the blood on your lies

Было что-то достойное внимания, думал Минхо, в том, каким упрямцем, отказывавшимся подчиняться другим, был Сынмин. Несмотря на то, что обычно это не проявлялось, в редкие моменты было легко понять, что он вырос в богатстве, в такой среде, где он мог просто встать на месте и отказаться двигаться, и все остальные должны были прийти к нему. Минхо, как бы это его иногда ни раздражало, часто думал: да, если бы у меня была своя мастерская и рабочее место, я бы тоже настаивал на том, чтобы собрания проводились здесь. Аргументы Сынмина о том, что на рабочем столе было больше всего места и что его компьютеры нельзя двигать, были, по мнению Минхо, всего лишь удобными оправданиями. Рабочий стол был завален планами отеля Плаза, ближайшего к мэрии. Сынмин указал на одну из комнат на первом этаже, повернув план здания к Чану, сидевшему на одном из стульев. — Здесь комната охраны, — сказал он. — Она не очень близко к галерее, но, думаю, достаточно близко, чтобы они услышали сигнализацию. Чан кивнул. Для него не было чем-то необычным присутствовать на таких собраниях, он приходил практически на все сборы по планированию миссий. Необычным было то, что это Чана готовили к заданию, потому что он на него шел. В последний раз Чан выходил на задание с ними почти год назад, и ставки там были настолько низкими, насколько могли быть, даже ниже чем на этом задании. Чан, как только мог, не принимал участия в полевых вылазках. — Как ты думаешь, сколько времени им понадобится, чтобы добраться из комнаты охраны до галереи? — спросил Чан. — Смотря насколько хорошо они работают, — сухо ответил Сынмин. — Если хорошо, то минут пять. — Они, скорее всего, разделятся, — сказал Минхо. — Они всегда так делают, так что тебе придется разбираться с ними по одному. Это, — произнес он, выуживая из кучи бумаг две коричневые папки и бросая их на стол, — охранники, которые будут сегодня на смене. Их послужной список- скажем так, оставляет желать лучшего. Чан снова кивнул. Он со всей серьезностью открыл папки и пролистал их содержимое, но его взгляд продолжал бегать, останавливаясь где-то позади Сынмина. Минхо сдвинулся, обернулся посмотреть, что его отвлекало, и осознал, что Чан смотрел на компьютеры Сынмина, где на двух мониторах были открыты трансляции с камер. На них не было ничего необычного: обыкновенное небольшое количество машин и людей, проходящих мимо здания, но на одной была трансляция с кухни, где зернистая фигура Феликса сидела за столом и ела, по-видимости, хлопья. Боже, блять, мой, подумал Минхо, а потом произнес: — Хён. Взгляд Чана метнулся к нему, сбивчивым движением. Только из чистого уважения к Чану Минхо не стал вслух обращать внимание на то, как тот очевидно отвлекся. — Хён, — сказал он. — Можешь еще раз повторить маршрут для меня? Чан не стал вздыхать в ответ на просьбу, как, возможно, сделал бы Джисон. Это был уже четвертый раз, когда Минхо повторял с ним план, пытаясь вбить в голову Чана, куда именно он должен был идти на задании. Он знал, что Чан думал, что это слишком, наверное, даже Сынмин так считал, но Минхо уже было наплевать. Он будет повторять это снова и снова по той же самой причине, что и Чан, хотя тот и продолжал бросать взгляды на мониторы, пока проговаривал путь через отель Минхо: Феликс. Идея изменить изначальный план и отправить на задание Феликса, принадлежала не Минхо. Если бы он мог решать, он держал бы Феликса дома, пока они не закончили бы с его заданием, и может быть тогда Минхо мог бы подумать о том, чтобы доверять ему. Это Чанбин предложил изменить план и сделать это задание проверкой для Феликса, чтобы посмотреть на его настоящие навыки. Было бы жалко, сказал он, склонившись над чачжанменом, пока они сидели в офисе Чана и обсуждали это, не использовать эти его бомбы. И вот так Минхо попросили придумать совершенно новый план, в котором Чан был бы мускулами, а Хёнджин пошел бы для того, для чего его наняли: украсть картину, не повредив ее. И Феликс — неизвестная переменная, не умеющий драться, не умеющий стрелять, с самодельными непроверенными бомбами. Минхо это не понравилось. Ему до сих пор это не нравилось. Но, в отличие от Сынмина, он мог делать, что ему скажут. Ему просто хотелось, чтобы Чан, черт возьми, обращал побольше внимания на работу. — Это будет не так уж и сложно, — сказал Чан, после того, как покорно расписал весь свой путь от отеля до галереи, по всем маленьким комнатам. — Мы уже это обсуждали, — а потом снова посмотрел через плечо Сынмина, где Феликс теперь мыл тарелку в раковине. Он даже не такой уж и красивый, хотелось сказать ему Минхо. Он не был уверен, станет ли Чан с ним спорить или попытается притвориться, что не знает, о чем идет речь. Он, казалось, был твердо намерен придерживаться линии отрицания. — Я просто хочу убедиться, — сказал Минхо. — Хён, ставки низкие, но это не значит, что их нет. — А я не новичок, и Хёнджин тоже, — ответил Чан. — Вы, возможно, и нет, но Феликс — да, — сказал Минхо. — И для бывшего человека Мэгпай он отвратительно зеленый. При упоминании имени Феликса внимание Чана снова оказалось потеряно. Когда Минхо бросил взгляд на компьютеры, то поймал взгляд Сынмина, который смотрел на него страдальчески, словно тоже заметил, как мало внимания обращает Чан на их обсуждение. Минхо, не желавший иметь никаких общих моментов с Сынмином в любой момент времени, отвел от него взгляд и обнаружил, что на трансляции к Феликсу теперь присоединился Чонин, в шортах и свитере с рукавами, закатанными до локтей. Он выглядел так, будто только что проснулся, но это было маловероятно в такое время утра. На нем были носки, которые доходили до половины икры, и даже через размытые кадры Феликс был очарован его худыми ногами. Он разговаривал с Феликсом, одной рукой жестикулируя в воздухе, и Минхо хотелось, чтобы качество с камер было лучше, чтобы он мог разглядеть, улыбается ли Чонин, хотелось, чтобы у трансляции был звук, чтобы он мог узнать, о чем они разговаривают. Голова Чонина двигалась так, будто он смеялся, и Минхо смотрел на это движение, думая- он так хотел услышать смех Чонина, его немного неловкую охриплость, такую очаровательную и милую. Блять, с давящим чувством осознания, нехотя отрывая глаза от трансляции с камер, подумал он. Я так же плох, как и он. Он почувствовал ужас от мысли о том, что его могли поймать за этим наблюдением. Настоящий, искренний страх, потому что Чану было дозволено смотреть на Феликса, но Минхо не мог смотреть на Чонина, только не так. Если кто-то видел это, он был бы- но когда он взглянул на стол, никто, казалось, не заметил, что его внимание ушло не туда. Сынмин показывал Чану наушники, модифицированные специально для задания, объясняя, что он сделал с ними и как они теперь работали. Чан все еще обращал внимание только наполовину. Минхо полностью отвернулся от мониторов, теперь глядя на всех остальных. Знание того, что на этих экранах был Чонин было словно настойчивый зуд под кожей. Ему так хотелось посмотреть, так сильно, что это могло бы шокировать, если бы он не привык к тому, как Чонин привлекал на себя все его внимание. Он понимал Чана, понимал нужду смотреть, наверное, даже лучше, чем Чан осознавал. Но Господи, думал он, наблюдая за тем, как глаза Чана снова уходят вбок. Конечно, это было не слишком — ожидать от Чана того что он будет обращать внимание. Он вздохнул, слушая, как Сынмин объясняет технические вопросы, которые Минхо не до конца понимал. Когда Сынмин закончит со своими глупостями, Минхо собирался заставить Чана повторить все еще один раз. Он не позволит предположительно милому личику помешать работе пройти гладко. Он не мог и не собирался рисковать Чаном так. —— Чан постучал костяшками по двери Хёнджина и дождался, пока его отдаленный голос ответит: — Что? — прежде чем открыть дверь. Он не был особенно удивлен увидеть его за рисованием, хотя едва успел увидеть, что там было, потому что когда Хёнджин увидел, что он заглядывает в дверь, он завопил: — Хён, уходи! Чан тут же отстранился. Даже зная, что дело просто в том, что Хёнджин не хотел, чтобы он увидел, что на его холсте — скорее всего, подарок ему на день рождения — он не стал протестовать или спорить. Он просто оставил личное пространство Хёнджина и вышел в коридор, чтобы дождаться его. Хёнджин, когда вышел, выглядел скорее смущенным, чем злым. — Хён, — сказал он, — тебе правда стоит предупреждать, когда входишь. — Хорошо, — улыбнулся ему Чан. На Хёнджине была старая футболка, такая старая, что Чан думал, что ее ему подарил Чанбин примерно тогда, когда он стал с ними жить. Теперь она была запятнана краской, как и пальцы и ладони Хёнджина. Его волосы были собраны в растрепанный хвостик, чтобы не мешать работе. Чану не очень нравилось мешать Хёнджину, когда тот работал над своими картинами, но он любил видеть Хёнджина-художника, это беспорядочное, сконцентрированное существо. Как чудесно было наблюдать за тем, как Хёнджин превращался в этого человека, так близко. — Где Феликс? — спросил он, удивленный тем, что Феликса не было в комнате. Это начинало его немного забавлять, как эти двое словно слиплись друг с другом. Хёнджин пожал плечами. — Он собирался посмотреть что-то с Чонином. Я не спрашивал подробностей, я работаю кое над чем. Чего ты хочешь? — добавил он, слегка раздраженно, но игриво. Чан знал, теперь, как Хёнджин звучал, когда ему правда что-то не нравилось, и когда он просто вредничал. — Ты правда занят? — спросил Чан, просто на всякий случай. Даже если Хёнджин шутил, Чан не хотел предполагать, что может беспокоить его. — Если ты правда занят, то ничего важного. Хёнджин вздохнул. — Нет, хён, я не занят. Я тебе зачем-то нужен? Чан потянулся в задний карман и достал оттуда кредитную карточку. Он протянул ее Хёнджину, и тот недоуменно оглядел ее, прежде чем взять. — Можешь взять это, — сказал ему Чан, — и сводить Феликса по магазинам? Хёнджин моргнул. Потом его лицо загорелось в абсолютной радости, как Чан и ожидал. — Ты хочешь, чтобы я отвел Феликса на шопинг? Чан кивнул. Он хотел, очень. Он провел последние три недели наблюдая, как Феликс меняет один и тот же набор одежды, большая часть которой была старой и по большей части рваной, и то, что одалживал ему Хёнджин, и просто не мог больше этого терпеть. Он думал о том, чтобы купить Феликсу одежду и преподнести в качестве подарка, но чувствовал, что это будет одновременно мерзким переходом границ и немного- грязно. Лишь еще один способ размыть границы между ними, когда Феликсу будет некомфортно отказаться от одежды. Проблемой побольше было то, что Чан просто не знал, что нравилось Феликсу в одежде. Он мог предположить, основываясь на том небольшом гардеробе, что был у него, но не был уверен, покупал ли Феликс одежду, потому что она ему нравилась или потому что это было единственным, что ему доступно. Все, что он ни купил бы Феликсу, скорее всего было бы принято из чувства обязанности, а потом стало бы носиться, даже если бы не нравилось Феликсу, просто потому что Чан купил это ему. И это было по-своему ужасно. Хёнджин выглядел так, будто Чан только что подарил ему ранний подарок на Рождество. — Хён! — сказал он. Потом его глаза прищурились. — О каком бюджете мы говорим? Я веду его к уличным торговцам или могу отвести его в Lotte? — О, нет, веди его в Lotte, — торопливо проговорил Чан. — Купи ему что-нибудь хорошее. Но только, — добавил он, когда мысль пришла ему в голову, — может быть, не с дизайнерских этажей? Он наверняка может справиться без Gucci, не думаешь? — На нем это все равно будет выглядеть показушно, — сказал Хёнджин, помахивая карточкой в воздухе. — Нет, хён, я куплю ему отличный гардероб, он будет выглядеть так хорошо, ты увидишь. Чан предполагал, что так и будет. Он доверял чувству стиля Хёнджина — по крайней мере, больше, чем своему, и верил, что Хёнджин сможет убедить Феликса принять эту одежду. Феликс и так был не рад, что не него тратят столько денег, хотя и начал есть лучше после того, как Хёнджин отругал его за это неделю или около того назад. Чан все еще занимался оформлением кредитки для него, но полагал, что его ждет еще один спор, когда она будет готова. Хёнджин взглянул на него; в его глазах снова было то острое, знающее выражение. Он смотрел на Чана так с той ночи в клубе, когда ловил Чана за тем, что он смотрел на Феликса слишком долго, сам того не желая, или когда Чан говорил что-то, от чего Феликс запинался в словах. Чану этот взгляд начинал сильно не нравиться. — Хён, — звенящим от хитрости голосом произнес он. — Ты и правда как будто его шугар-дедди или типа того. — Не значит ли это, что я и твой шугар-дедди? — сухо спросил Чан, наблюдая, как Хёнджина всем телом пробивает ужас. — Купи ему то, что ему понравится, хорошо, Хёнджин? Не только то, что нравится тебе. — М-м, — отозвался Хёнджин. Он уже заходил обратно в свою спальню, наверное чтобы умыться и переодеться, забыв все мысли об искусстве взамен на этот проект. — Я куплю ему то, что понравится ему, и мне, и тебе как насчет этого? Чан поднял в воздух кулак, и Хёнджин захохотал и захлопнул дверь перед его лицом. Чан стоял перед ее выкрашенной в белый цвет деревянной поверхностью и думал, какого же избалованного засранца я вырастил. Потом он вздохнул, так нежно, что это заставило его улыбнуться. Ах, ну что ж. Все-таки, он не мог сделать это никак иначе. Ему оставалось лишь надеяться, что Хёнджин проявит к нему хоть немного жалости. —— Дело было не в том, что Феликс никогда не бывал в таких торговых центрах, как этот, шумных и людных. А в том, что когда он приходил сюда, то обычно это было с сестрами, у которых было четкое представление о том, что они хотели купить. Они знали, как управляться со временем, потому что то время, которое Феликс мог провести с ними, всегда было ограничено. Феликс не ходил по магазинам в таких местах. Феликс вообще не ходил по магазинам до того, как сбежал, а тогда он покупал одежду в дешевых секонд-хенд магазинах. С двенадцати лет, когда умерла его мать, Феликс носил ту одежду, которую давал ему отец, без всяких вопросов и жалоб. Он с юных лет знал, что никогда нельзя спорить с тем, что говорит отец. Это значило, что сейчас перед ним стояло сложное задание. — Хорошо, — сказал Хёнджин. Учитывая то, что он знал, что Хёнджин не особенно терпеливый человек, то, как он сдерживался сейчас, было довольно впечатляюще для Феликса. — Ликс, тебе нравится вот это? Он держал в руках темно-синий свитер с длинными рукавами и небольшим логотипом, вышитым золотыми нитками с левой стороны груди, который Феликс не узнавал. Он выглядел мягким, и когда Феликс потянулся, чтобы прикоснуться к рукаву, он таким и оказался. Но нравилось ли ему? Вопрос вызывал такое же недоумение, как и все предыдущие вопросы, заданные Хёнджином в этом походе. — Приятный, — сказал он. — Мне нравится, какой он мягкий. Я не знаю. Хёнджин вздохнул и повесил свитер обратно на вешалку. Они занимались этим последний час, блуждали по отделам мужской одежды и выходили с пустыми руками, потому что Хёнджин все спрашивал тебе нравится? а Феликс просто не знал ответа. — Прости, — сказал он. — Ах, ангел, — сказал Хёнджин. — Тебе не нужно просить прощения. Я просто не понимаю, почему ты не знаешь, чего искать. Что ты носил раньше? Феликс не был уверен, что на это сказать. Ему никогда в жизни, что он помнил, не приходилось думать об одежде, которая ему нравилась. Он знал, какая одежда ему не нравилась — они довольно легко прошли этот отдел в магазине, все эти рубашки из накрахмаленных тканей, брюки в нейтральных тонах. Он носил это все то время, что не носил школьную форму, а после выпуска из школы не носил ничего, кроме этого, когда выходил из дома. Каждое мгновение этого было странной пыткой, агонией, которую он не мог описать словами. Он не вынес бы, если бы ему пришлось носить такое снова. Хёнджин выбрал белую рубашку с воротничком, увидел выражение его лица и сказал: — О, точно не такое, м? — и повесил обратно. — Рубашки, — в конце концов произнес он. — Брюки. Эти ужасные туфли с острыми носами. Это мне приходилось носить- на работу. Когда я был дома, я просто носил то, что ношу сюда. Кроме этого у меня особо ничего и не было. — Почему ты купил себе те вещи, которые купил когда сбежал? — спросил Чонин, пытаясь смотреть вперед в своем стиле, ища на вешалке с футболками с v-образным вырезом нужный ему размер. — Потому что они были дешевыми, — признался Феликс. — И потому что казались комфортными. — И все? — спросил Чонин, выпрямляясь без футболки в руках. — Ничего больше, цветов там, или стиля, или чего-то еще? Феликс беспомощно пожал плечами. У него не было такой привилегии. Он находил самые дешевые вещи своего размера, которые его не- сдерживали, как это делали рубашки, их воротнички так туго сжимали шею. Его первая одежда была немного более дорогой, потому что он еще не знал, что должен экономить деньги, и отчаянно хотел выбраться из последних вещей, в которых его видел отец. Эти вещи оказались выброшены в мусорку, и он остался с- спортивными штанами, футболками, истертыми джинсами и поношенными кроссовками. — Хорошо, — сказал Хёнджин, забрасывая волосы через плечо и приобнимая Феликса за плечи. — Давай попробуем другой отдел. Феликс позволил вывести себя из этого отдела магазина, чувствуя себя маленьким в руках Хёнджина и не в хорошем смысле. Это было жалко, он знал, не иметь никакого представления о одежде, не знать ничего о себе — и более чем жалко, это казалось подозрительным. У него не было никакой причины так мало знать о том, кто он такой. Это страх показаться слишком отстраненным заставил его принять, за последние пятнадцать минут, пару темных джинс и черный свитер, тонкий и большой, и сказать, что будет рад носить все это. Хёнджин, который нес все это к кассовой зоне, сказал: — Я куплю тебе все это, но лучше бы тебе быть не таким, как Чан-хён. — Что не так с одеждой Чан-хёна? — спросил Феликс. Он старался держать голос очень нейтральным, потому что не хотел позволить Хёнджину думать, что ему нравилось что-то в том, как одевался Чан, хотя ему это точно нравилось. — Черный цвет, — одновременно произнесли Чонин и Хёнджин, обменявшись одинаковыми уставшими взглядами. Это прозвучало так жалобно, что Феликс, несмотря на всю тревогу внутри, не сдержал смеха. — Ладно, — сказал Хёнджин, передавая пакеты Чонину, который уже нес сумки с бельем и носками, которые Феликсу удалось выбрать без особых проблем раньше. — Попробуем наверху? Феликс похлопал глазами. — Но мы уже купили вещи, — сказал он. — Ах, маленький ангел, ты такой милый, — сказал Хёнджин своим самым снисходительным голосом. Он потянулся, чтобы погладить Феликса по голове, а Феликс уклонился, до того, как он успел, морща лицо. — Не смотри на меня так, так еще милее. Мы пришли сюда не для того, чтобы купить тебе одни джинсы и один свитер, Ликс. Тебе нужен полный гардероб. — Но, Хёнджин, это же будет дорого, — сказал Феликс. — Да? — сказал Хёнджин, прежде чем схватить его за руку и потащить к эскалатору. Феликс поплелся за ним, чувствуя, как тревожность внутри растет; Хёнджин вел их на этаж, где, по видимости, находились более молодежные магазины. Что-то из этого нравилось ему больше; эти вещи были более повседневными, чем то, на что они успели посмотреть, но жужжащее внутри него чувство, все еще мешало ему принять решение, просто выбрать что-то и закончить с этим. — Я не знаю, — продолжал повторять он, пока в какой-то момент не почувствовал, что готов заплакать. Это Хёнджин заметил, что его взгляд без его желания продолжал скользить в сторону от рубашек-поло и темных брендовых костюмов для отдыха к вешалкам на другой стороне магазина. Там висел сиреневый свитер, мягкий, на который продолжал падать его взгляд, и он видел, как Хёнджин посмотрел на него, потом — на Феликса, и сказал: — Тебе это нравится? Феликс улыбнулся ему — Это женский отдел, — сказал он. Хёнджин, вместо того, чтобы кивнуть, сказал: — И что? Он положил футболку, которую держал в руках и пошел туда, где висел сиреневый свитер, а Феликс поспешил за ним; Чонин следовал за ними более спокойно, возможно, уже привыкший к тому, как резко и целеустремленно двигался иногда Хёнджин. Хёнджин просмотрел все, что было на вешалке, пока не нашел свитер в самом большом размере и оценивающе поднес его к Феликсу. — О, да, — сказал он. — На тебе это будет так мило. Феликс подумал о том, чтобы снова поспорить, сказать, что это для женщин, но голос в его голове принадлежал отцу, и Чонин присоединился к ним, коснулся двумя пальцами рукава свитера, говоря: — О, такой мягкий, будет хорошо. — Тебе нравится? — спросил Хёнджин Феликса. Его тон не оставлял места для споров; ответ был либо “да”, либо “нет”. Феликс, мгновение спустя, просто кивнул. Хёнджин кивнул в ответ и сказал: — Ты это примеришь. Но сначала давай посмотрим, сможем ли мы найти что-то подобное, хорошо? Феликс посмотрел на него, на то, как он с ожиданием протягивал свитер Феликсу, а потом на Чонина, который улыбался ему. — Хорошо, — сказал он, осторожно принимая свитер. Казалось, будто сейчас из неоткуда выскочит его отец и наорет на него. Но ничего не случилось — лишь Чонин переплел их свободные руки и мягко повел туда, где Хёнджин уже вернулся к поискам. После этого стало проще. Он все еще не особенно понимал, что хотел, но казалось, Хёнджин, получивший пример чего-то, на что он отреагировал положительно, понял, что ему искать. Он ходил по разным отделам, выбирая вещи и глядя на лицо Феликса, чтобы увидеть его реакцию, а потом либо протягивал вещь ему, либо возвращал на место. — Хёнджин, — проговорил Феликс в конце концов, когда Хёнджин попытался протянуть ему голубой кардиган. — Это стоит семьдесят тысяч вон. — Да, и смотрится миленько, — ответил Хёнджин, потрясывая им, пока Феликс не принял его. — Иногда за вещи приходится платить деньги, Ликс. — Я знаю, — ответил Феликс. Хёнджин улыбнулся ему и обернулся, чтобы повесить остальные размеры, которые он держал в руках, обратно на вешалку. Его движения до этого были плавными, быстрыми и точными, но вдруг он замедлился, более аккуратно вешая плечики на вешалку. Когда он снова обернулся к Феликсу, то потянулся и заправил прядку волос ему за ухо, и на этот раз Феликс не стал уворачиваться. — Я скоро вернусь, — сказал Хёнджин, и Феликс моргнул. — Вы с Чонином продолжайте искать вещи, я догоню вас, хорошо? Феликс кивнул, немного удивленный. — Хорошо! — сказал Чонин, копавшийся в куче разноцветных носков. Не успел Феликс спросить, все ли в порядке, Хёнджин уже ушел, явно в направлении эскалаторов. Феликс подошел немного ближе к Чонину, кто поднял взгляд, улыбнулся ему и сказал: — Может быть, поищем что-нибудь для меня? Это оказалось куда более привлекательным предложением для Феликса, который считал, что одежды, которую они держали для него, было более чем достаточно. Еще ему было любопытно, какая одежда нравится Чонину, потому что сегодня был, наверное, первый раз, когда Феликс видел Чонина в чем-то повседневном, а не спортивных штанах и пижамах. Он, как и Феликс в последние недели, не особо выходил из дома, и предпочитал жить в комфортных вещах. Сегодня на нем были джинсы и темно-серый свитшот, довольно свободного кроя. Удобные, но все еще стильные. Хёнджин оделся в узкие джинсы и фланелевую рубашку в клетку, и не обращал внимания на то, что цвет его волос заставлял консультантов косо смотреть на него. Рядом с ними, в своих не подходящих по размеру джинсах и худи из сэконд-хенда Феликс чувствовал себя весьма потрепанным. Чонин вел его через магазины, в некоторых из которых они уже были, не слишком далеко уходя от того места, где Хёнджин оставил их. Он казался искренне заинтересованным в мнении Феликса о его выборе вещей; Феликс задумывался, научился ли он этому у своего брата. Он, тоже по-видимости, искал вещи более- бледных цветов, непохожие на то, что он обычно носил. Ничего похожего на то, в чем Феликс его видел. Феликс давал ему свое мнение, пока Чонин отметал большую часть вещей, и пытался не волноваться о том, что минуты шли, а Хёнджин все не возвращался. Чонин, в свою очередь, казалось, вовсе не беспокоился из-за этого. Возможно, что он привык к подобному с Хёнджином — для Феликса он все еще был новым человеком. Для него прошло всего три недели. Чонин, Феликс знал, был знаком с ним несколько лет. В конце концов, Чонин выбрал светло-фиолетовый свитер мягкой вязки с треугольным вырезом. Он был не таким, как пастельные вещи, которые выбирал Хёнджин для Феликса, слегка более приглушенного цвета, но все еще теплого, который чудесно смотрелся бы с цветом скул Чонина. Он приложил его к себе, смотрясь в большое зеркало, и сказал: — Что думаешь, хён? — Я думаю, тебе отлично подойдет, — искренне сказал Феликс. Он протянул руку и перевернул ценник, чтобы проверить цену, а потом медленно отпустил. Он заставил себя сказать: — Думаю, тебе стоит его купить. Чонин повернулся к нему, и его лицо загорелось. Он поднял вешалку и помахал свитером в воздухе. — Хён! — воскликнул он. — Я куплю его! Феликс тоже обернулся и увидел, что Хёнджин вернулся и шел к ним с улыбкой на лице при виде энтузиазма Чонина. — Да? — сказал он. — Ах, Чонин, ты будешь таким милым. Он попытался ущипнуть Чонина за щеку. Чонин шлепнул его по руке, игриво, но достаточно сильно, чтобы удар был слышен. Хёнджин надул губы, потер руку и повернулся к Феликсу. — Ты готов примерить все это? Феликс пожал плечами. Он полагал, что готов настолько, насколько только может быть. Если он не привык к тому, чтобы выбирать одежду, он еще более не привык ее примерять. Он наполовину ожидал, что работник мужских примерочных не позволил бы им взять с собой столько одежды, сколько они несли, но, судя по всему, Хёнджин был достаточно устрашающ, чтобы он пустил их без единого слова. Хёнджин взял несколько вещей из той кучи, что они принесли и протянул их Феликсу. — Вот, — сказал он. — Сначала попробуй это. Феликс так и сделал: примерил светло-голубые джинсы, узкие, но не слишком, и бледно-розовый свитер, выбранные для него Хёнджином, и в которых Феликс был не до конца уверен. Но он надел все это и позволил себе посмотреть в зеркало только тогда, когда закончил, немного- боясь, пожалуй, того, что он может увидеть. О, подумал он, глядя на себя. Хм-м. Он выглядел более- юным. Это было первой его мыслью, просто то, что он выглядел более юным, более похожим на свой возраст. Его старая одежда всегда должна была делать его старше, более маскулинным; эти вещи даже не пытались этого сделать. Цвета шли его светлым волосам, не делали его тусклым, как он того боялся. Глядя на себя в зеркало, он не мог перестать думать: о, именно это я искал все это время. Он вышел из примерочной, где Хёнджин и Чонин сидели на диванчике. Чонин сидел в телефоне, и Хёнджин заметил его первым, прежде чем издать звук, похожий на лающий смешок и сказать: — Я все продолжаю превосходить себя. Чонин поднял взгляд от телефона. Он ахнул вслух, отчего Феликс улыбнулся, несмотря на легкую неуверенность, которую он испытывал, стоя перед ними. — Хён, тебе так идет, — сказал Чонин. — Ты такой милый! Милый. Феликс повторял это слово в голове снова и снова. Его называли милым раньше, хотя после десяти лет он скорее слышал это от старушек на улице, чем от кого-то еще. Его называли милым мужчины в барах, обычно в качестве прелюдии перед тем, как поставить его на колени но это было совсем по-другому. Милый. Не мужественный, не маскулинный, ничего из того, на чем всегда настаивал его отец, — просто он. — Тебе нравится? — спросил Хёнджин. Он внимательно смотрел на его лицо, вчитываясь в него. Феликс мог только кивнуть. Хёнджин улыбнулся ему, своей искренней улыбкой, в которой не было ничего, кроме доброго счастья. Каким юным и прекрасным он был, когда улыбался вот так. — Хорошо. Тебе подходит, ты выглядишь так, будто тебе нравится. Держи, — добавил он, доставая из кучи одежды между ним и Чонином на диване еще один наряд. — Теперь примерь это. Феликс делал, как ему говорили, и они просмотрели все, что выбрали. Что-то из этого Феликс отметал, но большая часть отправлялась в кучу-“да”. Он оставил даже черный свитер, удивленный тем, как хорошо чувствовал себя в нем, когда примерил его. Было неприятно одеваться обратно в старую одежду. Когда он наконец вышел из примерочной в последний раз, то был удивлен, увидев, что Хёнджин и Чонин не оставили одежду, чтобы он разобрал ее, а вместо этого держали всю ее в руках. — Пойдем, — сказал Хёнджин, кивая в сторону выхода. — Давай заплатим за все это и посмотрим обувь. Феликс в ужасе уставился на него, но Хёнджин уже ушел, все так же целеустремленно, и Чонин последовал за ним. — Хёнджин! — вскричал Феликс, спеша за ним. — Хёнджин, мы не можем все это купить! Хёнджин шокировано взглянул на него через плечо. — Нет, мы можем, — сказал он. — Но это будет стоить так дорого, — сказал Феликс. Ему хотелось забрать всю одежду из рук Хёнджина и передать ее ближайшему консультанту и взмолиться, чтобы они повесили все это на место. — Разве мы это уже не обсудили? — спросил Хёнджин. Он не замедлил шага, явно используя свои длинные ноги как свое преимущество, и Феликс смотрел, как он подходит к кассе и вываливает на нее все, что нес в руках. У работницы кассы загорелись глаза. Чонин тоже радостно взглянул на Феликса, прежде чем тоже сложить кучу одежды из своих рук. — Это слишком, — беспомощно проговорил Феликс, пока работница кассы начала сканировать все, так быстро, будто боялась, что они передумают, если она будет медлить. — Хёнджин, это правда слишком. Ты не можешь купить все это для меня. — Это не все для тебя, — легко сказал Хёнджин. Он покопался в одежде и достал светло-голубую полосатую блузку с длинными рукавами, сочетающуюся с той, которую выбрал для себя Феликс в светло-желтом цвете. — Помнишь? Это для меня. — Хёнджин, ты понимаешь о чем я, — сказал Феликс, позорно близкий к тому, чтобы расстроенно топнуть ногой. — О, милый, — сказал Хёнджин. Он протянул руку и сжал плечо Феликса. — Мы еще даже не выбрали обувь. И все продолжилось. Как только они заплатили за одежду — Хёнджин взмахнул тонкой красной кредиткой, словно персонаж дорамы — он потянул несчастного Феликса в отделы обуви, где купил Феликсу кроссовки и черные ботинки, сказав что они будут взамен тех, что он отдал обратно Джисону. Потом он отправил Феликса в уборную переодеться в новые вещи, с которых он сорвал этикетки своими руками. — Отлично, — сказал он, когда Феликс вышел в светлых джинсах, белом свитере и мятной вельветовой куртке. Он протянул ему кроссовки, уже зашнурованные. — Теперь надевай это. Феликс послушался, продолжая вздыхать, и как только он закончил, Хёнджин схватил его старую обувь, подошел к ближайшей урне и выбросил их туда с отвращением, выглядевшим абсолютно искренним. Феликс даже не стал спорить. После этого им пришлось пройти через унизительное испытание и пронести эти сумки через метро; их было так много, что даже разделив их на троих, они были придавлены их тяжестью. Теперь, в комнате Хёнджина, со всем этим, сваленным в ногах его кровати, Феликс просто чувствовал себя- — Это ужасно, — сказал он, сползая на бок комочком. — Хёнджин, ты потратил столько денег. — Я не знаю, почему ты так беспокоишься, — сказал Хёнджин, уже вынимая вещи из пакетов, чтобы срезать ярлычки. Он складывал одежду в небольшие кучки: футболки и свитера, брюки, и особая кучка для свернутых носков. — Это не мои деньги, это деньги Чан-хёна. — От этого только хуже! — почти вскричал Феликс. — То есть, ты же понимаешь, что от этого только хуже, да? Он отчаянно пытался не думать об этом весь день. Сколько всего Чан сделал для него с самого начала? Он открыл для Феликса двери в свой дом, позволил ему остаться, дал ему тепло, еду и комфорт. Подарил ему друзей, как бы случайно это ни произошло. Но подарить ему целый гардероб было слишком. Феликс никак не мог отблагодарить его за это, у него не было ни единого способа. Хёнджин смеялся над ним. Он все продолжал складывать вещи в кучки, и каждая из них становилась все выше и выше с каждой новой вещью в ней. — Может быть, — сказал он, таким хитрым голосом, от которого Феликс всякий раз напрягался, — тебе стоит устроить для него небольшой показ. Феликс почувствовал, как краснеет. Он ненавидел то, как легко это происходило. Казалось, это случалось чаще, особенно с Хёнджином, когда он начинал говорить о Чане с намеками. Но он не мог этого сдержать. Каждый раз, когда он слышал этот тон голоса, он вспоминал, как Хёнджин сказал, трахнешь Чан-хёна, вспоминал жар во взгляде Чана, когда он смотрел на него в Maniac. Он резко выпрямился, сдерживаясь, чтобы не начать обмахиваться руками. — Я схожу в магазин за продуктами для печенья, — сказал он. Они закончили партию печенья с двойным шоколадом несколько дней назад. — Мне нужно- отплатить ему, как-нибудь. — О, я знаю, как ты можешь ему отплатить, — сказал Хёнджин. Феликс оскалился, и тот засмеялся снова. Этот игривый комфорт между ними не был чем-то, что Феликс мог просто принимать как данность, только не тогда, когда раньше у него этого не было. — Но если тебе станет от этого легче, то, конечно, ты можешь сходить за продуктами. Я придумаю, куда убрать все это, пока что. Феликс, уже направлявшийся к двери, подальше от всей этой одежды, сказал: — Не забудь оставить чеки. — Слишком поздно, ангел, — сказал Хёнджин. — Я уже снял ярлычки. Феликс сказал: — Я тебя ненавижу, — и ушел, слыша за собой громкий хохот Хёнджина. —— Чан закончил звонок по телефону с их поставщиком оружия раньше, чем планировал. Он привык к тому, что такие вещи занимают много времени: даже в довольно хороших деловых отношениях не стоит слишком спешить, чтобы приступить к делу, потому что нетерпение может быть принято за отчаяние. И это означало обмен любезностями — Чан спрашивал о друзьях, и новых приобретениях, и обо всем остальном, что он отмечал о своих деловых партнерах; эту информацию он держал в отдельной таблице, с которой он сверялся перед каждым звонком. Но сегодняшний разговор прошел хорошо; во всех важных вопросах их цели были одинаковыми, так что у Чана были свободные десять минут, прежде чем он должен был встретиться с Чанбином и пойти в клуб. В такие дни, как этот, когда его календарь был полон встреч и звонков, и у него не было времени на обед, десять минут были роскошью. Он выключил компьютер, поднялся на ноги и потянулся. В его спине хрустнули примерно три сустава, и он простонал. Когда Чонин был младше, еще до того, как к ним присоединился Хёнджин, у него была фаза, когда он интересовался массажем, и даже искал видео с уроками по нему, когда Чанбин брал его с собой в библиотеку. Чан мог бы заставить Чонина помогать бедному старшему брату, но он помнил, как сам предлагал Чонину попратиковаться на нем, и даже воспоминание о той боли заставляло его морщиться. Может быть, ему стоило записаться на массаж, если получится. Он вышел из офиса и запер за собой дверь, обратив внимание на то, чтобы не забыть это. Дверь в чонинову комнату с телевизором была широко открыта, и из нее раздавались приглушенные звуки разговоров. Когда Чан заглянул внутрь, то обнаружил Чонина, свернувшегося на диване в темноте и смотрящего фильм, который Чан узнавал лишь частично, что значило, что фильм был довольно старым, потому что он не помнил, когда в последний раз что-нибудь смотрел. — Привет, — сказал он. — Не знал, что вы уже вернулись. — М-м-м, — протянул Чонин. Он не стал утруждать себя и подниматься, не посмотрел на Чана. — Мы пришли совсем недавно. Хёнджин-хён потратил много денег, хён. — Я в этом уверен, — сухо ответил Чан. Он не ожидал ничего меньшего. Он надеялся только на то, что эту трату можно было легко покрыть, и не менять бюджет ради нее. Ему было неважно; в конце концов, это стоило того. — Я еду в Maniac, Чонин, с Чанбином. Напиши мне, если тебе что-нибудь понадобится, хорошо? Чонин сделал движение головой, которое можно было бы посчитать кивком, если бы он сидел прямо. Он казался поглощенным фильмом, хотя его глаза были- полуприкрыты, словно он засыпал. Для Чана это имело смысл, он знал, что Чонин ходил за одеждой с Хёнджином и Феликсом. Чонин так редко выходил на улицу, общался с таким небольшим количеством людей, что долгое время на публике изнуряло его быстрее, чем других. Чан улыбнулся, глядя на него, не в силах сдержать улыбки да и не желая того. Из всего в своей жизни, о Чонине он жалел меньше всего. Он оставил дверь открытой, зная что Чонин не закрыл ее не просто так, повернулся и ушел вниз по лестнице. Он написал сообщение Чанбину по пути, дал ему знать, что будет ждать его снаружи, у входа в здание, а не в офисе, как они планировали. Потом он убрал телефон в карман, его шаги по лестницам разносились коротким эхом — стук каблуков его довольно неплохих туфель, вместо кроссовок. Когда он дошел до главного входа, то немного задержался, забыв о новой цепи и замке на ней и тяжелом металлическом шкафчике который Минхо подтащил к ней, чтобы не дать ей открыться. Так что ему пришлось идти к задней двери и выходить в узкую аллею, которая, по правой стороне, выходила на небольшую парковку, где они держали машину. Он повернул налево, чтобы выйти на главную улицу, и вышел на солнце, лучи которого не проникали в аллею. День был слегка прохладным — один из таких, которые предвещали приход осени, но солнце светило ярко, немного согревая его. Он не стал надевать куртку, и это оказалось верным решением — его свитер был достаточно теплым, чтобы он не замерз в такую погоду. Он чувствовал, что ему так редко приходилось выходить на улицу днем, до того, как зайдет солнце и загорятся огни города. Это было приятно. Это заставляло его гораздо меньше чувствовать себя пещерным монстром, который просто сидит в своем офисе. Машины проезжали мимо, многие из них — слишком быстро, и рев их двигателей обдавал Чана. На улицах в это время было не так уж и много людей; к вечеру, после обеденного часа пик для немногих разбросанных здесь ресторанов. Он поднял лицо к небу и поймал краем глаза что-то бледное, чувствуя, как его взгляд притянуло туда, словно стрелку компаса к северу. Это был Феликс. Конечно, это был Феликс — никто иной не притянул бы к себе его взгляд так легко. Он почувствовал, как улыбается, не в силах сдержаться, когда никого не было рядом, чтобы увидеть это, чтобы заметить. Феликс, с радостью, которую он изо всех сил постарался подавить, был одет в новую одежду, которую помог ему купить Хёнджин, за которую заплатил Чан. Светлые джинсы, кипенно-белый свитер, которые подходили его фигуре. На нем была мятно-зеленая куртка, которая порадовала Чана, потому что это значило, что Хёнджин не забыл купить ему практичные вещи, но и потому что Феликс не мерз. Каждый раз, когда Чан думал о том, как Феликс пытался бы пережить зиму в этой истертой толстовке, которая была на нем, когда он пришел к ним, ему становилось нехорошо. Ему было интересно, что еще купили Хёнджин и Феликс. Было бы излишне просить об этом, как будто он просматривал содержимое своего склада. Ему придется просто подождать и увидеть, что будет носить Феликс, он полагал. Феликс держал в руках пакеты, осознал Чан, наверняка полные продуктов, хотя издалека он не видел, логотипа на них. С ним не было никого больше, что показалось Чану странным — стало так очевидно, что Феликсу не нравилось выходить на улицу в одиночестве, что все остальные уже перестали посмеиваться над ним за это и просто начали предлагать ему составить ему компанию, если он проявлял желание пойти куда-то. Он думал о том, чтобы помахать рукой, но солнце садилось, и он сомневался, что Феликс сможет его увидеть. Но он наблюдал, как Феликс подходит ближе, и пакеты покачиваются в его руках. Его голова двигалась так, будто он качал ей под музыку, хотя Чан не видел, есть ли на нем наушники. Это было мило — это неконтролируемое движение, почти как танец. Честно говоря, Чану стоило признаться, все в Феликсе было милым. Подул прохладный ветерок, взметнув в воздух желтые деревья дерева гинко, которые закружились вокруг Феликса. Машины продолжали проноситься мимо, солнце отражалось от их стекол. Это выглядело, как сцена из дорамы, подумал Чан, на короткий миг задумываясь о том, чтобы достать телефон и сделать фото. Он все еще любовался когда из потока машин вышла одна, черный внедорожник, и подъехала к одному из ресторанов. Феликс отошел с ее пути, резким движением, словно потерявшись в мыслях, но машина уже остановилась. Чана по большей части волновало, что машина его заденет, но он запоздало осознал, что китайский ресторанчик, у которого криво остановилась машина, закрылся три месяца назад. Он едва успел почувствовать легчайшее беспокойство, когда задняя дверь внедорожника отъехала и из нее выскочил мужчина, в два шага добравшийся до Феликса, который стоял к нему спиной, и схватил его за талию. Пакеты с продуктами полетели вниз. Феликс закричал, в чистейшем ужасе, и сердце Чана пропустило удар. Он начал двигаться еще до того, как осознал это, полетел вихрем, быстрее, чем двигался когда-либо в жизни. В груди горело, холодный воздух бил в лицо, но он не сбавлял хода, не мог этого сделать. Феликс вырывался, извиваясь, как дикое животное, все еще кричал, но его легко одолели — нападавший был практически вдвое больше него. Чан бежал, с растущим чувством абсолютной паники наблюдая, как Феликса тащат назад, как его ноги волочатся по земле и как его заталкивают во внедорожник. Единственным, что стало их спасением, было то, что Феликс боролся так сильно, что, хоть им и удалось запихать его тело в машину, его ноги все еще остались снаружи. Они не могли закрыть дверь, и Чан добрался до них только тогда, когда они, по-видимости, решили ехать так. Машина начала медленно двигаться, съезжая с бордюра, и в криках Феликса появились истерические нотки, от которых все тело Чана пронзило ужасом. Чан с силой толкнул машину, схватился за край двери; движение машины помогло ему открыть ее. Он нырнул в массу извивающихся тел, и ему удалось схватить Феликса за руку. А потом он бросился назад, пытаясь утянуть Феликса с собой. Это сработало, большая часть тела Феликса выскользнула из машины, но вместе с ним наружу утянуло и мужчину. Изнутри раздались крики мужчин — нескольких, их было немного, Чан обратил на них едва ли достаточно внимания, чтобы заметить их присутствие, и продолжил тащить. Феликс теперь цеплялся за него двумя руками, почти царапаясь в отчаянной попытке выбраться. Машина резко остановилась, потому что мужчину, державшего Феликса, вытащило из машины, и теперь его ноги выглядывали наружу; Феликс сопротивлялся между ними мертвым грузом, теперь крича хён, хён, пожалуйста— пока Чан боролся, чтобы вытащить его, дюйм за дюймом. Мужчина закричал что-то — Чан не смог услышать что сквозь гремящую в ушах кровь — и вылез из внедорожника дальше, ставя на асфальт одну ногу. Чан не знал, что он планирует сделать: напасть на Чана или получить опору, чтобы сильнее потянуть Феликса на себя, но эта неожиданно ослабшая хватка дала Чану возможность схватить пистолет. Он достал его, снял с предохранителя и вытянул вперед, перед Феликсом, пока не уперся дулом в тело незнакомца. После этого он нажал на курок, дважды. Мужчина отпустил Феликса и обмяк на сиденье внедорожника. Феликс упал вперед, в руки Чана, едва ли стоя на ногах, пока Чан, запинаясь, отходил назад, пытаясь оказаться как можно дальше от этой открытой двери. Он слышал, как голос Чанбина кричит ему что-то, но все еще не мог ничего расслышать. Он все еще держал машину на прицеле, думал о том, чтобы снова выстрелить, но дверь неожиданно захлопнулась, и машина укатила с визгом шин. Как только она резко завернула за угол и пропала из поля зрения, Чан вернул предохранитель и вслепую попытался засунуть пистолет обратно в кобуру, но его трясло, и он промахнулся; пистолет с грохотом упал на асфальт. Он даже не попытался его поднять. Феликс цеплялся за него, все еще обхватывая обеими руками его талию, прижимался к его груди так крепко, будто пытался проникнуть Чану под кожу. Он плакал, крупно, дрожаще всхлипывал, отчего трясся так сильно, что казалось будто развалится на части. Чан обнял его двумя руками вокруг узких плеч, держа его в ответ почти так же крепко. — Они ушли, — сказал он так тихо, как только мог, чтобы его голос был слышен сквозь плач Феликса. — Ты в безопасности, они ушли. — Хён, — ахнул Феликс, поднимая голову и глядя на него; его лицо было опухшим от слез. Он ощупывал бока Чана руками, странно-отчаянное движение для человека, который до сих пор не отстранился. — Хён, они- выстрелили в тебя? Они стреляли в тебя? О, немного онемело подумал Чан. Конечно, Феликс не видел, в кого стреляли, в состоянии слепой паники. Тот факт, что он беспокоился о нем в этой ситуации, наполнило Чана эмоцией, которой он не мог дать названия. — Нет, Феликс, я стрелял в них, я не ранен, все хорошо. Лицо Феликса вновь сморщилось. Он все еще плакал, но теперь плач превратился- почти что в моментальную истерику, когда он узнал, что Чан не пострадал, слезы захватили его. Он спрятал лицо в шее Чана и плакал в его рубашку; Чан снова прижал его к себе, так крепко, что немного испугался, что делает ему больно, но Феликс ничего не сказал. — Все в порядке — шептал Чан снова и снова; его рубашка становилась влажной от слез Феликса. — Все в порядке, я держу тебя, ты в порядке, все хорошо. Теперь Чанбин добрался до них. Он подхватил пистолет Чана с земли и сказал: — Что, черт возьми, только что произошло? Чан не ответил, все продолжая шептать почти бессмысленные утешающие слова на ухо Феликсу. Прилив панического адреналина, заставивший его пересечь улицу, покидал его тело, оставляя лишь тошнотворную, потряхивающую тревогу. Он знал, что почти опоздал. Если бы он двигался не так быстро, если бы Феликс не боролся так сильно, если бы у него не было с собой пистолета- он бы не держал Феликса в своих руках, крепко и в безопасности. Он стоял бы на этой улице, пока внедорожник исчезал из поля зрения, и Феликса бы не было. Он никогда больше не увидел бы его. Чанбин смотрел на землю, на брошенные пакеты с продуктами. Разбитые яйца были разбросаны повсюду, молоко медленно вытекало из коробки на асфальт. — Хён, нам нужно отвести его внутрь, — сказал он. — Мы не знаем, вернутся ли эти парни. Чан кивнул и протянул руку за пистолетом, который держал Чанбин. Пока он, уже осторожнее, убирал его в кобуру, Чанбин принялся собирать пакеты и все, что можно было из них спасти. Чан положил руку на шею Феликса, так нежно, как только мог, чувствуя влагу на своем воротнике, и сказал: — Феликс, чш-ш, чш-ш, ты в порядке. Они ушли, ты в безопасности. Мы идем внутрь, хорошо, ты можешь идти со мной? Феликс ответил лишь мгновение спустя, но Чан все-таки почувствовал, как он слабо кивает. Но Феликс не отстранился, и Чану пришлось мягко поднять его, пока он не стал держать его за плечи одной рукой; Феликс льнул к нему. Он схватился за другую его руку, точно так же, как когда Чан оттащил его от машины. Он все еще плакал, и этот звук разбивал сердце Чану с каждой проходящей секундой. В его плаче все еще слышалась истерика, и Чан начинал все сильнее беспокоиться об этом. — Ликс, — тихо позвал он, когда они стали медленно двигаться по улице. Чанбин следовал за ними, держа пакеты в одной руке и пистолет — в другой. — Ликс, хён с тобой, не бойся больше, тебе не нужно плакать. Смотри, вот наше здание, вот дом, ты так близко. Чанбин обогнал их, чтобы придержать для него дверь, и в конце концов они завели Феликса в прохладный темный подъезд. Как только дверь за ними закрылась, Феликс немного успокоился, хотя все еще плакал, цепляясь за Чана, словно не мог остановиться. Чан помог ему подняться по лестнице, на мгновение подумав, что ему придется просто нести Феликса все четыре этажа, но тот начал подниматься с ним. Они прошли дверь в компьютерную, когда Чан осознал, что Феликс что-то говорит, бормочет почти что себе под нос сквозь слезы. Чан склонился ближе и обнаружил, что Феликс повторял: — Они пытались забрать меня живым, — снова и снова, заставляя слова почти сливаться в одно. Чан не представлял, что ему сказать. Внутри него было чувство, от которого он мысленно вернулся в отделение неотложной помощи, где был с Чонином, когда тот мужчина ворвался к ним и напал на него — он сидел там, обнимая своего брата, у которого была сломана рука и нос, и который не мог перестать плакать, который должен был быть в безопасности, но не был. В этой жизни у них не было никаких гарантий, особенно — в безопасности, и это стало для них тяжелым уроком, но он сделал все, что мог, чтобы принести эту безопасность своей семье. Было больно видеть, как ему снова не удалось. Чанбин остановился посреди лестницы и обернулся к ним. Чан поднял на него взгляд и сказал Феликсу: — Пойдем, пойдем, — а потом продолжил вести его вверх. Хёнджин свернулся на диване в квартире и рисовал что-то на планшете. Он повернулся к ним, когда они вошли, и подскочил так быстро, что планшет чуть не полетел на пол. — О боже, милый, — сказал он когда Чан завел Феликса внутрь и дверь за ними наконец закрылась. — Что случилось? Чанбин со вздохом поставил остатки продуктов на тумбу. Хёнджин подошел и уже начал заботиться о Феликсе, вытирать слезы с его щек. Феликс больше не говорил, просто плакал, всхлипывая, уже не так истерично теперь, когда оказался в квартире. Он все еще держался за Чана, но лицо его было обращено к Хёнджину. — Что произошло? — спросил Чана Хёнджин, недоуменно и более взволнованно, чем Чан видел его за годы. — Почему он так плачет, он пострадал? — Нет, — ответил Чан. — Он не пострадал. Можешь отвести его на диван? Я объясню, но- ему нужно сесть. Ему нужно было сесть, и теперь, в квартире, когда на него были обращены другие взгляды, он чувствовал, как близко находился к нему Феликс, как он сам обхватывал его все то время, что они поднимались. Феликсу нужен был этот комфорт, но Чан чувствовал внутри себя это отчаянное желание сделать больше, дать ему больше. Огромная часть его просто хотела отвести Феликса в свою спальню, уложить в постель и укутать одеялами. Хотела оставить его там, в безопасности, где Чан мог бы просто- смотреть на него. Он хотел знать, что Феликсу ничего не угрожает, и нужда убедиться в этом была такой сильной, что немного его пугала. Вместо этого он поднял руку с плеч Феликса и нежным касанием к его спине подтолкнул в сторону Хёнджина, который тут же обнял его. — Иди с Хёнджином, хорошо, Ликс? — прошептал ему Чан, и на мгновение показалось будто Феликс не собирается отпускать его руку. — Я буду рядом, я пока не уйду из комнаты, но тебе нужно пойти с Хёнджином, хорошо? Это заняло еще пару секунд, но Феликс все же отпустил его руку, обмякая в объятиях Хёнджина. Чан сделал шаг назад, создавая между ними еще немного дистанции, потому что теперь, когда он не держал Феликса, у него не было для этого никаких оправданий. Вместо того, чтобы смотреть на Феликса, он повернулся к Чанбину. — Приведи Сынмина, — сказал он. — И Минхо. Чанбин кивнул и вышел из квартиры. Хёнджин, шепча Феликсу тихие утешающие слова, медленно вел его к дивану, куда он сел утягивая его за собой. Феликс подчинился, позволил Хёнджину усадить его к себе на колени; ноги Феликса лежали на диванных подушках. Хёнджин обнял его обеими руками, крепко, и Чан видел, как вся энергия покинула Феликса, и он с тихим измотанным звуком обмяк, уложив голову на плечо Хёнджина. Хёнджин провел рукой по его волосам. — Что случилось? — спросил он. — Какие-то мужчины на внедорожнике пытались его забрать, — тихо объяснил Чан, будто более громкая речь ранит Феликса. Глаза Хёнджина в ужасе расширились, и он прижал Феликса еще ближе. — Я смог их остановить, но он понимаемо напуган. Но ты в порядке, Феликс, теперь все хорошо. Феликс ничего не сказал. Он не выглядел так, будто был в порядке. Он смотрел на Чана опухшими глазами и с уставшим, почти пустым выражением на лице, словно внутри него больше ничего не осталось после того, как страх покинул его. — Какого хуя, — произнес Хёнджин, пока Чан отошел, чтобы взять от стола один из стульев и принести его к дивану. — Кто-то просто- посреди дня? Чан кивнул, а потом увидел, как Хёнджин осознает собственные слова, немного морщась. Его тоже забрали посреди дня, по дороге из школы домой. Но удивление было все равно объяснимо; было проще поймать ребенка, чем взрослого мужчину, каким бы маленьким ни был Феликс. Раздался писк клавиатуры, но когда дверь распахнулась, в нее вошел Джисон. — Хён, — произнес он, как только увидел Чана. — Я искал тебя, снаружи стреляли, я не знаю- Он замер, оглядывая комнату: Феликс на коленях Хёнджина, близко прижимающийся к нему, Чан, сидящий рядом с ним, и тихая, напряженная атмосфера. Он на мгновение выглядел неуверенным, что ему сказать, что было необычно для него, а потом его лицо посерьезнело. Эта серьезность удивила Чана в первый раз, когда он ее увидел, потому что лицо Джисона было словно создано для юмора, но его ощущение времени и места словно- было искусно точным. Он сказал: — Что происходит? — Кто-то пытался похитить Феликса, — ответил Хёнджин. Феликс повернул голову так, чтобы его лицо сильнее вжалось в шею Хёнджина. Тот снова коснулся его волос, пропустил пальцы сквозь них. — Пытался что? — переспросил Джисон. — Заходи и сядь, — сказал ему Чан, указывая на диван напротив того, на котором сидели Хёнджин и Феликс. — Стрелял я. — Ты? — спросил Джисон в тот же момент, как Хёнджин произнес: — Ты подстрелил их? — Одного из них, — ответил Чан. Джисон сел, пристально глядя на Хёнджина и Феликса со взволнованным лицом. Чан был рад видеть, что Феликса не обеспокоило его присутствие, что он не вздрогнул, когда дверь открылась. Это казалось Чану хорошим, если не прекрасным знаком. Он склонился вперед на стуле. — Феликс, — очень мягко позвал он. Феликс приподнял голову, чтобы посмотреть на него, а потом сел прямо, словно чтобы показать, что, несмотря ни на что, он здесь и слушает. На его лице все еще были видны дорожки слез. — Когда ты пришел к нам, то сказал, что Ли Джерим устроил охоту на тебя. На тебя раньше нападали? Феликс кивнул, медленно, и его волосы щекотали шею Хёнджина. — Это было- — он замолк, откашлялся. Даже если свидетельства его слез не были так ярко заметны на его лице, они были в его голосе. — Я заметил, как за мной следует мужчина, — сказал он. — Он просто- смотрел на меня? Как будто пытался понять, узнал меня или нет. Он позвонил кому-то, я не смог подслушать, а потом начал- приближаться ко мне. Я побежал, и он последовал за мной. В итоге я потерял его на железнодорожном вокзале. Я спрятался в открытой машине. Его голос, когда он договорил, был едва ли громче шепота. Чан не был уверен, был ли страх, окрашивающий его, остаточным страхом от того, что произошло только что, или еще и от того, что он чувствовал тогда. Как же страшно ему тогда было, когда он прятался там, в одиночестве и без оружия. Когда у него не было Чана — не было никого — чтобы помочь ему. — Этот человек, — сказал Чан, стараясь сохранять голос таким мягким, как только мог, — он не попытался выстрелить в тебя? — У него был пистолет, — неразборчиво проговорил Феликс, на мгновение задумавшись. — Но нет, он не пытался. Чан медленно кивнул. Хёнджин, глядящий на него, все еще осторожно перебирая волосы Феликса, сказал: — Что ты думаешь, хён? Чан бросил взгляд на Феликса. Ему отчаянно не хотелось расстроить его сильнее, но в этом деле у него не было особого выбора. — Я думаю, что какую бы награду Ли Джерим не объявил за Феликса, она будет зависеть от того, доставят ли Феликса к нему живым, — сказал он. — Они не пытались убить его, сегодня, они просто попытались забрать его. Он встретил взгляд Хёнджина. Хёнджин выглядел- мрачно, и Чан разделял это чувство. Феликс поерзал на коленях у Хёнджина и сказал: — Ему нужно, чтобы я перепрограммировал его системы. И, скорее всего- он хочет сделать мне больно, после. Из всех вещей, на этой Чан не хотел мысленно задерживаться. Он неплохо понимал, на что способен Ли Джерим, и знал, что Феликс тоже это понимал; ему тоже не нужно было слишком задумываться об этом. — Ты узнал мужчину, который напал на тебя в первый раз? — вместо этого продолжил спрашивать Чан. — Это был кто-то, кто работал на Ли Джерима? — Я не узнал его, нет, — сказал Феликс. — Но я нечасто встречал людей, которые работали на него в поле. — А тех, кто был сегодня? — спросил Чан. На этот раз Феликс покачал головой. Пока шел разговор, он медленно обмякал обратно на Хёнджина. — Я так не думаю, — сказал он. — Но я не особо его рассмотрел. Чан чувствовал, как шестеренки в его голове начинают механически вращаться. У него был свой собственный страх, давний страх, который сейчас был очень близко к поверхности: страх, что его семья была в опасности. Он не мог понять, так это было, или нет: ситуация была настолько непонятной, что он не мог до конца ее осознать. Дверь квартиры снова открылась, и в нее вошел Чанбин. Минхо был позади него, и Сынмин тоже, и Чан не был уверен, что сказал им Чанбин, но они тоже выглядели серьезно. Чан не стал тратить время на то, чтобы ходить вокруг да около, не пригласил их сесть, как сделал это с Джисоном. Он знал их слишком хорошо, чтобы понимать, что они этого не захотят. — Сынмин, — произнес он. — Какие-то люди на черном внедорожнике только что пытались похитить Феликса, пока он был на улице, — глаза Сынмина расширились, как раньше у Хёнджина, и он шокировано посмотрел на Феликса. Минхо, стоявший рядом с ними, застыл, и язык его тела говорил, что он был готов к резкому движению. Что он собирался делать, Чан не знал, но Минхо не двигался. — Когда машина уезжала, — продолжил он, — она проехала мимо нашего здания. Мне нужно, чтобы ты просмотрел видео с камер снаружи, и проверил, сможешь ли увидеть номер. Я хочу знать, вернулась ли эта машина обратно, и я хочу знать, кому она принадлежит. Еще я хочу, чтобы ты пересмотрел записи за последние пару недель, не проезжал ли этот внедорожник здесь раньше. Минхо спросил, и его голос и взгляд были остры: — Ты думаешь, что они знали, что он здесь, и ждали в засаде? — Я не думаю, что они знали, что он здесь здесь, — сказал Чан, — но возможно, они знали, что он в этом районе. И мне очень не нравится идея, что Ли Джериму может быть известно наше примерное расположение. Так что. С последним словом Сынмин развернулся и исчез из квартиры. Чан не был удивлен его резким движением, потому что видел шокированное, полное ужаса выражение на лице Сынмина, когда тот осознал, что кто-то может знать, где они находятся. Он взглянул на Чанбина и кивнул головой в сторону двери. — Иди помоги ему, — напряженно сказал он, и Чанбин кивнул и последовал за Сынмином. — Если Мэгпай раньше не знал, что он живет где-то здесь, то теперь точно знает, — произнес Минхо. Он выглядел не лучше, чем Сынмин. — Возможно, нет, — сказал Феликс. Его голос был очень тихим, а лицо все еще пряталось в шее Хёнджина. Рука Хёнджина теперь передвинулась на его спину, и легла ладонью на позвоночник. — Я не думаю, что они работали на Мэгпай. Скорее всего на одну из меньших группировок-союзников. Чан попытался увидеть его лицо, но это оказалось сложно. — Почему ты так считаешь? — Ну, они были не особо успешны, — ответил Феликс. Его голос теперь был еще тише. — Если бы они работали напрямую на него, меня бы здесь не было. От его слов что-то холодное провалилось внутри Чана. Он не сказал, что думал: они почти оказались достаточно успешны. Если бы Чан не стоял там и не смотрел на него, Феликса бы здесь не было. — Он может быть прав, — сказал Хёнджин, и его голос тоже звучал мягко, куда нежнее, чем Чан слышал его за годы, возможно, с того момента, как напали на Чонина. — Если они хотели только награды, то это может объяснять, почему они сделали это посреди дня и почему так быстро сдались, когда чувак с пистолетом стал в них стрелять. Для Чана это имело смысл. Маленькая банда, пытающаяся заработать денег и репутацию на улицах. Это было правдой, что кто угодно, работающий на Ли Джерима сдался бы далеко не так просто, и его куда меньше бы напугало препятствие, которое представлял собой Чан. Тот факт, что ни один из них даже не подумал стрелять в ответ, указывал, что они не были крупными игроками. Если все было так, то шансы того, что они побежали бы рассказывать о своем провале Ли Джериму, были низки. Он был человеком, наказывавшим за неудачи куда более щедро, чем награждавшим за информацию. Им все еще придется быть осторожнее, избегать опасности, но было маловероятно, что Ли Джерим собирался подобраться к ним и напасть на здание. Джисон заговорил впервые с того момента, как вошел, склонился вперед, оперевшись на сложенные на коленях руки. — Если за Феликса объявили награду, — сказал он, — почему мы об этом не слышали? Чан одобрительно посмотрел на него. Этот вопрос зрел в его подсознании с того момента, как Феликс впервые сказал это на первом собрании: почему Чан не слышал об охоте над ним? Ли Джерим был слишком высокой фигурой, чтобы одна из объявленных им наград оставалась в таком секрете. То, что именно Джисон заговорил об этом, было неудивительно для него. Разум Джисона работал быстро, и у него была поразительная способность думать вне рамок, замечать вещи, которые другие иногда упускали. — Потому что есть столько же людей, которые хотят использовать меня против него, как и людей, которые могли бы вернуть меня к нему, — сказал Феликс. — Хочу я быть использованным или нет. Его голос был глухим, безэмоциональным. Хёнджин повернул голову так, чтобы его губы касались волос Феликса — не в поцелуе, просто лежали там. Чан видел, как этот жест использовал Чанбин с Хёнджином, нечасто, но видимо, достаточно, чтобы Хёнджин привык к нему, как к проявлению комфорта. Это было ужасной мыслью, но по крайней мере, оказалось для них полезным — на Феликса не была просто открыта охота. Если лишь кучка людей и банд в городе знала о том, чтобы искать Феликса, то это значительно снижало риск для всех них. Чану хотелось- забрать Феликса из объятий Хёнджина, притянуть его в свои руки. Стереть его высыхающие слезы. Прикоснуться к нему, хоть как-нибудь. Но он сдерживался, как делал это всегда. — Мы посмотрим, что скажет нам Сынмин, — сказал он. — Пока что, я думаю, тебе не стоит больше гулять по району. Это не было шуткой, вовсе нет, но было таким очевидным требованием, что он подумал, будто Феликс может- что-то ответить ему. Он надеялся, что Феликс сделает это. Но Феликс лишь еще каким-то образом еще сильнее вжался в Хёнджина и устало кивнул. Хёнджин поднял голову. — Я отведу его в нашу комнату, — сказал он. — Думаю, ему нужна тишина. Он помог Феликсу подняться, поддерживая его, когда показалось, будто Феликс не устоит на ногах. Но мгновение или два спустя Феликс смог себя удержать, и Хёнджин взял его за руку, чтобы провести вокруг дивана и по коридору. Даже со спины Феликс выглядел усталым и маленьким, с его поникшими узкими плечами. То, с какой силой Чану стало больно при виде этого, должно было его удивить, но он начинал- возможно, привыкать к этому. Оно просто было так, где было, внутри него. После того, как дверь хёнджиновой спальни со щелчком закрылась, Джисон пересел на диван, ближайший к Чану; на его лице по-прежнему было серьезное выражение, смешанное с чем-то, что Чан не мог полностью прочитать. Минхо сделал несколько шагов вперед, чтобы положить руку на спинку дивана, с которого только что пересел Джисон. — Человек, стрелявший в них, — сказал он так отрывисто, будто едва мог выдавить из себя слова. — Ты? Чан кивнул. — Да, — ответил он. — Я увидел, что машина отъезжает, и- и я должен был что-то сделать. — Они могли взять тебя, — сказал Минхо. — Или убить тебя. — Честно говоря, я не думал, — сказал Чан. — Я отреагировал инстинктивно. Ему не нужно было видеть выражение лица Минхо, чтобы знать, насколько все плохо. Он не был телом, от которого можно избавиться, вовсе нет. Для него, никто из них не был таковыми — они были его семьей, настоящей. Но была причина и тому, что обычно Минхо, или Чанбин, или даже Джисон оказывались на передовой, когда они занимались рискованными заданиями. Было бы ужасно потерять кого-то из них, это стало бы трагедией, но он был головой этой семьи, ее бьющимся сердцем. Они нуждались в нем больше, чем в ком-либо еще. — Я не мог стоять в стороне и смотреть, как его забирают, — добавил он. — Только не зная, какой ад ему пришлось бы пережить, прежде чем они наконец убили бы его, — это убило бы Чана, позволить чему-то подобному случиться. Джисон протянул руку и положил ладонь ему на колени в успокаивающем касании. — Феликс в порядке, — сказал он. Он взглянул на Минхо, и глаза его были темными, серьезными. — И Чан-хён тоже. Это слова, по-видимости, никак не успокоили Минхо. Он выглядел так, будто все его нервные окончания заменились пчелами, тревожность явно вибрировала сквозь него. Минхо, пожалуй даже больше, чем Сынмин, воспринимал их безопасность всерьез, лично, и это только что дало ему столько поводов беспокоиться. Без сомнения, и осознание того, как легко Чан мог пострадать, нисколько не помогало делу. — Ты выглядишь так, как будто сейчас выпрыгнешь из кожи, — сочувственно сказал ему Чан. — Прости меня. Минхо потряс головой. Даже это движение было рваным. — Феликс, скорее всего, прав, — сказал он. — Они, скорее всего, не работали напрямую на Мэгпай, — говорить это ему явно было неприятно. Мозг Минхо мыслил логически, достаточно рационально, чтобы принять это как аргумент, но паранойя наверняка этого не позволяла. Правда о том, что произошло, была не важна, он чувствовал бы себя так несмотря ни на что. Чану хотелось, чтобы он мог сделать что-то большее, чем просто- перенаправить энергию. — Я бы хотел, чтобы ты и Джисон занялись патрулированием района, — сказал он. Это дало бы Минхо занятие, что-то, на чем он мог бы сконцентрироваться. — Обращайте внимание на номера всех темных внедорожников, которые увидите. Мы сравним их с тем, что найдет Сынмин. И- будьте осторожны, — добавил он, когда Джисон поднялся на ноги. — Не разделяйтесь. — Не будем, — ответил Джисон. Минхо уже оказался у двери, и его плечи были так напряжены, что Чан почувствовал фантомную боль в своих. Или, может быть, не фантомную, может быть, она была реальной, стресс наконец-то проявился. — Хён, — сказал он Минхо, прежде чем дверь за ними закрылась, — можно, пожалуйста, я возьму телефон? Чан остался в гостиной один. Он сидел там долгие мгновения, не чувствуя ничего, кроме твердости стула под собой и тишины комнаты. Он не слышал голосов из комнаты Хёнджина. Он сделал несколько глубоких вдохов и- вздохнул. Он устал, он всегда был таким усталым. Он поднялся на ноги, проверил напряжение в спине и плечах. Его рука немного болела от того, как он тянул Феликса. Но боль была терпимой, и ему повезло, что не случилось ничего похуже. Он растер мышцы и пошел искать Чонина, который, скорее всего, спал, не зная ни о чем, что произошло, чтобы сказать ему, что ему придется остаться дома на следующую неделю или около того. Чонина это, вероятнее всего, не обрадовало бы, но Чану было на это наплевать. Ему нужно было, чтобы Чонин был в безопасности. —— Когда Феликс оказался в его комнате, Хёнджин почувствовал себя немного потерянным, не знал, что ему делать. Он не был, строго говоря, заботливым человеком; с Чонином это часто было чем-то вроде шутки. Он знал, как других удивляло то, что он стал заботиться о Феликсе, но в такие моменты, когда это было действительно важно, он не был уверен, как себя вести. Феликс выглядел так, будто путь от гостиной до спальни Хёнджина, каким бы коротким он ни был, полностью его вымотал, так что Хёнджин сказал: — Давай снова сядем, хорошо? Феликс кивнул и позволил подвести себя к кровати. Он сел поближе к изголовью, скрестив ноги, и Хёнджин сел напротив него, повторяя его позу. Мгновение спустя, он протянул руку, взял одну из подушек и положил ее на колени Феликсу, не уверенный, поможет ли это сделать ему комфортнее, но думая, что это не повредит. Феликс взял ее и сжал в руках, крепко прижимая ее к низу живота. Так что, может быть, от нее был какой-то толк. — Ах, Ликс, — проговорил Хёнджин, но замолк. На кровати с ними все еще лежала одежда: джинсы, пара темных свитеров, небольшая кучка свернутых носков, которые не поместились в освобожденное Хёнджином место в ящике. Смотреть на одежду теперь было словно смотреть на инопланетные предметы; неужели правда прошло всего несколько часов с того момента, как он, и Феликс, и Чонин были в торговом центре, споря о том, какой свитер лучше: зеленый или фиолетовый. Феликс слегка поерзал и проговорил: — Я уронил продукты, — сказал он. В его голосы слышались слезы, он был немного хриплым. — Это неважно, — сказал Хёнджин. Тот факт, что Феликс вообще говорил об этом, поразил его. — Я потратил деньги зря, — произнес Феликс. Он не смотрел на Хёнджина, вместо этого он смотрел на пол, где лежали его ботинки, наполовину распакованные из коробки. Хёнджин хотел разобраться со всем, но его неожиданно захлестнуло вдохновение, и он занялся рисованием, так что ботинки остались лежать на полу. — И после всей этой одежды- мне нужно- Хёнджин взял его за руку, поднял ее от подушки, которую сжимал Феликс. — Тебе не нужно об этом беспокоиться. Всем наплевать на деньги, всех беспокоит только то, чтобы ты был в порядке. Феликс все еще не смотрел на него. Хёнджин не был уверен, откуда у Феликса взялось это желание никогда не брать больше, чем он мог себе позволить или был должен, никогда не быть обузой, даже близко. У этого были причины, это было очевидно, но Хёнджин не знал, как об этом спросить. Хёнджин на мгновение прикрыл глаза, чувствуя- что-то близкое к той эмоции, которую очень старался не чувствовать. Нет, думал он, Чан не будет беспокоиться о продуктах или потраченных деньгах. Его будет беспокоить только то, чтобы Феликс был в безопасности, точно так же, как он никогда не беспокоился о том, что ему придется кормить еще один голодный рот, когда появился Хёнджин — он волновался лишь о том, чтобы Хёнджин нашел дом здесь, с ними. Может быть, Хёнджин был бы таким же, если бы был более- человеком, когда начал жить с Чаном и Чанбином. Может быть, тогда он больше беспокоился бы о деньгах, если бы понимал концепт денег. Но он этого не понимал; его беспокоило лишь то, что у них вообще была еда. Феликс не знал. Из всех них Феликс был единственным, кто не знал реальности Хёнджина, не понимал, насколько он все еще был лишь наполовину сформированным человеком. Он все еще учился быть человеком, и иногда он видел что-то подобное в Феликсе — он увидел это и сегодня, когда они покупали вещи, проникающую до самых костей неуверенность в том, кто он такой. Может быть, ему стоило рассказать ему- может быть, он мог рассказать ему. Может быть, у него все еще остались слова для этого, все эти годы спустя. Особенно после того, что только что произошло, после того, как Феликса чуть не- Это Феликс, сказал он себе. Это всего лишь Феликс. Он погладил большим пальцем тыльную сторону ладони Феликса, пытаясь успокоить — но не был уверен, Феликса или себя. — Я не рассказывал тебе, — тихо проговорил он, очень низко. — Как я попал сюда. Феликс покачал головой. Он все еще не спрашивал, хотя было очевидно, что Хёнджин вел к этому. Хёнджин не был уверен, было ли дело в том, что Феликсу просто не любопытно, или в том, что он не хотел, чтобы лезли в его собственную жизнь. У него тоже были секреты, Хёнджин знал; секреты, которые Феликсу должно было быть позволено хранить. Но большинство людей стали бы интересоваться, большинство людей пришли бы в эту группу неудачников с острыми краями и попытались бы разобраться в них. Феликс никогда этого не делал. Он всегда просто принимал их всех такими, какие они были. — Ты знаешь- — ему пришлось сглотнуть и выдавить слова. — Ты когда-нибудь слышал о синдикате Макак? Взгляд Феликса рывком поднялся к его. Он выглядел- шокировано, но потом Хёнджин увидел, как привычное сочувствие и жалость появились на его лице. Это гораздо меньше раздражало его, когда шло от Феликса, потому что он обладал такой глубокой эмпатией, что неудивительно было, что он чувствовал это. Но Хёнджин ненавидел жалость, всегда ненавидел. Он не хотел, чтобы люди смотрели на него и видели что-то жалкое. Потому что, конечно, Феликс слышал о синдикате Макак. Невозможно было работать в этом городе, в этой индустрии и не иметь хоть какого-нибудь знания о них. Не знать, чем они занимались. Не знать, что это значило — быть их жертвой. — Сколько тебе было? — тихо спросил Феликс. — Восемь, — сказал Хёнджин. — Но я не хочу об этом говорить, — он не хотел, больше никогда, если мог. Он достаточно рассказал об этом Чану, рассказал все о той грязи и страданиях, и это было- очищением, хотя тогда он этого еще не понимал. В то время ему просто нужно было поговорить об этом. Объяснить. Он знал, теперь, как это, должно быть, шокировало Чана, как больно ему было слышать все это. Но Чан ни разу не сказал ему остановиться, ни разу не попросил Хёнджина держать все это в себе, он просто слушал. До сегодняшнего дня один только Чан знал все до конца. — Ты оказался здесь, потому что он спас тебя? — спросил он. Его голос все еще был мягким, но и осторожным, словно слова Хёнджина о том, что он не хотел говорить об одной части этого, значили, что он не знал, где стояли остальные границы. — Как спас меня сегодня? — Нет, — сказал Хёнджин. — Ну, да. Но я спас себя сам. Феликс больше ничего не сказал. Теперь он наблюдал за Хёнджином, с ожиданием, но не давя на него, словно если бы Хёнджин хотел сказать что-то, Феликс хотел это услышать, но если нет, то и это было бы хорошо. Хёнджину их связь иногда казалась невероятной, потому что Феликс был таким хорошим, а Хёнджин был- сукой, большую часть времени. — Я провел там почти восемь лет, — сказал он. Он долго не знал этого, он потерял счет времени. И он был таким маленьким, когда его забрали, что забыл- какой тогда был год. Чан и Чанбин выяснили это, основываясь на том, что Хёнджин помнил о своем детстве, по всем заметным событиям. Тогда он не понимал, почему это так беспокоило их, но теперь он знал, что они просто- хотели знать, сколько ему лет, потому что это невозможно было понять, глядя на него. — Так что мне было- мне было шестнадцать, и это- Я думаю, — немного импульсивно проговорил он, — люди думают что это было адом каждый день, и так и было, но в основном было просто- ничего, — его взгляд опустился с лица Феликс на стену за его головой, и он вспомнил пустые стены его крошечной комнаты, окрашенные в серый цвет. — Просто ничего. Я просто ждал в закрытой комнате, пока что-нибудь не- пока кто-нибудь плохой не откроет дверь. И к тому моменту меня стало от этого тошнить. Это было правдой. Восемь лет, что его тело не принадлежало ему. Восемь лет, что он топил себя в мыслях, чтобы ничего физическое не имело значения. Половина жизни, проведенная в комнатах, из которых он не мог сбежать. Правда была в том, что он хотел умереть, хотя концепт смерти, как и многие другие вещи, был для него непонятен. По большей части, ему просто хотелось перестать существовать- не быть больше в этом месте. Он не знал, какую форму примет это чувство, больше не имел представления о мире снаружи, но он так устал от боли и оцепенения. Каждый день ощущался так, будто все должно закончиться, но он просыпался, и, невозможно, все только продолжалось. Оглядываясь назад, он был близок к тому, чтобы сойти с ума. Он был немного удивлен, что этого не произошло. Хёнджин зажал нижнюю губу зубами, прикусывая ее достаточно сильно, чтобы почувствовать боль. Она- опускала на землю, помогала оттолкнуться от этих воспоминаний. Иногда он мог немного- потеряться в них, если позволял себе зайти слишком далеко. — Один из моих- регулярных посетителей пришел меня увидеть, — сказал он. Ему не нравилось называть их так, но лучшего слова он не находил. Он никогда не мог придумать, как называть их, кроме как серией ругательств. — Небольшой мужчина, ниже меня, хотя у него были мускулы. Но у него был насчет этого какой-то комплекс, что я был выше него, потому что в первое время я не был, и он ударил меня, и я- сорвался. Он все еще помнил это, кристально чисто. Рука, бьющая его по лицу, а потом чистый, острый гнев. Это было самое чистое, что он ощущал за годы. Он прорвался через все остальное, и набросился на этого мужчину, который пришел, чтобы причинить ему боль, и повалил его на пол, и сквозь весь этот шок смог обхватить пальцами его шею. Он осознал, что теперь Феликс поглаживал его руку, крепко держа его левую ладонь обеими своими. Хёнджину почти хотелось забрать свою руку из его, но он не стал. Касание по-своему успокаивало. — Ты убил его, — сказал Феликс. — Да, — сказал Хёнджин. — Я задушил его. Это- картинка в моей голове все еще четкая, но я не думал тогда, я так торопился, — его пальцы, впивающиеся в шею мужчины, пока его лицо не посинело, пока вены не полопались в его глазах. Хёнджин даже не чувствовал, как мужчина царапает его, но после его руки и плечи ныли, и кровь медленно вытекала из отметин. — Я должен был. — Да, — тихо, хрипло проговорил Феликс. Он сказал это так, будто понимал. — Да. Хёнджин коротко сжал его руку. — Я не знаю, как мне это удалось, — прошептал он. Адреналин, наверное. Почти десять лет на плохой еде сделали его легким и не особенно угрожающим. Но он сделал это. Его руки болели, когда он отпустил мужчину; ему пришлось оторвать их от него, они не двигались от напряжения. Мужчина был мертв, и все, что Хёнджин знал, так это то, что это значило, что он больше не поднимется на ноги. В тот момент он не чувствовал ничего: ни счастья, ни печали, ни сожаления, ни триумфа. Абсолютно ничего. Вместо этого он двигался так, будто спланировал все это. Он снял с мужчины достаточно одежды, чтобы хоть как-то одеться самому — это был первый раз, когда ему досталась одежда с того момента, как он оказался в этой комнате. Потом он обмотал кулак курткой мужчины и ударил оконное стекло. Он думал о том, чтобы сделать это раньше — окно было заперто, оно не открывалось, но он знал, что сможет его разбить. Но- ему было страшно. Страшно, что его поймают и накажут. Его достаточно били за маленькие проступки, когда он был маленьким, что он потерял- весь дух, думал он. Что, оглядываясь назад, и было идеей всего этого. Но этот человек был мертв. И он знал- он знал, что это будет ужасно. Что они сделают с ним за это. Так что он разбил стекло, порвав куртку осколками, пока очищал оконную раму от его остатков. — После этого я выбрался из окна, — сказал он Феликсу. — Мы были на третьем этаже, так что это было не лучшим решением. Но я не мог быть уверен, что у двери не было охраны. Так что я просто повис из окна, и, конечно, потянул лодыжку. Феликс поморщился. — Тебе повезло, что не произошло ничего хуже. Хёнджин слабо улыбнулся, хотя не очень хотел это делать. — Чан-хён сказал то же самое. Перед глазами встала картинка его лодыжки, испещренной черными и фиолетовыми пятнами, лежащей на подушках голого дивана, руки Чана, еще не тронутые чернилами, крепко обматывающие ее бинтом. Многое из того, что произошло сразу после его побега, было размыто, как будто он оставил картину на улице во время шторма. Пока он двигался, бесцельно блуждая под серым небом, среди возвышавшихся над ним зданий, его охватывало отчаяние, он не мог понять- ничего. Ни знаки на улице. Его одежда быстро промокла до нитки, и дрожь пробирала его до костей, и ему хватило способностей осознать, что он понятия не имел, где он и куда ему попытаться пойти. Мир вокруг был таким большим, а он был таким маленьким, и совершенно ничего не понимал. Он был напуган. И он просто устал. Вся надежда, что он чувствовал, когда выбрался из того окна, быстро погасла. Все это, так быстро и всепоглощающе, стало казаться бессмысленным. — Я хотел умереть, — тихо проговорил Хёнджин, видя, как в глазах Феликса что-то мелькнуло, а потом потряс головой, откашлялся. Попытался отмахнуться от мыслей о том, как чувствовал себя, блуждая по этим улицам, промокший и дрожащий под дождем. Он продолжил: — Чонин нашел меня в дверях забегаловки-норэбана. Я был в дерьмовой части города и притащил себя в еще более дерьмовую — не то чтобы я тогда это знал — а потом свернулся там, попытался спрятаться от дождя. Чонин, его грязные серые кроссовки оказались в поле зрения Хёнджина, и его прозрачный зонтик в фиолетовый горошек, который он сжимал в руке, глядя на Хёнджина. Он сказал, впоследствии, что заметил, какая странная на нем была одежда, потому что она была такой большой. Какой-то худой ребенок лежал в дверях, и на нем был деловой костюм в два раза больше его самого. — Он подошел ко мне и спросил как меня зовут, а потом — хочу ли я пойти домой с ним, — тихо сказал Хёнджин, — и- со мной никто так по-доброму не разговаривал уже несколько лет. Должно быть, именно поэтому Хёнджин пошел с ним. Из-за этой доброты, настоящей, искренней. И из-за того, что Чонин тогда тоже был ребенком. Четырнадцатилетним и крошечным, и ему только-только поставили брекеты, отчего он шепелявил. Он протянул ему свободную руку и сказал, что может помочь, и Хёнджин думал о том, как у него не было ничего, а это, может быть, может быть могло бы быть чем-то. Что угодно, без сомнения, было лучше, чем это. — Я взял его за руку, — сказал Хёнджин, — и он отвел меня к Чану. Тогда Чан и Чонин жили в крошечной квартирке с одной спальней вместе с Чанбином, где Чан и Чонин делили спальню, а Чанбин спал на диване в гостиной. Позже Хёнджин узнал, что они могли позволить себе что-то получше, но копили деньги на собственную базу. Чан работал над чем-то за кухонным столом, когда Чонин привел Хёнджина, насквозь мокрого и хромающего, к их входной двери. Хёнджин увидел красивого, старшего парня и смирился с этим. Он и правда тогда ничего не знал о мире. Иногда Чонин говорил ему что-то вроде вау, поверить не могу, что ты не знаешь, что такое смартфон, или хён, нужно заплатить за это прежде чем мы уйдем, но откуда Хёнджину было все это знать? Его забрали из мира ребенком и он снова оказался в нем, когда выглядел уже подростком, но не был им внутри себя. Но он знал одно, когда вошел в квартиру и увидел сидящего там Чана — он знал, чего от него хотят старшие мужчины. А Чан этого не захотел. — Он ни разу меня не коснулся, — сказал Хёнджин, и голос его упал до шепота. — Я знаю, что не должен быть за такое благодарен, но это так. Той первой ночью, он дал мне теплую чистую одежду, и показал, как пользоваться душем, и сделал мне горячий шоколад. У меня никогда не было всего этого. Это было лучше, чем все, что я помнил. Он не задавал мне вопросов, хотя я слышал, как он расспрашивал Чонина, пока я был в ванной. И все это время я- ждал. И он ни разу не прикоснулся ко мне. Он спросил Чана об этом, однажды. Хёнджин сидел на месте, которое быстро стало его, на конце дивана, а Чонин спал, свернувшись комочком на другом конце. И Чан, в резком желтом свете, за кухонным столом, и его ручка, скрипевшая-скрипевшая-скрипевшая по бумаге. Хёнджин тогда был существом, сотканным из страха. Оцепенение прошло и оставило после себя эмоции, с которыми он не понимал, как справиться, после всех этих лет, что у него их не было. Это ощущалось слишком сильно. Как будто он задыхался от них, как заставил задыхаться того мужчину, и тревожность оставляла его застывшим на месте и с посиневшими губами. Это должно было когда-нибудь случиться, он знал- думал, что знал. Когда-нибудь. Это знание было тяжестью на него груди, и он устал ждать. Лучше разобраться с этим поскорее, чтобы он знал, чего ожидать, насколько все будет плохо. Хуже быть уже не могло, думал он. Если бы Чан и Чанбин оба решили- это не могло быть хуже, чем там. Но этого ожидания он больше не мог терпеть. — Ты все еще мной не воспользовался, — тихо сказал он в пустое пространство между ними, пытаясь не разбудить Чонина. Ручка Чана перестала скрипеть. — Разве ты не собираешься? Чан твердо положил ручку на стол и взглянул на Хёнджина с таким пустым выражением лица, которое тогда ничего не значило для Хёнджина. Лишь годы спустя он смог оглянуться назад и понять натянутую нейтральность этого выражения, увидеть все, что Чан, должно быть, подавлял в себе. — Нет, — сказал Чан, и голос его едва дрожал. Хёнджина это привело в недоумение. Он поверил ответу Чана, но, по его опыту, мир работал по одному, очень ясному принципу. Он взглянул на Чонина, маленького и взъерошенного, оставляющего лужицу слюны на подлокотнике дивана, и сделал еще одно предположение. — Это потому что я слишком старый? — спросил он. Он не думал- Чонин не выглядел так, будто его- но Чонин тогда делил спальню с Чаном. Так что, может быть, Чан не хотел Хёнджина, потому что у него уже было то, в чем он нуждался, и Хёнджин уже вырос из своей полезности. То, как Чан посмотрел на него после этого, заставило Хёнджина вжаться сильнее в диванные подушки. Он боялся, что переступил грань, задал слишком много вопросов — там, откуда он пришел, этого было бы достаточно, чтобы его побили. — Ты не слишком старый, Хёнджин, — наконец произнес Чан. — На самом деле, ты настолько юный, что, если бы мир был к тебе справедлив, ты едва ли был бы достаточно взрослым, чтобы даже думать о таких вещах. В каком ужасе должен был быть Чан, думал теперь Хёнджин, от этого предположения. Худшие мужчины смутились бы или даже разозлились, но Чан понял, что Хёнджин не пытался выставить его в плохом свете или обвинить. Оглядываясь назад, его терпение, его умение держать себя в руках, были более чем поразительными. Чан, за неимением лучших слов, был слишком юным, чтобы помочь Хёнджину. Ему было девятнадцать, столько же, сколько Чонину сейчас, отчего, когда Хёнджин задумывался об этом, у него начинала кружиться голова. Чан тоже был таким юным. Чан поднялся на ноги со своего места за столом и опустился на колени перед Хёнджином, который немного отстранился. — Хёнджин, — проговорил он. — Тебе больше никогда не будет так больно. Я обещаю. С нами ты в безопасности. Больно. Это был первый раз, когда кто-то еще вслух сказал, чем это было — болью. Его заставляли терпеть все это так, будто это было ничто, как будто он был ничем. Но это была боль. Это была она. Хёнджин заплакал тогда. За долгое время, за месяцы, он с трудом мог остановиться. Он смотрел на Феликса сейчас, на его бледное лицо и яркие веснушки, в его чудесные, карие глаза. — Все, что Чан-хён когда-либо делал, это заботился обо мне, — прохрипел Хёнджин. — О мальчике, которого он даже не знал. Он взял меня к себе и защитил меня, и он никогда, никогда не просил меня ни о чем. — Он хороший человек, — произнес Феликс. Он звучал- задумчиво, словно тоже не мог до конца в это поверить. Будто бы он тоже не был уверен, что ему делать с таким хорошим человеком, как Чан. Он тоже, думал Хёнджин, никогда, наверное, не встречался с человеком, настолько хорошим, как Чан. — Это правда, — сказал Хёнджин. — Это не все, что делает его хорошим, но это часть всего. Это в том, как он просто- принимает всех нас. Кто-то другой захотел бы чего-то взамен, но Чан-хён — никогда. Он хороший, и щедрый, и- — он прервался, неуверенный, как сказать это. Неуверенный, не будет ли это слишком. Но он хотел, ему не хотелось и дальше обходить слова в комнате. — Я знаю, что для тебя это не только физическое. Я знаю, что тебе он- нравится. — Хёнджин, — заспорил Феликс. Он отнял руки, положил к себе на колени. Он снова выглядел усталым, немного расстроенным. — Это правда, — настаивал Хёнджин. — У тебя есть чувства к нему. Феликс, я говорю это не для того, чтобы смутить тебя или заставить сделать что-то с этим. Я говорю это, потому что думаю, что ты- просто он хороший человек. Он достоин этого, если это ты. И я знаю, что это значит, когда с ним ты чувствуешь себя в безопасности. Потому что и я тоже чувствую себя в безопасности с ним. Он заставлял меня чувствовать это с той самой ночи, как Чонин привел меня домой. Из всех них Хёнджин лучше всех понимал важность безопасности. Он отчаянно желал ее, как ничто другое. Долгое время он не мог покинуть эту маленькую квартиру, хотя оставаться в четырех стенах было так же ужасно. Чонин помог ему, составил ему компанию, рассказал про все шоу, что он смотрел, учил его, когда занимался домашними заданиями. Они стали компаньонами; Чонин стал для Хёнджина братом, которого он и не думал искать. Чан был кем-то иным. Чан был- кем-то большим. — Для меня это никогда не было романтическим чувством, — сказал он Феликсу. — Ни разу. Он мой защитник, понимаешь? То есть, он защитник для всех из нас, но- думаю, ты понимаешь? После сегодняшнего, ты понимаешь это, как я. Феликс, долгое мгновение спустя, медленно кивнул. Хёнджин помнил, как Феликс цеплялся за Чана в гостиной, как не хотел отпускать, с каким явным нежеланием покинул его объятия. Хёнджину хотелось лишь того, чтобы Чан не заставлял его делать это, хотелось, чтобы Чан продолжал держать его, потому что думал, что для Феликса так сейчас было бы легче. — Хёнджин, — сказал он, спустя растянувшуюся тишину. — Спасибо тебе. Спасибо, что рассказал мне это. Теперь была очередь Хёнджина отодвинуться, в глубоком дискомфорте. Он чувствовал, будто не рассказал Феликсу ничего. Там было слишком много всего даже для него, что нужно было разобрать. Иногда он думал, что ему это удалось, а потом возникало еще что-то, обо что он запинался. Это казалось- бесконечным, этот процесс, и думать об этом было так страшно, что он обычно просто не думал об этом. Но того, что он смог рассказать Феликсу, должно было быть достаточно, потому что он не мог говорить об этом больше. Ему никогда не приходилось, после его прибытия; он не был уверен, кто рассказал Минхо или Сынмину, но они знали, и никто из них не говорил об этом; но он знал, что они знали. Минхо относился к нему с таким уважением, которого не было у Чонина в первые дни, а Сынмин смотрел на него, к счастью совсем недолго, с той смесью ужаса и жалости, которую так ненавидел Хёнджин. Он знал, что Чан сказал Джисону. Он знал, потому что Джисон пришел к нему, после первой их встречи, и сказал: — Я хотел бы извиниться за то, что сказал раньше. Чан-хён рассказал мне о- — а потом Хёнджин захлопнул дверь перед его лицом. — Не благодари меня, — в конце концов, сказал он. — Это не- все остальные знают, я решил, что тебе тоже стоит знать. Я думаю, это многое объясняет. Он пытался пошутить, и это оказалось так далеко от шутки, что ему не стоило даже пытаться. Даже если бы он пошутил, то он не думал, что Феликс отнесся бы к его словам, как к шутке; он был слишком милым, слишком хорошим для этого. И так и случилось, Феликс просто кивнул, такой измотанный, что Хёнджин вспомнил, как он выглядел, когда только оказался у них. Ему не хотелось видеть Феликса таким уставшим еще раз, и это более чем раньше, выглядело, как психологическая усталость, а не физическая. Это было ужасно — что Феликсу пришлось пройти через это. Он заслуживал того же отдыха, который предложили Хёнджину все эти годы назад. — Думаю, тебе стоит поспать, — тихо сказал он. — Сейчас немного рано, но думаю, тебе это не помешает? Даже все эти недели спустя Хёнджина иногда удивляло, как легко Феликс позволял управлять собой. Это всегда проявлялось ярче, Хёнджин заметил, когда Феликс уставал или был голоден, когда ему просто хотелось, чтобы кто-то другой принимал решения за него и говорил ему, что делать. Хёнджин тоже был таким раньше, рад был делать все, что ему скажут. Но он быстро перестал делать это, стал тем, кем был сейчас, кем-то, твердо намеренным делать все так, как хочет он. Чонин, в свою очередь, становился гораздо, гораздо более упертым, когда уставал. Но Феликс- Хёнджин знал, что просто таким он был. Усталость делала его покорным. Настолько, что Хёнджину удалось помочь ему переодеться из новой одежды в более мягкие вещи, которые он носил все это время, а потом уложить его в постель, словно настоящего ребенка. Он ожидал, что Феликс поспорит, но он этого не сделал. Он смотрел на Хёнджина покрасневшими от слез глазами, но так серьезно. — Спокойной ночи, ангел, — сказал Хёнджин. Феликс все еще не ответил ему. Вместо этого он повернулся на бок, укрытый одеялами Хёнджина, и натянул их так что видны остались только волосы. Хёнджин смотрел на него долгие несколько мгновений, раздумывая, погладить ли его по голове, будет ли Феликс этому рад. В конце концов, он не стал. В конце концов, он поднялся на ноги и решил поработать над картиной. —— Чанбин нежно поглаживал большим пальцем заднюю сторону шеи Сынмина, пока перед ними на экране мелькали зернистые, ускоренные в четыре раза кадры записи с камер видеонаблюдения на передней стороне здания. Его немного удивляло, что Сынмин вообще позволял ему касаться себя, не говоря уже о том, каким мягким и успокаивающим было это касание. Но когда Чанбин впервые его коснулся, очень осторожно, когда они только сели рядом, он на табуретке, а Сынмин за рабочим столом, Сынмин не взглянул на него, а просто слегка подался к этому касанию. На экране компьютера кадры снова начинали темнеть, они просматривали вчерашний вечер и ночь. Сынмин вздохнул, поднимая руку, чтобы потереть лицо, а потом совсем немного замедлил видео, потому что всматриваться в темноту было сложнее. — Я это ненавижу, — тихо сказал он. Чанбин кивнул и тоже вздохнул, хотя Сынмин не смотрел на него. Сынмин дошел до кадров похищения, отметил цвет, марку и номерной знак внедорожника; им повезло получить достаточно четкий кадр с ним, когда машина проезжала мимо здания. Чанбин пропустил начало всего этого, подогнал машину к дому как раз вовремя, чтобы увидеть, как Чан достает свой пистолет, и услышать выстрелы. Наблюдать за происходящим в полном объеме, за тем, как Феликса так легко подняли и потащили, за его ужасом, очевидным даже через несколько зернистые кадры записи, было леденяще. Но кроме этого они пока больше ничего не нашли. Пару других темных внедорожников других марок с другими номерами. Но именно этот внедорожник, по-видимости, не проезжал здесь ни сегодня, ни вчера. Сынмин, судя по всему, собирался просмотреть все записи до того момента, как Феликс впервые вошел в здание все эти недели назад. Но это было много, много часов записей, и чтобы просмотреть все их даже на четырехкратном ускорении, на это потребовалось бы время. Много времени. Глаза Чанбина были сухими и словно засыпанными песком. Он понятия не имел, как Сынмину удавалось смотреть в экран компьютера вот так целыми днями; Чанбин чувствовал, что его мозг просто растает и вытечет из черепа, если он продолжит пялиться в монитор. Было поздно, достаточно поздно, чтобы улица перед зданием, трансляцию которой Сынмин держал открытой все время, была темной и пустой, почти без машин. — Но это хорошо, что эта машина больше не появлялась? — спросил он, очень мягко, надеясь хоть немного успокоить Сынмина. Сынмин не ответил. Его, казалось, это нисколько не утешило, не так, как Чанбина — неудивительно, правда, потому что это значило здесь была какая-то загадка, и если Сынмин что-то ненавидел, так это загадки. Ему нравилось знать все, во всем разбираться. Чанбин был из тех людей, кто предпочитал полагаться на капризы Вселенной. Он продолжал поглаживать шею Сынмина пальцем, чувствуя напряжение мышц там. Ладонь его лежала между его лопаток, и он чувствовал и здесь, как напряженно держит себя Сынмин. С другими людьми Чанбин часто чувствовал- желание помочь им, исправить то, что было сломано. С Сынмином, здесь, сейчас, он знал, что не может сделать ничего, кроме как быть рядом, пока напряжение не ушло бы, когда бы это ни произошло, и Сынмин не смог бы отдохнуть. — Хён, — спустя время сказал Сынмин. Он кивнул на трансляцию с камер в передней части здания, где теперь было видно, как возвращаются Минхо и Джисон. Минхо шел немного впереди, движения его были целеустремленными, а Джисон явно плелся за ним. Но Чанбин не поднял руку, продолжая свои нежные движения, пока они смотрели, с разных ракурсов, как Минхо и Джисон проходят по боковой аллее и входят через заднюю дверь. Чанбин отпустил. Плечи Сынмина слегка ссутулились, словно прикосновения Чанбина успокаивали его больше, чем он показывал, а потом подвинул стул, чтобы сидеть дальше от Чанбина. Когда Минхо вошел в комнату, все выглядело так, будто они вовсе не сидели близко. Минхо не поприветствовал их, вообще не объяснился перед ними. Он лишь спросил, очень напряженно:— Вы закончили? — Здесь недели записи, хён, — сказал Чанбин, больше устало, чем с нападкой. — Мы просмотрели всего дня полтора. Ничего. Уголки рта Минхо поджались, и он резко кивнул. — Нам нужно отчитаться перед Чаном, — сказал он. — Пошли. Сынмин бросил через плечо раздраженный взгляд, и выглядел он так, будто ему хотелось бы сказать что-то особенно резкое о том, что ему вот так указывают, но Минхо уже ушел, исчез из комнаты. Чанбин встал, потянувшись, чувствуя и слыша, как его позвоночник хрустит, и его тело протестует против такого долгого времени, проведенное в полусогнутом положении. Сынмин ударил указательным пальцем по кнопке пробела, ставя на паузу трансляцию с камеры, а потом тоже поднялся на ноги, выглядя так, будто на него нисколько не повлияло то, сколько времени они сидели. Но конечно, его это не затронуло — он проводил так все свои дни, каждый день. Они поднялись на третий этаж в молчании; Сынмин прятал руки в рукавах худи. В офисе Чан тихо говорил о чем-то с Джисоном, сидевшем на диване, свернувшись в комочек так, как обычно не сидел бы. Джисон всегда сидел прямо, крепко ставя ноги на пол. Минхо, стоявший посреди комнаты, выглядел чертовски напряженным. В этом не было ничего удивительного. Чанбин обошел его и занял свою обычную позицию у дальней стены, за Чаном, сидевшим за столом. Сынмин сел на деревянный стул и сразу же поднял одну руку ко рту так, что непонятно было, жует ли он свой рукав или свои ногти. — Я в порядке, — сказал Джисон в ответ на то, что спросил его Чан, когда Чанбин вошел в комнату. — Просто устал. Чан кивнул прежде чем взглянуть на Минхо. — Вы что-то нашли? — Нет, — сказал Минхо. — Не совсем. Несколько внедорожников, но более старых моделей. Мы все равно записали номера. Я передам их Сынмину. Но больше — ничего. Его фразы были резкими, короткими. Они звучали так, будто их из него выбивали. Чанбин видел его таким раньше, но редко; он вел себя так, когда они убирались после того, как на Чонина напали, и однажды после того, как работа чуть не пошла ужасающе плохо. Чан не сказал ничего об этом, просто кивнул и повернулся к Сынмину. — Что насчет вас? Сынмин покачал головой. Он отнял руку ото рта и сказал: — На записях ничего нет, но мы просмотрели только примерно тридцать два часа. Но за это время внедорожник не проезжал, и ни одна машина не показалась нам подозрительной и не задерживалась здесь. Я не заметил и людей, которые бы задерживались бы рядом со зданием. Чанбин удивленно моргнул. Он даже не следил за этим и даже не осознал, что к этому присматривается Сынмин. Джисон, опирая голову о стену, сказал: — Это хорошо, да? — Хорошо, — ответил Чан. Новости сняли немного тяжести с его плеч; он, казалось, немного выпрямился на кресле, даже его спина расслабилась. — Значит, что это, скорее всего, ложная тревога. Вероятнее всего, они просто оказались в нашем районе, узнали его на улице и решили попытать удачу. — Я продолжу просматривать записи, — сказал Сынмин, подтверждая подозрения Чанбина. — И я буду следить за трансляциями с камер в следующие дни. На случай, если они вернутся. Чан кивнул. — Если они вернутся, дай мне знать, но у меня есть предчувствие, что Феликс не выйдет на улицу в ближайшее время, так что маловероятно, что они смогут узнать, где именно мы находимся. — Это достаточно плохо, — произнес Минхо. — Что они даже примерно знают, где мы. — Я знаю, — ответил Чан. Будь это кто-то другой, Чан, наверное, был бы мягче, но с Минхо он говорил- твердо. Понимающе, но непреклонно. — Но если они не знают, где именно мы находимся, и если они не вернутся, то скорее всего они не расскажут об этом Ли Джериму, и это лучшее, на что мы можем надеяться. Чанбин был согласен с этим, но видел что Минхо — нет, и Сынмин тоже не выглядел особенно довольным этим. Чанбин взглянул на Чана, так, как часто смотрел на него, стоя позади и видя только одну сторону его лица, его широкие плечи и невидимое напряжение, которое постоянно заполняло его. Они могли потерять его сегодня, Чанбин знал. Он не был тем, кто сомневался бы в решениях Чана после того, как они были приняты, как это часто делали другие; он не видел в этом смысла, когда все уже было сделано. Но им повезло, так повезло, что никто из тех мужчин не решил стрелять в ответ, когда Чанбин был слишком далеко, чтобы сделать что-либо. Но он не винил Чана ни за что. Он не мог, только не тогда, когда видел, как Чан держал Феликса почти так же крепко, как сам Феликс хватался за него, как Чан поддерживал его весь путь до дома и до квартиры, как настоящий защитник. Если бы Сынмина утаскивали к болезненной смерти, Чанбин был бы точно таким же идиотом. — Я ухожу патрулировать дальше, — сказал Минхо; его голос звучал так хрупко, что мог сломаться. Он уже повернулся и направился к двери, когда Чан произнес: — Подожди. Минхо застыл. Он не обернулся. — Хён, — сказал он. — Ты не можешь идти один, — сказал Чан. И снова этот твердый тон, которому Минхо не мог бы противостоять. — Только не сегодня, после всего, что произошло. Минхо склонил голову в сторону Джисона. Джисон простонал; глаза его уже были лишь наполовину открыты. — Хён, — проговорил он. — Я не могу. — Ты не можешь, — согласился Чан. — На самом деле, Джисон, просто иди спать, хорошо? Ты усердно поработал, хорошо справился, иди спать. Джисону оказалось не нужно повторять дважды. Он поднялся на ноги, почти пошатываясь от усталости, и покинул комнату, не глядя ни на кого из них, и особенно — на Минхо, который прожигал дыру в стене рядом с его головой своим взглядом, но не сказал ничего. Чанбин задавался вопросом, как далеко они прошли за эти долгие часы, что день превратился в вечер, а потом — в ночь, как далеко Минхо толкнул Джисона. Минхо тоже выглядел усталым, но не так, чтобы казалось, что это что-то для него значит. Теперь Минхо смотрел на Чанбина, который просто сказал: — Нет, — он не пойдет на улицу, только не так поздно ночью, только не тогда, когда Сынмин все еще так напуган. Кроме того, он знал, что пытается сделать Чан — он пытался не позволить Минхо выйти из дома, провести всю ночь блуждая по улицам, когда никто из них не будет знать, где он и что он делает. Никто из них, в глубине души, не боялся того, что мог сделать там Минхо, но это не значило, что им нравилась сама эта идея. Он не искал бы проблем, но проблемы могли найти его. Минхо не стал спорить. Возможно, увидел решимость на лице Чанбина. Возможно, понял, как сейчас поздно. В любом случае, взгляд, который он обратил на Чанбина был особенно злым. — Хён, — сказал он, снова глядя на Чана. — Позволь мне пойти патрулировать. — Если никто с тобой не пойдет — нет, — терпеливо ответил Чан. Это, Чанбин чувствовал, могло вылиться в ссору. Минхо все более и более заводился у них на глазах. Никому из них, ни Чану, ни Минхо, ни самому Чанбину, не было бы приятно наблюдать за этим спором, так что он оттолкнулся от стены и сказал: — Я иду спать, хён. Сынмин, хочешь тоже уйти? Сынмин кивнул. Когда он встал, он тоже не смотрел ни на одного из них, просто поднял руку ко рту и ушел из комнаты так же, как это сделал Джисон. Чанбин кивнул Чану и удержался от желания похлопать Минхо по плечу, как он иногда делал; у Минхо был вид человека, который мог бы наброситься на него за это. Он ожидал, что Сынмин просто уйдет, но когда он вышел в коридор, Сынмин стоял чуть поодаль от двери, по-видимому, ожидая его. Он выглядел- плохо, настолько взволнованным, насколько Чанбин видел его когда-либо, и он был близок к тому, чтобы расплакаться. Чанбин не знал, что бы он делал, если бы Сынмин заплакал. Это казалось чем-то за пределами реального. Он не плакал даже тогда, когда оказался ранен несколько недель назад. Чанбин подошел к нему, осторожно, неуверенный, что сейчас делать. Сынмин смотрел на него, и когда Чанбин медленно обхватил его в объятии, он не стал протестовать или говорить ему “нет”, просить отойти. Он прильнул к прикосновениям Чанбина, достаточно, чтобы он мог почувствовать это. Чанбин был тем, кто оглянулся на закрытую дверь офиса Чана, откуда теперь доносился его голос, немного повышенный, но не до крика. Он повернул голову к Сынмину, неловко согнувшемуся так, чтобы уткнуться лицом в его шею. — Сынмин, — проговорил он. — Милый. Позволь мне снова остаться с тобой. Позволь мне помочь тебе и сегодня. Не было никаких споров, только не в этот раз. Сынмин просто прошептал: — Пожалуйста. —— Чонин медленно крутился на компьютерном кресле из стороны в сторону без всякой причины, кроме как потому что движение было чем-то вроде способа отвлечься. Он ждал. Он ждал, и первым ушел Джисон, потом Сынмин и Чанбин. Сынмин ничего не сказал ему, Чанбин тихо попросил его не засиживаться допоздна. Джисон, немного запинаясь о собственные ноги, сказал как, ты, блять, еще не спишь. Это был вопрос. Ответом было: он ждал. В компьютерной было тихо, не раздавалось даже тихого шума от компьютера, потому что он не стал утруждаться тем, чтобы включить его. Он не хотел играть в игры, только не сейчас. Он спал, когда Чан пришел к нему, чтобы рассказать о том, что произошло с Феликсом. Он все пропустил, не услышал даже выстрелов на улице благодаря закрытому окну и своей способности спать, несмотря на любой шум. Все раздражение, когда ему сказали, что ему снова придется не выходить из дома какое-то время, было полностью стерто тем ужасным, тошнотворным страхом того, что могло бы случиться, если бы Чан не стоял на улице тогда, когда схватили Феликса. Об этом было тяжело даже думать, но Чонин знал, как ужасно сильно это могло бы повлиять на его брата, если бы Феликса забрали, если бы Феликс испарился без единого следа. Он все еще притворялся, что не чувствовал к Феликсу ничего больше, чем должен был, но к этому моменты Чонин не был уверен, что хоть кто-то из них в это верил. По правде говоря, это стало бы горем и для Чонина; он чувствовал, что был близок к Феликсу, особенно после всего того времени, что они провели вместе. Он нравился ему, очень. Он был так рад, что он был в порядке. Он пытался увидеть его, собственными глазами увидеть, что с ним все хорошо. Но Хёнджин сказал: — Он спит, — и позволил Чонину только заглянуть в комнату и увидеть выглядывающие из под одеяла светлые волосы спящего Феликса. За неимением лучшего занятия, Чонин спустился сюда, сел и стал ждать. Дверь в дальние комнаты открылась, и вышел Минхо. Чонин ожидал, что он будет выглядеть плохо, но это было хуже, чем он думал. Минхо выглядел- ужасно, словно тревога внутри него пустила корни глубоко в его кости. Даже издалека было видно, что его руки дрожат, а грудь поднимается и опускается короткими рывками, легкие не могут наполниться. Чонин, глядя на него, чувствовал, как внутри него что-то сломалось. Человек не должен выглядеть так, думал он, наполненный странным желанием просто заплакать, потому что все выглядело так будто Минхо на это неспособен. Человеку не должно приходиться чувствовать себя так. Минхо знал, что Чонин был здесь, но на мгновение показалось, словно он даже не обратит на него внимания, молча пройдет мимо и- пойдет куда-нибудь. В свою комнату, может быть, чтобы побыть в одиночестве. Если Чанбин и Джисон ушли, это значило, что Чан сказал им все оставаться этой ночью дома, не идти больше на патрулирование, потому что он никак не мог позволить им идти поодиночке. Минхо выглядел так, будто был готов проигнорировать этот приказ. Мысль о том, как он уходит один в темную ночь, заставляла Чонина хотеть задрожать. — Хён, — сказал он. Взгляд Минхо бросился на его лицо. Он часто так делал, даже когда не был настолько на взводе, даже когда он был настолько расслаблен и спокоен, как только мог быть. Чонин мог позвать его по имени, как-нибудь обратиться к нему, и все внимание Минхо сразу же оказывалось на нем. Обычно Чонину это нравилось; ему было немного стыдно, что ему все еще было приятно от этого, даже сейчас. Но Минхо ничего не сказал. Он просто смотрел на Чонина, и секунда шла за секундой. Он стоял не двигаясь, но не был- неподвижен. Он крепко стоял на ногах, но его конечности подрагивали. Это был не тот Минхо, который мог сделать себя неотличимым от статуи. Он выглядел так, словно загнанный в угол зверь. Чонин не боялся его, никогда не боялся, даже в самые первые дни, когда Минхо срывался, кричал на него. Он никогда не боялся, что Минхо сделает ему больно, и он не боялся этого и сейчас. — Хён, — сказал он снова. — Спустишься со мной вниз побороться? Повисла еще одна небольшая тишина. Минхо продолжал смотреть на него, а Чонин продолжал ждать, а потом Минхо просто кивнул. Когда он заговорил, его голос звучал будто его вырывали из него силой. — Хорошо, малыш, — произнес он. Чонин не обмяк в облегчении, хотя отчаянно хотел. Вместо этого он поднялся на ноги и пошел к двери, зная, без нужды оглядываться назад, что Минхо следует за ним. На лестничной клетке было холодно, но на лестницах в подвал было еще холоднее. Они никак не могли подключить отопление в подвале, что значило, что зимой там было ужасно, и Чонин старался избегать его, когда мог. Теперь этот холод помог ему немного проснуться; холодный воздух на коже особенно бодрил. По правде говоря, он устал. Сейчас было гораздо позже, чем он обычно ложился спать, и сегодняшний день для Чонина был достаточно занятой еще до того, как он узнал, что произошло с Феликсом. Он спрятал зевок, направляясь к тренировочному мату и снял обувь прежде чем зайти на него. Он обернулся и обнаружил, что Минхо делает то же самое. Он не был одет подходяще, на нем были джинсы и свитер, в отличие от Чонина, который был в спортивных штанах, переодевшись в них после того, как вернулся домой из похода в торговый центр, но раньше он видел, как Минхо тренировался и дрался в рубашках, так что это, скорее всего, будет не важно. Не то чтобы более удобная одежда давала Чонину преимущество. Под гудящими лампами на потолке Минхо выглядел даже хуже. Яркий флуоресцентный свет отбрасывал странные тени на его лице, и он выглядел измотанным, и напряжение было очевидно в чертах его лица. Он все еще дрожал, когда присоединился к Чонину на тренировочном мате, разминая руки. Даже когда он повернулся к Чонину, он молчал. Он немного выглядел так, словно использовал все свои слова наверху. Чонину не нужно было, чтобы он говорил, только не сейчас. Они достаточно часто делали это, чтобы хорошо понимать основные правила. Он занял одну из базовых стоек, которые Минхо показал ему годы назад, и видел, как Минхо копирует его; твердости, с которой он обычно держал себя, не было сейчас. Минхо, в настоящей схватке, был полностью готов к насилию, но в спарринге с Чонином он часто выглядел так, словно просто- веселился. Сейчас он не выглядел так, будто ему будет весело. Они стояли неподвижно несколько секунд, наблюдая друг за другом. Минхо все еще двигал руками, сжимая и разжимая кулаки, словно даже не осознавая этого движения. Чонину хотелось увидеть, двинется ли он первым, но он не был удивлен, когда Минхо продолжил просто стоять. Так что Чонин подался вперед, пытаясь быстро нанести удар в почку Минхо. Минхо отбил его руку, словно это было ничто, маленьким четким движением, которое Чонин никогда не мог повторить. Он не видел, чтобы кто-то двигался так же, как Минхо: чистыми, выверенными движениями, и с тем, какое безумное разрушение могли приносить эти движения. Но Минхо никогда не вел себя так с ним. Он отбил его руку, ударил Чонина в солнечное сплетение кулаком, не сбив его с ног, а потом зацепил его ноги ступней, пытаясь повалить на пол. Чонину почти удалось увернуться, но потом Минхо положил руку ему на плечи, схватил за предплечье и опрокинул его на пол. Он побеждал Чонина и быстрее этого, так что Чонин не сказал бы, что ему стыдно за это. Минхо отпустил его, как только спина Чонина оказалась на мате, и резко отошел назад. Он уже снова занял базовую стойку. Чонин осторожно вдохнул, а потом перевернулся на живот и поднялся на ноги. Этому Минхо научил его в первую очередь: тому, как важно просто подниматься на ноги и готовиться к еще одной схватке, еще одному удару. Или может быть, он научился этому, когда на него напали — тогда он упал на пол, худой кучкой подростковых конечностей, но нападавший не остановился. Он не дал Чонину времени подняться. Чонин научился делать это так быстро, как только мог. Минхо всегда давал ему время подняться. Чонин знал, в настоящих схватках, Минхо так себя не вел. В настоящих схватках Минхо никому не давал времени ни на что. Он встал на ноги на мате, один, два раза сжимая кулаки. — Еще, — сказал он, и снова Минхо дождался, пока он сам подойдет к нему. Так все и шло: долгие минуты, что Чонин не мог держать удар, все время стараясь изо всех сил, несмотря на усталость, тяжелым весом лежавшую на теле. Он был должен себе это, пытаться изо всех сил, и он не хотел, чтобы Минхо думал, что он не старается. Он никогда не делал этого раньше, не вступал в эти схватки, не относясь к ним всерьез. Он не хотел, чтобы Минхо смотрел на него так, как смотрел годы назад — словно Чонин не стоит его времени. И все равно, за все три года, что они тренировались вместе, Чонину ни разу не удалось выиграть в схватке с Минхо. Он никогда не подошел даже близко к этому. В поражении была ценность, благодаря тому, что ему снова и снова надирали задницу, он научился большему, чем научился бы, если бы нашел здесь легкую победу. Было не очень больно так легко оказываться на полу снова и снова. Так было всегда, но особенно ему было не больно сегодня, когда смыслом всего этого была не победа Чонина, а возможность для Минхо использовать накопившуюся в нем энергию. Чонин не был уверен, работает это или нет. Он не сказал бы, что Минхо сейчас выглядел лучше, чем в начале. Это не было для него особенной сложностью, только не тогда, когда его соперником был Чонин — может быть, Чан был бы для него более подходящим соперником, или даже Чанбин, хотя Чонин знал, что Минхо никогда не вступал с ними в поединки. Схватки с Чонином всегда были полезны только Чонину, его тренировкам. Минхо не тренировался для себя таким образом. Он не сказал бы, что это было приятно — ничего из этого не было приятно или хорошо, ни раздражающий гул ламп, ни поджатые губы Минхо, ни то, как пот стекал по спине Чонина, ни то, как его тело перегревалось, несмотря на холод. Но — и ему было стыдно за это, хоть он это и признавал — было приятно чувствовать руки Минхо на себе, держащие его за предплечья, обхватывающие под локтями, теплые и очень крепкие, когда он побеждал Чонина раз за разом. Было так сложно заставить Минхо коснуться его; он принимал все, что только мог получить. Хотя и это было- приятно, честно говоря. Он не был против того, чтобы Минхо так использовал на нем свою силу. Но Минхо был осторожен. Он всегда был осторожен, всегда был так нежен с Чонином, как только возможно, с самого первого раза, как они сделали это. Чонин видел, как в те первые разы это удивляло даже самого Минхо: то, что когда он дрался с Чонином, он не делал ему больно, не терял контроля, как он всегда того- боялся. Чан даже наблюдал, в первые несколько раз, стоял с краю мата, словно тоже волновался, что Минхо сделает Чонину больно. Чонин выходил из этих схваток с ноющими, кричащими на его мышцами и синяками по рукам и ногам, но ему никогда не причиняли боль по-настоящему. Чонин, который никогда не боялся, что эта жестокость обратится на него, хотел сказать им: почему вы согласились, если так боялись? Но он не был уверен, что даже Минхо знал ответ на этот вопрос. Он издал тихое “у-уф”, снова приземлившись на спину. Теперь он уже потерял счет тому, сколько раз это произошло. Достаточно, чтобы его усталость стала очень, очень реальной, настолько, что она превращала время во что-то ненастоящее. Он понятия не имел, как долго они пробыли здесь, но полагал, что уже перестало быть поздно и стало рано. — Агх, — произнес он, на мгновение засматриваясь на потолок так высоко над его головой. Тишина между ними стало немного менее тяжелой, и теперь казалось, что ее нужно заполнить. Со своего места на полу Чонин изучил Минхо, и обнаружил, что лицо его все еще напряжено, и он смотрит на Чонина в ответ, и попытался: — Видимо, никаких поединков один на один я в ближайшее время не выиграю. На лице Минхо теперь появилось что-то задумчивое. Когда он заговорил, это почти удивило Чонина, потому что Минхо не произнес ни слова за все это время, не сказал ему даже подняться, или что он плохо или хорошо справился. — В честной схватке — нет, — хрипло сказал он. — Но ты всегда можешь просто начать кусаться. Чонин улыбнулся еще до того, как смог остановить себя, плоский юмор Минхо как всегда его рассмешил. Его верхняя губа изогнулась в усмешке — на нем это выражение всегда выглядело скорее игриво, чем угрожающе. Это выражение работало на лице Минхо, но не работало на его собственном, но оно заставило Минхо улыбнуться, слегка приподняв уголок рта. Улыбка была усталой, он выглядел измотанным, но это была улыбка, и ее вид наполнил Чонина таким густым облегчением, что он почти заплакал. Вместо этого он попытал удачу и поднял руку. — Хён, — сказал он. — Помоги мне встать? Минхо поколебался. Чонин думал, что он откажет ему, но это короткое мгновение спустя Минхо сделал шаг вперед и протянул руку, чтобы схватить Чонина за запястье. Он не взял его за руку, и это не было удивительно, неважно, как сильно Чонину этого хотелось. Он помог Чонину оказаться на ногах, и как только Чонин встал твердо, он отпустил и отошел назад. Всегда это расстояние, кроме тех моментов, когда они дрались. Еще один раунд — рука Минхо вокруг его талии, а его нога сделала что-то такое сложное, что Чонин теперь упал на бок, прямо на бедро. Там останется синяк, на следующий день, неважно, как мягко сделал это Минхо. Он перекатился, поднялся на ноги и снова принял стойку. Глухие шлепки их ударов о плоть были единственными звуками между ними, они и чониново дыхание, теперь уже тяжелое и немного сбитое. Он немного гордился тем, что Минхо тоже вспотел; это значило не только, что Минхо тоже устает, но и то, что Чонин составляет для него неплохого противника. Недостаточно хорошего, чтобы победить его, конечно, но достаточно, чтобы спустя все эти годы Минхо приходилось бы прикладывать усилия для этого. Он снова упал на пол. На этот раз он не был уверен, что способен подняться. Каждая его часть ощущалась пустой, вся энергия покинула его, пока внутри не осталось ни капли. Он дышал, пытаясь постепенно заставить себя встать, но не успел он попробовать перевернуться и подняться на колени, Минхо сказал: — Малыш, тебе стоит попробовать уснуть. Чонин повернул голову набок, чтобы взглянуть на него. На этот раз Минхо не отошел так далеко, и он был ближе, чем Чонин ожидал. — Хён, — сказал он. Его голос звучал нетвердо из-за сбитого дыхания. — А ты? Ты пойдешь спать? Минхо лишь продолжал смотреть на него. Этот вопрос вызвал на его лице слабую дрожь — возможно, это было удивление, что Чонину вообще будет не наплевать на то, будет Минхо спать или нет. Иногда он был дураком — таким умным, таким быстрым, но дураком. Чонин не сомневался, что Минхо согласился прийти сюда и поспаринговать с ним только потому что думал, что Чонину нужно это, чтобы уснуть. Именно поэтому Чонин так осторожно подобрал слова для своей просьбы. Минхо отказался бы, если бы думал, что это для него. Когда Минхо все так же ничего не сказал, Чонин произнес: — Я пойду спать, но ты должен пообещать мне, что не уйдешь в ночь один. На этот раз на лице Минхо все таки что-то двинулось. Оно сморщилось, и выражение это не предполагало, что он сделает то, о чем его просит Чонин. Но он молчал, так что Чонин надул губы, достаточно, чтобы Минхо это увидел, и сказал: — Хён, если ты уйдешь, я буду слишком волноваться о тебе, чтобы уснуть. Пожалуйста, — добавил он, когда Минхо не ответил. Он позволил своей голове упасть обратно на мат, слишком уставший, чтобы держать ее так. — Пожалуйста, пообещай. Это заняло еще несколько секунд, но Минхо кивнул. Он тоже выглядел усталым, теперь по-настоящему, и он больше не дергался, как до этого. Теперь он стоял совершенно неподвижно. — Хорошо, малыш, — сказал он. — Я обещаю. Чонин закрыл глаза, лишь на несколько секунд темноты, но он чувствовал, как близок к тому, чтобы просто уснуть там, где лежит. Желание просто перекатиться и уснуть на этом неудобном мате было сильнее, чем желание поспать в теплой уютной кровати. Когда он снова открыл глаза, Минхо стоял над ним, протягивая ему руку. — Пойдем, — сказал он. — Тебе нужно поспать. Чонин схватился за руку Минхо, пользуясь этой возможностью. Вместе они каким-то образом подняли Чонина на ноги, и он обулся. Лестницы в подвал были почти что слишком, а мысль о еще четырех этажах лестниц вверх в квартиру была просто мучительна. Но у него не было выбора, как бы ему ни хотелось просто снова попросить поспать в комнате Минхо. Это не прошло хорошо, когда он был пьян, а Минхо был расслаблен и полон нежности; это прошло бы ужасно, если бы он попросил сейчас. — Хён, — сказал он, прежде чем Минхо смог исчезнуть в своей спальне, в этом неизвестном пространстве, которое Чонин ни разу не видел изнутри. — Пожалуйста, правда, попытайся поспать. Минхо взглянул на него; тени под его глазами были все еще так очевидны в свете коридорных ламп. Потом он кивнул и ушел в свою спальню. Дверь закрылась за ним на удивление мягко, словно Минхо постарался не дать ей захлопнуться. Возможно, ради Джисона, спящего по соседству. Чонин несколько мгновений смотрел на закрытую дверь, желая, чтобы он мог- просто пройти через нее. Ему хотелось уложить Минхо в свою постель, и обвиться вокруг него, и просто держать его, пока не почувствует, как его дыхание успокаивается, пока дрожь во всем его теле не пропадет. Ему хотелось помочь Минхо так же, как Минхо всегда помогал ему, но он не мог, потому что Минхо никогда не позволил бы ему это. Иногда эта любовь делала ему немного больно. Это всегда было неожиданно. Казалось неправильным быть счастливым и чувствовать боль одновременно. Он втащил себя вверх по лестнице и к тому моменту, как он вошел в квартиру, он не мог стоять на ногах. Все было очень тихо, неподвижно. Может быть, другие не спали в своих комнатах, но он не слышал ни шороха. Кто-то вышел бы, чтобы увидеть его, если бы не спали: Чан, чтобы проверить, в порядке ли он, или Хёнджин, чтобы увидеть, кто пришел. Он не стал идти в ванную. У него не было сил умывать лицо или чистить зубы. В комнате у него не оказалось сил даже на то, чтобы переодеться из футболки и штанов. Он просто позволил себе упасть на кровать на бок, слегка поерзать, чтобы не давить на больные места, а потом, после одного медленного вдоха, провалиться в глубокий сон без сновидений. —— Когда все остальные ушли, Чан позволил себе встать, уперевшись рукой в гладкую поверхность дерева, едва склонив голову так, чтобы смотреть на пол, на потускневший бежевый ковер. Если было что-то, чем он особенно не наслаждался — так это споры с Минхо. Он мог доверять ему, он знал, что Минхо уважал его, был по-своему ему предан и никогда бы не предал команду. Чего он не знал, так это того, был ли лимит тому, что он мог приказать Минхо, и что его паранойя хотела от него. Он боялся, что однажды скажет Минхо сделать что-то, и он просто- откажется. И Чан не знал, что он будет делать в этой ситуации. Но сегодня, по крайней мере, Минхо сделал то, чего он просил. По крайней мере, у него было, по крайней мере, ему не приходилось волноваться о том, что Минхо будет бродить по улице в одиночестве. Если бы что-то случилось с ним там, узнали ли бы они когда-нибудь об этом? Иногда Чан думал обо всех тех телах, которые они сами сбрасывали в реку и боролся с дрожью от мысли о том, что это может произойти с кем-то из его семьи. Блять, подумал он, осознание ударило его так сильно, что он пошатнулся. Это почти случилось с Феликсом сегодня — он тоже мог испариться без следа, и что делал бы Чан, после того, как он пропал бы? Счет за одежду, которую никто бы не надел, продукты для выпечки на кухне, которые никто не использовал бы. Пустая, зияющая дыра в его жизни, от которой он даже не ожидал таких огромных размеров. Его- подташнивало. Он повернулся, но не был уверен, что именно собирался сделать. Перед ним был лишь его пустой офис, тишина которого нарушалась лишь тихим гулом работы его компьютера. Все в порядке, сказал он себе, пытаясь сфокусироваться в беспорядке своих мыслей. Все в порядке. Ты спас его. Но от этого не становилось лучше, от этого лишь становилось по-новому ужасно, потому что как только ему приходила эта мысль, все, кроме воспоминания о том, каково было держать Феликса в своих руках, пропадало. Он сделал это, он сжимал Феликса в своих руках, и Феликс держал его в ответ, теплый и худой, и Чан никогда не сможет этого забыть. Чан будет жить, зная это, до конца своей жизни и всякий раз, глядя на Феликса, он будет вспоминать — он знает, каково это — держать его в своих руках. Даже в этот ужасный момент, даже когда Феликс плакал, напуганный, он думал: он так идеально помещается в моих руках. Другие, он знал, думали о нем как о каком-то хорошем парне; он пытался таким быть всю свою жизнь. И он не гордился этой мыслью, и не гордился сейчас собой за то, что думал об этом, за то, что весь его разум занимала только эта мысль. Это было не так, как в клубе, где он позволил себе смотреть на Феликса. Если бы он позволил себе это, он знал, он просто сошел бы с ума. У него точно должна была быть работа, что-то, на что он мог бы отвлечься от всего этого, но чуть ли не впервые в жизни он просто не мог сделать этого. Он не мог потеряться в работе. Не в этой комнате, не в одиночестве, вот так. Может, ему стоит пойти в постель. Ему точно стоит пойти в постель. Но вместо этого он просто стоял, уставившись в никуда, и думал: Феликс, Феликс, Феликс.