the blood on your lies

Чану было слишком тепло; жар ощущался физическим давлением на него. В сочетании с гремящей музыкой, пульсирующей под кожей, это подтолкнуло его в гиперстимуляцию, каждая часть его тела чувствовала- так много. В Maniac было темно и более беспорядочно, чем обычно, и мерцающие огни вокруг освещали людей только короткими вспышками. Он видел Феликса, странного и прекрасного под неоново-зелеными огнями. Его тонкую фигуру открывала тонкая полупрозрачная блузка, и Чан почти мог до него дотянуться- нет, он был в руках Чана, прижимался грудью к его груди. Руки Чана жадно скользили по его тонкой талии, и он ощущал жар его кожи своими ладонями. Хён, проговорил Феликс в его губы; его низкий голос был шокирующе хорошо слышен, несмотря на оглушительную музыку, на грохот крови в ушах Чана. Чан поцеловал его, скользя языком между его открытых в ожидании губ. Феликс простонал, и Чан почувствовал, как в его собственной груди зарождается рык; он прижал Феликса к себе, теснее, сильнее. Он не мог оказаться так близко к Феликсу, как хотел; Феликс двигался медленными, ритмичными волнами. Чан был тверд в своих джинсах, и бедра Феликса прижимались к его. — Феликс, — пробормотал Чан, чувствуя, как пот скапливается на коже и жар проникает до самых его костей. Ему никогда не было так хорошо, как сейчас, когда мягкие губы Феликса касались его губ и его тонкая фигура была в его руках. Хён, пожалуйста, шептал Феликс, и Чан толкнулся бедрами вперед, отчаянно, так сильно его желая. Удовольствие было острым, густым- оно росло, и образ Феликса слабел, ускользая, словно тающий в теплой воде сахар, пока Чан не осознал себя достаточно, чтобы понять, что музыки не слышно, а его руки пусты. Единственным звуком в его ушах было его собственное дыхание, хриплое и сбитое; его руки лежали ладонями на простынях, а бедра терлись о матрас. Он резко заставил себя перевернуться на спину, попутно сбрасывая с себя одеяло. Холодный воздух на его груди ощущался так пиздецки приятно. — Какого хуя, Чан, — сказал он себе, тяжело выдыхая слова. Его член был твердым, натягивал ткань боксеров. Желание скользнуть рукой под пояс и довести себя до конца было слишком большим, чтобы ему противостоять. Но он отказал себе. Очень давно, может быть, уже годы, ему не снилось влажных снов. И они всегда были более размытыми, чем этот, простые небольшие толчки от мозга, который говорил, эй, может быть тебе стоит найти кого-нибудь и потрахаться. Никогда раньше у него не было снов о ком-то конкретном. Чан собирался задушить Хёнджина. Он лежал несколько долгих мгновений, размеренно вдыхая и выдыхая, пытаясь успокоить свое тело. Мозг пытался увести его в сторону, вспомнить сон, вспомнить, каково было держать Феликса вот так. Как стыдно, так возбудиться ото сна о поцелуях. Когда прошли несколько секунд, а тело осталось таким же возбужденным, как и до этого, он сел, а потом выбрался из постели, морщась от того, как небольшое влажное пятнышко на его боксерах липнет к коже. Оказавшись в душе, он включил такую холодную воду, какую только мог вытерпеть. Это было необычно для него: обычно он принимал такой горячий душ, что пар оставался в воздухе еще долгие несколько минут. Но ему нужен был холод, сейчас, нужно было это ледяное ощущение. Он дрожал все то время, что стоял под душем, но это помогло ему взять себя под контроль. Он не мог этого позволить, твердо сказал себе он, выключая душ и капая холодной водой на пол душевой. Его самоконтроль был предметом его гордости, чем-то, что позволяло ему с самого юного возраста знать, что он достигнет в жизни, и сделать именно это. Так было и сейчас: он не мог позволить себе думать такое о Феликсе. Он вытерся полотенцем так грубо, как только мог, почти растирая кожу, чтобы сохранить это чувство дискомфорта на подольше. Потом он оделся, схватил первое, что увидел в шкафу — пару черных прямых штанов и черный свитер, который он надел еще до того, как высох. Он провел гребешком по волосам, даже не стал их сушить. Обычно он делал это. Обычно он сушил их и выпрямлял, используя утюжок. Он купил свой первый вскоре после того, как убежал с Чонином, когда его естественно вьющиеся волосы стали замечать люди, с которыми он работал. В тех комментариях тогда не было ничего негативного, но этого было достаточно, чтобы заставить его выделяться так, как он того не хотел, так что он потратил деньги на самый дешевый утюжок, что смог найти. За годы он купил себе утюжок получше, но продолжил делать это. Но не сегодня. Сегодня он был готов позволить им высохнуть естественно, хотя они и станут пушистым беспорядком в результате. У него не было сил для этого, он чувствовал желание выбраться из комнаты и поработать над чем-то так, словно оно зудело под кожей. За дверью его спальни в квартире было тихо. Он не сомневался, что был первым, кто проснулся, из тех, кто был в клубе прошлой ночью. Было не так уж и рано, но достаточно, чтобы он, не пивший вчера, почувствовал недостаток сна. Он привык к этому, однако, и годы спустя это чувство было достаточно легко прогнать, и он отправился в комнату Чанбина и постучал в дверь. Ответа не было. Хотя Чанбин ушел сильно раньше всех их, Чан не ожидал, что он не будет спать, только не тогда, когда у него не было никаких дел этим утром. Он постучал костяшками по дереву еще раз, задумываясь, может быть, Чанбин очень глубоко спал, но после того, как больше минуты из-за двери не раздалось ни звука, Чан вздохнул, провел рукой по мокрым волосам и пошел искать его. Но Чанбина не было в компьютерной или где-либо на третьем этаже. Даже дверь его офиса была все еще заперта. Хмурясь, Чан забрался по лестнице в мастерскую Сынмина, осторожно проходя мимо комнат Минхо и Джисона, хотя и не сомневался, что даже его тихие шаги разбудили бы Минхо. — Чанбин, — сказал он, открывая дверь в мастерскую и ожидая увидеть Чанбина за одним из столов с чем-то перед собой, но мастерская была пуста, так же, как и остальное здание. На рабочем столе не было ничего, кроме полупустой бутылки соджу, наверное из бара наверху, которым чаще всего пользовался Сынмин. — Хм, — произнес он и снова вздохнул. Значит, в подвале, решил он. По крайней мере, лестницы помогали ему сбросить энергию, подумал он, спускаясь в подвал; над головой мигали лампы. Его все еще- потряхивало, под кожей все еще растекалось тепло. Он немного беспокоился о своей способности смотреть Феликсу в глаза позже, когда увидит его. В подвале тоже было пусто. Это, почему-то, вызвало у него раздражение. Может быть, это было из-за того, что он не привык к тому, что не мог найти Чанбина, когда он был ему нужен, но это, наверное, было раздражением от мокрого сна, наполнявшим его, неудовлетворенным желанием. И все равно, если Чанбин вышел из здания, не дав ему знать, у него было право раздражаться. Они все знали, что так делать не стоит, даже если они выходили за кофе или перекусом. Он стал подниматься обратно по лестнице, и вдруг из мастерской Сынмина вдруг раздался шум. Должно быть, Сынмин проснулся; Чан надеялся, что это не он его разбудил, хотя и знал, что Сынмин обычно спал, несмотря на тихие звуки, раздававшиеся за его дверью. Все равно было вероятно, что Сынмин сможет или найти Чанбина для него, или показать ему видео того, как тот выходит из дома, так что он заглянул обратно в мастерскую. Он моргнул. — Чанбин, — произнес он. Чанбин стоял посреди мастерской, одной рукой опираясь на стол, а другой делая что-то со своей обувью, чего Чан не видел. — О, привет, хён, — сказал он немного смущенно. Его волосы были взъерошены в разные стороны, словно он тоже не расчесывал их, а рубашка на нем была застегнута неправильно: две верхние пуговицы были вставлены не в те петли. — Привет, — медленно сказал Чан. — Где, черт возьми, ты только что был? — О, — сказал Чанбин, все еще делая что-то со своей обувью. — Снаружи. Брал кое-что из машины. — Там ветрено? — спросил его Чан, немного улыбаясь. Когда Чанбин посмотрел на него с недоумением, Чан уточнил: — У тебя волосы в беспорядке. Это, почему-то, смутило Чанбина еще сильнее. — Хён, посмотри в зеркало, — сказал он, пропуская руку сквозь волосы в попытке их пригладить. Это сработало намного лучше, чем сработало бы с Чаном. — А что? Я был тебе нужен? О, точно. — Да, поднимись со мной в офис? Мне нужно кое-что обсудить, — сказал Чан. — Сейчас? — спросил Чанбин. Чан кивнул. — Веди. Только когда они оказались в офисе Чана, когда Чан сел за стол, а Чанбин на один из деревянных стульев, повернув его спинкой вперед, Чан осознал, что на самом деле ему не о чем особо говорить с Чанбином. Он так сфокусировался на том, чтобы отвлечься от чувств, пульсирующих внутри него, что не ничего не обдумал. Чанбин посмотрел на него ожидающе. Он, тоже, выглядел немного устало, несмотря на то, что, предположительно, лег спать раньше их всех. — Так, — произнес Чан, когда прошло несколько секунд тишины. — Работа в цирке. Ты видел новый план, который составил Минхо? — Ага, — сказал Чанбин. Он пожал плечами. — Как по мне, выглядит надежно, но я знаю, что числа ему не нравятся. Минхо не был счастлив, что пришлось увеличить числа, но он сделал это, и для Чана это было достаточно хорошо. — А как мы продвигаемся с заданием по Ли Джериму? Есть подвижки? — Сынмин все еще обустраивает фургон, — сказал Чанбин. — Это занимает немного дольше, чем, как я думаю, он ожидал, вместе с тем, что еще ему нужно сделать, но работа идет, и я помогаю, где могу. Он заказал мне некоторые части. Что-то компьютерное, я не разобрал, что он говорил, просто купил. — Разве с Сынмином так не всегда? — спросил его Чан. Он потерял счет количеству раз, когда Сынмин просил о чем-то для работы, и это звучало как совершенная бессмыслица. Чан просто полагался на то, что Сынмин знал, о чем говорил. — Конечно, — согласился Чанбин. — Я дам тебе знать, если что-то понадобится, или если придется продлить сроки. Чан кивнул. Он потянулся и включил монитор, наблюдая, как он загорается и показывает ему последнее, над чем он работал: таблицу их расходов по кредитным картам за прошлый месяц. Он уменьшил окно и повернулся обратно к Чанбину, надеясь найти что еще сказать, но на ум не приходило ничего. Вот проблема иметь такую умелую команду, мрачно подумал он. Ему не на что было отвлечься, когда это было так нужно. — Вчера ночью все было в порядке? — вдруг спросил Чанбин. — Что-то случилось? Чан склонил голову набок. — Почему ты спрашиваешь? — спросил он, искренне удивленный вопросом. — Выглядишь так, будто тебя что-то беспокоит, — ответил Чанбин. А, подумал Чан. Он полагал, что это можно назвать и так. Он, честно говоря, чувствовал себя так, будто сломался в какой-то момент, будто вид Феликса в той полупрозрачной рубашке, или того, как он изгибался и льнул к Хёнджину, сломало его. Если Чанбин это заметил, значит, Чану нужно было что-то сделать. — Ничего не случилось, — сказал он. Это было правдой. Ничего не случилось и ничего не должно было случиться. — Ну, кроме того, что Хёнджин и Джисон, кажется, снова поссорились, но это не новость. Чанбин вздохнул. Это было не ново, но Чан знал, что Чанбину никогда не нравилось, когда это происходит. Его нужда сглаживать углы в ссорах и конфликтах была такой глубокой в нем, но когда дело было связано с Хёнджином и, особенно, включало Джисона, вмешиваться было ужасной идеей. Он с большой вероятностью просто ощетинился бы на любого кто попытался бы помочь. — Они помирятся, — сказал Чан. — Как всегда, — почему-то, так всегда и было. В первые дни Джисона здесь Чан был убежден, что однажды Хёнджин придет к нему и скажет, что хочет, чтобы Джисона здесь не было. Этого не произошло, и он не думал, что когда-нибудь произойдет теперь. Хёнджин, подумал он. Именно с ним ему нужно было поговорить, даже если он не мог придушить его так, как хотел. Именно Хёнджин решил вмешаться в эту неразбериху, и именно Хёнджина ему нужно было убедить оставить все как есть. Возможно, если бы он сделал это, если бы Хёнджин перестал пытаться раздвигать границы, все могло бы вернуться к тому, с чем ему не пришлось бы так упорно бороться. Он начинал думать, что он правда превратил это в такой беспорядок. Чанбин хмуро рассматривал его. — Хён, — сказал он. — Ты уверен, что в порядке. Чан улыбнулся ему. Даже он мог понять, что улыбка вышла слабой. — Я в порядке, — сказал он. — Просто очень устал. Ты можешь идти, если хочешь, Чанбин. Прости, что притащил тебя сюда просто так. Чанбин приподнял бровь. — Ты притаскиваешь меня сюда просто так постоянно, — сказал он, а потом резко поднялся на ноги, почти сбивая стул, пока Чан поднял со стола фотографию Хёнджина и Чонина в рамке, и сделал вид, что собирается бросить ее в голову Чанбина. Они все знали (из разных опытов), как хорош был прицел Чана. — Ладно, ладно, я пошел, я ухожу. Иди спать, хён, ты выглядишь ужасно. — Посмотри в зеркало, — сказал он, передразнивая голос Чанбина, отчего тот просто засмеялся. Он вышел, закрывая за собой дверь с громким хлопком. Чан, как только закрылась дверь, положил лоб на стол, тоже практически с хлопком. Было больно, но, видимо, недостаточно, потому что удар не выбил мысли из его ушей. Финансовые записи, подумал он. Выписки со счетов. Что угодно, достаточно скучное, чтобы потеряться в этом на пару часов, прежде чем пойти и поговорить с Хёнджином. Он вздохнул, сел прямо и снова открыл таблицу. Работа всегда спасала его в прошлом; он надеялся, что она поможет ему и сейчас. —— Чонин не помнил, как оказался дома. Он сел, сначала резко, а потом медленнее, когда голова немного закружилась. Он узнал одежду на себе — футболка, в которой он ходил в клуб, и боксеры, хотя он не помнил, как снял джинсы. Во рту стоял противный вкус, а глаза были сухими. Но не было никакой головной боли или тошноты, о которых он столько слышал. Так что он сдвинулся на край кровати и потер глаза, потянулся за стаканом, стоящим на его прикроватном столике, чтобы попытаться смыть вкус изо рта. Вся вода, которую Минхо заставил его выпить вчера, должно быть, сделала свое дело, но, черт, как же ему нужно было в туалет. Снова. Что ж, поправил себя Чонин, ставя стакан обратно на стол. Вода, может быть, избавила его от похмелья, но точно не сделала его менее пьяным. Чонин склонен был немного витать в облаках, и это, пожалуй, было мягко сказано, и у него не было привычки помнить каждый момент каждого дня. Но терять из памяти целые куски вечера было новым опытом, и он ему не особенно нравился. Особенно, когда это было время, проведенное с Минхо. Ему нравилось откладывать каждый момент с Минхо в отдельную папку в памяти, но- это казалось немного опасным, быть пьяным вместе с Минхо, когда он чувствовал то, что чувствовал. Он не рассчитывал на то, чтобы не помнить. Лицо Чана, с нежностью смотрящего на него, освещенное короткими вспышками света, размыто всплывало в памяти Чонина. Он помнил это, и запах Минхо- куртки Минхо на его плечах, холод воздуха. Он отдаленно помнил, как Минхо посмеялся над ним, помнил это в сочетании с уличной прохладой. Так что он полагал, что это, должно быть, случилось, пока они шли домой. Из всех идиотских вещей, Чонин помнил, ясно и отчетливо, гребаные лестницы в квартиру. Наверное, потому что ему пришлось так старательно на них концентрироваться, чтобы не упасть спиной вниз, и это было сложно. Какое бесполезное воспоминание. Еще он помнит, как, когда они добрались до лестничной площадки второго этажа, он предложил просто поспать в комнате Минхо, что, тогда, показалось его пьяному мозгу абсолютно гениальной идеей. Ловкой и соблазнительной. Он искренне думал, что добьется чего-то этим. Чонин простонал, пряча лицо в руках. Он не помнил ответ Минхо, кроме того, что он должен был быть отрицательным. Сейчас Чонин был не в постели Минхо, и даже без этой подсказки, он знал, что Минхо на это не согласился бы. Как унизительно. Всего ощущения самодовольства от того, что Минхо повел себя, как собственник, когда к нему попытался подойти другой мужчина, было недостаточно, чтобы подавить стыд за то, что Минхо пришлось вести его домой, словно неумелое дитя. Чонин долго сидел на краю кровати, медленно собирая вспышки прошлой ночи и составляя их вместе. Это было особенно сложно: каких-то частей не было вовсе, воспоминания все скакали туда-сюда в одних местах и были туманными и неразборчивыми — в других. Алкоголь, может быть, и не вызвал у него головную боль, но он думал так старательно, что теперь она начиналась. Он положил ладонь на кровать. Минхо был здесь, в его комнате. Он видел это перед глазами, Минхо, окруженный светом лампы, словно нимбом, склонявшийся над ним. Чонин касался его. А может быть и нет. Он не мог понять, было ли это воспоминанием или сном. Он не мог понять и того, было ли то, как глаза Минхо прикрылись и погрустнели, воспоминанием или сном. В конце концов, он простонал и поднялся на ноги. Если он хотел знать, ему нужно было спросить. И он хотел знать, что именно случилось, сказал ли он что-то, чего не должен был говорить. Это будет мучительно. Еще до того, как он открыл дверь, он слышал звуки готовки, и выйдя в коридор, он встретился с ароматом еды, и его живот тихо заурчал. Но он заставил себя пойти в ванную, потому что ему нужно было почистить зубы и попытаться смыть подводку: когда он взглянул в зеркало, то понял, что похож на енота, но далеко не милого. После душа на межресничной линии все еще оставались следы карандаша, а глаза теперь были красными от того, как он тер их со средством для умывания. Нужно будет попросить Хёнджина средство, чтобы полностью его стереть. У Хёнджина было такое, Чонин знал, но ему никогда не доводилось воспользоваться им самому. Пока он причесал влажные волосы и влез в оверсайз футболку и баскетбольные шорты. Не в силах оттянуть это еще дальше, Чонин пошел в кухню, где нашел у плиты Минхо, помешивающего что-то в большой кастрюле. На нем был его черный фартук, туго завязанный вокруг талии, и Чонина слишком доводило до черты то, как двигались мускулы под его тонкой футболкой. На тумбе лежала одна разделочная доска с порезанным сундэ, и другая — с ярким зеленым и красным перцем и зеленым луком. Повсюду стояли открытые пластиковые контейнеры. Даже если ингридиенты Чонину и были знакомы, то запах бульона в кастрюле — нет. — Доброе утро, хён, — осторожно сказал Чонин. Он не привык чувствовать себя так робко рядом с Минхо. Ему это не нравилось. — Малыш, — произнес Минхо, оглядываясь через плечо. Его взгляд скользнул по всему телу Чонина, клинически оглядывая с ног до головы. — Как ты себя чувствуешь? Чонин занял свое обычное место за столом, наблюдая, как Минхо следит за каждым его движением. — Я в порядке, — мягко сказал он. — Не думаю, что у меня похмелье. Минхо коротко кивнул, отворачиваясь и обращая внимание обратно к кастрюле. Он попробовал бульон, промычал и спросил: — Ты голоден? Чонин был голоден. Шокирующе голоден. Он был готов съесть все, что перед ним поставят. Даже волнение не могло подавить голод. Он задавался вопросом, связано ли это с алкоголем: смертельный голод на следующий день. — Ага, — все еще тихо сказал он. Минхо издал согласный звук и достал из шкафчика небольшую каменную миску и поставил ее на плиту. Он начал разогревать еду, положил несколько кусочков сундэ и наполнил ее бульоном, дождался, пока закипит. Чонин долгие несколько мгновений наблюдал за его работой с молчаливым признанием, прежде чем не мог больше переносить тишину. — Хён, — сказал он; нервы в животе роились змеями. Минхо издал тихий звук, чтобы показать, что слушает, не оборачиваясь. — Я не помню прошлую ночь. Минхо бросил на него взгляд, приподняв шрамированную бровь, и это не должно было быть так разрушительно привлекательно. — Вообще? — спросил он, немного скептично. — Кусочками, — ответил Чонин, и Минхо повернулся обратно к плите. Он выключил конфорку и добавил в миску немного овощей и зелени. — Я- — Чонин сбился, а потом решил, что нужно просто заставить себя. — Я помню, что мы говорили, но не помню, что сказал. Минхо натянул пару варежек-прихваток и поставил каменную миску на ее пластиковую тарелочку, а потом все это, еще кипящее, поставил на стол, перед Чонином. Пахло восхитительно, и в животе Чонина снова заурчало, и он надеялся, что Минхо этого не услышал. — Ты почти расплакался по пути домой, — насмешливо сказал Минхо, снимая варежки и бросая их на стол, — потому что понял, что в тюрьме мне было холодно. Чонин совершенно это не помнил. Это точно звучало похоже на него. Иногда, даже когда он был трезвым, если он слишком глубоко задумывался о времени, которое Минхо провел в тюрьме, у него на глазах выступали слезы. Минхо никогда не говорил с ними о том, через что он прошел, но душевные раны, оставшиеся после этого, иногда проявлялись, и Чонин чувствовал, как ранит уже его. И все равно, как же пиздецки стыдно. Чонин чувствовал, как лицо краснеет, и это никак не было связано с паром, идущим из миски. — О, — тихонько проговорил он. Минхо- не ухмыльнулся, в его лице ничего не двинулось, но все было ясно и так, и он повернулся, чтобы взять для Чонина ложку и палочки и пару маленьких мисочек с кимчи и ссамчаном, порезанным чесноком и порошком периллы. Чонин почувствовал, как краснеет сильнее. Минхо правда- сделал все, что мог, даже волновался о нем, о всех них. Суетился так, как мог себе позволить. Чонину не должно было быть так приятно, как было от этого, но- ему нравилась эта часть Минхо. Он жаждал этого, каждый маленький, драгоценный кусочек, который давал ему Минхо. — Еще ты, — произнес Минхо в тишину, пока накладывал Чонину рис в небольшую плошку, — попытался устроиться спать в моей кровати. Чонин поборол в себе желание поморщиться, поднял ложку и набросился на рис, свежий и мягкий. Ему хотелось притвориться что он этого не помнил, потому что- о, у него были мотивы. И пусть он и хотел, чтобы Минхо знал, хоть как-то, что он чувствовал, ему не хотелось, чтобы он узнал об этом вот так, от пьяного Чонина, по-идиотски и глупо — мысль об этом была почти невыносима. Минхо, наконец закончивший накладывать еду для Чонина, встал рядом со столом и уперся рукой в бок, наблюдая, как Чонин ест, словно сокол, пристально, следящий за кроликом. Чонин поднял на него взгляд, отпивая суп и широко раскрывая глаза в надежде выглядеть так невинно, как только возможно. — Ты помнишь, как я нес тебя два этажа? — спросил Минхо; тон его был острым, а в глазах блестела хитрая насмешка. Чонин ненавидел то, как сильно ему нравилось, когда Минхо его дразнил. Даже если от этого его горячо пронзало стыдом, ему становилось и тепло. Чонин не очень хорошо помнил это, до того, как Минхо ему не сказал. Теперь воспоминания понемногу возвращались: теплая крепкая спина Минхо, к которой он льнул грудью, волосы на его затылке, щекотавшие ему губы, когда он опускал лицо. Он не мог ответить искренне и не хотел рисковать и лгать, когда был так заметно смущен, так что решил не отвечать вообще. — Прости, — вместо этого сказал он, моргая и слегка склоняясь вперед, чтобы смотреть на Минхо сквозь ресницы. Минхо издал смешок через нос, уголок его рта слегка приподнялся, и он покачал головой. — Ты пьяный лучше, чем я, малыш, — сказал он; слова его звучали явно самоуничижительно, а улыбка стала кривой. Он взял варежки и положил их на тумбу. Тихо, больше для себя, он добавил: — Слаще, чем ебаный десерт. Чонин отчаянно сжал ложку, рука его на мгновение задрожала, металл впился в пальцы. Ему повезло, что Минхо на него не смотрел, а занялся тем, что начал нарезать еще зеленого лука, и совершенно это упустил. Я мог бы быть для тебя таким сладким, если бы ты мне позволил, подумал Чонин, прожигая дурацкую мускулистую спину Минхо взглядом, его нежный затылок, к которому он мягко прижался бы губами. Он запихал в рот риса и сундэ, почти обжигая язык. Чонин думал о том, чтобы оставить разговор на этом. Минхо не делал ничего необычного, так что что бы ни сказал Чонин, не было- чем-то достаточно серьезным, чтобы пошатнуть их отношения, которые Чонин так старательно выстраивал. Он правда мог просто это отпустить, двигаться дальше и больше, блять, никогда не напиваться при Минхо. Но он помнит, что думал- что ему нужно было запомнить это, что бы это ни было. И как это было глупо. Он помнил, как много было Минхо, и его собственный мозг говорил ему: нам нужно это запомнить. И это было единственным, что осталось. Не слова, просто это отчаянное желание. Алкоголь — это ужасно, решил Чонин. Долгие несколько минут Чонин тихо ел, пока Минхо готовил еще ингредиентов, по-видимому, для остальных, когда они проснутся. У Хёнджина наверняка будет жуткое похмелье, и у Джисона и Феликса, наверное, тоже, что и объясняло большую кастрюлю. Это должно было быть приятно: обычно Чонин наслаждался тем, что ел, пока Минхо работал на кухне, так явно находясь в своей привычной среде. Ему нравилось видеть Минхо довольным. Но он был слишком занят тем, что гонял мысли по кругу, роя в мозгу яму, чтобы наслаждаться этим. — Я помню, — сказал он наконец, когда суп почти закончился, — ты уложил меня в постель. — Осторожная попытка, даже не вопрос. Подталкивающий, в надежде, что Минхо поймет намек. — Да, потому что ты не мог выбраться из этой идиотской портупеи, — сухо сказал Минхо. — Или из своих штанов. Чонин попытался побороть снова выступивший румянец, и ему не удалось. Боже, это было ужасающе стыдно. — Мы говорили, пока я был в постели, — осторожно проговорил он, пытаясь продолжить тему. — Я сказал- что-то, — как услужливо, по-настоящему услужливо. Такими темпами Минхо подумает, что он все еще немного пьян. С легким отчаянием он закончил: — Что я сказал? Минхо- стал нарезать овощи медленнее, что было немного угрожающе. Еще более угрожающей оказалась пауза, последовавшая после. — Есть что-то, что мне нужно знать, малыш? — в конце концов спросил он, с такой натянутой легкостью в голосе, которая была очень говорящей. — Какой-то секрет, который боишься рассказать? Блять, Чонин что-то сказал. — Хён, — пробормотал он, — ну пожалуйста. — Так это ты съел виноград Чан-хёна? — спросил Минхо, немного саркастично. Чонина- по-глупому немного обидело то, как легко говорил Минхо. Для Минхо это было необычно, не так, как для других. Они часто были к нему игриво снисходительны, часто ненамеренно, потому что он был младшим, малышом. Ему не особенно это нравилось, ему хотелось, чтобы они воспринимали его серьезнее, видели в нем человека, в которого он вырос, а не ребенка, которым он был когда-то. Но он мог отмахнуться от этого, говоря себе, что просто- так все было. Минхо, однако, всегда воспринимал Чонина всерьез, слушал его. Он знал, что Минхо, скорее всего, уклоняется от ответа, но это не казалось его обычным поддразниванием- это казалось принижением. Словно Чонин все еще был таким ребенком, что единственным, за что ему могло быть стыдно — это кража пояса у Джисона или еды у Чана. От этого он почувствовал себя ужасно маленьким. Он не хотел, чтобы Минхо думал, что он такой- такой ребенок. Только не Минхо. Никогда — Минхо. Чонин уставился в миску, пытаясь сморгнуть резь в глазах. Он замолк и все внимание обратил на то, чтобы доесть остатки еды. Он услышал, как Минхо перестал резать, и скорее почувствовал, чем увидел, как он поворачивается и смотрит на него. — Малыш, — сказал он и снова подошел к столу. Чонин видел его краем глаза, видел, как Минхо опирается руками на спинку стула Чана. — Ты не сказал ничего необычного, хорошо? — в его голосе- четко звучало извинение, и от этого внутри Чонина заерзало множество эмоций. Не было никакого мира, где Чонин мог бы злиться на него. — Это не ответ, — пробурчал Чонин, но потом поднял взгляд на Минхо, чтобы дать ему знать, что не злится, и положил ложку на стол. — Я сказал что-то, что- расстроило тебя, — сказал он, пытаясь донести до Минхо, как искренен был. — Я сказал- что-то- Чонин позволил взгляду уплыть куда-то влево, потому что не мог думать, когда Минхо так серьезно смотрит на него. Так что вместо этого он стал смотреть за плечо Минхо, на стену, и попытался сфокусироваться на прошлой ночи, на том, что видел, что чувствовал. Он помнил мягкость своей постели, так размыто, нечеткие движения Минхо, укутывающего его в одеяло. И лицо Минхо над ним, размытое, словно акварельная картина, но даже так он помнил мягкость его выражения. А потом Чонин заговорил- он отметил эту мягкость, может быть, и Минхо задрожал и отстранился. — Ты меня не расстроил, — сказал Минхо, и взгляд Чонина резко вернулся к его лицу. Его тон был немного рваным, немного- механическим. Автоматический ответ. Он встретил взгляд Чонина, и в его глазах было что-то такое же разбитое, как прошлой ночью. — Хён, что я сказал, — спросил Чонин с отчаянием в голосе, в том, как он подался вперед. Минхо молчал долгое мгновение, лишь тяжелым взглядом смотрел на него, а потом он- прикусил нижнюю губу, шокирующе очевидный нервный жест от него. А потом он снова вздохнул, разрывая зрительный контакт и опустил глаза. — Ты сказал, что хочешь, чтобы я позволил другим увидеть, какой я хороший, — сказал он, очень тихо. Потом он снова посмотрел на него, и в его глазах было- так много, в темноте его зрачков. — О, — Чонин посмотрел в свою пустую миску, ужасно смущенный. — Ну, — он взял ложку, словно собираясь продолжить есть, а потом снова вспомнил, что закончил. Он положил ложку обратно. Лицо снова потеплело. — Это правда, — проговорил он. — Это так, это правда. — Вовсе нет, малыш, — он сказал это так высоко, а потом руки Минхо оказались в его поле зрения и забрали миску, чтобы поставить ее в раковину. Чонин резко поднял голову и издал небольшой протестующий звук- не от того, что у него отобрали миску, а от того, что сказал Минхо. Минхо покачал головой в ответ и сказал, очень серьезно. — Ты видишь хорошее в других, потому что этого так много в тебе. Он смотрел в глаза Чонина, говоря это, и Чонин не мог привыкнуть к этому напряжению к тому, как Минхо обрушивал ее на него. От нее у него всегда сбивалось дыхание, сердце колотилось, и сейчас было не исключением. Минхо любил его. Это был не первый раз, когда Чонин это заметил- далеко не первый, вовсе нет, и Чонин купался в наслаждении от каждого момента, когда ему доставалась привилегия видеть напоминания этого. Но такие моменты были меньше похожи на нежные касания, и больше — на остроту ножа. Тоска так тяжело лежала в его груди, что ощущалась почти физической болью. Потому что было недостаточно того, что Минхо его любил, если Минхо отказывался видеть, что Чонин мог и любил его в ответ. Если Минхо просто не видел себя, как создание, заслуживающее этого. — Хён, — прошептал Чонин, видя, как что-то мелькнуло на лице Минхо- А потом клавиатура на двери запищала, и Минхо вздрогнул, ложка зазвенела о тарелку. Чонин тоже испугался, его сердце загрохотало, и он резко обернулся, чтобы увидеть, как распахивается дверь и в квартиру нетвердым шагом входит Джисон. — О боже, это что, сундэгук? — хрипло спросил Джисон. Его глаза были красными, лицо — бледным, и он грохнулся на свой стул. — У меня в жизни не было такого похмелья. Чонин с отчаянием посмотрел туда, где мгновения назад был Минхо, и обнаружил, что тот отошел, снова оказался у тумбы, и уже занялся тем, что накладывал Джисону порцию супа. — Ты слишком живой, — сказал Джисон, и Чонину понадобилось пара мгновений, чтобы осознать что это обращено к нему. — И глаза светятся, как обычно. Вся радость быть молодым. — Минхо-хён убедился, что я выпил достаточно воды прошлой ночью, — мило ответил Чонин, его улыбка казалась натянутой. Он подвинул к Джисону тарелочки с гарнирами и поднялся на ноги, глядя на Минхо, но тот не обернулся. Это казалось- почти упертостью, то, как он отказывался смотреть. Чонин тихо сказал: — Спасибо тебе, хён, за еду. И за прошлую ночь. — Конечно, малыш, — произнес Минхо с очень натянутой легкостью. Это могло бы расстроить, но кончики его ушей покраснели, и Чонин знал, что момент, возможно, и прошел, но Минхо запомнит его. Он мог пока не верить Чонину, но того, что он помнил, было пока достаточно. —— Феликс проснулся сползшим вниз по кровати Хёнджина и прижавшимся лицом в его бок. Он был накрыт одеялом, теплым и удушающим, и выполз вверх, освобождаясь и делая вдох такого нужного воздуха. Потом он снова обмяк и зевнул. Болела голова. Не слишком сильно, у него точно бывали похмелья похуже, но все равно это было неприятно. Во рту стоял вкус, который очень нужно было смыть как можно быстрее, а голове должно было стать лучше, как только он что-нибудь съест, он знал это по опыту. Так что он заставил себя сесть, оперевшись на локоть, и оглядеть комнаты. Тонкий луч света, белый и яркий, проникал сквозь комнату через щель в непроницаемых шторах Хёнджина. Значит было, по крайней мере, утро, но Феликс не знал точное время — у Хёнджина в комнате не было часов, а его телефон лежал с другой стороны его тела, экраном вниз и вне досягаемости Феликса. Он думал, что слышит приглушенные звуки, доносящиеся из кухни: звон посуды и бегущая из крана вода. Возможно, сейчас было уже позднее утро. Он уж точно чувствовал себя так, будто проспал кучу лет; сонливость вязко липла к сознанию. Хёнджин почувствовал движение рядом с собой и громко простонал. — Ангел, — прохрипел он, — ложись обратно спать. Феликс взглянул на него; его лицо и глаза отекли больше обычного. Его губы были такими пухлыми, словно его в них ударили. Мило, подумал Феликс и нежно ткнул его в щеку, наблюдая, как под его пальцем остается ямочка. Полусерьезно Хёнджин повернул голову и укусил Феликса за палец. Феликс, теперь зная его лучше, позволил ему, и смотрел на то, как Хёнджин недоумевает, так внезапно обнаружив палец Феликса между своих зубов. Это заняло у него несколько мгновений, но потом его глаза открылись, и он сказал: — Ыгх, — он открыл рот и позволил Феликсу забрать свою руку. Теперь Феликс улыбнулся и вытер влажный палец о одеяло. — Ты очаровательный, знаешь, — пробормотал Феликс; его голос удивительно низко хрипел в горле. — Я могу тебя убить, — произнес Хёнджин, все еще лишь чуть-чуть приоткрывая глаза. — Я могу выпотрошить тебя как рыбешку. — Ах, — сказал Феликс, улыбаясь еще шире, когда Хёнджин нахмурился. Он был- счастлив. Похмелье было неприятным но Феликс обнаружил, что больше оно не так уж и мешает ему. Просыпаться в одиночестве и едва вспоминать все принятые им решения, сделанные прошлой ночью, всегда было неприятно. Но просыпаться рядом с Хёнджином ему нравилось. Он был в безопасности, за ним присматривали. Это было- странно и чудесно, иметь друзей. Он мягко прикоснулся ко лбу Хёнджина, потом провел рукой по его волосам, когда тот не стал спорить, гладя его по голове, словно большого кота. Феликс чувствовал себя так, будто Хёнджин был ему этим обязан, отчасти. Ему было дозволено ворковать над Хёнджином, после всего, что он устроил прошлой ночью. Нежная месть за его небольшой стыд. Хёнджин медленно моргнул, пока Феликс нежно его касался, и его глаза понемногу приоткрывались, пока он не стал смотреть на Феликса по-настоящему. — У тебя хорошее настроение, — тихо заметил Хёнджин. — Да, — согласился Феликс. Его большой палец лег на висок Хёнджина, осторожно прижимаясь. — Я рад, что ты решил пойти в клуб, хотя теперь я понимаю, что у тебя были скрытые мотивы. Прошел долгий момент, но потом уголки рта Хёнджина поползли вверх. Это не было нежной улыбкой — скорее, тихо самодовольной. — Это был идеальный план, — сказал он, а потом вздохнул, и поджал губы. — Жаль только, что у Чан-хёна столько самоконтроля и такие благородные наклонности. — Благородные наклонности, — пусто отозвался Феликс. Губы Хёнджина манерно опустились, и он прижал подбородок к шее. — Я не могу, Хёнджин, — протянул он монотонным голосом, который как думал Феликс, должен был быть имитацией чанова. — Это значило бы, что я воспользовался бы им, Хёнджин. Я забочусь о нем, Хёнджин, — он бросил притворяться, на его лицо вернулось обычное выражение, и он закатил глаза. — Ужасно, по-настоящему ужасно, — его взгляд, осознанный и острый, упал на Феликса. — Но ты ему нравишься, я вижу. Феликс отнял руку, положил ее на подушку между ними и стал смотреть на нее, вместо лица Хёнджина. Было столько всего, что он мог выдать сейчас. Тепло, которое расцвело внутри него от слов Хёнджина, даже так насмешливо сказанных- Чан был по-настоящему хорошим человеком, и Феликса это уничтожит, если он не будет осторожен. — Хёнджин, — проговорил он — Это хорошо, что он против. Нам нужно оставаться в профессиональных отношениях, — и тише, он добавил. — Это задание для меня важно. Хёнджин протянул понимающий звук.. Феликс снова бросил на него взгляд, и увидел, что тот был в задумчивости. — Ну, — медленно произнес он, — если ты трахнешь Чан-хёна, это нарушит порядок не больше чем если он продолжит вечно по тебе страдать. Тебе надо было видеть, как он смотрел на тебя прошлой ночью- Он замолк, когда увидел, как Феликс вдруг покраснел, чувствуя колючее тепло, быстро распространяющееся по лицу. Что-то в грубости его слов ударило Феликса. Трахнешь Чан-хёна. Здравый смысл в нем пока преобладал, но внутри Феликса жило существо инстинктов, и иногда оно бралось за руль, и не всегда это было к лучшему. Он крепко сжал ноги от фантомного ощущения Чана между ними. Хёнджин резко выпрямился, слегка пошатываясь, а потом моргая, чтобы удержать равновесие. — Подожди, — сказал Хёнджин, хмуря брови. Он что-то понял по реакции Феликса, и Феликс не был уверен, хочет ли он разбираться с тем, что бы это ни было. — Ты- ты же не девственник, да? Феликс, если это было возможно, покраснел еще сильнее. — Хёнджин. — О, боже, — произнес Хёнджин, и на его лице проявился ужас. — Я же не украл твой первый поцелуй прошлой ночью, да? Шок в этом вопросе заставил Феликса издать рваный смешок — из-за лица Хёнджина, и глупости этого замечания. От этого звука, слишком громкого в тишине комнаты, они оба поморщились. Он оборвал смех, но улыбка и насмешка остались. — Нет, — сказал он, — не украл, хотя я не так уж и много делал это, честно говоря. Обычно я просто- э-эм, отсасывал пару раз. Но не больше этого, — что-то в этом ответе заставило рот Хёнджина скривиться, совсем немного. Он казался смущенным. — Что такое? — спросил Феликс. — Я просто не хотел бы, чтобы тебе пришлось делать что-то, от чего тебе было бы- некомфортно, — сказал Хёнджин, и Феликс не до конца его понимал. Взгляд Хёнджина опустился вниз, и он добавил уже тише, почти для себя. — Но Чан-хён хороший парень, так что, думаю, он сделает все хорошо для тебя. Феликс осознал, что Хёнджин в своей голове проходит через все физические аспекты секса Феликса с Чаном; если Феликс никогда ни с кем еще не спал, это будет сложно. Феликса могла бы тронуть его забота, если бы он не чувствовал абсолютное раздражение каждой клеточкой тела. — Хёнджин, — сказал он тоном, полным величайшего терпения. — Ничего не будет, особенно ничего подобного, — я сделаю все, чтобы в этом убедиться, подумал он. Он должен был. Будет непросто — было непросто и до этого, но сейчас будет только сложнее. Его разум пытался уйти в сторону, картинки Чана над ним замелькали перед глазами. Татуированные руки Чана между его бедер- и он вырвал себя обратно, фокусируя все внимание на Хёнджине. На Хёнджине, который смотрел на Феликса прищуренно с пугающей новой убежденностью. Но Хёнджин лишь произнес: — М-м, — ему удалось прозвучать загадочно. Потом он выбрался из постели, драматично скидывая одеяло с них обоих. Феликс медленно сел до конца — движение немного отдалось в голове — и сел на краю кровати. Хёнджин склонился над ящиком с вещами и копался в нем, ища, что надеть. Феликс наблюдал за ним и решил немного перевернуть игру. — Раз уж мы говорим об этом- что насчет тебя? — спросил он. — А? — отстраненно переспросил Хёнджин, надевая светло-серую футболку и не глядя на него. Некоторые вещи прошлой ночью встали на свои места для Феликса. Он не мог понять до конца, почему Хёнджин, резкий и грубоватый, да, но не недобрый, был так часто просто язвительным и злым к Джисону. Феликс пока не очень хорошо знал Джисона, но тот казался открытым, уступал Хёнджину во всем, чего он бы не попросил. Может быть, думал он они поссорились, и Хёнджин обижался. Может быть, Джисон просто не нравился Хёнджину. А прошлой ночью- взгляд Хёнджина, каким-то образом задерживавшийся и убегавший от Джисона в этой футболке, от литых мускул его рук и узкой талии. Рука Хёнджина, слишком крепко обхватывавшая запястье Феликса, когда он тащил его на танцпол, после того, как он увидел, как к Джисону подходит та девушка. Хёнджин, резко высказавший свое беспокойство тем, что Джисон стоит на холоде. А, подумал Феликс. А. — Вместо того, чтобы сводить Чан-хёна и меня, ты мог бы позаботиться о своей любовной жизни, — с притворной праздностью проговорил Феликс. Уголки его рта изгибались в улыбке, хотя Хёнджин этого не видел. Хёнджин издал звук, похожий на фыркание, откладывая в сторону пару штанов в поисках каких-то конкретных. — У меня ее нет, — сказал он. Суховато он добавил: — Я не из тех, кто встречается. Феликс легким и почти напевным голосом спросил: — А что насчет Джисона? Хёнджин так резко повернул голову, что Феликс удивился, как у него не закружилась голова. Он ожидал смущения и стыда, возможно, но на лице Хёнджина был такой шокированный животный страх, что его выбило это из колеи, и его улыбка пропала. Хёнджин открыл рот. Закрыл его. Попытался снова. — Не надо, — прохрипел он. — Не надо? — спросил Феликс, слегка склоняя головы. Он видел, как Хёнджин тяжело сглатывает и отводит взгляд. Осторожным движением Хёнджин закрыл ящик, не издав и звука. — Не говори о Джисоне, — напряженно произнес он. Случись эта ситуация пару минут назад, Феликс поддразнил бы его — ты можешь сводить меня с Чан-хёном, но я не могу сводить тебя ни с кем? — но вся мягкость и игривость пропала из Хёнджина, его обычная податливость Феликсу испарилась. Он был опасно серьезен и неподвижен от страха. Феликс никогда не мог чувствовать себя в опасности рядом с Хёнджином, но знал, что забитый в угол лис мог укусить. Он, возможно, столкнулся с чем-то, чего еще не знал, что нужно избегать. С чем-то, что случилось в прошлом, и чего ему, наверное, еще не рассказали. — Вы двое- — он оборвался, нервно смочил губы и решил просто спросить. — Вы двое встречались, а потом расстались? Теперь была очередь Хёнджина издавать резкий смешок, но он был более пустым, бесцветных. — Нет. Мы никогда не встречались. Я сказал тебе, я не такой человек, — сказал он; в его голосе не было ни единой эмоции. Феликс не видел ничего, кроме его плеч и ярких волос. Повисла долгая тишина, и Феликс не был уверен, что сказать. Это был первый раз, когда атмосфера между ними стала такой — неловкой, напряженной. Было странно чувствовать себя так с Хёнджином, неприятно, и Феликсу это совсем не нравилось. Потом Хёнджин обернулся, и он не улыбался, но его лицо каким-то образом вернулось к тому обычному выражению, которое было знакомо Феликсу. — Мне он все равно не нравится, — сказал Хёнджин, идеально возвращая голосу обыкновенную расслабленность. Он подошел и протянул Феликсу руку. — Пойдем, найдем нам какой-нибудь еды. Смена темы была такой резкой и очевидной, но Феликс был просто рад, что Хёнджин не злился на него, так что не стал давить. Ему и не нужно было- он начал предполагать, что здесь происходит, по тому, как Хёнджин сказал “я не такой человек”. Но если Хёнджин был против того, чтобы быть в отношениях, потому что думал, что провалится в этом, что Феликс мог сделать. Поговори с ним, подумал Феликс с кривой усмешкой. Узнай, почему именно он думает, что Джисон его не захочет. Но это был разговор для другого дня. Феликс безмолвно взял руку Хёнджина и мягко сжал, позволяя Хёнджину вывести себя из комнаты. —— Даже готовки Минхо оказалось недостаточно, чтобы спасти Джисона от похмелья. Он не шутил о масштабах ущерба; он поел, вернулся в кровать на пару часов, а проснулся с головной болью еще хуже прежнего. Возможно было, что он был еще пьян, когда спустился поесть, и настоящее похмелье начиналось только сейчас. Звон колокольчика на двери кофейни проходил через него, когда дверь открывалась и закрывалась, пока он ждал, когда приготовят его кофе. Ему как-то удалось принять душ и не свернуться в комочек на полу его маленькой ванной, натянуть одежду и с помощью пары солнечных очков победить зло, коим был солнечный свет, для того, чтобы купить себе самый крепкий и большой черный кофе, какой только могли купить деньги. Ему, снова, было некого винить, кроме себя — он знал, все то время, что опрокидывал в себя шоты, что количество текилы, которое он выпил, откликнется ему на следующий день. Тогда ему было гораздо важнее сделать все вокруг таким размытым и нереальным, как это возможно, утопить печаль внутри. Ему это даже не удалось, вот что было самым грустным. Алкоголь заставил все выйти еще ближе к поверхности, забурлить под кожей. Единственное, чего он добился — это напился достаточно, чтобы не помнить, как добрался до дома; поездка возвращалась в его память лишь осколками. Но он помнил, как Хёнджин потерся носом о нос сонного Феликса, так мягко и покорно, что он заволновался, что его стошнит. Его реакция, в холодном свете дня и после долгого сна, казалась драматичной. Бариста поставил кофе на стол перед ним: один для него и еще один — как подкуп для Сынмина. Джисон поблагодарил его, забрал напитки и вышел на улицу, оставляя позади болтовню и приглушенные звуки инструментальной музыки. Снаружи было достаточно холодно, чтобы он был благодарен за свою кожаную куртку, но гораздо теплее, чем когда он сидел на стене, ожидая, пока Чан выйдет из клуба. Он осознал, утром, пока лежал на кровати в первый раз, что это беспокойство заставило Хёнджина так сорваться на него за то, что ему холодно. Джисон тогда не мог этого понять, потому что гнев, казалось, возник из ниоткуда — Хёнджин даже не казался злым в клубе, когда спросил, почему Джисон все еще здесь. Джисон в целом привык к его перепадам настроения, но даже алкоголь никогда не делал их такими сильными. Но это было беспокойство, и осознание согрело его достаточно, чтобы он почувствовал желание найти еды, что в конце концов оказалось ошибкой. Беспокойство, что Джисон замерзнет. Даже когда Хёнджину кто-то не нравился, он был слишком хорошим, чтобы о них не заботиться. Дорога обратно была короткой, но когда он вернулся и вошел в прохладную, приглушенно освещенный подъезд, выйти с солнца стало облегчением. Он направился в мастерскую Сынмина, и вошел, не утруждая себя стуком, потому что никто не стучал в его дверь, когда Сынмин точно видел всех, кто к нему идет. — У меня для тебя подарок, — величественно объявил он, показывая стакан с кофе. Сынмин был у своих компьютеров, и он развернулся в кресле, чтобы смерить Джисона раздраженным взглядом. Сынмин смотрел так на всех, кто приходил в его владения без приглашения. — Кофе? — спросил он. — Да, — Джисон потряс стаканом в воздухе, как только мог, не разлив его. — Специально для тебя. Сынмин только продолжал смотреть на него, так что Джисон пересек помещение и протянул его ему. Сынмин медленно взял его, посмотрел и сказал: — Чего ты хочешь? Джисон засмеялся. Он не собирался этого отрицать, но было забавно, что Сынмин предполагал, что люди делают ему хорошее по какой-то причине. Ну, нет, это было не очень весело, но Сынмин делал так, что это было забавно — потому что он был не серьезен, когда говорил это. Сынмин был единственным, кого Джисон знал, кто мог быть забавным, пока вел себя так, будто семья была для него обузой. — Ничего особенного, — сказал Джисон. — Просто, может быть, дай мне побыть здесь немного? У меня такое похмелье, что я не могу даже думать, Сынмин. — Вот, что с тобой делает безмерное потребление алкоголя, — сказал Сынмин, звуча так, как звучали те видео, которые Джисона заставляли смотреть в школе на уроках здоровья. Джисон помахал ему рукой и залез на табуретку у рабочего стола, ставя ноги в ботинках на подставку. Он сделал первый глоток кофе и почти простонал от вкуса. Кофе был крепче, чем он обычно покупал, но ему это было нужно. Только после того, как он отпил своего и не упал замертво от отравления, Сынмин начал пить свой. — Дай мне над чем-нибудь поработать, — сказал Джисон, ставя кофе на стол, после того, как выпил четверть стакана за раз. — Все, что угодно, где не надо пользоваться головой. Используй меня, Сынмин! Сынмин вздохнул. Он часто это делал, так что Джисон продолжал улыбаться ему своей самой убедительной улыбкой и ждал. В конце концов, Сынмин сказал: — Можешь что-нибудь для меня просверлить, дай я принесу вещи. Он поднялся на ноги и пошел к фургону, стоявшему у длинной стены с открытыми задними дверями. Джисона забавлял этот фургон всякий раз, когда он вспоминал о нем, просто стоящим в этой комнате с Сынмином. Это было слишком, затаскивать его сюда. Сынмин вернулся с тремя длинными досками светлого дерева, которые он положил на стол перед Джисоном, и небольшой дрелью, которую Джисон мог подключить к разветвителю, который был под столом. — Я уже отметил, где должны быть дырки, — сказал Сынмин, указывая на бледные крестики, расположенные на одинаковых расстояниях вдоль доски. — Просто сверли там, где отмечено. Джисон кивнул, повертев доски в руках. — А для чего они? — Они для поддержки, мы установим на них клавиатуры и другую технику для задания, — сказал Сынмин. — Постарайся, чтобы руки не дрожали. Не хочу заново все замерять. Джисон кивнул. Это казалось простым заданием, требовавшим только внимательности и твердой руки и ничего более. Он склонился над столом, слыша, как Сынмин возвращается к своему столу, и как его стул тихо скрипит, когда он на него садится, а потом — стук клавиатуры. Джисон не понимал большей части того, что делал Сынмин, несмотря на то, что тот, казалось, делал это постоянно. Он и Джисон были противоположностями в этом смысле; Джисон использовал любую возможность отдохнуть, когда у него был шанс. Он работал уже десять минут, и благодаря кофе головная боль стала спадать, когда раздался звук в дверь. Это было так необычно, что почти его напугало. Он поднял голову и моргнул, пока Сынмин позвал: — Феликс, ты можешь войти. Это и правда был Феликс, в своей обычной форме из штанов, в которых Джисон узнавал хёнджиновы, и футболки, свисавшей с его худой фигуры. Он выглядел немного уставшим, его волосы были распущены, но он улыбнулся, увидев, кто был в комнате. — Привет! — сказал он тем глубоким голосом, который удивлял Джисона каждый раз. — Я не знал, что ты тоже здесь, Джисон. Джисон помахал дрелью. — Я помогаю, — сказал он. — Поэтому я здесь, — сказал Феликс, заходя в комнату и тоже садясь на стул с конца стола, перпендикулярного столу Джисона. — Можно мне детонаторы, над которыми я работал пару дней назад, Сынмин? Я хочу сделать пару исправлений. Боже, Джисон почти забыл, что Феликс умел делать бомбы. Это было похоже на его голос — это не подходило ему, совершенно не сочеталось со всем, что Джисон о нем знал. И, стоило признаться, он знал о нем не так уж и много, но ему достаточно было знать, что доброта Феликса была искренней и очень глубоко укорененной в нем. Это было странно, думать о том, что парень, с которым Джисон вытирал пол в подвале, был так хорош в вещах, которые могли принести массовые разрушения. — О, конечно, — сказал Сынмин, поднимаясь со стула. — Давай я принесу их. Он подошел к одной из полок и достал оттуда то, над чем работал Феликс, и выглядело оно гораздо сложнее того, над чем работал Джисон. Джисон смотрел на них немного взволнованно. Сынмин поставил детонаторы перед Феликсом, который смотрел на него, немного нахмуренно. — Ты в порядке? — спросил он, нежно касаясь руки Сынмина. — Ты поморщился. Сынмин моргнул, а потом сказал: — О, да, я вчера спал в странной позе, потянул что-то в шее. Не беспокойся об этом. Феликс кивнул и позволил Сынмину вернуться к его компьютерам. Джисон оглядел запутанную кучу проводов, печатных плат и маленьких предохранителей перед ним и спросил: — Есть какая-то причина, по которой ты работаешь над этим? — его удивляло, что Сынмин просто позволил ему приходить сюда и строить в его мастерской настоящие бомбы. — Он идет на задание в галерее, — сказал Сынмин. — В отель Плаза? — недоуменно спросил Джисон. — Я думал, что Хёнджин туда идет. — Да, — сказал Феликс. Он вставил в розетку паяльник, самый маленький, что был у Сынмина. В его руках он выглядел не таким уж и маленьким. — Я тоже иду, или, по крайней мере, Чан-хён хочет, чтобы я пошел, — он указал на печатные платы. — Чан-хён тоже идет. Все это было для Джисона новостью. Чан не выходил на задания уже несколько лет. Он взял дрель и включил ее, стараясь, чтобы на его лице не проявилось опасение. В теории, он тоже шел на это задание, хотя никто не подтвердил это для него. Просто он обычно был тем человеком, который ходил на задания с Хёнджином, чтобы быть мускулами, которых у Хёнджина не было. Было возможно, что он все еще должен был пойти, хотя бы как водитель, но это было- не то же самое. Как глупо, думать о заданиях, как о его особом времени с Хёнджином. Но он никогда не был умным, когда дело было связано с ним. Тишина снова повисла вокруг них. Джисон хотел, чтобы он принес наушники, чтобы хотя бы послушать музыку, потому что, хоть похмелье и проходило, тишина ощущалась для него слишком. Даже когда он был один, и это было часто, он никогда не позволял повиснуть такой тишине. У него всегда играло видео или музыка, что угодно, чтобы не дать его мозгу слишком- зациклиться. Сейчас его уши слишком пытались сконцентрироваться, чтобы услышать звуки, которые он, даже годы спустя, все еще почему-то боялся услышать. Но ему не хотелось и говорить. Не с Сынмином, который не оценил бы этого сейчас, когда вернулся к работе, и не с Феликсом, который, кажется, сконцентрировался. Может быть, особенно не с Феликсом, который, Джисон помнил, поцеловал Хёнджина прошлой ночью. Или Хёнджин поцеловал его — Джисон не знал, все, что он знал — так это то, что когда он обернулся в надежде увидеть, что они больше не танцевали вместе, то вместо этого обнаружил, что Хёнджин склоняется над Феликсом так, что отрицать это нельзя даже на расстоянии. Джисон смотрел не больше короткого мгновения. Он не был из тех, кто будет так себя мучить. Но теперь, сидя за столом с Феликсом прямо здесь, он хотел спросить- что вы делали, той ночью, после того, как вы с Хёнджином вернулись в его спальню, где вы делили постель? Знаешь ли ты, что с ним нужно быть осторожным, знаешь ли ты, как тебе повезло, что он так тебе доверяет? Но он был не тем человеком, кто мог бы задавать такие вопросы. В холодном свете дня он понимал, что ему просто нужно позволить всему этому произойти. Фишки упадут туда, куда они упадут. — Если бы я знал, что ты тоже к нам присоединишься, — заставил он сказать себя Феликсу, когда в дереве оставалось просверлить последние дырки, — я бы и тебе кофе принес. Феликс поднял голову удивленный, хотя Джисон не знал, связано ли это с тем, что он не ожидал, что к нему обратятся. — О, все хорошо, — добродушно сказал он. — Я не пью кофе, он слишком горький. — О, хм, — отозвался Джисон. — Что ты тогда сделал с похмельем? Я предполагаю, что у тебя было похмелье. После всех этих шотов, что Хёнджин заставил нас выпить. Феликс рассмеялся. — У меня было похмелье, — сказал он. — Чонин показал нам суп, который сварил Минхо-хён, а потом Хёнджин дал мне ибупрофен, и теперь мне лучше. — Где Хёнджин? — спросил Джисон, не в силах сдержаться. — Он пошел в душ, — сказал Феликс. — Наверное, он- Дверь распахнулась так резко, что Феликс пискнул и подпрыгнул на месте, прежде чем обернуться посмотреть, кто это. Но это был просто Хёнджин, который стоял в дверях, одетый в спортивные штаны и темную футболку, а его слегка влажные волосы свисали вокруг лица. Джисон видел, как напряжение покинуло тело Феликса, пока Хёнджин оглядывал их всех сидящих в комнате, приподняв бровь. — Вот ты где, ангел, — сказал он. — Я не заметил как ты ушел сюда. Феликс помахал рукой, свободной от паяльника. — Я здесь! — отозвался он. — Я работаю. — Да, я вижу, — ответил Хёнджин. Он вошел в комнату и взъерошил волосы Феликса. Тот немного обмяк, положив голову на живот Хёнджина. Видеть их физическую близость друг к другу было поразительно. Единственным человеком, который мог так трогать Хёнджина, был Чонин. — Посмотри на тебя, весь в работе. Отвратительно. Сынмин фыркнул. Взгляд Хёнджина коротко метнулся на Джисона, который ему улыбнулся, как всегда, потому что как он мог этого не сделать? Было удивительно, как иначе Хёнджин выглядел теперь, вот так, мягкий, естественный и без макияжа, в сравнении с тем, как он выглядел прошлой ночью в Maniac. Но на Джисона он влиял так же, заставляли воздух застревать в легких. Хёнджин отошел от Феликса, который легко его отпустил, и обошел стол, чтобы оказаться перед Джисоном, который повернулся на табуретке, чтоб посмотреть на него. Хёнджин прикоснулся к кончикам своих волос, а потом опустил руку и сказал: — Я хотел сказать, что мне жаль, — он вовсе не звучал так, будто хотел говорить что-то подобное — скорее будто извинялся с большим нежеланием. — Я повел себя с тобой как мудак вчера. Обычно ты, как будто, не против, но, кажется, вчера я тебя расстроил. Его тон был настолько высокомерным, что Джисон, сам того не желая, почувствовал, как обида с прошлой ночи, поднимается внутри снова. Но потом Хёнджин прикусил нижнюю губу, и это действие превратило его язык тела из наглого в очевидно взволнованный. Джисон подумал две вещи почти одновременно. Первое: боже, какой он милый. Он был слишком хорошо знаком с Хёнджином, чтобы знать, как он ненавидит извиняться, как редко это делает. Хенджин был таким человеком который просто притворился бы, что ничего просто не было, будто все об этом просто забудут. Честно говоря, большинство из их группы так и делали, когда дело было связано с Хёнджином. Вторым, что он подумал, было: о, его гребаный рот. От этой мысли он почувствовал себя- плохо, как всегда, когда его мозг решал заметить в Хёнджине что-то физически привлекательное. Если бы это был кто-то другой, он бы позволил себе думать об этом, но только не о Хёнджине. Только в моменты самой большой его слабости, самых низких падений он позволял себе думать о том, были ли губы Хёнджина, прекрасные и пухлые, такими же мягкими, какими выглядели. Феликс знал, осознал он теперь. Феликс знал, какими мягкими были губы Хёнджина в поцелуе. По крайней мере, хоть кто-то знал, сказал он себе. По крайней мере, хоть кто-то, кто не заслуживал смерти за это, знал. — А, Хёнджин, — сказал он таким легким тоном, все еще улыбаясь. — Я просто напился и был немного чувствительным. Все хорошо, не волнуйся обо мне. Хёнджин переминался с ноги на ногу, слегка скрипя кроссовками о бетонный пол. — Ну, в следующий раз ты можешь просто послать меня нахуй, знаешь. Боже. Джисон почувствовал, как его улыбка становится шире, в такой беспомощной нежности, какую он только чувствовал в жизни. Весь гнев, что был у него к Хёнджину, совершенно испарился с этими неловкими попытками Хёнджина извиниться. Потому что ему не нужны были извинения, он никогда даже и не думал, чтобы ждать их. Хёнджин мог решить никогда больше не разговаривать с Джисоном и все было бы хорошо. Это было бы полным правом Хёнджином. Он знал, почти с того самого момента, как присоединился к этой группе, что Хёнджин, без всякого сомнения, был принцем в этом здании. Не Чонин решал, что можно, а что нельзя — это был Хёнджин, потому что его комфорт был первоочередным. Никто из них не заставил бы Хёнджина делать то, чего он не хотел, никто никогда не надавил бы на него. И Джисон, без единого вопроса, своей жизнью защищал бы право Хёнджина не быть никому обязанным. Но Хёнджин сам решил сделать это, извиниться перед Джисоном, когда они оба знали, что в этом нет необходимости. Это много значило для Джисона. — Я никогда бы этого не сделал, — сказал он. — Я бы слишком скучал по тому, чтобы видеть тебя. Хёнджин закатил глаза. Он вовсе не выглядел взволнованным теперь, лишь отстраненно-раздраженным, как всегда, когда имел дело с Джисоном. Но он продолжал смотреть на него, словно ожидал от него чего-то еще, чего-то большего. В конце концов, он произнес: — Ты, блять, иногда бываешь слишком хорошим, ты знаешь это, Хан Джисон? — Ты буквально первый человек, который мне это говорит, — широко улыбнулся Джисон. Хёнджин раздраженно фыркнул, а потом обернулся и подошел в Феликсу. Тот наблюдал за ними все это время, и когда Джисон на него посмотрел, их взгляды встретились на мгновение, пока Феликс не отвернулся обратно к столу, но было что-то такое оценивающее в глазах Феликса, когда он смотрел на него, что-то почти недоуменное, выглядевшее странно на лице Феликса. Джисону хотелось спросить у него, на что он смотрит, но не смог подобрать слов, чтобы не звучать грубо, чего он не хотел. Хёнджин погладил Феликса по голове и сказал: — Пойдем посмотрим фильм, Ликс, ты не можешь работать с похмельем. — У меня все прошло, — сказал Феликс, хоть и выключил паяльник и принялся убирать за собой. Хёнджин тихо простонал и ответил: — А у меня нет, так что пошли посмотришь со мной “Ходячий замок Хаула”. — Я ни разу не слышал об этом фильме, — сказал Феликс. Хёнджин снова простонал. — Боже, — сказал Сынмин, разворачиваясь на стуле, чтобы посмотреть на них. — Феликс, я уберу здесь, просто уведи его из моей чертовой мастерской, пока я не начал кидаться в него вещами. Феликс рассмеялся, даже когда Хёнджин подхватил его под плечом и почти дернул со стула на ноги, давая ему ровно столько времени, сколько нужно было, чтобы твердо встать на ноги, прежде чем схватил его за руку и потащил к двери. Джисон смотрел на их сплетенные руки и думал, это ничего не меняет, это ничего не меняет, это ничего- — Пока, Джисон, Сынмин! — позвал Феликс прямо перед тем, как дверь мастерской с громким ударом захлопнулась за ним. Джисон поднял голову и обнаружил, что Сынмин смотрит на него. В этом взгляде не было никакой симпатии, никакого сочувствия к Джисону, но было в нем какое-то чувство, от которого Джисон почувствовал себя- увиденным, может быть, и понятым. Это было не унизительно, не сейчас, не так, как было в самом начале, когда Джисон чувствовал так много, а Хёнджин сказал ему едва ли больше одного резкого слова. Теперь они все, по молчаливому соглашению, игнорировали чувства Джисона, и Джисон был ужасно благодарен за это. — Ты закончил? — тихо спросил Сынмин после ненадолго растянувшейся тишины. Джисон вздохнул. — Да, — сказал он. — Я закончил. —— Хёнджин не сказал бы, что ожидал этого, но он не был особенно удивлен, что Феликс заплакал, пока смотрел фильм. — А, детка, — сказал он, ероша волосы Феликса, когда они выходили из комнаты с телевизором и тот все еще всхлипывал. — Ты такой милый. — Не будь снисходительным, — ответил Феликс, но эффект этого был отчасти ослаблен тем, как он вытирал слезы с лица. Хёнджин улыбнулся ему, позволяя улыбке быть такой полной нежности, как ему хотелось, потому что Феликс на него не смотрел. Он был милым, особенно сейчас, мягким в этой позаимствованной у него одежде и с волосами, распущенными вокруг лица. Хёнджину понравилось наряжать его прошлой ночью, и ему очень хотелось сделать это еще раз, но этот, более уютный Феликс был по своему очаровательным; может быть, это было как-то связано с тем, что это, казалось, была более естественная версия его. Хотя ему хотелось бы сделать что-то с дырами на его футболке. Он просто раскрыл дверь в конце коридора, и придержал ее для Феликса, когда вдруг раздался звук открывания другой двери: Чан выглянул из своего офиса. Хёнджин видел, как его взгляд сначала упал на Феликса, который замер и посмотрел на него через плечо, моргая. Хёнджин смотрел, как они смотрят друг на друга, и хотел сказать привет, я тоже тут. — Ликс, — сказал Чан, выходя из офиса окончательно, взволнованный. — Ты в порядке? — Что? — спросил Феликс, а потом прикоснулся к своему лицу, где все еще были видны следы слез. — О! Да, я в порядке, это просто грустный фильм. — Не такой уж и грустный, — ответил Хёнджин. — Он просто плакса. Лицо Чана смягчилось. Хёнджин думал, до этого, что знал все возможные выражения этого на лице Чана, все его мягкие и заботливые взгляды. Ничерта он не знал, потому что то, как Чан смотрел на Феликса, иногда было невероятно. Он выглядел так, будто думал, что тот факт, что Феликс — плакса, это самая очаровательная вещь, что он когда-либо слышал — и, кончено, Хёнджин понимал это, он чувствовал почти то же самое, но ему не нужно было видеть это так явно. Потом Чан посмотрел на Хёнджина, и большая часть этой мягкости исчезла. Хёнджин поднял бровь. Чан сказал: — Хёнджин, мне нужно с тобой поговорить. Феликс, можно ненадолго его забрать? Феликс взглянул на Хёнджина, который улыбнулся, кивнул ему, и сказал: — Конечно? Я пойду посмотрю, чем мы могли бы поужинать, Хёнджин. — Хорошо, ангел, — сказал Хёнджин. Он снова взъерошил его волосы, просто для того, чтобы почувствовать удовольствие от того, как Феликс тянется остановить его, а потом тает от прикосновения, а потом помахал ему рукой, и Феликс прошел через все еще открытую Хёнджином дверь в компьютерную. Хёнджин дождался, пока тот не исчезнет на лестнице, прежде чем отпустить дверь и повернуться к Чану. Чан показал на свой офис через плечо. — Заходи. — О-о-о, — пропел Хёнджин, идя по коридору в офис. — У меня проблемы? Чан закатил глаза, что, как ни странно было хорошим знаком, и сделал шаг назад, чтобы впустить Хёнджина в офис. Он прошел к своему стулу, пока Хёнджин устроился на диване, накидывая на колени свернутое одеяло, чтобы играться с его краем. Хёнджин никогда не сидел на твердых стульях, которые были здесь у Чана. Джисон однажды сказал, что эти стулья ощущаются так, будто его притащили говорить с директором школы, но такого опыта у Хёнджина не было. Они просто делали ему до глубины души некомфортно — словно чем дольше он сидел на этих стульях, чем больше Чан становился не его семьей, а его боссом. Чан откинулся на спинку своего стула, молчаливо оглядывая Хёнджина. Хёнджин смотрел на него в ответ, не говоря ни слова, и не улыбаясь. — Вчера ты был пьян, — в конце концов сказал Чан. — Мне нужно знать, помнишь ли ты, что я сказал тебе. Тогда Хёнджин улыбнулся, небольшой зубастой улыбкой. — Напомни мне. Взгляд, которым посмотрел на него Чан, был особенно похож на тот, которым он смотрел на него прошлой ночью, прямо после того, как оттолкнуть его. — Мы оба знаем, что ты помнишь. — М-м, ничего не помню, — сказал Хёнджин, проводя пальцем по изгибу диванной подушки под ним. — Но я буду забывать, что ты говоришь, каждый раз. — Хёнджин, — сказал Чан. Он звучал так, будто имеет это в виду. Хёнджин думал, что Чан никогда не использовал такой тон с ним, когда он был- младше, в те первые года, что Хёнджин был здесь, это бы его уничтожило. Но Чан никогда этого не делал, даже когда Хёнджин был особенно сложным — например, долгая сага о поиске зубного врача, которого Хёнджин мог бы вытерпеть — Чан был нежен и мягок. Так что это наверняка что-то значило, если он использовал этот тон сейчас. Но тогда Хёнджину было шестнадцать, и он боялся собственной тени. Ему было двадцать один сейчас, и от этого голоса ему хотелось просто закатить глаза. — Но ты нравишься ему, хён, — сказал он. — Это он тебе сказал? — сказал Чан, звуча так, будто уже знал ответ. — Ну, — уклончиво сказал Хёнджин. — Не то чтобы. Но я вижу. Он правда видел, и наверняка был не единственным. Было что-то в том, как смотрел на них двоих Чонин, отчего Хёнджин предполагал, что тот не просто видит чувства Чана, но и немного понимает феликсовы. И Феликс не говорил Хёнджину, что ему нравится Чан — но и не отрицал этого, когда Хёнджин предполагал это. Этим утром отрицание этого предположения было особенно похоже на слова Чана: нам нужно сохранять профессиональные отношения. Чан, в свою очередь, потер лицо руками. Он выглядел устало — он всегда выглядел устало в каком-то смысле, но эта усталость казалась скорее психологической, чем физической. — Феликс ни разу не проявил ко мне подобного интереса, — произнес он. Это было такой очевидной ложью, что Хёнджин открыл рот, чтобы запротестовать. Чан поднял руку, чтобы остановить его, и Хёнджин подчинился, потому что Чан выглядел очень серьезно. — Нет, не проявил. — Он краснеет, когда ты на него смотришь, — отчаянно сказал Хёнджин. — Это потому что я пугаю его, Хёнджин. Первой мыслью Хёнджина было проинформировать Чана, что он был так же угрожающ, как мокрый шпинат, но он- постеснялся. Он тоже боялся Чана поначалу. Очень боялся. Но это было не столько связано с Чаном, сколько с Хёнджином — он боялся и Чанбина, в конце концов, и он никогда не встречал человека, который был настолько же наполовину плюшевым мишкой, как Чанбин. — Ты серьезно так думаешь? — вместо этого спросил он. Он говорил таким же серьезным голосом, как и Чан, желая серьезного ответа. Ему не нравилась идея того, что Чан думал, будто пугает Феликса. — Все, что ты пока сделал — это был добр к нему. И, серьезно, ты- красивый. Чан, очень по-доброму, не стал комментировать выражение на лице Хёнджина. Ему не нужно было смотреться в зеркало, чтобы понять, что он выглядит так, будто укусил лимон; это было почти физически больно, делать этот комплимент. — Да, я так думаю, — сказал Чан. — Он стесняется и волнуется, в лучшем случае. И я думаю- Феликс никогда в жизни не знал такой безопасности, которую мы дали ему, и у него есть много причин быть благодарным мне, чувствовать, что должен мне, и мне не нравится думать, во что бы это вылилось, если бы он подумал, что я его хочу. — Он знает, — ответил Хёнджин. — Я не думаю, что хоть кто-то в команде не знает, хён, — Чан выглядел так, будто эта новость искренне его потрясла, и его серьезность немного померкла. Хёнджин вздохнул. — Ты и правда очень хороший. На это даже мерзко смотреть. В этом смысле, думал он, Чан и Феликс наверняка заслуживали друг друга. Два слишком хороших человека вместе, настолько хороших, что это бесило всех остальных. У таких людей, как Хёнджин, не было ни шанса перед такой добротой. Чан выглядел настолько расстроенным тем, что Феликс мог знать, что чувствует Чан — словно Чан не трахал его взглядом прошлой ночью, в клубе? — что Хёнджин сказал: — Слушай, Ликс сладкий, как конфетка, правда, но то, что ты говоришь- он не такой, хён, — он смягчил голос. — И он знает, что ему не стоит ожидать подобного от тебя. Чан не смотрел на него. Он смотрел за Хёнджина, на стену, расфокусированным взглядом. На мгновение Хёнджин подумал, что Чан услышал, что он сказал, но потом Чан покачал головой, и его взгляд снова стал резким. — Нет, — произнес он. — Я не могу. Я не буду. Это было бы несправедливо с моей стороны. Я не буду пытаться добиться его, Хёнджин. Неважно, что ты думаешь, неважно, нравлюсь я ему или нет — пока мы не закончили с этим заданием, пока Феликс живет с нами, я не могу быть уверен, что он знает, что может отказаться. Я не могу- просто не могу. Так что, пожалуйста, прекрати. Хёнджину пришлось подавить рык. Он не мог даже жаловаться, вот что хуже всего, вот что раздражало, потому что это было одним из лучших качеств Чана: он был таким хорошим, что Хёнджин не мог к этому привыкнуть, и его доброта никогда не была такой раздражающей раньше, наверное, потому что это был первый раз, когда она помешала Хёнджину добиться желаемого. Но Хёнджин никогда не отказывался от вызова. — Ладно, — сказал он, слегка взмахнув руками. — Ладно! Ты просто слишком хороший парень, я понял. Я больше не буду к тебе с этим приставать. Чан выглядел очевидно облегченным. Хёнджину почти стало немного стыдно. Почти. — Спасибо, — сказал Чан. — Как скажешь, — ответил Хёнджин. Он поднялся на ноги и вытянул руки. — Я свободен? Чан вздохнул, так тяжело, что это очевидно было наигранно. — Да, ты можешь идти. Хёнджин лучшим своим пританцовывающим шагом вышел из комнаты, зная, что Чан на него смотрит, зная, что Чан получит от этого удовольствия. Ему и правда обычно нравилось, когда Хёнджин был в чем-то дерзким, отчего этот случай, когда ему это не нравилось, становился более важным. Так что, да, подумал он, закрывая за собой дверь в офис и выходя в коридор. Да, Хёнджин оставит его в покое. Все, что это, в конце концов, значило, — так это то, что ему придется заставить Феликса сделать первый шаг. Задача, которая, как он начал подозревать, обещала быть не такой уж и сложной, как он думал.