то время, что жили здесь. Чонин не ожидал, что он скажет да. Вопрос почти что был просто способом нарушить тишину между ними, но он взял палочки, которые протянул ему Минхо, и маленькую чашку, которую он заодно взял для него, и разломил их, пока Минхо начал есть. Минхо избегал всех их весь вечер. Он не поднялся, чтобы поесть, заперся в своей комнате, и никого это особенно не беспокоило — даже более того, они даже не задавались вопросами об его желании побыть в одиночестве. Казалось, тот факт, что Минхо нужно оставить в покое, дать ему возможность отойти от жестокости, накрывшей его с головой, не вызывал никаких вопросов. Только вот Чонин не знал — за прошлые годы он все больше беспокоился о том, что, возможно, Минхо нужно было совершенно обратное. Иногда он думал, что последним, в чем нуждался Минхо, было лишнее время наедине с его мыслями. — Я подумал, что это ты готовишь, — сказал он теперь, накладывая себе еды Минхо. — Потому что ты не пришел на ужин. Минхо ничего не сказал. Он не смотрел на Чонина, пока ел, но не сказал ему уйти, и его присутствие его явно не раздражало, так что Чонин остался. Он не достал бы ему палочки, если бы был против того, что Чонин здесь. Чонину хотелось притронуться к его ноге под столом, но он знал, что это будет- слишком. Даже в лучших условиях это было бы слишком, но сейчас он не был уверен, что прикоснуться к Минхо вообще реально. — Я хотел тебе кое-что принести, — продолжил он, — но Чан-хён сказал оставить тебя в покое. Разве ты не был голоден? — Нет, — произнес Минхо. Его голос звучал хрипло, будто бы это было первым, что он сказал за долгое время. — Не был. — О, хорошо, — Чонин съел немного лапши и сказал, — вкусно, хён. Минхо не ответил. Он просто продолжил есть, а Чонин продолжил брать его еду понемногу, пока кастрюлька не опустела, и во всей квартире не повисла тишина; теперь из комнат не доносилось ни звука. Чонин задавался вопросом, может быть, Минхо уберется и сразу же уйдет, но вместо этого он лишь положил палочки на стол и просто сидел с Чонином, долго не говоря ни слова. Чонин сидел рядом с ним, неуверенный, что сказать. Было столько частей Минхо, о которых он ничего не знал, так много мест, о которые он мог запнуться. Ему не хотелось сказать что-то не то и позволить Минхо провалиться глубже в себя. В конце концов заговорил Минхо. — Мне жаль, — произнес он так напряженно, что его губы почти не шевелились. — За то, что ты увидел сегодня. Чонина это так удивило, что на мгновение он даже не понял, о чем говорит Минхо — что он увидел, за что нужны были извинения? Потом он осознал, что он извиняется за то, что сделал с тем телом, за то, что Чонин это увидел. — Почему ты за это извиняешься? — тихо спросил он. — Ты не должен был этого увидеть, — сказал он. Руки его были спрятаны под стол, Чонин их не видел, и держался он так неподвижно, что казалось, будто Чонин смотрит на статую. Чонин часто задавался вопросом, как он это делал. — Никто не должен был этого видеть, но- особенно не ты. Мне жаль. Почему не я, хотелось спросить Чонину, но вместо этого он лишь сказал: — Хён, тебе не нужно извиняться за то, что ты сделал. Тебе никогда не нужно за это извиняться. Благодаря тебе мы в безопасности. Челюсти Минхо напряглись. Он совершенно не смотрел на Чонина, но на стену позади него. Сердце Чонина болело за него. О чем думал Минхо все это время, запертый в комнате двумя этажами ниже, когда остальные сказали Чонину оставить его в покое? Он сидел в одиночестве, думая о том, что должен извиниться перед Чонином за то, что сделал ради того, чтобы защитить Сынмина, за насилие, которое Минхо, казалось, считал своим недостатком, пятном на своей душе. — Ты помнишь, — произнес Чонин в растянувшуюся между ними тишину, — когда ты убил того человека, который вломился и напал на меня? Взгляд Минхо резко обратился к нему. Он выглядел- удивленным, что Чонин заговорил об этом. Он заметил это за годы, но особенно сегодня, как остальные старались избегать этой темы. Будто бы если бы они не говорили об этом, Чонин забудет, что это произошло. Как будто он мог забыть. Как будто он не думал об этом так часто, что воспоминание было четче, чем, наверное, должно быть, похоже не на старое, а скорее- на что-то, что случилось с ним только что, только без страха, который он чувствовал тогда. Тогда они только что переехали в это здание, и Минхо пробыл с ними совсем мало времени, присоединился всего несколько месяцев назад. Это было еще до того, как к ним присоединился Сынмин и установил охрану во всех возможных местах. Дело было не в том, что они не подумали об охране, но они считали- что были в безопасности. На этой практически секретной базе, расположение которой знали лишь несколько доверенных людей. Мужчина вошел через пожарную лестницу, так же, как и Джисон пару лет спустя. В отличие от случая с Джисоном, тогда у них не было сигнализаций, и мужчина взобрался до самого четвертого этажа и залез через окно. Это было камнем преткновения, когда они искали для себя здание; пожарная лестница была хорошей идеей, но Чан не хотел, чтобы она вела в какую-то из комнат. Если бы Чан не принял этого решения, та ночь прошла бы совершенно иначе. Это нарушило план того мужчины — возможно, он думал, что окно будет вести прямо в квартиру. Может, он просто не взял в расчет металлическую дверь, которая отделяла квартиру от лестничной площадки, установленную ими, когда они переехали, взамен хлипкой деревянной. Тогда она была единственной дверью, которую они сменили, потратились на что-то дорогое, не со старомодным замком, закрывавшемся на ключ, а вместо этого — с паролем. Который было невозможно взломать. Чонин был единственным, кто не спал; тогда он предпочитал бодрствовать поздней ночью, играть в один из компьютеров в компьютерной на третьем этаже. Он не слышал, ни как мужчина вломился, ни как он взобрался на четвертый этаж и зашел в компьютерную комнату. Его уши были полностью закрыты наушниками, в которых на полную громкость играл саундтрек игры, в которую он был с головой погружен. И стеклянная дверь в компьютерную нисколько не защищала Чонина, даже если была заперта. Но они даже ее не заперли. Никто из них никогда не ожидал, что это может произойти. В один момент все было нормально, а потом вокруг шеи Чонина вдруг оказалась рука, его резко подняли на ноги; наушники с грохотом повалились на пол. Мужчина искал не его, он хотел Чана, хотел попасть в квартиру, где, Чонин знал, мирно спал Чан. Он прокрался наверх в надежде найти кого-то беззащитного — и нашел его в Чонине. Чонин не видел лица мужчины — по правде говоря, даже сейчас они не знали, кто это был. На нем была балаклава, и он не давал Чонину двигаться, держа за шею одной рукой и за запястье — другой, так заворачивая руку ему за спину, что было больно. Мужчина требовал, чтобы Чонин сказал ему код от квартиры. Чонин, куда храбрее, чем ожидал от себя, отказался. Ему было так страшно, он был уверен, что умрет. После этого мужчина поднял руку с его шеи и прижал ее к его рту, крепко прижимая его голову к своему плечо. А потом — он принялся выворачивать руку Чонина дальше, выше, пока Чонин не стал ерзать и приглушенно пищать в руку мужчины. Он выворачивал его руку, пока Чонин не почувствовал, как кость просто- поддается. Перелом не был ровным, четким — доктора позже говорили об этом, неровный перелом. Это и не ощущалось так. Было больно, как никогда в жизни Чонина, и он кричал и кричал, даже близко не достаточно громко с закрытым ртом. Говори, прорычал мужчина, и Чонин мог лишь всхлипнуть в ответ, не в силах сказать ему, что он требовал, даже если бы он очень захотел. Чего он не собирался сделать — Чонин не сдал бы Чана вот так. Чонина резко развернули, а потом мужчина ударил его в лицо. Чонин был худым, маленьким, и тут же повалился на пол. Мужчина забрался на него и продолжил бить. Тогда Чонин закричал по-настоящему, так громко, как только мог, теперь рука не заглушала его криков. Он со странной ясностью помнил, что его больше пугало то, что мужчина сломает ему еще одну кость, чем смерть. По крайней мере, если он умрет, то боль прекратится. Он кричал, пока мужчина не взял пистолет и не ударил его по лицу им. Эта новая боль оборвала его крик, заставив отчаянно попытаться вдохнуть, и тогда дверь в компьютерную распахнулась. Чонин никогда, до этого момента, не видел Минхо в ярости. Его никогда не брали с собой на задания, особенно — на те, где они нуждались в том самом аспекте способностей Минхо. Той ночью он это увидел — Минхо влетел в комнату и повалил мужчину на пол в беспорядочную кучу конечностей. Чонин отполз назад, всхлипывая, и смотрел, как Минхо перевернул мужчину на спину и впился руками в его лицо, не обращая внимания на то, как он царапал и бил его, словно этого даже не происходило. Он вдавил большой палец в его глазницу и глазное яблоко выскользнуло из него, как раздавленная виноградина. Тогда мужчина закричал, так же, как Чонин. Минхо обернулся к Чонину с диким лицом, а затем, почти спокойно, выдавил другой глаз. Потом он поднял пистолет, на котором еще осталась кровь Чонина и принялся избивать мужчину до медленной смерти. Чонин наблюдал за ним, от начала до конца, и рот его наполнялся кровью из порезов щек о брекеты. Ему все приходилось сглатывать ее, и от вкуса его тошнило. Его сломанная рука бесполезно лежала на его коленях, согнутая под углом, глядя на который он чувствовал головокружение. Лицо болело больше, чем когда-либо раньше, сильнее, чем в детском доме. Мужчина, напавший на него, был мертв задолго до того, как прибежали другие, но Минхо не прекращал его бить. Сегодня Джисон с легкостью отстранил его, но в тот день понадобились усилия Чанбина и Чана, а потом и Хёнджина, чтобы оттащить его, заставить прекратить бить его голову рукоятью пистолета. По правде говоря, к тому моменту головы почти не осталось. Они никак не могли узнать, кто это был. — Я помню, — сказал Минхо несколько долгих секунд спустя. — Я помню. После этого у тебя были кошмары. Чонин кивнул. У него были кошмары, долгие месяцы. Недели после этого он спал в кровати Чана, как маленький ребенок, хотя ему исполнилось шестнадцать вскоре после того, как это произошло. Ему было слишком страшно оставаться одному, он боялся что кто-то придет и причинит ему боль — или что кто-то придет за Чаном, и Чонин не сможет это остановить. Ему до сих пор снились кошмары об этом, хотя и гораздо реже. Кошмары, в которых он кричал и кричал, и никто не приходил. — Да, — сказал он. — И ты помнишь, что я сказал тебе тогда, когда ты спросил меня об этом. Кошмары были не о тебе. Благодаря тебе я оказался в безопасности тогда, прямо как Сынмин — сейчас. Благодаря тебе я чувствую себя в безопасности. Он наблюдал- как что-то прошло сквозь Минхо. Это не было дрожью, но чем-то очень похожим, слабое, очень слабое движение. Он задавался вопросом, что бы сделал Минхо, если бы Чонин признал ему правду о тех ночах, когда ему снились кошмары — что он спал в постели Чана только потому что не мог попросить спать в кровати Минхо, даже тогда зная, что не может переступить эту черту что Минхо никогда не позволит этого. Минхо он даже не нравился тогда. Он очень активно высказывал свое неодобрение того, что Чонин с ними, и прозвище “малыш” было лишь унижением. Его ярость шокировала всех, кто оказался с этим связан. Он такой юный, сказал он тогда, после того, как тело убрали, а Чан привез Чонина из больницы с рукой в гипсе и вправленным носом. Этот ублюдок не имел никакого права причинять боль кому-то такому юному. Сейчас Минхо ничего не говорил, уставившись в стол между ними. Повисла тишина, не слишком уютная, и все вокруг них замерло. Но в конце концов Минхо поставил пустую тарелку Чонина в кастрюльку вместе с палочками. Чонин пытался помочь, но Минхо уже закончил. — Уже поздно, малыш, — сказал он, поднимаясь на ноги, держа все в руках. — Тебе уже пора спать. Он подошел к раковине. Чонин смотрел на его спину долгие несколько секунд, пока тот расставлял посуду в раковине и тянулся к средству для мытья посуды. Тогда Чонин тоже поднялся, выбросил палочки в мусорку, а потом, осторожно, неуверенный, как отреагирует Минхо, подошел к раковине и мягко коснулся его локтя. Минхо замер, глядя на место прикосновения, словно ему нужно было увидеть, чтобы убедиться, что это правда. Он не отдернул руку, так что Чонин скользнул пальцами и мягко обхватил руку Минхо. — Хён, — пробормотал он, и взгляд Минхо метнулся к нему. — Ты тоже постарайся отдохнуть. Я знаю, ты все еще на взводе, но- попробуй? — он склонил голову набок, медленно моргая. — Ради меня? Губы Минхо приоткрылись в тихом выдохе, и Чонин видел, как небольшая часть напряжения просто покидает его тело. Он не двинулся, правда, Чонин просто увидел — облегчение, всего его существа. Чонину отчаянно хотелось сократить эту небольшую дистанцию между ними и поцеловать его. Кожа Минхо была такой теплой под его ладонью, и даже этот небольшой контакт заставил голову Чонина кружиться. — Да, малыш, — хрипло проговорил Минхо. — Я постараюсь. Ради тебя. Тяжесть взгляда Минхо была особенной пыткой. И хотя это было сложно, Чонин заставил себя убрать свою руку. Он не хотел слишком давить на Минхо, особенно учитывая то, в каком очевидно уязвимом состоянии он был. Вместо этого он улыбнулся ему, привычной яркой и широкой улыбкой, надевая ее, словно броню, и сказал: — А, я хотел тебе сказать, но со всем, что случилось- ну. Неважно. Мы сделали печенье! Поэтому тут э-эм, рассыпана мука. Случился небольшой инцидент. Минхо моргнул. Чонин не позволил своей улыбке поколебаться и повернулся к тумбе рядом с раковиной где стоял большой контейнер с печеньем. Рядом с ним была тарелка с шестью печеньями, накрытая пленкой. Он подвинул тарелку ближе, глядя на Минхо сквозь ресницы. — Осталось еще много, но я уверен, что Хёнджин-хён и Чанбин-хён их уничтожат, так что отложил несколько специально для тебя, — продолжил Чонин, перебирая между пальцев край пленки. — Феликс-хён присматривал за мной, так что не волнуйся — в них точно сахар, а не соль. Минхо не засмеялся: лишь смотрел на Чонина с выверенным пустым выражением на лице, которое Чонин не мог расшифровать. Кроме того, конечно, что это выражение было неестественным. Это значило, что Минхо что-то скрывал. Что-то внутри Чонина задрожало под этим взглядом, под силой его желания открыть Минхо и увидеть все, что он скрывает. — Они мягкие, — продолжал бормотать Чонин, пытаясь заполнить тишину, вызванную молчанием Минхо, — я знаю, тебе такие нравятся- ты всегда покупаешь такие в магазине выше по улице. Я замечаю, знаешь, — он засмеялся, коротко, нервно, заставляя себя заткнуться. Его слова становились опасными, слишком близко подходили к тому, чтобы раскрыть его настоящие эмоции. Я вижу тебя, хотелось сказать ему. Я так люблю тебя. Минхо молчал еще долгий момент, лишь один раз осторожно моргая. Наконец, он произнес: — Руки. —М-м-м? — прощебетал Чонин. — Покажи мне руки, малыш, — сказал Минхо, и Чонин понял. Он протянул руки ладонями вверх, чтобы Минхо осмотрел их. Пару мгновений спустя он перевернул их, показывая, что на них никаких ожогов или порезов. Минхо коротко кивнул, отводя взгляд, чтобы заткнуть раковину пробкой и начать мыть посуду. Чонин решил, что это знак, что он может идти. Он похлопал рукой по тарелке с печеньем, в напоминание, и сказал: — В общем, спокойной ночи, хён. — Спокойной ночи, — сказал Минхо, включая кран и начиная заполнять раковину. Чонин уже уходил, когда Минхо пробормотал, тихо, едва слышно сквозь шум воды. — И спасибо тебе, малыш. Чонин обернулся, но Минхо стоял к нему спиной, заняв руки в раковине, так что он лишь улыбнулся самому себе и ушел в коридор. Он спрятался за углом и наблюдал, как Минхо бросает короткие взгляды на тарелку печенья. Кончики ушей Минхо были розовыми. Чонин ушел, направился в постель, и на сердце у него было легко и тяжело одновременно. —— Светящиеся цифры на часах на столе Джисона гласили 3:17. Они были старые, эти часы, он купил их еще в старшей школе в попытке улучшить свою гигиену сна и не держать телефон рядом с головой. Часы отправились с ним, когда его выгнали из дома в его восемнадцатый день рождения, следовали за ним по различным диванам и дерьмовым кошивонам, в которых он оставался весь следующий год, а потом оказались с ним здесь, где Минхо снял с них заднюю панель, чтобы проверить на жучки. Они через многое прошли, эти часы, и теперь Джисон ненавидел их больше, чем любой неживой объект в своей жизни. Он вздохнул и сел в кровати, проводя рукой по волосам. Прошло много времени с того момента, как он в последний раз чувствовал себя так, уставшим, но неспособным заснуть. Обычно в такие ночи, когда он не мог заставить мозг отключиться, чтобы уснуть, он спускался в подвал и тренировался, пока мускулы не начинали ныть и дрожать, пока он не мог сделать ничего иного, кроме как уснуть. Но сегодня его тело было достаточно уставшим; это его мозг не мог отключиться. Он выбрался из кровати, взял с собой одеяло, которое обычно лежало свернутым в ногах кровати, и сел на кресло перед компьютером. Одеяло он обернул вокруг плеч, ноги подобрал под себя, чтобы свернуться в комочек у подлокотника, пытаясь уменьшиться. Он провел всю жизнь, стараясь казаться больше, чем был, пытаясь проявить себя — мир меньше на тебя нападал, когда ты делал это. Но иногда ему не хотелось пытаться. Иногда у него не было на это сил. Он подвигал мышью, чтобы разбудить компьютер, и прищурился от яркого света в темноте комнаты. Он не пользовался им с того, как сюда приходил Хёнджин, и на нем было открыто видео, которое они смотрели вместе, поставленное на паузу на моменте, когда художник добавлял детали к акварельному заснеженному пейзажу. Это было чудесно — слушать, как тихий голос Хёнджина объясняет ему вещи, которых он не знает — настолько чудесно, что Джисон не знал, что с этим делать. Искусство Хёнджина всегда его поражало, каждый раз, когда ему удавалось увидеть, над чем он работал. Иногда он дарил свои работы, другим, Джисону — никогда, и это не было чем-то удивительным — но Чану, Чанбину и Чонину — да, небольшие наброски и картины побольше. Он нарисовал щенка цветными карандашами и подарил его Сынмину, и тот, непохоже на себя, повесил его на стену за мониторами, и он оказался скрыт за ними, но все равно был там. Талант Хёнджина был бесспорным, но еще более бесспорна была его преданность искусству. Тарелка с печеньем лежала на столе, три оставшиеся печенья, брошенные, когда сработал будильник. Все было так чудесно, правда, так замечательно, а потом — сигнализация. А потом Джисон сделал все еще хуже, отбросил их к самому началу, открыв дверь не одевшись сначала. Он нашел одно из тех видео, которые обычно смотрел в такие ночи: документалку про животных на английском, который он не понимал. Но он все равно не включал звук. Ему был нужен не звук, а картинки, за которые мог зацепиться глаз. Но выбирал он старательно. Это было видео о семьях обезьян, как они заботились о детях; здесь не было ничего кровавого и жестокого. Сегодняшнее тело было далеко не единственным, от которого помогал избавиться Джисон. Это было даже не первым, за которое был ответственен Минхо, и от которого он помогал избавляться, хотя обычно это случалось на заданиях, а не посреди мастерской Сынмина. Это всегда было неприятно: каким тяжелым было тело, как нужно было поднимать весь этот вес. Сегодня мертвое тело было гораздо более неприятным. Джисон гордился собой за свой сильный желудок, но даже его подташнивало от того, как все хлюпало когда они перенесли тело на брезент. Большинство тел, с которыми разбирался Джисон за последние два года, были, однако, делом рук Хёнджина. В убийствах Хёнджина никогда не было лишней крови: они были чистыми, если убийства вообще можно называть чистыми. Искусно рассеченные горла, раны, избегавшие крупных артерий, чтобы избежать всплесков крови. Люди, которых убивал Хёнджин, успевали осознать, что они умирают прежде чем истечь кровью. Никаких тупых ударов в голову, чтобы повалить их с ног, как с убийствами Минхо. Джисон полагал, что люди, которых Минхо забивал до смерти, тоже успевали осознать, что умирают, но сильные удары в голову точно сбивали с толку. Хёнджин предпочитал, чтобы они были в ясном сознании и все понимали, если он не был на задании, где он предпочитал действовать быстро и незаметно. Но Хёнджин редко убивал людей на заданиях. Нет, большинство убийств Хёнджина не были официальными, но Джисон не сомневался, что Чан знал. Никто из них не говорил об этом, все лишь позволяли Хёнджину делать то, что ему нужно. Чан отводил взгляд, Джисон относил тело к реке, позволял ей забрать его в море, и, может быть, вынести на пляж где-то ниже по течению, и надеялся, что оно не напугает какого-нибудь гражданского, который наткнется на него. Джисону никогда не приходила в голову мысль отказать Хёнджину. Джисон помогал избавляться от других тел — он мог помочь и с этими, точно такими же важными, хотя ему за них не платили. Он был обязан этим Хёнджину. Он был должен ему так много. Джисон потер лицо ладонью; на экране бабуин ухаживал за другим бабуином. В его голове бесконечно крутилась одна и та же мысль, все последние четыре часа, что он отчаянно пытался уснуть: ты снова сделал Хёнджину некомфортно. Два года попыток оправдаться перед Хёнджином а то, что он сказал ему в их первую встречу пошли насмарку за секунды. Ему стоило догадаться. Как только он открыл дверь и увидел, что за ней Хёнджин — и не Чан, как он предполагал — он должен был попросить Хёнджина подождать, закрыть дверь и одеться. Но он был так шокирован увидеть Хёнджина в дверях своей комнаты во второй раз за день, и он так боялся, что если бы он попросил его подождать, он бы ушел. Он думал, что, может быть, лучше быть без футболки, но с Хёнджином, чем в ней, но без него, но — он осознал, что это был эгоистичный порыв, когда увидел, как Хёнджин не может на него смотреть, услышал холодную отстраненность в его голосе. Было жестоко поступать так с Хёнджином. Джисону стоило догадаться. Он должен был догадаться. Он запрокинул голову назад, не позволил слезам, выступившим на глазах, пролиться. У него не было на это права. И кроме того — это было из-за того, что он устал, он понимал. Такое изнеможение всегда заставляло его эмоции выступать на поверхность. Было сложно отключить их, когда он уставал, и когда он поспит, если он поспит, ему будет— лучше. Он, может быть, сможет извиниться перед Хёнджином, если он будет расстроен утром. Если он будет в порядке, Джисон бросит эту идею. Не было никакого смысла возвращаться к прошлому с Хёнджином. Иногда он просто притворялся, что не понимает, о чем говорит Джисон. Он сфокусировал взгляд на мелькающих на экране перед ним картинках. Он собирался смотреть это, пока его разум не устанет так же, как и тело, а потом он собирался лечь спать. Утром ему будет лучше. Утром всегда становилось лучше.